Текст книги "Порог между мирами (сборник)"
Автор книги: Филип Киндред Дик
сообщить о нарушении
Текущая страница: 9 (всего у книги 40 страниц) [доступный отрывок для чтения: 15 страниц]
– Да, конечно.
Чтение Дейнджерфильдом книги Моэма. Жутко, думал доктор Стокстилл: паразит, набухающий в ее теле, в постоянной влажности и темноте, питающийся ее кровью, слышащий от нее неким невообразимым способом вторичный пересказ знаменитого романа, – это делает Билла Келлера частью нашей культуры. Он тоже ведет свое гротескное социальное существование. Бог знает, как он понимает эту историю, фантазирует ли о ней и о нашей жизни? Он мечтает о нас?
Нагнувшись, доктор Стокстилл поцеловал девочку в лоб.
– Все в порядке, – сказал он, ведя ее к двери, – сейчас ты можешь идти. Я минутку поговорю с твоими родителями. В приемной есть несколько очень старых настоящих довоенных журналов, которые ты можешь полистать, если хочешь.
– А потом мы пойдем домой обедать, – сказала довольная Эди, открыв дверь в приемную.
Джордж и Бонни встали, на их лицах отразилось беспокойство.
– Войдите, – пригласил их Стокстилл и закрыл за ними дверь. – Никакого рака я не обнаружил. – Он обращался в основном к Бонни, которую так хорошо знал. – Опухоль, конечно, вырастет, но насколько – не могу сказать. Я бы посоветовал вам не беспокоиться. Возможно, к тому времени, когда она начнет причинять неудобства, наша хирургия настолько продвинется вперед, что сможет справиться с этим.
Келлеры вздохнули с облегчением. Они заметно переволновались.
– Вы можете свозить ее в университетский госпиталь в Сан–Франциско, – сказал Стокстилл. – Там делают несложные хирургические операции, но, если честно, на вашем месте я не стал бы этого делать.
Лучше вам не знать всей правды, думал он. Вам будет тяжело столкнуться с ней лицом к лицу, особенно вам, Бонни. Из–за обстоятельств, связанных с зачатием: так просто почувствовать себя виновной.
– Эди – здоровый, жизнерадостный ребенок, – сказал доктор Стокстилл, – оставьте все как есть. У нее это с рождения.
– Да? – сказала Бонни. – А я раньше не понимала. Боюсь, я не слишком хорошая мать. Я так занята делами коммуны…
– Доктор, – прервал ее Джордж Келлер, – разрешите задать вам вопрос: Эди – особенный ребенок?
– Особенный? – Стокстилл осторожно взглянул на него.
– Думаю, вы понимаете, что я имею в виду.
– Вы хотите спросить, не мутант ли она?
Джордж побледнел, но сосредоточенное, непреклонное выражение его лица не изменилось: он ждал ответа. Стокстилл видел, что от этого человека общими рассуждениями не отделаешься.
Он сказал:
– Кажется, я понял, что вы имеете в виду. Почему, собственно, возник такой вопрос? Разве она необычно ведет себя? Необычно выглядит?
– Она выглядит совершенно нормально, – сказала Бонни. В порыве огорчения она крепко схватила за руку мужа, вцепилась в его рукав. – Что за чушь! Она совершенно нормальна. Иди к черту, Джордж! Что это с тобой? Как можешь ты подозревать своего собственного ребенка? Тебе что, делать нечего?
– Существуют мутанты, которых не отличить от нормальных людей, – сказал Джордж Келлер. – Кроме того, я ведь вижу многих детей, я вижу всех наших детей и кое–что понимаю. Обычно подозрения оправдываются. От школы, как вы знаете, требуют отправлять любых детей–мутантов за пределы штата Калифорния для специального обучения. Поэтому…
– Я ухожу, – сказала Бонни. Она повернулась и пошла к двери. – Всего хорошего, доктор.
Стокстилл сказал:
– Подождите, Бонни.
– Мне не нравится этот разговор, – сказала Бонни, – в нем есть что–то болезненное. Вы оба больны. Доктор, если вы хоть как–нибудь намекнете, что она мутант, я никогда не буду с вами разговаривать. И с тобой тоже, Джордж. Честное слово.
Стокстилл сказал после некоторой паузы:
– Вы напрасно кипятитесь, Бонни. Я ни на что не намекаю, потому что здесь не на что намекать. У нее доброкачественная опухоль в брюшной полости – вот и все.
