Текст книги "Кукла по имени «Жизнь»"

Автор книги: Филип Киндред Дик

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 16 страниц)

Глава 10

На этом мы решили поставить точку и прерваться до утра.

– Приятно было встретиться с вами, мистер Берроуз, – произнес я, протягивая ему руку.

– Взаимно, – он пожал руку мне. Потом поручкался с Мори и Прис. Линкольн стоял немного в стороне, глядя на нас в своей обычной печальной манере… Берроуз не протянул ему руки, точно так же, как не попрощался с ним.

Короче, четверо из нас возвращались по темной улице в «Ассоциацию САСА», глубоко вдыхая чистый, прохладный ночной воздух. Воздух пах хорошо и прояснил наши мозги.

Как только мы очутились снова в своем офисе, без Берроузовской шайки где-нибудь поблизости, мы достали «Старого ворона»[12]12
  Марка виски.


[Закрыть] и, пользуясь отнюдь не хрусталями и фарфорами, а тем, что было под рукой, плеснули себе бурбона с водичкой.

– Вот влипли-то… – протянул Мори. Остальные согласно закивали.

– А что вы скажете? – обратился Мори к симулакру, – каково ваше мнение о Берроузе?

Линкольн ответил:

– Он напоминает краба, который боком продвигается вперед.

– Смысл? – спросила Прис.

– Я знаю, что он имеет в виду, – пояснил Мори, – этот парень давит на нас, пока мы не знаем, что делаем. Мы – простаки. Простаки! И ты, и я, – он сделал жест в мою сторону. – Мы себя называем купцами. Да ведь нас просто-напросто грабят! Если мы не закроем вопрос, он прямо сейчас и на… сядет, и рыбку съест, и косточкой не подавится! А нас оставит с носом.

– Мой папа… – начал было я.

– Твой папа! – с горечью произнес сорвавшийся с цепи Мори. – Он еще тупее, чем мы. Хотел бы я, чтобы мы никогда не влезали в дела с этим Берроузом! Теперь нам никогда от него не избавиться – пока он не получит все, что хочет!

– Мы не должны иметь с ним дела, – сказала Прис, а я добавил:

– И можем сказать, чтобы он отправлялся обратно в свой Сиэтл.

– Хватит меня дурачить-то! Ничего мы ему не можем сказать! Он постучит в дверь на рассвете, как обещал. Он нас замучает, затравит! – Мори вытаращился на меня.

– Не позволяйте ему беспокоить вас, – сказала Прис.

– Думаю, что Берроуз – мужик отчаянный, – заметил я. – Ты что, не понимаешь, что ли, что его огромная финансовая авантюра – колонизация Луны – лопается с треском? Он совсем не тот могущественный, благополучный человек, которого мы лицезреем. Это человек, который вложил все свои капиталы в покупку недвижимости на Луне. Потом разделил ее на участки и потратился на строительство куполов, сохраняющих тепло и воздух, строительство установок для перегонки льда в воду – а теперь он не может найти желающих переселиться туда… Мне жаль его.

Все пристально глядели на меня.

– Берроуз решил взяться за эту аферу с заселением поселков симулакрами, создающими видимость настоящих переселенцев, потому, что у него нет иного выхода. Это его последний шанс, и он будет биться до потери пульса, – продолжил я. – Эта схема продиктована отчаянием. Когда я впервые услышал об этом, то подумал, что, возможно, слышу об еще одной дерзкой мечте. Из тех, какие выдвигаются людьми вроде Берроуза и каких не может возникнуть у нас, простых смертных. Но сейчас я уже ни в чем не уверен. Я считаю, что он впадает в панику настолько, что теряет чувство реальности. Потому что эта идея бессмысленна. Он не должен рассчитывать на то, что удастся кого-либо надуть. Федеральное правительство сразу же сообразит в чем дело.

– Как? – спросил Мори.

– Департамент здравоохранения обследует каждого, кто собирается эмигрировать. Это – дело правительства. Так как же Берроуз собирается вообще отправить ИХ с Земли?!

Мори сказал:

– Слушай-ка, это совершенно не наше дело – насколько логична его схема. Не нам судить. Только время рассудит, а если мы не будем иметь с ним дел – то оно не рассудит.

– Я согласна, – сказала Прис. – Мы должны ограничиться тем, что решим – есть в этом что-нибудь достойное нашего внимания или нет.

