Текст книги "Прощай, Коламбус"

Автор книги: Филип Рот

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 7 страниц)

6

Предполагалось, что тот день станет последним из проведенных мною в гостях у семейства Патимкин. Однако, когда я начал паковать чемоданы, пришла Бренда и сказала, что можно распаковываться – каким-то образом ей удалось выклянчить у родителей еще неделю, так что я могу гостить у них вплоть до Дня Труда, на который назначена свадьба Рона и Гарриет. На следующий после свадьбы день Бренда уедет в колледж, а я – домой. Таким образом, мы будем друг с другом до самого конца лета.

Новость, казалось, должна была обрадовать меня, но едва Бренда вышла из комнаты и каблучки ее застучали по лестнице – Патимкины спешили в аэропорт, чтобы встретить Гарриет, – как на меня нахлынула грусть. Я вдруг понял, что отъезд Бренды в Рэдклифф будет означать для меня конец. Даже с высокого табурета мисс Уинни мне вряд ли удастся разглядеть Бостон. Тем не менее, я рассовал свои пожитки по полкам и начал успокаивать себя тем, что со стороны Бренды не было и намека на то, чтобы прекратить наши отношения. Причины моего беспокойства гнездились в моем собственном сомневающемся сердце.

Я зашел в комнату Рона и позвонил тете.

– Алло? – сказала тетушка.

– Тетя Глэдис! Как поживаешь?

– Ты заболел?

– Нет, я чувствую себя прекрасно. Вот звоню, чтобы сообщить, что задержусь еще на неделю.

– Почему?

– Я же сказал: потому что мне здесь очень хорошо. Миссис Патимкин попросила меня остаться еще на неделю – до Дня Труда.

– У тебя остались чистые трусы?

– Я их стираю каждый вечер. У меня все в порядке, тетя Глэдис.

– Вручную трусы не отстираешь.

– Да чистые у меня трусы, чистые! Не волнуйся, тетя Глэдис. Я замечательно провожу время.

– Он зарастает грязью, а я не нервничай!

– Как там дядя Макс? – переменил я тему.

– Да что с ним станется? Дядя Макс есть дядя Макс. Мне не нравится твой голос, Нейл.

– Почему? По нему чувствуется, что на мне грязные трусы?

– Какой умник… Ничего, когда-нибудь ты поймешь!

– Что?

– Что значит «что»? Сам увидишь. Заживешься там, станешь брезговать нами…

– Никогда, родная!

– Увижу своими глазами – может, и поверю.

– Холодно там у вас, тетя Глэдис?

– Снег идет.

– Что, всю неделю было холодно?

– Кто сидит на заднице весь день, тому холодно. А для меня февраль еще не наступил.

– Ладно, тетя Глэдис. Передай всем привет.

– Тут тебе письмо от матери пришло.

– Это хорошо. Пусть полежит до моего приезда.

– А ты не можешь приехать, прочесть письмо и уехать назад?

– Нет, я подожду. Напишу им что-нибудь в ответ. Ну, пока. Будь послушной девочкой.

– А что у тебя с носками?

– Я хожу босиком. Пока, родная! – и я повесил трубку.

На кухне вовсю шуровала Карлота. Меня всегда поражало то обстоятельство, что характер труда не оказывал никакого влияния на отношение Карлоты к жизни. Все ее хлопоты по хозяйству походили на пантомиму, служившую иллюстрацией к напеваемой песенке, даже если пела она, как сейчас, песню «Я из тебя душу вытрясу». Карлота сновала от плиты к автоматической посудомойке – нажимала кнопки, вращала ручки, заглядывала через окошечко в духовку и время от времени отправляла в рот виноградину, отрывая ее от грозди, лежавшей в мойке. Мурлыча песенку, она принималась жевать эту виноградину – жевала ее, жевала, а затем неспешно снайперским плевком отправляла кожицу и зернышки прямиком в мусорное ведро.

Я поздоровался с ней, выходя через черный ход, и хотя Карлота промолчала, я ощутил духовное родство с темнокожей кухаркой – мы оба обхаживали семейство Патимкин, и оба угощались их фруктами.