Он разозлился. Он чувствовал сильное желание швырнуть Бонни правду в лицо, она того заслуживала.
Но, подумал он, после того, как она почувствует себя виновной, после того, как она обвинит себя в том, что связалась с кем–то и зачала ненормального ребенка, она перенесет свое внимание на Эди. Она возненавидит ее. Она настоит на операции. Так бывает всегда. Этот ребенок – неявный укор родителям, воспоминание о том, что они сделали в прошлом или в первые моменты войны, когда каждый бежал своим собственным сумасшедшим путем, думая только о себе, едва успев понять, что произошло. Некоторые из нас убивали, чтобы выжить самим, некоторые просто бежали, некоторые вели себя по–дурацки… Бонни, без сомнения, была не в себе. Она дала себе волю. И такой же она осталась сейчас. Она поступит так снова, возможно, уже поступила. И совершенно сознательно.
Он снова задал себе вопрос: кто же отец ребенка?
Когда–нибудь я соберусь прямо спросить ее, решил он. Возможно, она сама не знает, и все случившееся в то время расплывается перед ней туманным пятном. Ужасные дни. Или для нее они оказались не столь ужасны? Может быть, это было прекрасно – она могла скинуть постромки, делать то, что хотела, ничего не боясь, потому что она, как и все мы, верила, что никто из нас не останется в живых.
Бонни извлекла из этого максимум, понял он, как она всегда делает. Она получает от жизни все возможное в каждом непредвиденном случае. Хотел бы я быть тем, который… Он чувствовал зависть, наблюдая, как она идет по комнате к своему ребенку. Хорошенькая нарядная женщина, она была сейчас так же привлекательна, как и десять лет назад: ущерб, причиненный нам, безличные изменения, коснувшиеся нас, – ничто, казалось, не отразилось на ней.
Кузнечик, играющий на скрипке. Это была Бонни. В разрушительной тьме войны с ее бесконечной перетасовкой форм жизни Бонни играла на скрипочке, вытягивая мотивчик радости, бодрости и беззаботности. И никакая действительность не могла убедить ее стать благоразумной. Счастливчики – люди, подобные Бонни, они сильнее, чем любые перемены и разрушения. Это именно то, чего она избежала, – наступавших сил распада. Крыша упала на нас, а не на Бонни.
Он вспомнил карикатуру в «Панче»…
Бонни прервала его размышления:
– Доктор, вы уже познакомились с новым учителем, Хэлом Барнсом?
– Нет, – сказал он, – еще нет. Я видел его издалека.
– Вам он понравится. Он хочет играть на виолончели, которой у него, конечно, нет. – Она весело засмеялась, в ее глазах светилась радость жизни. – Разве это не трогательно?
– Очень, – согласился он.
– Не так ли и мы все? – спросила она. – Наши виолончели погибли. И что осталось? Ответьте мне.
– Господи, – сказал Стокстилл, – откуда мне знать. Не имею ни малейшего представления.
Бонни состроила гримаску:
– Ох, как вы честны.
– Она говорит мне то же самое, – сказал, слабо улыбаясь, Джордж Келлер. – Моя жена считает, что человечество – это раса навозных жуков–трудяг. Естественно, себя в их число она не включает.
– И не надо, – сказал Стокстилл, – надеюсь, что ей никогда и не придется.
Джордж раздраженно посмотрел на него, затем пожал плечами.
Она могла бы измениться, думал Стокстилл, если бы узнала правду о своей дочери. Да, могла бы. Требуется что–то подобное, какое–то необычное потрясение, неожиданное и беспрецедентное. Она могла бы даже решиться на самоубийство. Радость, жизненная сила могли превратиться в свою противоположность.
– Келлеры, – произнес он вслух, – представьте меня новому учителю как–нибудь на днях. Мне бы хотелось познакомиться с бывшим виолончелистом. Может быть, мы сможем сделать ему что–нибудь из корыта, натянув на него проволоку. Он может играть на нем…
– Смычком с лошадиным волосом, – сказала Бонни практично. – Смычок мы сделаем, это несложно. Что нам нужно, так это большое гулкое корыто, чтобы получались низкие ноты. Интересно, сможем ли мы найти его в старом бабушкином сундуке? Вполне может быть. Конечно, оно должно быть деревянным.
Джордж сказал:
– Можно разрезать пополам бочку.