– Ничего мы с этого не поимеем, если его посадят, – сказал я. – А ему там самое место. Да там он и окажется – в тюрьме! Так ему и надо! Говорю вам – надо делать ноги и ни под каким соусом не связываться с этими делами! Берроуз – сомнительный, опасный, нечестный, отъявленный кретин! Наши собственные идеи достаточно интересны.

Линкольн вдруг спросил:

– Может ли мистер Стентон быть здесь?

– Что? – переспросил Мори.

– Думаю, что у нас было бы преимущество, если бы мистер Стентон был здесь, а не в Сиэтле, где, как вы говорили, он находится.

Все мы посмотрели друг на друга:

– Он прав, – сказала Прис, – нам надо вернуть обратно Эдвина М. Стентона. – Он был бы нам полезен – это такой несгибаемый характер!

– Нам нужна сталь, – согласился я. – Спинной хребет! Мы слишком много реверансов делаем, общаясь с этим типом.

– Ну что же, мы вполне можем вернуть его, – сказал Мори. – И даже еще этой ночью. Мы можем нанять частный самолет, сделать посадку на аэродроме Си-Тэк близ Сиэтла, доехать до Сиэтла и искать, пока не найдем ЕГО. После чего вернуться сюда. Чтобы ОН был уже у нас завтра утром, когда мы встанем лицом к лицу с Берроузом.

– Но ведь мы сдохнем на ходу! – Я решил обратить их внимание на эту опасность. – И это в лучшем случае. А также ЕГО поиски могут затянуться на несколько дней. С чего это вы решили, что ОН сейчас именно в Сиэтле?! Может, ОН уже улетел на Аляску или вообще в Японию? А может даже, одно из подразделений Берроуза переправило ЕГО на Луну?!

Мы мрачно потягивали бурбон из своих не Бог весть каких посудин – все, кроме Линкольна. Он поставил выпивку рядом с собой.

– Кто-нибудь из вас когда-нибудь пробовал суп из кенгуриного хвоста? – внезапно поинтересовался Мори. Все, включая симулакра, молча вытаращились на него.

– У меня где-то здесь была банка… – пояснил Мори, – мы можем его разогреть на плитке – он великолепен. Сейчас я его приготовлю.

– Я не буду, – сказал я.

– Спасибо, мне тоже не надо, – поддержала меня Прис. Симулакр улыбнулся вежливо и изнуренно.

– Я вам расскажу, каким макаром он мне достался, – предложил Мори. – Я стоял в очереди – это было в Буаз, в супермаркете. Контролер говорил какому-то парню: «Нет, супа из кенгуриных хвостов у нас больше не будет». И вдруг из-за пирамиды какого-то товара – кажется, это были коробки с крупой или что-то наподобие, раздался глухой голос: «КАК?! Больше не будет супа из кенгуриных хвостов?!» И этот парень поспешил со своей тележкой, чтобы купить последние банки. Ну, и я тоже взял парочку. Попробуйте, вы сразу же почувствуете себя лучше.

Тут я сказал:

– Обратите внимание, как Берроуз загоняет нас в задницу. Сначала он называет симулакров автоматами, потом уже зовет их «штучками», а заканчивает тем, что обзывает их «куклами».

– Это тактика, – пояснила Прис, – купеческая тактика. Он выбивает из-под нас почву.

– Слова, – вмешался симулакр, – тоже оружие.

– Вы что же, не можеет ничего сказать ему? – укорил я Линкольна. – Ведь вы только и делали, что дискутировали с ним.

Симулакр отрицательно помотал головой.

– Ну конечно же, ОН ничего не может сделать, – . сказала Прис. – Потому что он ведет дискуссию честно, как мы это делали в школе. Именно так они рассуждали давно, в середине прошлого века. Берроуз же ведет нечестную дискуссию, и нет публики, чтобы подловить его. Верно, мистер Линкольн?

Симулакр ничего не ответил, однако его улыбка стала, на мой взгляд, еще печальнее. Лицо вытянулось, и морщин на нем стало больше от озабоченности.

– Сейчас дела наши плохи, как никогда, – сказал Мори. «Однако, – подумал я, – мы все еще должны что-нибудь предпринять».