Выйдя на задний двор, я некоторое время бросал в кольцо баскетбольный мяч; затем поднял с земли клюшку для гольфа и запустил мячик для гольфа в небо, навстречу солнцу; потом бил по футбольному мячу, стараясь попасть в ствол дуба; затем вернулся под баскетбольный щит и еще раз выполнил несколько штрафных бросков. Увы, ничего меня не забавляло – неприятно сосало под ложечкой, словно я не ел пару месяцев, и, хотя я вернулся на кухню и прихватил оттуда с собой гроздь винограда, ощущение пустоты в желудке не проходило. И я понимал, что дело вовсе не в недостатке калорий – это неприятное ощущение было всего лишь предвестником той полной опустошенности, которая непременно обрушится на меня после отъезда Бренды. Я, конечно, думал о предстоящей разлуке и раньше, но только прошедшей ночью мысли мои приняли мрачный оттенок. Любопытно, что в какой-то степени этому способствовал приезд Гарриет. Я думаю, факт приезда Гарриет драматизировал ситуацию вот почему: мы целую неделю говорили о ее предстоящем визите, и вдруг он стал реальностью. Точно так же будет обстоять дело с отъездом Бренды, о котором мы пока что только говорили.

Более того: грядущий союз Рона и Гарриет навевал мысли о том, что разлука – отнюдь не перманентное состояние. Влюбленные могут пожениться, даже если они очень молоды! Но мы с Брендой пока ни разу не заводили речи о женитьбе, если, конечно, не считать фразу, сказанную Брендой в ту ночь возле бассейна: «Если ты меня полюбишь, то все будет хорошо». Я ее люблю, она меня – тоже, но почему же тогда все отнюдь не хорошо? А может, я просто выдумываю все эти проблемы? Ведь наши отношения действительно зашли очень далеко! И тем не менее, сейчас, под живописным августовским небом, мне хотелось большего: я хотел, чтобы Бренда стала моей женой.

Увы, когда через пятнадцать минут Бренда вернулась из аэропорта – вернулась одна, – я не смог найти в себе мужества заговорить с ней о женитьбе. Я не был готов к иному, кроме «Аллилуйя!», ответу. Любой другой положительный ответ не устроил бы меня. А любой отказ, даже замаскированный под фразу – «Давай подождем немного, дорогой» явился бы для меня концом. Наверное, поэтому я предпочел некий суррогат предложения руки и сердца, не предполагая, что он будет воспринят как неслыханная дерзость.

Самолет задерживается с прилетом, поэтому я вернулась, – объяснила Бренда.

– А остальные?

– Решили дождаться Гарриет, а затем поужинать в аэропорту. Надо предупредить Карлоту, – вспомнила Бренда и отправилась на кухню.

Через пару минут она появилась на крыльце, одетая в желтое платье с таким глубоким вырезом, что стала видна полоска незагорелой кожи над ее грудями. Дойдя до лужайки, Бренда сняла туфли на высоком каблуке и потопала босиком к дубу, под которым я как раз и сидел.

– У женщин, которые все время ходят на высоких каблуках, искривляются яичники.

– Кто это тебе сказал?

– Не помню. Хочется верить, что у меня там все в порядке.

– Бренда, я хочу попросить тебя кое о чем…

Она подтащила к дереву большое одеяло и уселась рядом со мной.

– О чем? – спросила Бренда.

– Я понимаю, что это несколько неожиданно… Хотя, в общем… Я хочу, чтобы ты купила себе противозачаточный колпачок. Сходи к доктору и купи.

– Бренда улыбнулась:

– Не волнуйся, милый. Мы же предохраняемся. Все в порядке.

– Но с колпачком безопаснее.

– Мы и без того в безопасности. Зачем впустую тратить деньги.

– Но ведь есть риск…

– Нет никакого риска. Ишь чего ему захотелось, – шутливо добавила Бренда.

– Дорогая, дело не в колпачке. И даже не в безопасности, в конце концов, – сказал я.

– Ты просто хочешь, чтобы у меня был колпачок, да? Вроде тросточки для прогулок…

– Бренда, я хочу, чтобы ты купила колпачок… ради удовольствия.

– И кому я должна доставить удовольствие? Доктору?

– Мне.

Она ничего не ответила. Только провела ладонью по ключицам, смахивая неожиданно выступившие капельки пота.

– Нет, Нейл. Это глупо, – наконец сказала Бренда.

– Почему?

– Почему?! Просто глупо.

– И ты знаешь, почему это глупо, не так ли? Потому что об этом прошу я, не правда ли?

– А эта глупость уже просто несусветная.

– Если бы меня попросили купить колпачок, то я просто открыл бы справочник и посмотрел, кто из гинекологов принимает по субботам.

