Текст книги "Прощай, Колумбус и пять рассказов"

Автор книги: Филип Рот

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 15 страниц)

Мы с Брендой не обменялись ни словом, ни взглядом; мы сидели и слушали. Бренда немного более раздраженно, чем я. Под конец Гарриет стала звать миссис Патимкин «мамой», а однажды «мамой Патимкин», – вот тут Бренда и ушла спать. Я остался, загипнотизированный разбором, анализом, взвешиванием и, наконец, подытоживанием пустяков. Потом мистера и миссис Патимкин свалил сон, а Джулию, уснувшую в кресле, унес в ее комнату Рон. Мы, не-Патимкины, остались вдвоем.

– Рон говорит, что у вас очень интересная работа.

– Я работаю в библиотеке.

– Я всегда любила читать.

– Это приятно, выйти замуж за Рона.

– Рон любит музыку.

– Да, – сказал я. Что я сказал перед этим?

– Наверное, вам первому достаются бестселлеры? – сказала она.

– Иногда, – сказал я.

– Ну, – сказала она, хлопнув ладонями по коленям, – уверена, нам будет приятно в обществе друг друга. Мы с Роном надеемся, что вы и Бренда скоро станете нашими дублерами.

– Не сегодня. – Я улыбнулся. – Скоро. Вы меня извините?

– Спокойной ночи. Бренда мне очень нравится.

– Спасибо, – сказал я и пошел наверх.

Я тихонько постучал в дверь Бренды.

– Я сплю.

– Можно войти?

Ее дверь приоткрылась на палец, и она сказала:

– Рон скоро поднимется.

– Мы оставим дверь открытой. Я хочу только поговорить.

Она впустила меня, и я сел в кресло перед кроватью.

– Как тебе понравилась твоя невестка?

– Я уже с ней встречалась.

– Бренда, не обязательно быть такой лаконичной.

Она не ответила; я сидел и дергал шнурок на абажуре.

– Ты еще сердишься? – наконец спросил я.

– Да.

– Не сердись, – сказал я. – Можешь забыть о моем предложении. Оно того не стоит, если из-за него такие неприятности.

– А чего ты еще ожидал?

– Ничего. Я не думал, что оно такое ужасное.

– Это потому, что ты не можешь взглянуть с моей точки зрения.

– Может быть.

– Никаких «может быть».

– Ладно, – сказал я. – Я хочу только, чтобы ты поняла, из-за чего злишься. Не из-за моего предложения, Бренда.

– Нет? Из-за чего же?

– Из-за меня.

– Ох, только не начинай опять. Что бы я ни сказала, я все равно не права.

– Нет, – сказал я. – Тыправа.

Я вышел из ее комнаты и закрыл за собой дверь. Уже до утра.

Утром, когда я спустился вниз, там кипела деятельность. Из гостиной доносился голос миссис Патимкин, зачитывавшей будущей невестке список; Джулия бегала по комнатам в поисках ключа для роликовых коньков. Карлота пылесосила ковер; все приспособления на кухне булькали, вращались и тряслись. Бренда встретила меня вполне приветливой улыбкой, и в столовой, куда я зашел, чтобы посмотреть на заднюю лужайку и погоду, поцеловала меня в плечо.

– Здравствуй, – сказала она.

– Здравствуй.

– Сегодня утром я должна поехать с Гарриет. Так что мы не сможем бегать. Или ты один побегаешь?

– Нет. Почитаю или еще что-нибудь. А вы куда?

– Мы в Нью-Йорк. По магазинам. Ей нужно платье на после свадьбы.

– А ты что покупаешь?

– Платье подружки. Если поеду с Гарриет – пойдем в «Бергдорф» [29]29
  «Бергдорф-Гудман» – фешенебельный магазин одежды.


[Закрыть], – маму не послушаем и в «Орбак» не пойдем.

– И для меня кое-что привезешь? – сказал я.

– Нил, опять ты за свое!

– Да я дурака валял. Я даже не думал об этом.

– Зачем тогда сказал?

– О дьявол, – сказал я, и вышел во двор, и уехал в Миллберн [30]30
  Миллберн – поселок городского типа и район в штате Нью-Джерси. Поселок Шорт-Хиллз – его составная часть.


[Закрыть], и позавтракал там яичницей с кофе.