Судя по всему, что мы знаем, Стентон вполне может сидеть где-нибудь взаперти у Берроуза. Он вполне мог отдать ЕГО на растерзание своим инженерам, и сейчас они делают нечто свое, слегка отличающееся в техническом отношении от нашего симулакра, чтобы не нарушить наши патенты. Я повернулся к Мори:

– А у нас сейчас есть патенты?

– Заявки сделаны, – ответил он, – ты же знаешь, какое это долгое дело. – Он сказал это так, словно не был сбит с толку. – Не сомневаюсь, что Берроуз может слямзить нашу собственность, сейчас, когда он уяснил себе нашу идею. Это ведь вещь такая: ты вполне можешь сделать ее, уразумев принцип. Нужно лишь время.

– Понял, – сказал я. – Значит, здесь такая же каша, как, например, с двигателем внутреннего сгорания. Однако нам принадлежит первенство. Давайте-ка начнем их выпускать на фабрике Роузенов как можно скорее и выкинем на рынок прежде, чем Берроуз подоспеет со своими.

Все они воззрились на меня, широко раскрыв глаза.

– Я так и думал, что именно это ты и предложишь, – сказал Мори, пожевывая свой большой палец, словно гаванскую сигару: – Во всяком случае, что же мы можем сделать еще? Ты думаешь, твой папа сможет запустить линию сборки прямо немедленно? Сможет ли он с такой скоростью перепрофилировать фабрику?

– Он стремителен, как змея, – ответил я. Прис иронически переспросила:

– Да не надо нам сказки рассказывать! Это старик-то Джером!? Целый год пройдет, прежде чем он удосужится сделать матрицы для прессов. А контуры должны быть японского производства. Так он ведь наверняка отправится туда сам, чтобы все уладить. На пароходе он туда отправится, не иначе!

– Надо же! – сказал я, – видать, ты уже об этом подумывала!

– Ясно, – насмешливо парировала Прис, – на самом деле я обдумывала это всерьез.

– В любом случае, – подвел итог я, – это наша единственная надежда. Мы должны выбросить эти проклятые ШТУКИ в розничную продажу – мы и так уже упустили уйму времени.

– Согласен, – сказал Мори. – Что мы сделаем завтра, так это отправимся в Буаз и поручим старику Джерому и твоему смешному братцу Честеру начать работу. Начать изготовление матриц и вылететь в Японию. Но что же мы скажем Берроузу?

Это нас поставило в тупик и снова все замолчали.

– Мы ему скажем, – заявил я, – что Линкольн запил. Это вывело его из строя, и мы изъяли его из обращения. После чего Берроуз уже не захочет покупать ЕГО и отправится восвояси.

Мори, подойдя ко мне вплотную, прошептал:

– Ты собираешься выключить ЕГО, одним словом, заткнуть ему глотку?

Я кивнул головой.

– Ох, как же мне не хочется это делать! – вздохнул Мори. Мы, не сговариваясь, одновременно взглянули на Линкольна, внимающего нам с меланхолией во взоре.

– Он будет настаивать на том, чтобы увидеть это собственными глазами, – подсказала Прис. – Дайте ему некоторое время пробыть с симулакром. Если ему этого захочется, пусть трясет Линкольна как грушу – если мы вырубим ЕГО, ОН и не шевельнется.

– Договорились, – согласился Мори.

– Хорошо, – сказал я. – Значит, решили.

Мы тут же вырубили Линкольна. Как только дело было сделано, Мори спустился вниз по лестнице, уселся в свою машину и отправился домой, сказав, что собирается поспать. Прис предложила сесть за руль моего «шевроле», чтобы отвезти меня в мотель. Потом она собиралась поехать на нем домой, а завтра утром заехать за мной. Я был настолько возбужден, что согласился.

Везя меня через наглухо запертый, спящий Онтарио, она сказала:

– Хотела бы я знать, все ли богатые, могущественные люди такие же, как этот…

– Наверняка. Во всяком случае, все те, кто сами сделали свое состояние, а не унаследовали его. Вторые, может, и отличаются от Берроуза.

– Это было ужасно, – продолжила Прис, – выключать Линкольна. Видеть его лишенным жизни, словно бы мы еще раз убили его. Тебе не кажется?

– Да.

Позже, выруливая к мотелю, Прис спросила:

– Как ты думаешь – ЭТО единственный путь сделать огромные деньжищи? Быть как он? – Несомненно, Сэм К. Берроуз каким-то образом изменил ее: она была рассудительной девушкой.