– Я никогда тебя об этом не попрошу, милый.

– И это правда, – грустно, но с улыбкой произнес я. – Это правда…

– Нет, – возразила Бренда, поднялась с одеяла и, направившись к баскетбольной площадке, принялась расхаживать по белым линиям разметки, которую накануне обновил мистер Патимкин.

– Иди сюда, – позвал я ее.

– Нейл, все это глупости. Я не хочу больше разговаривать об этом.

– Ну почему ты такая эгоистка?

– Я эгоистка?! Сам такой! Это же ради твоего удовольствия…

– Вот именно. Ради моего. А почему бы и нет?

– Не кричи. Карлота услышит.

– Ну так подойди поближе, черт побери!

Оставляя на траве белые следы, Бренда вернулась к дубу.

– Я и не знала, что ты одержим плотскими забавами, – сказала она с упреком.

– Да неужели?! Ну, так я скажу тебе кое-что. Я имел в виду не плотские забавы.

– Тогда я вообще не понимаю, о чем ты говоришь. Честное слово! Разве наши меры предосторожности не достаточно эффективны? Из-за чего весь этот сыр-бор?

– Из-за того, что я хочу, чтобы ты сходила к врачу и купила колпачок. Просто так. Без выяснения причин. Просто выполни мою просьбу…

– Но это нелогично!

– Иди ты к черту, Бренда!

– Сам иди! – огрызнулась она и ушла в дом.

Я закрыл глаза и прислонился к дубу. Следующие минут пятнадцать до меня доносились беспрестанные удары клюшкой по мячу. Бренда успела переодеться в шорты и майку. На ногах у нее по-прежнему не было никакой обуви.

Мы не разговаривали друг с другом, но я не спускал с нее глаз. Она замахивалась, занося клюшку за плечо, потом мощно била по мячу и, задрав подбородок, провожала мяч взглядом.

– Пятьсот ярдов, – прокомментировал я удар.

Ничего не ответив, Бренда пошла за мячом, подняла его с земли и приготовилась к новому удару.

– Бренда! Вернись, пожалуйста.

Она не спеша двинулась в мою сторону, волоча за собой клюшку.

– Чего тебе? – спросила она.

– Я не хочу спорить с тобой.

– Я тоже этого не хочу, – ответила Бренда. – Мы впервые с тобой повздорили.

– Неужели моя просьба показалась тебе такой ужасной?

Она кивнула.

– Брен, я понимаю, что для тебя это было сюрпризом… Собственно говоря, это и для меня было сюрпризом. Но мы ведь уже не дети.

– Нейл, я просто не хочу этого делать. Ты тут ни при чем. Я не знаю, с чего ты взял, будто я не хочу покупать колпачок назло тебе. Дело не в этом.

– А в чем?

– Во всем. Я просто не чувствую себя достаточно взрослой для всех этих штучек.

– При чем здесь возраст?

– Я имею в виду не возраст. Дело не в возрасте, а… во мне. Понимаешь, это такая… осознанная процедура…

– Вот именно! Разве ты не понимаешь? Это сразу изменит нас.

– Это изменит меня.

– Нас. Нас обоих.

– Нейл, как ты себе это представляешь? Ты хочешь, чтобы я лгала врачу?

– Ты можешь сходить в клинику Маргарет Сангер в Нью-Йорке. Там не задают никаких вопросов.

– Ты что, уже делал это раньше?

– Нет, – ответил я. – Просто читал об этом в книге Мери Маккарти.

– В этом-то все и дело, Нейл. Я не хочу ощущать себя персонажем из ее книги.

– Не надо драматизировать, – сказал я.

– Это ты все драматизируешь. Ты думаешь, что это придаст нашим отношениям пикантность. «Прошлым летом я крутил роман с одной шлюхой. Я отправил ее покупать…»

– Ох, Бренда! Какая же ты эгоистичная сучка! Это ты будешь рассказывать про «прошлое лето». Для тебя ведь наши отношения уже в прошлом, не так ли? Ведь в этом все дело?!

– Ты прав. Я сучка. Я хочу прекратить наши отношения. Именно поэтому я попросила тебя остаться еще на неделю, именно поэтому я позволяю тебе спать со мной в моем собственном доме!.. Что с тобой происходит?! Вы бы хоть договорились с моей матерью третировать меня по очереди – сегодня она, завтра ты…

– Прекрати!