Все рассмеялись. Эди Келлер присоединилась к ним, тоже смеясь, хотя она и не слышала, что сказал ее отец, вернее, подумал Стокстилл, муж ее матери.
– Может быть, мы сможем найти что–нибудь на берегу, – сказал Джордж. – Я заметил, что волны всегда выбрасывают множество деревянных обломков, особенно после шторма. Останки старых китайских судов, не иначе…
Келлеры весело распрощались с доктором Стокстиллом. Он стоял и наблюдал, как они идут, Эди между ними. Трое, думал он. Или, скажем, четверо… не следовало забывать о невидимом, но реальном существе внутри девочки.
Глубоко задумавшись, он закрыл дверь.
Эди могла бы быть моим ребенком, подумал он. Но этого не произошло, потому что семь лет назад Бонни была здесь, в Вест–Марине, а я – в моем офисе в Беркли. Но если бы я оказался рядом с ней в тот день…
Кто же был здесь тогда, спросил он себя, когда падали бомбы? Кто из нас был с ней в этот день? Он ощущал особое любопытство, думая об этом человеке, кем бы тот ни был. Интересно, как бы тот чувствовал себя, думал Стокстилл, если бы знал о своих… детях . Может быть, когда–нибудь я доберусь до него. Я не могу заставить себя рассказать Бонни, но, возможно, я расскажу ему.
10
Обитатели Вест–Марина, собравшиеся в Форестер–холле, взволнованно обсуждали болезнь человека на сателлите. Они перебивали друг друга, каждому хотелось высказаться. Началось чтение «Бремени страстей человеческих», но никто не слушал. Люди тревожно перешептывались, лица их помрачнели – они, как и Джун Рауб, гадали, что будет с ними, если их диск–жокей умрет.
– Вряд ли он так уж сильно болен! – воскликнул Кэс Стоун, крупнейший землевладелец округа. – Я никогда никому не рассказывал об этом, но у меня есть знакомый врач, очень хороший специалист по сердечным болезням. Он живет в Сан–Рафаэле. Я доставлю его к какому–нибудь передатчику, и он расспросит Дейнджерфильда подробнее. Он его вылечит.
– Но у Дейнджерфильда не осталось никаких лекарств, – сказала миссис Люлли, старейший член коммуны. – Я слышала, как он однажды говорил, что его покойная жена приняла все таблетки.
– У меня есть хинидин, – заявил аптекарь, – может быть, именно это ему и нужно. Но как переправить лекарство на сателлит?
Эрл Кольвиг, глава вест–маринской полиции, сказал:
– Насколько я знаю, военные в Шайенне собираются в этом году сделать еще одну попытку добраться до Дейнджерфильда.
– Привезите свой хинидин в Шайенн, – посоветовал Кэс Стоун аптекарю.
– В Шайенн? – дрожащим голосом переспросил аптекарь. – Через Сьерру больше нет дорог. Я никогда не доберусь туда.
Настолько спокойно, насколько могла, Джун Рауб сказала:
– Возможно, на самом деле он совсем не болен. Возможно, это просто ипохондрия от долгого одиночества и изоляции все эти годы. Что–то в том, как подробно он описывал симптомы болезни, наводит меня на такую мысль.
Но ее едва ли кто–нибудь слушал. Она заметила, что трое представителей Болинаса придвинулись ближе к приемнику, чтобы не пропустить передачу.
– Может быть, он и не умрет… – сказала она наполовину сама себе.
При этих словах оптик из Болинаса посмотрел на нее. Она увидела, что он испуган и шокирован, как будто осознание того, что человек с сателлита мог заболеть и умереть, оказалось для него непосильным. Он не волновался так из–за болезни собственной дочери, подумала Джун.
В дальней части холла наступила тишина, и Джун обернулась посмотреть, что там происходит. В дверь вкатилась блестящая платформа, утыканная механизмами. Хоппи Харрингтон прибыл.
– Ты знаешь, Хоппи! – воскликнул Кэс Стоун. – Дейнджерфильд сказал, что он плохо себя чувствует. Может быть, сердце…
Все замолчали, ожидая, что скажет фокомелус.