Я ответил:

– Не спрашивай у меня. Я получаю в лучшем случае триста пятьдесят в месяц…

– Но кто-то должен же им восхищаться.

– Я знал, что раньше или позже ты скажешь это. Как только ты произнесла «но», я уже знал, что за этим последует.

Прис вздохнула:

– Значит, я для тебя – открытая книга…

– Нет, ты – величайшая загадка, с какой я когда-либо сталкивался. Один-единственный раз и получилось-то, когда я подрубился. Мол, Прис собирается произнести: «Но кто-то же должен восхищаться им». Ты именно это и сказала.

– Готова биться об заклад: ты веришь также, что я постепенно возвращусь к тем чувствам, которые испытывала, пока не отброшу «но». Просто восхищаться им – и точка.

Я промолчал – так оно и было.

– Ты заметил, – спросила Прис, – что я в состоянии стерпеть выключение Линкольна? Если я это вынесла, смогу вынести все. Мне даже понравилось, хотя я, конечно же, и виду не подала.

– Вот уж ври, да не завирайся!

– У меня возникло очень приятное ощущение силы, предельного могущества. Мы дали ЕМУ жизнь, а потом взяли обратно – щелк! Вот так просто. Однако моральное бремя, как бы то ни было, не лежит на нас. Оно пусть гнетет Сэма Берроуза. Он не должен будет испытывать угрызений совести – он просто-напросто получит от нас во-от такого пинка. Вот к чему все это приведет! Посмотри-ка, в чем здесь странность, Льюис: мы действительно хотели идти по такому же пути. Я не жалею, что мы свернули с этой дорожки. Мне жаль, что эмоционально мы в глубокой яме. Мне противно быть тем, что я есть. Неудивительно, что я в этом говнище в вашей компании, а Сэм Берроуз – на вершине. Ты можешь видеть разницу между ним и нами – это настолько очевидно…

Она закурила и некоторое время молчала, держа сигарету в руке.

– Как насчет секса? – немного спустя спросила она.

– Секс? Еще хуже, чем даже выдергивать штепсель у милейших симулакров.

– Я хочу сказать, что секс меняет тебя. Опыт полового сношения.

Слыша, что она говорит, я ощутил, как кровь застыла в моих жилах.

– Что не так? – спросила она.

– Ты меня пугаешь.

– Почему?

– Ты говоришь так, будто… Прис закончила за меня:

– Как будто я была там, высоко. Глядела вниз на свое собственное тело. Да, так оно и есть. Это – не я. Я – душа.

– Как говорит Бланк: «Покажите мне!»

– Не могу, Льюис, но это все же правда. Я – не физическое тело во времени и пространстве. Платон был прав.

– А как насчет нас, остальных?

– Ну, это – ваше дело. Я воспринимаю вас как тела, значит, возможно, так оно и есть. Может, это все, чем вы являетесь. Ты-то сам знаешь это? Если нет, ничем помочь не могу. – Она выбросила сигарету. – Я лучше пойду домой, Льюис.

– Ладно, – сказал я, открывая дверцу машины. Все окна в мотеле были темными, и даже большая неоновая вывеска выключена на ночь. Семейная пара средних лет, держащая это заведение, несомненно, уже посапывала в своих уютных кроватях, заботливо укрытая одеялами.

Прис сказала:

– Льюис, я все время ношу в своей сумочке диафрагму.[13]13
  Прис путает диафрагму с мембраной.


[Закрыть]

– Такую, которую ты можешь поставить себе вовнутрь или такую, которая должна находиться в грудной клетке и ты с ее помощью делаешь вдохи и выдохи?

– Не валяй дурака. Это очень серьезный для меня вопрос, Льюис. Секс, я хочу сказать.

– Ну что же, тогда изобрази-ка мне что-нибудь из области смешного секса.

– Что ты имеешь в виду?

– Ничего. Всего лишь ничего. – И я стал закрывать дверцу машины за собой.

– Я собираюсь сказать нечто банальное. – Прис опустила стекло с моей стороны.

– Нет, не собираешься, потому что я не собираюсь слушать. Ненавижу банальные высказывания смертельно серьезных людей. Оставайся-ка ты лучше туманной душой, подсмеивающейся над страдающими скотами. В конце концов… – Я поколебался. Да что за чертовщина такая! – В конце концов, я могу честно и здраво ненавидеть и бояться тебя.