– Пошли вы все к черту! – вдруг расплакалась Бренда и убежала прочь. Я понял, что не увижу ее до вечера.

Гарриет Эрлих произвела на меня неизгладимое впечатление абсолютной неспособностью разбираться в побудительных мотивах окружающих. Да и в своих собственных. Она видела лишь то, что лежало на поверхности, и в этом отношении идеально подходила Рону, да и всему семейству. Прогнозы Бренды относительно миссис Патимкин полностью оправдались: едва появилась Гарриет, как мать Бренды приподняла одно из своих крыльев и приняла под него будущую невестку, прогнав оттуда Бренду.

Фигурой Гарриет была похожа на Бренду, разве что немного грудастее. О чем бы с ней ни заговаривали, Гарриет тут же начинала согласно кивать собеседнику. Пару раз она даже проговаривала последние слова моей фразы вместе со мной; впрочем, это было скорее исключением – по большей части она сидела со скрещенными на груди руками и кивала. Весь вечер, в течение которого Патимкин планировали, где будут жить молодожены, какую мебель им нужно купить, как скоро в семействе появится прибавление – все это время Гарриет просидела со скрещенными на груди руками. Мне даже показалось, что на ней белые перчатки. Оказалось, я ошибался.

С Брендой мы не обменялись ни единым взглядом, не сказали друг другу ни слова; мы просто сидели и слушали, причем Бренда нервничала сильнее меня. Под конец Гарриет стала называть миссис Патимкин «мамой», а один раз назвала ее даже «мама Патимкин». Услышав это, Бренда отправилась спать. Я же остался, загипнотизированный невестой Рона. Я пытался разобраться в ней, и потому анализировал, составлял какое-то мнение о ней, тут же пересматривал его, остановившись, наконец, на том, что девица, судя по всему, абсолютная пустышка. Вскоре ушли к себе в спальню мистер и миссис Патимкин, Рон понес в детскую уснувшую на стуле Джулию, и двое не-Патимкиных остались наедине.

– Рон рассказывал, что у вас очень интересная работа, – сказала Гарриет.

– Я работаю в библиотеке.

– Я всегда любила читать.

– Это, должно быть, здорово – быть замужем за Роном?

– Рон любит музыку.

– Да, – сказал я. Что я сказал?!

– Вы, наверное, первым разрезаете листы всех бестселлеров, – предположила Гарриет.

– Бывает…

– Что ж, – сказала она, хлопнув себя по коленям, – я уверена, что мы поладим. Надеюсь, вы с Брендой вскоре последуете нашему с Роном примеру.

– Но не сегодня, – улыбнулся я. – Чуть попозже. Вы не станете возражать, если я откланяюсь?

– Спокойной ночи. Мне очень понравилась Бренда.

– Благодарю вас, – сказал я и пошел к лестнице.

Поднявшись вверх, я тихо постучал в дверь Бренды.

– Я сплю, – ответила она.

– Можно мне войти?

Дверь приоткрылась на сантиметр:

– Рон скоро должен подняться.

– А мы оставим дверь открытой. Мне надо с тобой поговорить.

Бренда впустила меня, и я уселся на стул, стоявший рядом с кроватью.

– Ну, как тебе невестка? – спросил я.

– Я с ней была знакома и раньше.

– Бренда, вовсе не обязательно отвечать так односложно.

Она ничего не ответила. Я сидел и теребил шнур от жалюзи.

– Ты все еще сердишься? – нарушил я, наконец, молчание.

– Да.

– Не сердись. Забудь о моей просьбе. Она не стоит того, чтобы из-за нее происходили такие вещи.

– Какие?

– Никакие. Я не думал, что все будет так ужасно.

– Это потому, что ты не хочешь меня понять.

– Может быть.

– Не «может быть», а точно!

– Ну, ладно, – сказал я. – Просто мне хочется, чтобы ты поняла, что тебя сердит. Тебя сердит не мое предложение, Бренда.

– А что же?

– Тебя сержу я.

– Ради Бога, не начинай все снова, ладно? Тебя все равно не переспоришь. Я не могу одержать победу в споре с тобой.

– Можешь, – сказал я. – И ты должна это сделать.

И я вышел из комнаты, закрыв за собой дверь на всю ночь.