Хоппи проехал мимо них прямо к приемнику, остановился возле него и осторожно коснулся одним из своих экстензоров ручки настройки конденсатора. Представители Болинаса почтительно посторонились. Статические помехи усилились, затем ослабли, и голос Уолта Дейнджерфильда снова стал слышен ясно и громко. Чтение все еще продолжалось, и Хоппи, сидя среди своих механизмов, внимательно слушал. И он, и все остальные ничего не говорили, пока звук не ослабел, потому что сателлит вышел из зоны слышимости. Остались только статические помехи.
Совершенно неожиданно голосом, не отличимым от голоса Дейнджерфильда, фокомелус сказал:
– Ну, мои дорогие друзья, чем мы займемся сейчас?
Имитация была настолько совершенной, что некоторые из находящихся в зале открыли рты от изумления. Остальные зааплодировали, и Хоппи улыбнулся.
– Нельзя ли показать еще немного таких трюков, – воскликнул аптекарь, – мне они нравятся.
– Трюки, – сказал фокомелус, на этот раз точно имитируя жеманный дребезжащий голос аптекаря, – мне очень нравятся.
– Нет, – сказал Кэс Стоун, – я хотел бы послушать Дейнджерфильда. Давай, Хоппи, выдай что–нибудь.
Фокомелус развернул свой «мобиль» так, чтобы оказаться лицом к аудитории.
– Там–та–ра–рам, – весело сказал он низким спокойным голосом, который был так хорошо знаком всем.
У Джун Рауб перехватило дыхание: то, что делал фокомелус, было чудом. Она всегда приходила при этом в замешательство; если закрыть глаза, то можно действительно вообразить, что Дейнджерфильд все еще находится в контакте с ними. Она так и сделала… нарочно… притворяясь. Он не болен, не умирает, сказала она себе, слушай его. И словно в ответ на ее мысли, приветливый голос тихо сказал:
– У меня были небольшие боли в груди, но не стоит беспокоиться, друзья. Вероятнее всего, это расстройство желудка. Что мы принимаем в таком случае? Кто–нибудь помнит?
Один из слушателей воскликнул:
– Я помню: алкализ с минералкой!
– Там–та–ра–рам, – обрадовался теплый голос, – совершенно верно. Молодец. А сейчас разрешите мне дать вам совет, как хранить луковицы гладиолусов всю зиму, не боясь вредителей. Просто надо завернуть луковицы в алюминиевую фольгу.
Люди в холле зааплодировали, и Джун Рауб услышала, как кто–то рядом с ней произнес:
– Точно. Настоящий Дейнджерфильд так и сказал бы.
Это был оптик из Болинаса. Она открыла глаза и увидела его лицо. Должно быть, подумала она, я выглядела так же, когда впервые услышала, как Хоппи подражает Дейнджерфильду.
– А сейчас, – продолжал Хоппи все еще голосом Дейнджерфильда, – я покажу вам несколько фокусов, которые я умею делать. Думаю, все вы, дорогие друзья, упадете от изумления. Смотрите.
Элдон Блэйн, оптик из Болинаса, увидел, как фокомелус положил на пол в нескольких футах от себя монету. Экстензоры втянулись в фокомобиль, и Хоппи, все еще шепча что–то голосом Дейнджерфильда, сосредоточился на монете, пока она неожиданно со звоном не заскользила по полу к фокомелусу. Довольные зрители зааплодировали. Хоппи раскланялся и снова отбросил монету от себя, на этот раз подальше.
Колдовство, думал Элдон. Что там говорила Пат? Фоки обладают колдовскими силами в качестве компенсации за отсутствие рук и ног. Таким образом природа помогает им выжить. Снова монета заскользила к фокомобилю, и снова люди в зале зааплодировали.
Элдон сказал миссис Рауб:
– Он проделывает это каждый вечер?
– Нет, – ответила она, – у него богатый репертуар. Такого я никогда раньше не видела, хотя, конечно, я не всегда прихожу – у меня так много дел, связанных с жизнедеятельностью нашей коммуны. Замечательно, правда?
Воздействие на расстоянии, понял Элдон. Да, это замечательно. И мы должны заполучить его, сказал он себе. Никаких сомнений. Потому что, когда Уолт Дейнджерфильд умрет, а это очевидно, что он скоро умрет, у нас останется память о нем, его воспроизведение, воплощенное в этом фоке. Как запись на пластинке, повторяющаяся вечно.
– Он испугал вас? – спросила Джун Рауб.
– Нет, – ответил Элдон, – а что, должен был?
– Не знаю, – сказала она задумчиво.