– Что бы ты ощутил, услышав банальность? Я ответил:

– Договорился бы на завтра с госпиталем, чтоб меня кастрировали или как там они еще это называют.

– Ты подразумеваешь, – медленно произнесла Прис, – что я желанна и сексуальна, когда я в ужасном состоянии, когда я становлюсь бессердечной и начинаю шизовать. Однако, если я становлюсь СЕНТИМЕНТАЛЬНОЙ, ТОГДА я даже не могу рассчитывать на то, чтобы понравиться.

– Не говори «даже». Этого чертовски много.

– Возьми меня в свою комнату в мотеле, – предложила Прис, – и оттрахай.

– Это дело, как ты его по-своему назвала, – нечто, во что я не могу вляпаться. Так вот – оно оставляет желать лучшего.

– Да ты просто трус. – Нет, – возразил я. – Да.

– Нет. И я не собираюсь доказывать свою правоту таким путем. Я действительно не трус. В свое время я переспал с женщинами всех сортов. Честно. Нет такой вещи в сексе, которая могла бы меня напугать: я для этого слишком стар. Ты говоришь о ерунде, которая может испугать разве что желторотого мальчишку, впервые в своей жизни узревшего упаковку контрацептивов.

– Но ты все-таки так и не оттрахаешь меня.

– Нет, – согласился я, – потому что ты не просто равнодушна. Ты жестока. И не ко мне, а к себе самой, к своему физическому телу, которое ты презираешь и утверждаешь, что оно – не ты. Ты помнишь тот спор между Линкольном – я имею в виду, между симулакром Линкольна и Берроузом с Бланком? Животное стоит очень близко к человеку. Оба состоят из плоти и крови – это именно то, чем ты пытаешься не быть.

– Не ПЫТАЮСЬ – я не состою из плоти и крови. Это не я. Это – всего лишь видимость, оболочка.

– Значит, следуя твоей логике, ты – машина.

– Но у машин есть проводка. А у меня – нет.

– Итак, что же?.. – спросил я… – Ты думаешь, что являешься – чем?

Прис ответила:

– Я-то знаю, что я такое. Шизоидная личность. Обыденное явление в нашем веке, как истеричная личность – в девятнадцатом. Это – форма глубокого, проникающего, коварного психического помешательства… Хотелось бы мне измениться, но что поделаешь… Ты счастливый человек, Льюис Роузен, ибо ты старомоден. Я буду иметь с тобой дела. Боюсь, что язык, которым я говорила о сексе, груб. Я отпугнула тебя своими словами. Мне очень жаль, прости меня.

– Он не груб. Хуже – он бесчеловечен. Ты… я знаю, что ты сделаешь. Если ты была с кем-то близка – если бы с тобой это произошло, – я почувствовал смущение и усталость, – ты бы все время, будь оно проклято, наблюдала: умственно, духовно, любыми путями. Ты постоянно была бы начеку.

– Разве это плохо? Я думала, что все так делают.

– Спокойно ночи. – Я вышел из машины.

– Спокойной ночи, трусишка.

– Весь в тебя, – ответил я.

– О, Льюис, – сказала она, вздрогнув от боли.

– Прости меня, – попросил я. Она вздохнула.

– Какой ужас!

– Прости меня, Христа ради, – сказал я, – ты должна меня простить. Я больной, не обращай внимания. Я с ума сошел, чтобы так с тобой разговаривать. Будто кто-то тянул меня за язык.

Все еще вздыхая, она молча кивнула, потом запустила двигатель и включила фары.

– Не уезжай, – сказал я. – Послушай, ты можешь списать все за счет безумной, иррациональной попытки с моей стороны заполучить тебя. Разве ты не видишь? Весь твой разговор, то, что ты стала поклонницей Сэма Берроуза, большей, чем когда-либо, все это выводит меня из себя. Ты мне очень нравишься, правда. Увидеть, как ты на минуточку открылась, заняв дружелюбную, человечную позицию, а потом резко отступила…

– Спасибо, – произнесла она почти шепотом, – за то, что ты пытаешься улучшить мое самочувствие, – и пришибла меня еле заметной улыбкой.

– Не огорчайся из-за этого, – сказал я, зацепившись за дверцу машины, чтобы Прис не уехала.

– Хорошо, не буду. На самом деле это лишь слегка меня задело.

– Зайди ко мне, – предложил я, – посиди немного, ладно?