Когда утром я спустился вниз, там царила невообразимая суматоха. В гостиной миссис Патимкин диктовала Бренде какой-то список. Джулия носилась по комнатам в поисках ключа от коньков. Карлота пылесосила ковер. На кухне все булькало, подпрыгивало и гремело. Бренда встретила меня очаровательной улыбкой, а когда я вошел в столовую посмотреть, какая за окном погода, Бренда вошла следом и поцеловала меня в плечо.

– Привет, – сказала она.

– Привет.

– Мне нужно поехать с Гарриет, – сказала Бренда. – Так что совершить утреннюю пробежку нам не удастся. Если, конечно, ты не хочешь побегать в одиночестве.

– Нет. Я лучше почитаю или займусь чем-нибудь еще. А куда вы едете?

– В Нью-Йорк. За покупками. Гарриет хочет купить себе свадебный наряд. И еще что-нибудь – чтобы было во что переодеться после свадьбы. Ну и для медового месяца какое-нибудь платье.

– А ты что будешь покупать?

– Я ведь подружка невесты – мне тоже нужно праздничное платье. Если я поеду с Гарриет, то смогу отправиться в «Бергдорф» безо всех этих разговоров с матерью о преимуществах Орбахов.

– Купи и мне чего-нибудь, а? – попросил я.

– Опять ты начинаешь, Нейл?! Мы же договорились!

– Да шучу я, шучу! Я про это и думать забыл.

– Тогда почему ты об этом говоришь?

– О, Господи! – простонал я, выбежал на улицу, сел в машину и поехал завтракать в «Милбэрн».

Выпив кофе и съев пару яиц, я вернулся назад. Бренда уже уехала, и мы остались в доме втроем: я, Карлота и миссис Патимкин. Я изо всех сил старался избегать комнат, в которых находились дамы, но в конце концов мы с миссис Патимкин оказались сидящими друг против друга в телевизорной комнате. Миссис Патимкин держала в руке лист бумаги и сверялась с каким-то длинным списком, время от времени заглядывая в два тоненьких телефонных справочника.

– Ни минуты покоя, – вздохнула она.

Я широко улыбнулся, выказывая свое расположение – будто миссис Патимкин отчеканила только что нетленную фразу.

– Может, вам помочь? – предложил я свои услуги. – Давайте я проверю список.

– Нет-нет, – миссис Патимкин мелко затрясла головой. – Это списки «Хадассы».

– Ах, вот оно что, – понимающе сказал я.

Какое-то время я молча наблюдал за миссис Патимкин. Потом она спросила:

– А твоя мама состоит в «Хадассе»?

– Не знаю, как теперь. Когда мы жили в Ньюарке, то состояла.

– Она была активисткой?

– Наверное. Она все время сажала деревья в Израиле.

– Да?! – удивилась миссис Патимкин. – А как ее зовут?

– Эстер Клюгман. Она сейчас живет в Аризоне. Там есть отделение «Хадассы»?

– «Хадасса» есть всюду, где живут еврейки.

– Ну, тогда мама, наверное, и сейчас в «Хадассе». Они с отцом в Аризоне. Уехали туда из-за астмы. А я живу в Ньюарке у тети. Она не активистка «Хадассы». Зато другая тетя – Сильвия, – вот она активистка. Вы знакомы с Сильвией и Аароном Клюгман? Они состоят в том же клубе, что и вы. У них есть дочь, Дорис, – меня прорвало, я не мог остановиться: – Они живут в Ливингстоне. Может быть, тетя Сильвия вовсе и не активистка «Хадассы». Может, она член какого-нибудь противотуберкулезного общества. Или противоракового. Я знаю, что ее интересует какая-то болезнь.

– Это замечательно, – сказала миссис Патимкин.

– О да.

– У этих обществ благородная миссия.

– Да, конечно.

Миссис Патимкин, похоже, немного потеплела; ее лиловые глаза перестали вглядываться – она вдруг стала просто смотреть на мир, не оценивая его.

– А ты не интересуешься «Бнаи Брит»? – спросила миссис Патимкин. – Рон вступает в «Бнаи Брит» сразу после свадьбы.

– Я, пожалуй, тоже подожду до свадьбы.

Миссис Патимкин помрачнела и снова уткнулась в свои списки. Я понял, что допустил величайшую глупость, позволив себе легкомысленно отнестись к ее вопросу. Речь ведь шла о еврейских делах! Я напрягся и спросил, изо всех сил симулируя заинтересованность:

– Вы, наверное, активная прихожанка?