– Он когда–нибудь пробовал связаться с сателлитом? – спросил Элдон. – Многим мастерам это удается. Странно, если он не пытался – с его–то возможностями.
Джун Рауб ответила:
– Он намеревался. В прошлом году он начал строить передатчик, работал над ним время от времени, но, видимо, ничего не вышло. У него столько замыслов… он всегда занят. Видели его башню? Выйдем на минутку, я покажу ее вам.
Они вместе вышли на улицу и немного постояли, пока их глаза не привыкли к темноте и не начали видеть. Да, действительно, своеобразная изогнутая мачта поднималась к ночному небу, но затем внезапно обрывалась.
– Это его дом, – сказала Джун Рауб, – там, наверху. И он построил его один, без чьей–либо помощи. Хоппи способен усиливать мозговые импульсы, как он говорит, до сервосигналов. Поэтому сил у него хватает, и их много больше, чем у обычного человека. – Она немного помолчала. – Мы все любим его. Он для нас столько сделал.
– Понимаю, – сказал Элдон.
– Вы ведь приехали сюда, чтобы выкрасть его? – тихо спросила Джун Рауб.
Он испуганно запротестовал:
– Нет, миссис Рауб, честно – мы прибыли, чтобы послушать сателлит, вы ведь знаете…
– Такие попытки уже делались, – сказала миссис Рауб. – Но у вас ничего не получится, Хоппи не дастся вам. Ему не нравится коммуна в Болинасе, потому что он знает о вашем декрете против мутантов. У нас такой дискриминации нет, и он нам благодарен за это. Он очень обидчив.
Элдон Блэйн в замешательстве отодвинулся от миссис Рауб, держась поближе к дверям в Форестер–холл.
– Подождите, – сказала женщина, – не стоит беспокоиться. Я никому ничего не скажу. И я не виню вас за то, что, увидев Хоппи, вы захотели заполучить его для вашей коммуны. Знаете, ведь он не уроженец Вест–Марина. Однажды, года три назад, он приехал из города на своем фокомобиле. Не на этом, а на старом, которым снабдило его государство еще до Катастрофы. Он рассказал нам, что проделал весь путь от Сан–Франциско в поисках места, где можно было бы поселиться, но никто, кроме нас, не принял его.
– Конечно, – прошептал Элдон, – понимаю…
– В наши дни можно украсть что угодно, – сказала Джун Рауб, – при достаточном старании. Я видела вашу полицейскую машину, спрятанную возле дороги, и я знаю, что те, кто приехал с вами, – полицейские. Но Хоппи делает только то, что хочет. Думаю, что, если вы попытаетесь применить силу, он убьет вас. Ему это нетрудно, и долго раздумывать он не будет.
Элдон Блэйн сказал после некоторой паузы:
– Я… высоко ценю вашу прямоту.
Не говоря больше ни слова, они вернулись в Форестерхолл.
Все глаза были обращены на Хоппи Харрингтона, который все еще увлеченно изображал Дейнджерфильда.
– …Вроде бы после еды боль исчезает, – говорил фокомелус, – что заставляет меня подозревать язву, а не сердечную болезнь. Поэтому, если какие–нибудь врачи слышат меня и имеют доступ к передатчику…
Один из слушателей перебил его:
– Я собираюсь связаться со своим доктором в Сан–Рафаэле. Я не шутил, когда говорил это. Хватит с нас мертвецов, летающих вокруг Земли.
Это был тот же самый человек, который говорил так прежде, и его слова звучали сейчас еще серьезнее. Он продолжал:
– Или, если, как предполагает миссис Рауб, дело в его психике, не может ли наш док Стокстилл помочь ему?
Элдон Блэйн подумал: ведь Хоппи не было в холле, когда Дейнджерфильд описывал свою болезнь. Как фокомелус мог изобразить то, чего не слышал?
И вдруг он понял. Ну конечно же. У Хоппи в доме был собственный приемник. До того как отправиться в Форестер–холл, он сидел один и слушал сателлит. Значит, в Вест–Марине было два работающих приемника, а в Болинасе – ни одного. Элдон почувствовал гнев и горечь одновременно. У нас нет ничего, подумал он, а у этих людей есть все, даже дополнительный приемник на одну персону.
Как перед войной, думал он, потеряв контроль над собой. Они живут так же, как тогда. Это несправедливо .