– Нет. Не обращай внимания. Всего лишь наша всеобщая наклонность, черта характера. Я знаю, тебя это огорчило. Я говорила такие грубые слова только потому, что не знаю других, лучших. Никто не сказал мне, как говорить о непроизносимых вещах.

– Это требует определенного опыта. Но послушай, Прис, пообещай мне кое-что. Пообещай, что ты не станешь сама перед собой отрицать, что я причинил тебе боль. Это хорошо – обладать способностью чувствовать то, что только что почувствовала ты. Хорошо?

– Хорошо, чтобы ощутить боль.

– Нет, я не это имел в виду. Я хотел сказать, что это обнадеживает. Я не просто пытаюсь исправить то, что сделал. Смотри, Прис. Ты так сильно страдала только из-за того, что я…

– Черта с два.

– Да-да, ты страдала, – сказал я. – Не ври.

– Хорошо, Льюис, страдала. Не стану врать. – Она опустила голову.

Открывая дверцу машины, я сказал:

– Пошли, Прис.

Она заглушила двигатель, потушила фары и выскользнула наружу. Я приобнял ее одной рукой.

– Первый шаг к восхитительной близости? – спросила она.

– Я знакомлю тебя с непроизносимым.

– Мне лишь хотелось бы уметь говорить об этом, я не хочу вынуждать себя делать подобное. Ну, конечно же, ты шутишь. Мы собираемся посидеть рядышком, после чего я отправлюсь домой. Так лучше для нас обоих. В действительности – это всего лишь открытие курса.

Мы вошли в маленький темный номер мотеля, и я включил свет, а потом – отопление и телевизор.

– Это для того, чтобы никто не услышал, как мы пыхтим? Она выключила телевизор.

– Я пыхчу очень тихо, в этом нет необходимости. – Сняв с себя плащ, она стояла, обнимаясь с ним, пока я не отнял его и не повесил в стенной шкаф. – А сейчас скажи, куда и как мне сесть. На этот стул? – Она расположилась на стуле с прямой спинкой, сложила руки на коленях и торжественно воззрилась на меня. – Ну как? Что еще мне надо снять? Туфли? Всю одежду? А может, ты любишь сам это делать? Если да, то моя юбка не на молнии, а на пуговицах. И осторожно, не дергай слишком сильно, а то верхняя пуговица оторвется и мне потом придется пришивать ее обратно. – Она изогнулась, чтобы показать мне: – Пуговицы вон там, на боку.

– Все это поучительно, – заметил я, – однако не вдохновляюще.

– Знаешь, чего бы мне хотелось? – Ее личико оживилось. – Я хочу, чтобы ты съездил куда-нибудь и вернулся с кошерной соленой говядиной, еврейским хлебом и элем. А еще не забудь купить халвы на десерт. Такое замечательное, нарезанное тонкими ломтиками соленое мясо – оно всего по два пятьдесят за фунт.

– Я бы с радостью, но сейчас нигде, на сотни миль вокруг, этого не достать.

– А разве ты не сможешь купить это в Буаз?

– Нет, – я повесил собственный плащ. – Как бы там ни было, слишком поздно для кошерного соленого мяса. Я хочу сказать – не потому, что сейчас ночь. Слишком поздно в нашей жизни. – Усевшись напротив нее, я придвинул свой стул поближе и взял ее ладони в свои. Они оказались сухими, маленькими и совершенно жесткими. Из-за всякой там возни с кафелем руки у нее стали мощными, а пальцы – сильными. – А давай с тобой убежим отсюда. Поедем на юг и никогда не вернемся, никогда больше не увидим ни симулакров, ни Сэма Берроуза, ни Онтарио, штат Орегон.

– Нет, – ответила Прис. – Мы с ним повязаны. Разве ты не чувствуешь, это носится в воздухе? Ты меня поражаешь – неужели тебе кажется, что достаточно лишь запрыгнуть в машину и уехать? Все равно от себя не убежишь, да и от наших проблем тоже.

– Прости меня, – попросил я.

– Я тебя прощаю, но не могу понять – иногда ты кажешься ребенком, прячущимся от жизни.

– Послушай, как я поступал, – предложил я: – Я выкапывал там и сям малюсенькие дозы действительности и осваивался с ними помаленьку. На манер игрушечной овцы, которая обучена идти лишь по одному курсу – через пастбище, и никогда от этого курса не отклоняется.