– Да, – ответила миссис Патимкин. И тут же поинтересовалась: – А вы к какому приходу принадлежите?

– Раньше мы ходили в синагогу на Гудзон-стрит. Но после отъезда родителей я не очень-то часто там появлялся.

Не знаю, уловила ли миссис Патимкин фальшивые нотки в моем голосе. Лично мне кажется, что печальное это признание получилось у меня великолепно – я ведь при этом вспомнил дикий языческий загул, в который ударился сразу после отъезда родителей.

Не обращая внимания на мои слова, миссис Патимкин тут же спросила – похоже, с дальним умыслом:

– Мы ходим в синагогу по пятницам. Почему бы тебе не присоединиться к нам? Ты ортодокс или традиционалист?

Я стал лихорадочно соображать:

– Вообще-то я давно уже не был в синагоге… Отошел от этого… – улыбнувшись, я добавил с самыми добрыми намерениями: – Я просто еврей.

Миссис Патимкин снова уткнулась в свой список. Я судорожно пытался сообразить, каким образом убедить миссис Патимкин в том, что я не безбожник. И в конце концов спросил:

– А вы читали Мартина Бубера?

– Бубер… Бубер… – стала вспоминать миссис Патимкин, глядя в список. – Он ортодокс или традиционалист?

– Он философ.

– Обращенный? – спросила миссис Патимкин, досадуя то ли на мою увертливость, то ли по поводу того, что этот Бубер, возможно, ходит в синагогу без головного убора, а у миссис Бубер на кухне только один сервиз.

– Ортодокс, – еле слышно вымолвил я.

– Это замечательно.

– Да.

– Разве синагога на Гудзон-стрит не ортодоксальная?

– Не знаю.

– Но ты же туда ходил?

– Я там прошел через обряд бар-мицвы.

– И ты не знаешь, что обряд бар-мицвы совершают только в ортодоксальных синагогах?

– Конечно, знаю. Да.

– Значит, ты должен быть ортодоксом.

– Ну да. Так оно и есть, – сказал я. – А вы? – неожиданно выпалил я и покраснел.

– Ортодоксалка. А муж – традиционалист, – добавила миссис Патимкин, подразумевая, что мистера Патимкина это не волнует. – А Бренда атеистка, как ты уже, наверное, знаешь.

– Да?! – удивился я. – Нет, я этого не знал.

– У нее в школе были лучшие отметки по ивриту, – сказала миссис Патимкин. – Но потом она, конечно, вообразила из себя невесть что…

Миссис Патимкин посмотрела на меня. Я не знал, требуют ли правила приличия во всем соглашаться с нею.

– Не знаю, что и сказать, – отважился я, наконец, на невнятный ответ. – Я бы сказал, что Бренда традиционалистка. Ну, может быть, немного обращенная…

В это время раздался спасительный телефонный звонок, и я вознес благодарственную ортодоксальную молитву Господу.

– Алло! – сказала миссис Патимкин в трубку. – …Нет… я не могу… мне надо обзвонить всех членов «Хадассы»…

Я сделал вид, будто слушаю птичьи трели, хотя закрытые окна не пропускали в комнату ни единого звука с улицы.

– Пусть их Рональд привезет… – продолжала говорить в трубку миссис Патимкин. – Но мы не можем ждать, если хотим успеть вовремя…

Тут она посмотрела на меня, прикрыла трубку рукой и спросила:

– Ты не мог бы съездить в Ньюарк?

Я вскочил со стула:

– Конечно. Нет вопросов.

– Дорогой? – сказала в трубку миссис Патимкин. – Нейл за ними заедет… Нет, Нейл… Приятель Бренды… Да… До свидания, – она обернулась ко мне: – Мистер Патимкин отобрал образцы столового серебра и хочет, чтобы я на них взглянула. Можешь ты заехать к нему и привезти их сюда?

– Конечно.

– А ты знаешь, где находится наш магазин?

– Да.

– Вот, – сказала миссис Патимкин, протягивая мне ключи. – Возьми «фольксваген».

– Да я на своей съезжу…

– Возьми ключи, – повторила миссис Патимкин.