Когда я вернулся, Бренды уже не было, в доме остались только Карлота, миссис Патимкин и я. Я старался не попадать в те комнаты, где были они, но в конце концов миссис Патимкин и я очутились в телевизионной комнате, на стульях, друг напротив друга. Она проверяла список фамилий на длинном листе бумаги, рядом на столе лежали два тонких телефонных справочника – время от времени она в них заглядывала.

– Отдохнешь, когда умрешь, – сказала она мне.

Я ответил широченной улыбкой, впитав поговорку так, словно она только что ее сочинила.

– Да уж, – сказал я. – Может быть, вам помочь? Я тоже могу проверять.

– Нет, нет, – сказала она, помотав головой. – Это для Хадассы.

– А-а, – сказал я.

Я сидел, смотрел на нее, и через некоторое время она сказала:

– Ваша мама в Хадассе?

– Сейчас – не знаю. В Ньюарке была.

– Она была активным членом?

– Наверное, да. Она постоянно давала деньги на посадку деревьев в Израиле.

– В самом деле? – сказала миссис Патимкин. – Как ее зовут?

– Эсфирь Клагман. Сейчас она в Аризоне. Там есть Хадасса?

– Везде, где есть еврейки.

– Тогда, думаю, она в Хадассе. Они там с отцом. Переехали туда из-за астмы. Я живу у тети в Ньюарке. Она не в Хадассе. А другая тетя, Сильвия – да. Вы их знаете – Аарона и Сильвию Клагман? Они состоят в вашем клубе. У них дочь, Дорис, моя двоюродная сестра… – Я не мог остановиться. – Они живут в Ливингстоне. Может быть, тетя Сильвия и не в Хадассе. Кажется, это какая-то туберкулезная организация. Или связанная с раком. Или с мышечной дистрофией. Знаю, тетя интересуется какой-то болезнью.

– Это очень мило, – сказала миссис Патимкин.

– Да, действительно.

– Они делают много полезного.

– Я знаю. – Я решил, что миссис Патимкин потихоньку оттаивает: фиалковые глаза перестали присматриваться и порой просто смотрели на мир, не оценивая.

– Бней-Брит [31]31
  Бней-Брит – («Сыны Завета») – старейшая (основана в 1843 г.) многочисленная (около 500 тысяч членов) еврейская общественная организация. Среди ее целей – помощь малоимущим, больным и престарелым, новым эмигрантам, борьба с антисемитизмом, развитие еврейского образования и т. д.


[Закрыть]вас не привлекает? – спросила она. – Рон намерен вступить после женитьбы.

– Я, пожалуй, тоже до тех пор подожду.

Слегка надувшись, миссис Патимкин вернулась к своим спискам, а я подумал, что говорить с ней о еврейских делах в легкомысленном тоне было рискованно и глупо.

– У вас много работы в синагоге? – спросил я, вложив в свой голос столько заинтересованности, сколько мог.

– Да, – ответила она.

И минуту спустя спросила:

– Вы в какой синагоге?

– Мы ходили в синагогу на Гудзон-стрит. С тех пор как родители уехали, я редко бываю.

Не знаю, уловила ли миссис Патимкин фальшь в моем голосе. Самому мне казалось, что это скорбное признание прозвучало неплохо, в особенности если учесть десятилетия язычества, предшествовавшие отъезду родителей. Так или иначе, миссис Патимкин тут же спросила – кажется, с определенным умыслом:

– В пятницу вечером мы идем в синагогу. Не хотите пойти с нами? Кстати: вы ортодоксальный или консервативный?

Я подумал.

– Знаете, я давно не хожу… Что-то поменялось… – Я улыбнулся. – Я просто еврей, – сказал я с самыми лучшими намерениями, но миссис Патимкин тут же углубилась в свои списки. Я мучительно придумывал, как убедить ее, что я не отступник. Наконец спросил: – Вы знакомы с произведениями Мартина Бубера?

– Бубер… Бубер… – повторила она. Глядя в свой список Хадассы. – Он ортодоксальный или консервативный?

– Он философ.

– Реформист? – спросила она, раздраженная то ли моей уклончивостью, то ли тем, что Бубер может присутствовать на пятничной вечерней службе без шляпы, а у миссис Бубер в кухне только один набор посуды.

– Ортодоксальный, – слабым голосом ответил я.

– Это очень мило, – сказала она.