– Поступая так, ты чувствуешь себя безопасно?

– Я чувствую себя в безопасности КАК ПРАВИЛО, но никогда – вблизи от тебя.

Она кивнула.

– Для тебя я – пастбище.

– Можно выразить и так. Внезапно рассмеявшись, она сказала:

– Это похоже на то, как если бы я крутила любовь с Шекспиром. Льюис, можешь сказать мне, что готов щипать траву, объедать молодые побеги, пастись между моими чудными холмами и долинами. В особенности на моих божественных, густых лугах, знаешь, где душистые дикие папоротники и травы вьются в изобилии… Должна ли я расшифровать это? – Глаза ее сверкали. – А сейчас, ради Бога, раздень меня или хотя бы сделай попытку. – И она начала разуваться.

– Нет, – сказал я.

– Разве мы уже давным-давно не закончили поэтическую часть спектакля? Разве мы не можем больше обходиться без лирики и спуститься на бренную землю, к более реальным вещам? – Она начала расстегивать юбку, но я остановил ее, взяв за руки.

– Я слишком невежествен, чтобы продолжить, – сказал я. – Я просто не должен этого делать, Прис. Слишком невежествен, слишком неуклюж и слишком труслив. Дела уже зашли далеко за пределы моей ограниченной понятливости. Я затерялся в совершенно непонятной для меня сфере. – Я крепко сжал ее руки: – Мне сейчас ничего лучше не придумать, как только поцеловать тебя, может, в щеку, если это хорошо.

– Ты стар, – сказала Прис. – Вот в чем дело. Ты – часть отмирающего мира прошлого. – Она повернула голову и склонилась ко мне: – Я сделаю тебе одолжение и позволю поцеловать себя.

Я поцеловал ее в щеку.

– А сейчас, – заявила Прис, – если тебе хочется узнать, как оно все на самом деле, слушай! Душистые дикие папоротники и травы не вьются в изобилии: парочка диких папоротников и травинки четыре имеются в наличии, и это все. Я с трудом расту, Льюис. Всего лишь год назад я стала надевать лифчик и даже теперь иногда забываю это сделать. Он мне почти не нужен.

– Могу ли я поцеловать тебя в губы?

– Нет, – ответила Прис, – это слишком интимно.

– Ты можешь закрыть глаза.

– Вместо этого выключи свет. – Она выдернула свои ладони, поднялась и пошла к выключателю на стене: – Я сама сделаю это.

– Стой, – сказал я. – У меня, возникло непреодолимое ощущение некоего предчувствия.

Она стояла в нерешительности у выключателя.

– Колебания – не в моем стиле. Ты меня сбиваешь с толку, Льюис. Извини, я должна продолжать. – И она выключила свет, комната скрылась в темноте. Я совершенно ничего не видел.

– Прис, – позвал я. – Я собираюсь съездить в Портленд, штат Орегон, и достать кошерной соленой говядины.

– Куда бы мне положить юбку? – раздался из темноты вопрос Прис. – Чтобы она не помялась.

– Все это – какой-то сумасшедший сон.

– Нет, – возразила Прис, – это счастье. Разве ты никогда не ощущал, как счастье наполняет тебя всего и отражается на твоем лице? Помоги мне развесить одежду. Я должна идти не позже, чем через пятнадцать минут. Можешь ли ты разговаривать во время любви или же ты скатываешься до животного хрюканья? – Мне было слышно, как она шуршит в темноте, располагая свою одежду, ощупью разыскивая кровать.

– Здесь нет кровати, – подсказал я.

– Зато есть пол.

– Ты об него колени поцарапаешь.

– Не я, а ты.

– У меня фобия, – сказал я. – Я должен включить свет, а то буду бояться, что занимаюсь любовью с некой вещью, сделанной из струн от пианино и старого оранжевого стеганого одеяла моей бабушки.

Прис рассмеялась.

– Это я, – сказала она где-то совсем рядом. – Это отличное описание моей сущности. Я тебя уже поймала, – заявила она, ударившись обо что-то. – Теперь тебе не ускользнуть!

– Перестань. Я зажигаю свет, – сказал я и отправился искать выключатель, нажал на него. Свет ослепил меня. А комната снова внезапно возникла из небытия, вместе с полностью одетой девушкой… Она совсем не разделась и теперь, тихонько посмеиваясь, наблюдала, как я изумленно таращился на нее.

