Текст книги "Порог между мирами (сборник)"
Автор книги: Филип Киндред Дик
сообщить о нарушении
Текущая страница: 6 (всего у книги 40 страниц) [доступный отрывок для чтения: 15 страниц]
Стайка ребятишек, торопясь в школу, перебежала заросшую дорогу перед ним. Элдон Блэйн увидел их потрепанные книги и пакеты с завтраками, услышал звонкие голоса и подумал: хорошо, что есть и другие дети, здоровые и занятые делом, непохожие на его собственного ребенка. Если Гвен умрет, другие заменят ее. Мысль эта, промелькнув, не вызвала в нем особых эмоций. Каждый понимал, как обстоят дела, и каждый должен был смириться.
Школа стояла в седловине двух холмов. Судя по тому, что осталось от одноэтажного здания современной архитектуры, оно, без сомнения, строилось перед самой войной амбициозными, общественно активными гражданами, которые связали себя десятилетними обязательствами, не подозревая, что не доживут до внесения платы. Таким образом, сами того не предполагая, они получили школу бесплатно.
Вид школьных окон заставил Блэйна рассмеяться. Стекла, собранные по кусочкам в развалинах старых сельских зданий, были самого разного размера. Их удерживали на месте замысловатые переплеты. Конечно, прежние стекла вылетели в один миг, думал он. Стекло… Большая редкость в наши дни… если у вас есть хоть какое–нибудь стекло, вы богаты. Он покрепче прижал к себе чемоданчик и пошел дальше.
Несколько ребятишек, увидев незнакомого человека, остановились, поглядывая на него с опаской и любопытством. Он улыбнулся им, гадая, чему они учатся и кто их учит. Древняя старушка, вызванная с пенсии, чтобы снова сесть за учительский стол? Местный житель, когда–то окончивший колледж? Или, что более вероятно, несколько матерей объединились и учат своих детей сами, используя бесценные запасы книг из местной библиотеки.
Он повернулся, услышав велосипедный звонок. Его окликнул женский голос.
– Вы – оптик?
Темноволосая женщина, строгая и в то же время симпатичная, в джинсах и мужской хлопчатобумажной рубашке, быстро крутила педали велосипеда, догоняя Элдона, подпрыгивая вверх–вниз на каждой колдобине.
– Пожалуйста, подождите. Я только что разговаривала с Фредом Квинном, нашим аптекарем, и он рассказал мне о вас.
Поравнявшись с ним, она остановилась, с трудом переводя дыхание.
– Мы не видели оптика несколько месяцев. Почему бы вам не приходить чаще?
– Я не торговец, – сказал Элдон Блэйн, – я просто пытаюсь отыскать антибиотики, которые мне нужны. – Он чувствовал раздражение. – Мне надо в Питаламу, – добавил он, а затем понял, что с завистью смотрит на велосипед и по его лицу это видно.
– Мы можем их достать, – сказала женщина. Сейчас она выглядела старше, чем на первый взгляд. Судя по морщинкам на ее слегка загорелом лице, ей было около сорока. – Я член комитета Вест–Марина по планированию, и я знаю, что мы можем найти то, что вам надо, если вы немного подождете. Задержитесь на два часа. Нам нужно несколько пар очков… Короче, я не собираюсь вас отпускать.
Она говорила твердо и убедительно.
– Вы, случайно, не миссис Рауб? – спросил Элдон Блэйн.
– Да, – удивилась она, – как вы догадались?
– Я из района Болинаса, – сказал он. – Мы знаем все, что вы здесь делаете. Если бы кто–нибудь вроде вас был в нашем комитете…
Он побаивался ее. Насколько он знал, миссис Рауб всегда добивалась своего. Она и Ларри Рауб организовали жизнь в Вест–Марине после того, как прошел первый шок. В старые дни она была никем, и Катастрофа дала ей – как и многим другим – возможность показать, на что она действительно способна.