– Да.

– Синагога на Гудзон-стрит ортодоксальная? – спросила она.

– Не знаю.

– Я думала, это ваша синагога.

– Бар-мицва у меня была там.

– И вы не знаете, ортодоксальная ли она?

– Нет. Знаю. Да.

– Тогда, значит, и вы.

– Да-да, и я. А вы? – выпалил я, покраснев.

– Ортодоксальная. Муж – консервативный. – Это означало, насколько я понял, что ему все равно. – Бренда – нигде, как вы, вероятно, знаете.

– Да? – сказал я. – Нет, я не знал.

– Из всех, кого я видела в жизни, она была лучшей по ивриту, – сказала миссис Патимкин. – Но потом, конечно, возомнила о себе.

Миссис Патимкин посмотрела на меня, и я подумал, требует ли вежливость, чтобы я с ней согласился.

– Не… не знаю, – сказал я наконец. – Мне кажется, Бренда скорее консервативная. Может быть, с реформистским уклоном…

Меня спас звонок телефона, и я вознес безмолвную ортодоксальную молитву Господу.

– Алло, – сказала миссис Патимкин. – …Нет… я не могу, мне надо обзвонить всю Хадассу…

Я сделал вид, что слушаю птиц на дворе, хотя через закрытые окна не проникали природные звуки.

– Пусть их везет Рональд… Но мы не можем ждать, если хотим успеть вовремя.

Миссис Патимкин перевела взгляд на меня и прикрыла рукою микрофон.

– Можно попросить вас съездить в Ньюарк?

Я встал.

– Да. Конечно.

– Дорогой, – снова сказала она в трубку. – Нил приедет за ними… Нет, Нил, друг Бренды… Да… До свидания.

– У мистера Патимкина образчики серебра. Я хочу их посмотреть. Можете за ними съездить?

– Конечно.

– Вы знаете, где мастерские?

– Да.

– Вот, – сказала она, протягивая мне ключи. – Возьмите «фольксваген».

– Моя машина во дворе.

– Возьмите их, – сказала она.

* * *

«Умывальники и Раковины Патимкина» располагались в самой середке негритянской части Ньюарка. Много лет назад, во времена интенсивной иммиграции, это был еврейский район, и здесь до сих пор можно было видеть рыбные магазины, кошерные кулинарии, турецкие бани, где покупали и купались мои деды в начале века. Даже запахи сохранились – сига, солонины, маринованных помидоров, – но теперь их перекрывали более сильные и более грязные запахи – мастерских по порче автомобилей, кислая вонь пивоварен, паленый запах с кожевенной фабрики, и, вместо идиша, на улицах раздавались крики негритят, с метловищем и половинкой резинового мяча играющих в Уилли Мейса [32]32
  Уилли Мейс считается одним из лучших бейсболистов всех времен, дважды признавался самым ценным игроком Национальной лиги.


[Закрыть]. Район изменился: старые евреи, такие, как мои деды и бабки, боролись за существование и умерли, их потомки боролись и преуспевали, перемещались все дальше на запад, к краю Ньюарка, потом прочь из него, вверх по склону Оранжевых гор, и, перевалив через гребень, спустились по другому склону и хлынули на нееврейские территории, как в свое время шотландцы-ирландцы – через Камберлендский разлом [33]33
  Камберлендский разлом – перевал в Аппалачах (около 500 метров над уровнем моря). После того как в 1775 г. Дэниел Бун с бригадой рабочих расширил его и сделал проходимым для повозок, через него за 35 лет на западные земли штатов Кентукки и Теннесси переселилось от 200 до 300 тысяч человек.


[Закрыть]. Теперь по их стопам двигались негры, а те, кто остался в Третьем городском округе, вели самую убогую жизнь, и снился им на вонючих матрасах сосновый запах ночной Джорджии.

Я подумал, что могу встретить на улице черного мальчика из библиотеки. Не встретил, конечно, хотя был уверен, что он живет в одном из этих облезлых, облупленных домов, беспрерывно выпускающих из себя собак, детей и женщин в фартуках. На верхних этажах окна были открыты, и очень старые люди, уже не способные сползти по длинной лестнице на улицу, сидели там, где их посадили, облокотясь на отощавшие подушки, и, наклонив вперед головы на тонких шеях, наблюдали за энергичной жизнью молодых, беременных и безработных. Кто придет после негров? Кто останется? Никого, подумал я, и когда-нибудь эти улицы, где дед мой пил горячий чай из старого стакана от поминальной свечи [34]34
  Годовщину смерти близкого родственника (Йорцайт) отмечают, зажигая мемориальную свечу в стакане, которая должна гореть ровно сутки. Иногда эти стаканы остаются в хозяйстве, из них, например, пьют чай.