Он повернулся и выбежал из Форестер–холла в ночную тьму. Его ухода никто не заметил, всем было не до того. Они были слишком заняты спором о Дейнджерфильде и его здоровье, чтобы обращать внимание еще на что–нибудь.
По дороге шли, неся керосиновую лампу, три фигуры – высокий тощий человек, молодая женщина с темно–рыжими волосами и маленькая девочка между ними.
– Чтение кончилось? – спросила женщина. – Мы опоздали?
– Не знаю, – буркнул Элдон и прошел мимо.
– Ох, мы пропустили передачу, – жалобно сказала девочка, – я же говорила вам, что надо спешить.
– В любом случае мы зайдем внутрь, – сказал ей мужчина, и затем их голоса стихли.
Элдон Блэйн в полном отчаянии продолжал свой путь в темноте, подальше от людских голосов, от богатых обитателей Вест–Марина, у которых было так много всего.
Хоппи Харрингтон, продолжая изображать Дейнджерфильда, увидел, что в холл вошли Келлеры со своей девочкой и сели в последнем ряду. Вовремя, сказал он себе, радуясь увеличению аудитории. Но затем он почувствовал себя неуютно, потому что девочка внимательно изучала его. Что–то в ее взгляде заставляло его нервничать. Так всегда было в присутствии Эди, и это ему не нравилось. Он резко оборвал представление.
– Давай дальше, Хоппи! – крикнул ему Кэс Стоун.
– Продолжай, – раздалось еще несколько голосов.
– Изобрази двойняшек из «Кул Эйд», – попросила какая–то женщина, – спой ту песенку, которую они поют, ты ведь знаешь…
– «Кул Эйд, Кул Эйд, ждать не могу»… – запел Хоппи, но сейчас же остановился. – Думаю, хватит на сегодня.
В холле наступило молчание.
– Мой брат, – послышался голос маленькой дочки Келлеров, – говорит, что мистер Дейнджерфильд где–то в этой комнате.
Хоппи рассмеялся и сказал возбужденно:
– Точно.
– Он уже читал?
– Да, чтение кончилось, – сказал Эрл Кольвиг, – но нам не удалось его послушать, мы смотрели и слушали Хоппи. Он здорово нас сегодня повеселил, да, Хоппи?
– Покажи девочке фокус с монетой, – попросила Джун Рауб, – думаю, ей понравится.
– Да, покажи его снова, – крикнул со своего места аптекарь, – это было здорово. Я уверен, мы все с удовольствием поглядим еще раз.
Горя желанием все рассмотреть получше, он вскочил со стула, забыв о тех, кто сидел позади него.
– Мой брат, – тихо сказала Эди, – хочет услышать чтение. Он пришел только за этим. Его не интересуют фокусы с монетами.
– Прекрати, – одернула ее Бонни.
Брат, думал Хоппи. Нет у нее никакого брата. Он громко расхохотался, и несколько человек в публике машинально улыбнулись.
– Твой брат? – спросил он девочку, подкатив к ней на фокомобиле, – твой брат? – Он остановил фокомобиль прямо перед Эди, все еще смеясь. – Я могу изобразить тебе чтение, – сказал он. – Я могу быть Филиппом, Милдред и другими персонажами книги. Я могу быть самим Дейнджерфильдом – иногда я действительно бываю им. Я был им сегодня вечером, именно поэтому твой брат думает, что Дейнджерфильд в этом зале. На самом деле это я. – Он окинул взглядом аудиторию: – Так, ребята? Все они на самом деле – один Хоппи?
– Точно, – согласился, кивая, Кэс Стоун. Другие тоже закивали. Все – или по меньшей мере большинство.
– Ради бога, Хоппи, – строго сказала Бонни Келлер, – успокойся, или ты выскочишь из коляски.
Она смотрела на него свысока, как обычно, и он почувствовал, что его снова поставили на место. Вопреки своему желанию он отступил.
– Что здесь происходило? – требовательно спросила Бонни.
Аптекарь Фред Квинн ответил:
– Хоппи так здорово изображал Дейнджерфильда, что можно было подумать – он превратился в него.
Аудитория кивками выразила согласие.
– У тебя нет никакого брата, Эди, – сказал Хоппи девочке, – почему ты говоришь, что твой брат хочет слушать чтение, если у тебя его нет?
Он продолжал смеяться, но девочка молчала.
– Его можно увидеть? – спросил он. – Я могу поговорить с ним? Дай мне с ним поговорить – и я его изображу.