– Это иллюзия, – наконец произнесла Прис. – Я собиралась в последний момент перекрыть тебе кислород – сначала довести тебя до белого каления, а потом… – и она щелкнула пальцами: – Спокойной ночи.

Я попытался улыбнуться.

– Не принимай меня всерьез, – сказала Прис. – Не впадай в эмоциональную зависимость от меня. Я разобью тебе сердце.

– Так ведь никто ни от кого и не зависит, – сказал я, чувствуя, что задыхаюсь и что голос у меня с трудом справляется с удушьем: – Это всего лишь игра, в которую люди играют в темноте. Я собирался, как говорят, только урвать кусочек.

– Я не знаю этой фразы. – Она больше не смеялась, и глаза у нее потускнели. Она внимала мне холодно и отчужденно. – Но уловила смысл.

– Однако я скажу тебе еще кое-что. Приготовься. В Буаз можно достать кошерное соленое мясо, и я мог бы в любое время заполучить его. Запросто.

– Ах ты, ублюдок, – сказала она, потом уселась, подняла с пола свои туфли и стала обуваться.

– А дверь-то песком засыпана!

– Что? – оглянулась она вокруг. – Что ты болтаешь?

– Мы здесь в западне. Кто-то насыпал над нами курган, и мы никогда не выйдем отсюда.

Она резко выкрикнула:

– Прекрати!

– Ты никогда мне не веришь.

– Да, потому что ты используешь мое доверие против меня, чтобы досаждать мне. – И она подошла к стенному шкафу, чтобы взять плащ.

– А ты мне не досадила? – спросил я, следуя за ней по пятам.

– Только что, да? Ах, черт, я могла бы не уходить, я могла бы остаться.

– Если бы я правильно повел себя.

– Я не составила себе никакого мнения. Это зависело от тебя, от твоих возможностей. Я ожидала многого. Я – ужасная идеалистка. – Отыскав свой плащ, она принялась его натягивать, а я чисто рефлекторно помогал ей.

– Мы снова одеваемся, – сказал я, – хотя и не раздевались.

– Ты сейчас жалеешь, – сказала Прис. – Сожаление – все, на что ты способен. – И она бросила мне взгляд, полный такого отвращения, что я отшатнулся.

– Я тоже мог бы наговорить тебе гадостей, – сказал я.

– Ничего ты мне не скажешь, потому что знаешь – если ты так сделаешь, я разозлюсь и так тебе отвечу, что ты сдохнешь на месте.

У меня просто язык отнялся, я лишь смог пожать плечами.

– Ты испугался, – заключила Прис и медленно пошла по дорожке к машине.

– Ладно, пусть будет так, – согласился я, сопровождая ее. – Испугался потому, что знаю – такие вещи – результат молчаливого понимания и согласования двоих. И ни один из них ничего не сможет добиться силой.

– Да тюрьмы ты испугался, вот что. – Она открыла дверцу машины и села за руль. – Что тебе надо было бы сделать, и так поступил бы настоящий мужик, – так это схватить меня за руку, затащить в постель и, не обращая внимания на то, что я говорю…

– Если бы я так сделал, ты всю свою оставшуюся жизнь потратила бы на жалобы: сначала мне, потом – Мори, потом – адвокату, потом – в полицию, потом – в суде всему остальному свету.

Теперь мы оба замолчали.

– А все-таки, – подал я голос, – я тебя поцеловал!

– Подумаешь – в щеку!

– Да нет же, в губы! – возразил я.

– Неправда.

– Во всяком случае, именно так мне показалось, – сказал я и захлопнул за ней дверцу машины.

Она опустила стекло.

– Значит, такова будет твоя версия истории о том, как ты позволял себе вольности со мной.

– Я запомню это и сохраню в своем сердце, словно сокровище! – заявил я, приложив руку к груди.

Прис запустила двигатель, включила фары и уехала.

Я еще немного постоял в одиночестве, потом Поплелся по дорожке обратно в свой номер.

«Мы терпим бедствие, – сказал я сам себе. – Мы настолько устали, настолько потеряли всякий стыд, что клонимся к упадку. Завтра нам надо будет отделаться от Берроуза. А Прис, бедняжка, – ей-то каково! А все из-за того, что мы выключили Линкольна… Вот в чем надо искать причину».

Засунув руки в карманы, я, споткнувшись о порог, ввалился обратной в свой номер.