«Раковины для кухни и ванной – Патимкин» располагались в самом центре негритянского квартала Ньюарка. Много лет назад, в эру великого переселения, этот район населяли евреи. Здесь до сих пор сохранились лавки, торгующие рыбой и кошерными деликатесами, и турецкие бани, где в начале века мылись мои дед и бабка. Даже запахи еще сохранились – можно уловить пряный аромат рыбы, солонины и маринованных помидоров. Но ароматы эти теперь едва различимы среди вони кожевенных фабрик, кислых паров пивоварни и масляного духа автомобильных мастерских; на улицах уже не услышишь идиш, – здесь теперь раздаются крики темнокожих ребятишек, гоняющих палками изодранные резиновые мячи. Изменилась вся округа: старые евреи отборолись за свое существование и сошли в могилы, их потомство, разбогатев, двинулось дальше на запад, к окраине Ньюарка. Затем – за его пределы, вверх по склонам Оранжевых гор. Достигнув вершины, они перевалили через нее и устремились вниз – вторгаясь на территорию язычников подобно тому, как в свое время ирландцы и шотландцы просочились через Кемберлендский проход. Теперь путь, проделанный евреями, повторяли негры, а те из них, что продолжали влачить жалкое существование в Третьем районе, мечтали по ночам на своих вонючих матрасах о сосновом воздухе Джорджии.

Я вдруг подумал, что мне, возможно, удастся увидеть здесь темнокожего мальчишку из библиотеки. Конечно же, этого не произошло, хотя уверен, что жил он в одном из этих обшарпанных многоквартирных домов, в подъездах которых постоянно снуют собаки, дети и женщины в передниках, а в окнах верхних этажей день-деньской торчат дряхлые старики, не способные уже спускаться по лестнице. Они сидят возле раскрытых окон, лишенных занавесок, и, облокотясь о тощие подушки, свешивают головы, чтобы разглядеть слоняющуюся внизу молодежь, беременных женщин и безработных.

Кто пришел вслед за неграми? Кто там еще остался? «Похоже, смены неграм не будет, – подумал я, – и в один прекрасный день улицы, на которых моя бабушка гоняла чаи, опустеют, и все мы перевалим через Оранжевые горы, и покойники наши перестанут стучаться в крышку гроба.

Я подъехал к огромным гаражным воротам, на которых было выведено:

РАКОВИНЫ ДЛЯ КУХНИ И ВАННОЙ – ПАТИМКИН

«Всех видов – всех размеров»

Я вошел в громадное складское помещение, в центре которого помещался небольшой стеклянный офис. Позади офиса рабочие загружали два трейлера, а мистер Патимкин, зажав во рту сигару, на кого-то орал. «Кто-то» оказался Роном. На нем была белая тенниска с надписью «Ассоциация спортсменов штата Огайо», и хотя Рон был выше мистера Патимкина и так же крепко сложен, – перед отцом он стоял с вытянутыми по швам руками, словно маленький мальчик. Сигара мистера Патимкина так и прыгала во рту. Шестеро негров с бешеной скоростью загружали машину, складывая – у меня свело судорогой живот – раковины одну на другую.

Рон выслушал отца, повернулся и принялся командовать грузчиками. Он размахивал руками, и хотя был, судя по всему, немного смущен, не особо, по-моему, заботился о сохранности раковин. Я вообразил себя на месте Рона. Господи, я уже через час заработал бы язву! Я почти слышал, как с дребезгом разлетаются по полу осколки эмали, – и свой собственный голос: «Внимательнее, ребята! Осторожнее!» Бабах! «Ох, ребята… осторожнее… Ох!» А что, если мистер Патимкин подойдет сейчас ко мне и скажет:

– Ну что, парень, хочешь жениться на моей дочери? Давай-ка посмотрим, на что ты способен.

Ему будет на что посмотреть. Через минуту весь склад превратится в хранилище битой эмали.

– Клюгман! Что ты за работник?! Ты работаешь, как ешь!

– Так точно! Я воробышек. Отпустите меня, пожалуйста!

– Ты что – не умеешь грузить машины?

– Мистер Патимкин, даже вдохи и выдохи даются мне с трудом, я устаю во время сна, пустите меня, пустите…

Мистер Патимкин между тем отправился в свой «аквариум» – там надрывался телефон. Мне каким-то образом удалось выдернуть себя из забытья, и я пошел за отцом Бренды. Мистер Патимкин поднял на меня глаза и приветственно махнул свободной рукой, в которой дымилась сигара. Из-за стеклянной перегородки доносился голос Рона:

– Вы не можете уходить на обед все сразу. Так мы никогда не закончим!