Сейчас он так хохотал, что у него выступили слезы, и он должен был вытереть глаза экстензором.
– Вот это будет представление! – сказал Кэс Стоун.
– Хотелось бы послушать, – хихикнул Эрл Кольвиг, – давай–ка, Хоппи.
– Я изображу его вам, – пообещал Хоппи, развалившись в центре фокомобиля, – как только братец заговорит со мной. Я жду, – сказал он девочке.
– Хватит, – воскликнула Бонни Келлер, – оставь моего ребенка в покое!
Щеки ее гневно вспыхнули.
Не обращая на нее внимания, Хоппи обратился к Эди:
– Где он? Скажи – где? Близко?
– Наклонись поближе ко мне, – сказала Эди, – и он поговорит с тобой.
Ее лицо, как и лицо ее матери, пылало гневом.
Хоппи нагнулся к ней, склонив голову набок, иронически показывая, что он весь – весь внимание.
Голос в глубине его, казавшийся частью его внутреннего мира, сказал:
– Ты починил проигрыватель? Как ты на самом деле починил его?
Хоппи вскрикнул.
Каждый заметил, как он побледнел. Каждый вскочил на ноги, никто не смеялся.
– Я слышал Джима Фергюссона, – прошептал Хоппи.
Девочка спокойно смотрела на него.
– Хотите, чтобы мой брат сказал вам еще что–нибудь, мистер Харрингтон? Скажи ему еще несколько слов, Билл, он хочет тебя послушать.
И снова в мозгу Хоппи зазвучал голос:
– Такое впечатление, что ты исцелил его, сделал сломанную пружину снова целой…
Хоппи резко рванулся с места и покатил свою коляску в дальний конец холла, остановился там, задыхаясь, стараясь держаться как можно дальше от девочки Келлеров. Сердце его колотилось, и он смотрел на нее. Она молча ответила ему взглядом, но на лице ее показалась легкая улыбка.
– Вы слышали моего брата, не так ли? – спросила она.
– Да, – ответил Хоппи, – да, я слышал.
– И вы знаете, где он?
– Да, – кивнул он, – не делай так больше. Пожалуйста. Если хочешь, я никого больше не буду изображать. Договорились?
Он умоляюще смотрел на нее, не получая ответа, не слыша обещания.
Медленно и жестко девочка сказала:
– Вы можете увидеть его, если хотите, мистер Харрингтон. Хотите посмотреть, как он выглядит?
– Нет, – ответил он, – не хочу.
– Он напугал вас? – Сейчас девочка открыто насмехалась над ним, но улыбка ее была пустой и холодной. – Мой брат просто отплатил вам за то, что вы мне не поверили. Он рассердился, поэтому и сделал так.
Подойдя к Хоппи, Джордж Келлер спросил:
– Что случилось, Хоппи?
– Ничего, – ответил тот коротко.
Как он напугал меня, думал Хоппи. Одурачил меня, изображая Джима Фергюссона. Он заставил меня поверить… я действительно подумал, что это Джим. Эди была зачата в тот день, когда Джим погиб, когда упала бомба. Я знаю, потому что Бонни говорила мне об этом однажды. И Билл был зачат тогда же. Нет, это неправда – это не Джим, это имитация.
– Видишь, – сказала девочка, – он умеет имитировать.
– Да, – кивнул он, дрожа, – да.
– Правда, здорово? – Темные глаза Эди сияли.
– Да, очень хорошо, – сказал Хоппи.
Так же хорошо, как я, думал он. Может быть, лучше меня. Следует быть с ним поосторожнее, думал он, с этим братцем Биллом. Следует держаться от него подальше. Я получил хороший урок.
Это мог быть и Фергюссон, понял он. Рожденный снова, воплотившийся, как говорится. Бомба могла повлиять каким–то особенным образом, как – я не понимаю. Тогда это вовсе не имитация, и я был прав первый раз, но как убедиться в этом? Он мне не расскажет, он ненавидит меня. Наверное, потому, что я смеялся над его сестрой. Я дал маху. Не следовало так делать.
– Там–та–ра–рам! – сказал он, и люди обернулись к нему. Он снова завладел вниманием аудитории. – Ну вот и ваш старый приятель, – сказал он. Но он говорил механически, голос его дрожал. Он смотрел на них, но они все опускали глаза. – Может быть, мы сможем немного продлить чтение, – сказал он. – Брат Эди хочет послушать.