Когда они двинулись обратно, миссис Рауб спросила:
– Кому нужны антибиотики? Явно не вам, вы выглядите совершенно здоровым.
– Моя маленькая дочь умирает, – сказал он.
Миссис Рауб не говорила утешительных слов – их не осталось больше в этом мире; она просто кивнула.
– Инфекционный гепатит? – спросила она. – Откуда вы берете воду? У вас есть устройство для хлорирования? Если нет…
– Это не гепатит. Похоже на стрептококковую инфекцию горла.
– Прошлой ночью мы слышали с сателлита, что несколько фармацевтических фирм в Германии снова начали работать, поэтому, если повезет, мы опять увидим немецкие лекарства, по крайней мере на Восточном побережье.
– Вы принимаете передачи с сателлита? – взволнованно спросил он. – У нас сломан приемник, а наш мастер сейчас где–то на юге Сан–Франциско разыскивает по свалкам детали для холодильника и вернется не раньше чем через месяц. Скажите, что Дейнджерфильд сейчас читает? Когда мы последний раз слышали его, а это было чертовски давно, он читал «Провинциальные письма» Паскаля.
Миссис Рауб сказала:
– Сейчас он читает «Бремя страстей человеческих».
– Это, случайно, не про того парня, который никак не может развязаться со своей девушкой? – спросил Элдон. – Кажется, я помню эту книгу… Дейнджерфильд читал ее несколько лет назад. Девушка все время возвращается к герою. Она не погубит его жизнь в конце концов?
– Не знаю. Боюсь, что в прошлый раз мы еще не принимали передач.
– Дейнджерфильд – великий диск–жокей, – сказал Элдон, – лучший из всех, кого я слышал до Катастрофы. Знаете, мы ведь не пропускали ни одной его передачи. Каждый вечер на нашей пожарной станции собиралось по две сотни человек. Думаю, что кто–нибудь из нас мог бы починить приемник, но комитет решил, что следует оставить аппаратуру в покое и дожидаться возвращения нашего мастера. Если он вообще вернется… Тот, кто был до него, тоже отправился в путешествие по свалкам и не вернулся.
Миссис Рауб сказала:
– Теперь–то ваша коммуна поняла необходимость резервного оборудования? Я всегда утверждала, что без него не обойтись.
– Нельзя ли послать к вам нашего представителя? Он послушает вместе с вами, а потом перескажет нам.
– Пожалуйста, – сказала миссис Рауб, – но…
– Конечно, это будет не то, – согласился Элдон. – Совсем не то…
Он замолчал. Что говорить о Дейнджерфильде? Он сидит там, наверху, на сателлите, проходящем над ними каждый день. Связь с миром… Дейнджерфильд смотрит вниз и видит все – все изменения, к лучшему и к худшему. Он принимает каждую передачу, записывает ее, а затем прокручивает запись. Только благодаря ему мы все объединены.
В голове Элдона до сих пор звучал знакомый голос, которого уже давно не слышала их коммуна. Но он все еще мог вспомнить его: глухой смешок, правдивые интонации – никогда никакой фальши. Никаких лозунгов, никаких воззваний к 4 июля – никогда ничего из той дряни, которая довела их всех до нынешнего состояния.
Однажды он слышал, как Дейнджерфильд сказал:
– Хотите узнать, почему я не попал на войну? Почему они предусмотрительно запустили меня в космос перед самым ее началом? Они понимали, что не стоит давать мне пистолет… я бы пристрелил командира.
И он засмеялся, превратив все в шутку, но то, что он сказал, было правдой, все, что он говорил, было правдой, даже когда казалось шуткой. Политически неблагонадежный Дейнджерфильд сейчас поднялся выше всех, проносясь над их головами год за годом. Он был тем единственным человеком, которому они верили.