[Закрыть], опустеют, все мы переедем за Оранжевые горы, и, может быть, тогда мертвые перестанут лягать доски своих гробов?

Я остановил «фольксваген» перед громадными гаражными воротами с надписью:

Умывальники и Раковины Патимкина

Всех форм – Всех размеров

Внутри я увидел стеклянную кабинку, она помещалась в центре огромного склада. В глубине стояли под погрузкой два грузовика, а мистер Патимкин, когда я его увидел, кричал на кого-то с сигарой во рту. Он кричал на Рона, который был в белой футболке с надписью «Спортивная ассоциация штата Огайо». Хотя он был выше мистера Патимкина и почти так же плотен, руки его бессильно висели вдоль боков, как у маленького мальчика; сигара мистера Патимкина прыгала во рту. Шестеро негров лихорадочно грузили грузовик, перебрасывая по цепочке – дыхание у меня занялось – раковины.

Рон отошел от мистера Патимкина и вернулся руководить погрузкой. Он сильно размахивал руками, и, хотя вид имел довольно растерянный, кажется, совсем не беспокоился о том, что кто-то может уронить раковину. Я вдруг представил себе, как сам руковожу неграми – у меня через час сделалась бы язва. Я почти слышал, как бьются об пол эмалированные изделия. И свой голос: «Осторожно, ребята. Поаккуратней, пожалуйста! Ой-ой!Я прошу вас… осторожней! Осторожней! Ой!» А потом мистер Патимкин подойдет ко мне и скажет: «Так, мальчик, ты хочешь жениться на моей дочери, посмотрим, на что ты годен». И посмотрит: через минуту пол будет покрыт хрустящей мозаикой, осколками эмали. «Клагман, какой из тебя работник? Ты работаешь так же, как ешь!» – «Это правда, это правда, я воробей, отпустите меня». – «Ты даже в погрузке и разгрузке не смыслишь!» – «Мистер Патимкин, мне даже дышать затруднительно, сон утомляет меня, отпустите меня, отпустите…»

Мистер Патимкин направился к аквариуму, чтобы ответить на телефонный звонок; я оторвался от грез и тоже двинулся к стеклянной конторе. Когда я вошел, мистер Патимкин поднял глаза от телефона; в свободной руке у него была обслюнявленная сигара, и он направил ее на меня – приветствие. Снаружи доносился громкий голос Рона: «Вам всем нельзя одновременно на обед. Мы не можем целый день копаться!»

– Садитесь, – бросил мне мистер Патимкин; он продолжил телефонную беседу, а я увидел, что в кабинете только один стул – его. В Умывальниках Патимкина люди не рассиживались, здесь ты зарабатывал деньги тяжелым трудом – стоя. Я занялся разглядыванием календарей, висевших на металлических шкафах с документами; на них изображались женщины, такие мечтательные, с такими фантастическими бедрами и выменами, что их даже нельзя было воспринимать как порнографию. Художник, нарисовавший девушек для календарей «Строительная компания Льюиса», «Эрл – ремонт грузовиков и автомобилей» и «Картонные ящики Гроссман и сын», изображал какой-то третий пол, с которым я никогда не сталкивался.

– Да, да, да, да, – говорил в трубку мистер Патимкин. – Завтра, не говорите мне завтра. Завтра мир может полететь в тартарары.

На том конце что-то отвечали. Кто это был? Льюис из строительной компании? Эрл из ремонта грузовиков?

– У меня производство, Гроссман, а не благотворительность.

А, значит, это на Гроссмана нагоняли холода по телефону.

– Мне насрать, – говорил мистер Патимкин. – Вы не единственный в городе, друг мой. – И он подмигнул мне.

Ага, в заговоре против Гроссмана. Мы с мистером Патимкиным. Я, насколько мог заговорщицки, улыбнулся.

– Ладно, мы здесь до пяти… Не позже.