Ты можешь получить все, что хочешь, мысленно обратился он к Биллу Келлеру. И чтение, и что угодно. Сколько ты пробыл там? Только семь лет? Больше похоже на вечность. Кажется, что ты существовал всегда. Со мной говорило ужасно старое, сморщенное, белое существо. Нечто маленькое, но тяжелое, плавающее. Губы, заросшие пушистыми волосами, которые ниспадают сухими космами. Держу пари, что это Фергюссон. Он там, внутри этого ребенка. Интересно, сможет ли он выбраться наружу?
Эди Келлер спросила своего брата Билла:
– Что ты такого наговорил ему, что он так перепугался? На нем лица не было.
Знакомый голос внутри ее ответил:
– Я превратился в человека, которого он знал раньше. В того, кто сейчас мертв.
– А, – сказала Эди, – вот в чем дело. Я подозревала что–то в этом роде. – Она была взволнована. – Ты собираешься сделать с ним еще что–нибудь?
– Если он мне не понравится, – сказал Билл, – я могу и не то с ним сделать. Много чего…
– Откуда ты знаешь о том мертвом?
– Ну, – сказал Билл, – потому что – ты знаешь – я ведь тоже мертв.
Он захихикал где–то в глубине ее живота, и она задрожала.
– Нет, ты – нет, – сказала она. – Ты живой, такой же, как я, поэтому не говори так. Это неправда.
Она испугалась.
Билл сказал:
– Я просто придуриваюсь. Извини. Хотел бы я видеть его лицо. Как он выглядел?
– Когда ты заговорил с ним – чудесно, – сказала Эди. – Лицо его вытянулось, как у лягушки. Но ты ведь не знаешь, на что похожи лягушки, ты вообще ничего не знаешь. Поэтому нет смысла тебе рассказывать.
– Хотел бы я выбраться наружу, – жалобно сказал Билл, – родиться как все. Может быть, я и смогу – попозже?
– Доктор Стокстилл говорит, что – нет.
– Тогда не может ли он помочь? Мне казалось, ты говорила…
– Я ошибалась, – сказала Эди, – я думала, он может сделать маленькую круглую дырочку, и все, но он сказал – нет.
Ее брат глубоко вздохнул и замолчал.
– Не расстраивайся, – сказала Эди, – я буду по–прежнему рассказывать тебе обо всем, что вокруг происходит. – Она хотела утешить его и добавила: – Я никогда не сделаю так, как в прошлый раз, когда я на тебя разозлилась. Помнишь, я перестала тебе все рассказывать? Обещаю – такого больше не будет.
– Может быть, я заставлю доктора Стокстилла помочь мне выйти, – предположил Билл.
– Разве ты сможешь? Не сможешь.
– Смогу, если захочу.
– Нет, – сказала она, – ты врешь. Ты ничего не можешь. Только спать, болтать с мертвецами да еще изображать их, как ты недавно делал. Не так уж и много; я практически могу сделать то же самое и еще многое другое.
Внутри ее было молчание.
– Билл, – сказала она, – знаешь что? Теперь уже два человека знают о тебе – Хоппи Харрингтон и доктор Стокстилл. А ты ведь всегда говорил, что никто тебя не обнаружит. Значит, не такой уж ты умный. Нет, я не думаю, что ты умный.
Билл спал внутри ее.
– Если ты сделаешь что–нибудь плохое, – продолжала она, – я могу проглотить какую–нибудь гадость, и ты отравишься. Ведь так? Поэтому лучше веди себя прилично.
Она все больше и больше его боялась. Она говорила сама с собой, пытаясь подавить страх. Может быть, если бы ты умер, было бы хорошо, думала она. Только потом мне все равно придется носить тебя, а это будет неприятно. Мне это не понравится.
Она почувствовала дрожь.
– Не беспокойся обо мне, – сказал вдруг Билл. Он снова проснулся, или, может быть, он никогда и не спал, может быть, он только притворялся. – Я много знаю, и я могу позаботиться о себе. Я и тебя защищу. Лучше радуйся, что я есть, потому что я могу… ну, тебе не понять. Ты знаешь, я могу видеть каждого умершего так же, как этого человека, которого так испугался Хоппи. Их так много – триллионы и триллионы. И все они разные. Когда я сплю, я слышу их бормотание. До сих пор они близко.