От расположенного на склоне холма дома Раубов хорошо был виден весь Вест–Марин – его поля, засаженные овощами, ирригационные канавы, коза, отвязавшаяся от колышка, и, конечно, лошади. Стоя у окна в гостиной, Элдон Блэйн видел внизу около фермы большого першерона, который, без сомнения, использовался для того, чтобы таскать плуг… а когда приходило время ехать в округ Сонома за припасами, мог тащить и автомобиль.
Он видел на дороге автомобиль, запряженный лошадью. Если бы миссис Рауб не догнала Блэйна, он вскоре был бы в Питаламе. Сейчас она бодро крутила педали своего велосипеда, направляясь на поиски антибиотиков. К удивлению Элдона, она оставила его одного в доме, не боясь, что он может что–нибудь украсть. Он повернулся, чтобы осмотреться. Стулья, книги, одежда в шкафах, еда и даже бутылка вина на кухне… Он бродил по дому, в котором сохранилось все. Дом был почти таким, как перед войной, кроме, разумеется, бесполезных, давно отключенных электроприборов.
Сквозь окна, выходящие во двор, он заметил зеленый бок деревянной цистерны и догадался, что у Раубов был свой источник воды. Действительно, выйдя наружу, он увидел чистый, незамутненный ручей.
У ручья притаилось какое–то устройство, похожее на тележку. Он с изумлением смотрел, как манипуляторы, отходящие от тележки, наполняли ведра и выливали воду в цистерну. В центре тележки сидел человек без рук и без ног. Он кивал, как будто дирижировал механизмами вокруг себя. Это фокомелус, понял Элдон, фокомелус, вмонтированный в свой фокомобиль – соединение тележки и управляемых манипуляторов, служащих механическим замещением отсутствующих конечностей. Но что он делает здесь? Ворует воду Раубов?
– Эй, – сказал Элдон.
Фокомелус мгновенно повернул голову, тревожно взглянул на Элдона, и затем что–то сильно ударило оптика по туловищу – он откинулся назад, изогнувшись, стараясь сохранить равновесие, и обнаружил, что его руки плотно прижаты к туловищу. Проволочная петля, вылетевшая из фокомобиля, захлестнула его. Фокомелус оборонялся.
– Вы к–кто? – спросил фокомелус, заикаясь от желания поскорее получить ответ. – Я вас н–не знаю.
– Я из Болинаса, – сказал Элдон. Проволочная петля врезалась туже. – Я оптик. Миссис Рауб сказала, чтобы я подождал ее здесь.
Петля, казалось, ослабла.
– Я не могу рисковать, – сказал фокомелус, – и не отпущу вас, пока не вернется Джун Рауб.
Ведра снова начали черпать воду. Они размеренно поднимались и опускались до тех пор, пока цистерна, прицепленная к фокомобилю, не наполнилась доверху.
– А ты что здесь делаешь? – спросил Элдон. – Воруешь воду?
– Имею право, – сказал фокомелус, – каждый в округе получает от меня намного больше, чем я беру у него.
– Отпусти меня, – попросил Элдон, – я только пытаюсь найти лекарство для моей маленькой дочери. Она умирает…
– Моя дочь… она умирает… – передразнил его фокомелус, точно имитируя голос оптика. Он откатился от ручья и приблизился к Элдону. Фокомобиль его блестел как новенький. Это была одна из самых совершенных конструкций, которые Элдон Блэйн когда–либо видел.
– Отпусти меня, – снова попросил Элдон, – и я дам тебе пару очков бесплатно. Любую пару, по твоему выбору.
– Мои глаза безупречны, – сказал фокомелус, – все во мне совершенно. А без того, что отсутствует, я отлично обхожусь. На этот холм, например, я заберусь быстрее тебя.
– Кто построил твой фокомобиль? – спросил Элдон. За семь лет, прошедших после Катастрофы, машина, конечно, поизносилась бы и частично сломалась, как и все вокруг.
– Я сам построил его, – ответил фокомелус.
– Как ты мог построить свой собственный фокомобиль? Это невозможно.