Он что-то написал на листе бумаги. Оказалось – просто большой крестик.

– Мой парень здесь будет, – сказал он. – Да, взял его в дело.

Неизвестно, что сказал на том конце Гроссман, но мистер Патимкин рассмеялся. Мистер Патимкин повесил трубку, не попрощавшись.

Он посмотрел назад – как там дела у Рона.

– Четыре года в колледже, и не может разгрузить машину.

Я не знал, что сказать, и решил сказать правду:

– Я, наверное, тоже.

– Можно научиться. Я что – гений? Я учился. От труда никто еще не умирал.

С этим я согласился.

Мистер Патимкин посмотрел на свою сигару.

– Человек усердно трудится – он что-то получает. Сидя на заднице, никуда не придешь… Самые большие люди в стране тяжело трудились, поверьте мне. Даже Рокфеллер. Успех легко не дается…

Это была не столько речь, сколько мысли вслух; одновременно он озирал свои владения. Мистер Патимкин не был краснобаем, и у меня сложилось впечатление, что этот поток философем вызван деятельностью Рона и моим присутствием – присутствием чужого, который однажды может стать своим. Впрочем, приходило ли такое в голову мистеру Патимкину? Не знаю; знаю только, что эти несколько произнесенных слов едва ли могли передать удовлетворение и изумление перед жизнью, которую ему удалось построить для себя и своей семьи.

Он снова взглянул на Рона:

– Посмотрите на него – если бы он в баскетбол так играл, его бы выгнали к черту с площадки. – Но сказано это было с улыбкой.

Он подошел к двери:

– Рональд, отпусти их обедать.

Рон крикнул в ответ:

– Я думал, часть из них пойдет, а часть – попозже.

– Зачем?

– Тогда тут все время кто-нибудь будет…

– Что еще за фокусы? – крикнул мистер Патимкин. – Все уходим обедать вместе.

Рон повернулся к рабочим:

– Все, ребята. Обед!

Его отец улыбнулся мне.

– Толковый парень? А? – Он постучал себя по голове. – Университет, мозги нужны, а? К бизнесу его не тянет. Он идеалист. – И тут, кажется, мистер Патимкин вдруг вспомнил, кто я такой, и поспешил поправиться, чтобы не обидеть. – Это ничего, если ты учитель или, как вы, ну знаете, студент или что-то такое. А тут надо быть немножко гонеф. Вы знаете, что это значит, гонеф?

– Вор, – сказал я.

– Вы знаете больше, чем мои собственные дети. Они гои [35]35
  Неевреи ( иврит).


[Закрыть], вот сколько они понимают. – Он посмотрел на негров-грузчиков, которые проходили как раз мимо конторы, и крикнул им: – Вы там помните, сколько в часе минут? Чтобы через час назад!

В контору вошел Рон и, конечно, пожал мне руку.

– У вас что-то есть для миссис Патимкин? – сказал я.

– Рональд, дай ему образчики серебра. – Рон отвернулся, и мистер Патимкин сказал: – Когда я женился, у нас были вилки и нолей по пять центов. Этому мальчику надо кушать с золота. – Но в его словах не было гнева; отнюдь.

* * *

Во второй половине дня я поехал на своей машине в горы и стоял у проволочной изгороди, наблюдая за воздушными прыжками и застенчивым питанием оленей под защитой вывески: «Не кормите оленей. Распоряжение по заповеднику „Южная гора“». Рядом со мной перед изгородью стояли десятки ребятишек; когда олени слизывали с их ладоней воздушную кукурузу, они смеялись и кричали, а потом огорчались, когда от их возбужденных криков оленята убегали на дальний край поля, туда, где их коричневые мамаши царственно наблюдали за петлистым потоком автомобилей, поднимающихся по горной дороге. Позади молодые белые мамы, едва ли старше меня, а часто и моложе, болтали в открытых машинах и время от времени поглядывали на своих детей – чем они там заняты. Я видел их раньше – когда мы с Брендой выходили в поселок перекусить или приезжали сюда обедать: компаниями по три – по четыре они сидели в сельских закусочных, рассыпанных по заповеднику, их дети лакомились гамбургерами и солодовым молоком и получали монетки, чтобы скормить их музыкальному автомату.