– Присаживайся, – сказал мне мистер Патимкин, на секудну отвлекшись от телефонного разговора. Я огляделся– в офисе был только один стул – тот, на котором сидел мистер Патимкин. Тут не принято рассиживаться – тут нужно зарабатывать деньги тяжелым трудом. Я принялся рассматривать календари, развешанные на картотечных шкафах; на них были изображены женщины такой фантастической красы, с такими неземными бедрами и грудями размером с вымя, что никому бы и в голову не пришло принять это за порнографию. Художник изобразил на фирменных календарях «Строительной компании Льюиса», «Мастерской Эрла» и компании «Гроссман и сын. Картонные коробки» особей неизвестного мне третьего пола.

– Да, да, да! – кричал в трубку мистер Патимкин. – Что значит – завтра?! Завтра мир может взорваться к чертовой матери.

Ему что-то ответили на том конце провода. Интересно, с кем он беседует? С Льюисом из строительной компании? Или с Эрлом из мастерской?

– У меня работа, Гроссман. Я не занимаюсь благотворительностью!

Ага, значит, мордуют Гроссмана.

– А мне насрать! – заорал мистер Патимкин. – Ты у нас не единственный, мой дорогой друг! – добавил мистер Патимкин и подмигнул мне.

Ага! Заговор против Гроссмана. Мы с мистером Патимкином заодно! Я постарался улыбнуться как можно более заговорщицки.

– Вот это другое дело, – сказал мистер Патимкин в трубку. – Будем ждать до пяти, не дольше.

Он что-то написал на листке бумаги. Как выяснилось, изобразил мистер Патимкин простой крестик.

– Сын будет здесь, – продолжал он. – Да, вошел в дело.

Не знаю, что ему ответил Гроссман, но мистер Патимкин расхохотался и повесил трубку, не попрощавшись. Потом оглянулся – посмотреть, что делает Рон.

– Четыре года проучился в колледже – и не может разгрузить машину, – прокомментировал он действия своего сына.

Я не знал, что сказать, но в конце концов предпочел правду:

– Боюсь, и я бы не сумел.

– Всему нужно научиться. Я что, по-твоему, – гений? А научился. От тяжелой работы еще никто не умирал.

С этим я согласился.

Мистер Патимкин посмотрел на свою сигару:

– Кто работает, тот и зарабатывает. Будешь сидеть на заднице – ничего не добьешься… Все самые богатые люди сколотили состояния благодаря усердному труду, поверь мне. Даже Рокфеллер. Успех так просто не приходит… – тираду он произнес задумчиво, обводя взглядом свою вотчину.

Мистер Патимкин был не мастак разговаривать, и мне показалось, что подвигнули его на этот залп очевидностей мы с Роном – сын своей неуклюжестью, а я тем, что был чужаком, который однажды может стать членом семьи. Действительно ли мистер Патимкин рассматривал такую возможность? Я не знаю. Могу сказать только одно: сказанные им слова не передавали того удовлетворения, которое он испытывал от той жизни, что обеспечил себе и своей семье.

Он еще раз взглянул на Рона:

– Ты только посмотри! Если бы он так же играл в баскетбол, его бы выгнали с площадки к чертовой матери! – сказал он. Но при этом улыбался. Встав со стула, мистер Патимкин подошел к двери: – Рон, отпусти их на обед.

– Я хотел половину отпустить сейчас, а остальных – попозже! – крикнул в ответ Рон.

– Почему?

– Чтобы не было простоев…

– Ты брось свои штучки! – закричал мистер Патимкин. – На обеденный перерыв все уходят одновременно!

Рон обернулся к рабочим:

– Все, ребята, заканчивайте! Обед! Мистер Патимкин сказал мне с улыбкой:

– Вот умник, да? – Он постучал себе по темечку. – Мозги, понимаете ли… Никакого вкуса к бизнесу. Он идеалист…

Тут мистер Патимкин, похоже, сообразил, с кем разговаривает, потому что поспешно поправил себя:

– Конечно, если ты учитель, или там… студент… то там без знаний не обойтись. Здесь же важно, чтобы в тебе был гониф. Знаешь, что означает это слово?

– Вороватость, – ответил я.

– Ты знаешь больше моих детей. Они смыслят в еврейском не больше гоев. – Мистер Патимкин, увидев проходящих мимо офиса грузчиков-негров, крикнул им вслед: – Эй, ребята, вы знаете, сколько длится час? Чтобы через час были на месте!