– Раньше я управлял манипуляторами с помощью тела, теперь – с помощью мозга. И все сделал сам. Я здешний мастер. Те старые экстензоры, которые выдавало правительство до войны, – они были хуже, чем даже такие руки и ноги из плоти, как у тебя.
Фокомелус скривился. Его тонкое худое лицо с острым носом и очень белыми зубами идеально подходило для выражения того чувства, которое он демонстрировал сейчас Элдону Блэйну.
– Дейнджерфильд говорит, что мастера теперь – самые нужные люди в мире, – сказал Элдон. – Однажды мы слышали, как он объявил Всемирную неделю мастеров и назвал имена самых известных. Как тебя зовут? Может быть, он и тебя упоминал?
– Меня зовут Хоппи Харрингтон, – сказал фокомелус. – Но я знаю, что он не называл меня. Пока что я держусь в стороне, еще не пришло время открыться миру. Но я собираюсь… Я позволяю здешним аборигенам видеть малую толику того, на что я способен, но они предпочитают не распространяться об этом.
– Конечно, они молчат, – сказал Элдон, – они не хотят потерять тебя. Вот у нас сейчас нет мастера, и мы это чувствуем. Как ты думаешь: смог бы ты ненадолго съездить в Болинас? У нас есть чем тебе заплатить. После Катастрофы к нам через горы мало кто добрался, так что мы почти не пострадали от грабежей.
– Я был в Болинасе, – сказал Хоппи. – Вообще–то я объездил все вокруг, добрался даже до Сакраменто. То, что я видел, не видел никто. Я могу проехать на своем «мобиле» пятьдесят миль в день! – По его худому лицу прошла судорога, и он запнулся. – Я не вернусь в Болинас, потому что около него водятся морские чудовища.
– Что за чушь! – возмутился Элдон. – Суеверие! Кто сказал такое о нашей колонии?
– Думаю, что Дейнджерфильд.
– Нет, он не мог. На него можно положиться, он такую ерунду не пересказывает. Я никогда, ни в одной из его программ, не слышал, чтобы он повторял суеверную чепуху. Может быть, он шутил? Держу пари – он просто пошутил, а ты принял все за чистую монету.
– Водородная бомба разбудила морских чудовищ и вызвала их из глубины, – сказал Хоппи.
Казалось, он говорил серьезно.
– Ты должен приехать и посмотреть на нашу коммуну, – сказал Элдон. – Мы развиваемся и преуспеваем больше, чем любой другой город. У нас есть даже уличные фонари, целых четыре штуки. Вечером их зажигают на час. Ты ведь мастер – как ты можешь быть таким суеверным…
Фокомелус выглядел раздосадованным.
– Ни в чем нельзя быть уверенным, – проворчал он, – может быть, я слышал об этом и не от Дейнджерфильда.
Снизу донесся стук лошадиных копыт, и они обернулись. На дороге показался всадник – полный краснолицый человек, поднимавшийся к ним. Подъехав ближе, он крикнул Элдону:
– Вы оптик?
– Да, – сказал Элдон и, пока всадник сворачивал на подъездную дорожку, ведущую к дому, спросил его: – Вы привезли антибиотики, мистер?
– Их привезет Джун Рауб, – сказал краснолицый толстяк и остановил лошадь возле Элдона. – Слушайте, оптик, дайте–ка поглядеть – что там у вас? Я близорук, и у меня сильный астигматизм левого глаза. Можете мне помочь?
Он спешился и подошел к ним.
– Не могу обслужить вас в настоящий момент, – сказал Элдон. – Хоппи Харрингтон связал меня.
– Господи, Хоппи, – встревожился толстяк, – отпусти оптика. Я ждал его несколько месяцев и не хочу больше ждать ни минуты.
– Ладно, Лерой, – угрюмо согласился Хоппи. И металлическая петля спала с Элдона, развернулась и скользнула по земле к фокомелусу, восседающему в центре своего сверкающего хитроумного «мобиля».