Прочесть название песни они еще не умели, но выкрикивать ее слова уже могли – и выкрикивали, а мамаши, среди которых я узнавал своих соучениц из школы, сравнивали свои загары, супермаркеты и отпуска. Сидя там, они выглядели бессмертными. Волосы у них всегда сохраняли нужный им цвет, одежда – нужную фактуру и тон, в домах у них – простой шведский модерн, пока он был моден, а если вернется тяжелое уродливое барокко, тогда долой коротконогий мраморный журнальный столик и добро пожаловать, Людовик XIV. Это были богини, и, будь я Парисом, я не смог бы выбрать между ними, настолько микроскопическими были различия. Их судьба отштамповала из них одно целое. Сияла только Бренда. Деньгам и комфорту не стереть ее особливости… не стерли еще – или уже? Что я люблю? – возникал вопрос, но, поскольку я не охотник втыкать в себя скальпели, я повертел руками за изгородью и позволил маленькой оленьей мордочке слизнуть мои мысли.

Когда я вернулся в дом Патимкиных, Бренда была в гостиной, такая красивая, какой я ее еще не видел. Она демонстрировала новое платье матери и Гарриет. Даже миссис Патимкин, похоже, смягчилась при виде ее красоты: как будто ей впрыснули успокоительное, и мышцы ненависти к Бренде вокруг глаз и рта расслабились. Бренда без очков принимала позы; когда она посмотрела на меня, это был пьяноватый, затуманенный взгляд, и, хотя другие могли бы счесть его сонным, в моих жилах он зазвенел вожделением. Миссис Патимкин сказала ей, что она купила очень симпатичное платье, я сказал, что она выгладит чудесно, а Гарриет сказала, что она очень красивая и сама должна быть невестой, – и наступило неловкое молчание, пока мы раздумывали, кто же должен быть женихом.

Потом, когда миссис Патимкин увела Гарриет на кухню, Бренда подошла ко мне и сказала:

–  Ядолжна была быть невестой.

– Должна, родная. – Я поцеловал ее, а она вдруг заплакала.

– Что случилось? – спросил я.

– Выйдем на двор.

На лужайке Бренда уже не плакала, но голос ее звучал устало.

– Нил, я позвонила в клинику Маргарет Сэнгер. Когда была в Нью-Йорке.

Я молчал.

– Нил, они действительно спросили, замужем ли я. Эта женщина разговаривала, как моя мать…

– Что ты сказала?

– Я сказала «нет».

– Что она сказала?

– Не знаю. Я повесила трубку. – Она отошла, обогнула дуб, а появившись из-за дерева, сбросила туфли и положила ладонь на ствол, как будто собиралась танцевать вокруг «майского дерева» [36]36
  «Майское дерево» – столб, украшенный цветами, флажками и пр., вокруг которого танцуют на майском празднике (первое воскресенье мая).


[Закрыть].

– Можешь еще раз позвонить, – сказал я.

Она покачала головой.

– Нет, не могу. Не знаю даже, зачем я вообще позвонила. Мы занимались покупками, я отошла, нашла номер и позвонила.

– Тогда можешь пойти к врачу.

Она опять покачала головой.

– Слушай, Брен, – сказал я, бросившись к ней, – пойдем к врачу вместе. В Нью-Йорке…

– Я не хочу идти в какой-то грязный кабинетик…

– И не надо. Пойдем к самому шикарному гинекологу в Нью-Йорке. У которого в приемной лежит «Харперс базар». Как думаешь?

Она прикусила нижнюю губу.

– Ты пойдешь со мной? – спросила она.

– Пойду с тобой.

– В кабинет?

– Милая, муж не пошел бы с тобой в кабинет.

– Нет?

– Он был бы на работе.

– Ты же не работаешь, – сказала она.

– У меня отпуск, – сказал я, но ответил не на тот вопрос. – Брен, я буду ждать, и, когда ты выйдешь, мы выпьем. Пойдем пообедаем.

– Нил, мне не надо было звонить в Маргарет Сэнгер, это неправильно.

– Нет, Бренда. Это самое правильное, что мы можем сделать.

Она отошла, а я устал упрашивать. Я чувствовал, что смог бы ее убедить, если бы повел дело хитрее; но я не хотел добиваться своего хитростью. Я молчал, когда она вернулась, и, может быть, именно это мое молчание побудило ее сказать:

– Я спрошу маму Патимкин, не отправит ли она с нами и Гарриет…