Когда сателлит проходил над Чикаго, его крылоподобные вытянутые антенны поймали далекий слабый сигнал, и Уолтер Дейнджерфильд услышал в наушниках тихий голос:
– …и, пожалуйста, передайте «Вальсирующую Матильду», многие из нас хотели бы ее послушать. И передайте «Песню дятла» и… – Слабый сигнал исчез, и слышались только помехи.
Да уж, насмешливо подумал Дейнджерфильд, это вам не лазерная связь.
Он сказал в микрофон:
– Что ж, друзья, к нам поступила заявка на «Вальсирующую Матильду». – Он нажал переключатель на контрольной панели. – Великий баритональный бас Питер Доусон – кстати, «Питер Доусон» это еще и название очень хорошего шотландского виски – исполняет «Вальсирующую Матильду».
С помощью довольно изношенного блока памяти он нашел нужный ролик, и через несколько мгновений «Вальсирующая Матильда» уже транслировалась на Землю.
Пока играла музыка, Уолт Дейнджерфильд настраивал приемник, пытаясь снова поймать тот слабый сигнал. Вместо этого он влез в переговоры между воинскими подразделениями, задействованными в какой–то полицейской операции в Иллинойсе. Их оживленная болтовня заинтересовала его, и он слушал, пока не кончилась музыка.
– Удачи вам, парни в военной форме, – сказал он в микрофон, – поймайте этих «уличных горлопанов», и – благословляю вас всех.
Он хихикнул, потому что если какое–нибудь человеческое существо могло не бояться возмездия со стороны военных, то это он. Никто на Земле не мог до него добраться – уже шесть попыток после Катастрофы окончились неудачей.
– Поймайте этих нехороших мальчиков… или мне следует сказать: этих хороших парней? Скажите, кто хорош, кто плох в наши дни?
Его приемник за последние несколько недель принял множество жалоб на жестокость армии.
– Дайте–ка я вам кое–что скажу, – мягко произнес он. – Приглядывайте получше за своими винтовочками – вот и все.
Он начал просматривать фонотеку сателлита в поисках «Песни дятла».
– Вот она, – сказал он и включил запись.
Внизу под ним лежал во тьме мир, повернутый к нему ночной стороной. Однако он уже мог видеть ореол дневного света, появившийся из–за кромки. Скоро его сателлит влетит в новый день. То тут, то там светились огоньки, похожие на дырочки, проколотые в поверхности планеты, которую он покинул семь лет назад – покинул для другого места назначения и с другими целями, куда более грандиозными.
Сателлит Дейнджерфильда не был единственным сателлитом в околоземном пространстве, но только на его борту еще теплилась жизнь. Обитатели других сателлитов давно погибли. Правда, у них не было таких запасов, как у него и Лидии, – запасов, рассчитанных на десятилетия жизни в чужом мире. Ему повезло: кроме пищи, воды и воздуха у него были миллионы миль аудио– и видеозаписей, чтобы не дать ему соскучиться. И сейчас с их помощью он не давал скучать остальным – осколкам цивилизации, успевшим запустить его на Марс. На свое счастье, они не довели дело до конца. Их неудача принесла им с тех пор неплохие дивиденды.
– Там–та–ра–рам, – пропел Уолт Дейнджерфильд в микрофон, используя устройство, предназначенное для передачи его голоса на миллионы миль, а не только на нынешнюю пару сотен. – На что годится таймер от старой мойки–сушилки? Эту информацию передал мастер из района Женевы. Спасибо вам, Георг Шильпер. Я знаю – всем будет интересно послушать, как вы рассказываете о своей идее.
Он подключил к передатчику запись с голосом мастера. Сейчас Георг Шильпер поделится частицей своих знаний со всеми жителями района Великих озер США. Без сомнения, они сумеют с толком распорядиться полученной информацией. Мир изголодался по знаниям, разбросанным по разным уголкам мира, знаниям, которые, если бы не Дейнджерфильд, оставались бы там, где появились, может быть, навсегда.
После пленки с Георгом Шильпером он поставил запись со своим чтением «Бремени страстей человеческих» и поднялся, задыхаясь, уставший от долгого сидения.
Его беспокоила боль в груди. Однажды появившись, боль осталась и локализовалась пониже грудной клетки. Он в сотый раз прокручивал один из медицинских микрофильмов, медленно просматривая часть, относящуюся к сердцу. Что я чувствую? Как будто какая–то рука сдавила меня и не дает дышать? – спросил он себя. Как будто кто–то навалился всем своим весом? Во–первых, трудновато вспомнить, что такое «вес»… Может быть, я ощущаю жжение внутри… и если так – до еды или после?
На прошлой неделе ему удалось связаться с госпиталем в Токио и описать симптомы своей болезни. Врачи не смогли сказать ничего определенного. Они присоветовали ему сделать электрокардиограмму. В этих–то условиях? Вообще как кто–нибудь мог сейчас сделать кардиограмму? Либо японские врачи жили в прошлом, либо Япония возрождалась быстрее, чем он предполагал, чем предполагали все. Он взволнованно подумал: я уже столько продержался. Хотя ему этот срок не показался таким уж долгим, может быть, из–за того, что он потерял чувство времени. И он был занят. В этот момент шесть его магнитофонов работали на шести частотах, и, прежде чем закончится чтение книги Моэма, он обязан прослушать пленки. Может быть, они окажутся пустыми или на них запишутся часы бессмысленной болтовни? Неизвестно. Если бы только я мог, думал он, использовать высокоскоростную передачу… но подходящих декодеров в мире больше не существовало. Можно было бы сжать часы до секунд и передавать по очереди в каждую зону полный отчет. А сейчас ему приходилось делить информацию на небольшие части и многократно повторять их. Чтобы прочесть таким способом роман, требовались иногда месяцы.
По крайней мере, он сумел снизить частоту передатчика сателлита до частоты, которую люди на Земле могли принимать на обычный приемник с амплитудной модуляцией. Это было его личное большое достижение, оно, собственно, и сделало его тем, кем он стал.
Чтение книги Моэма закончилось, и автомат перемотал пленку к началу. При переходе в следующую зону слышимости чтение начнется снова. Уолт Дейнджерфильд не обращал внимания на переключения, он консультировался со справочными медицинскими микрофильмами. Я думаю, это только спазмы пилорического клапана, решил он. Если бы у меня был фенобарбитал… но он кончился несколько лет назад. Лидия в последнем приступе самоубийственной депрессии проглотила все таблетки – проглотила и умерла. Как ни странно, ее депрессию вызвало внезапно наступившее молчание советской космической станции. До этого момента она верила, что их всех найдут и благополучно вернут на Землю. Русские умерли от голода, все десять человек. Никто не мог предположить этого, потому что они выполняли свои должностные обязанности и скороговоркой передавали данные научных наблюдений почти до самого конца, до самого последнего часа.
Там–та–ра–рам, сказал себе Дейнджерфильд, прочтя о пилорическом клапане и его спазмах, люди, я заполучил эту симпатичную болячку, потому что слишком потакал своим слабостям. Разве вы не согласны, что мне сейчас нужнее всего общественные работы?
Он щелкнул по микрофону, прерывая магнитофонное вещание.
– Помните старую довоенную рекламу? – спросил он свою тихую, невидимую аудиторию внизу. – Как же она звучала?.. У вас–то как – по–прежнему: больше Эйч–бомб – меньше радости? – Он засмеялся. – Термоядерная война не слопала вас всех? Нью–Йорк, можете вы поймать меня еще раз? Каждый, кто слышит мой голос, все шестьдесят пять, быстро чиркните спичкой, чтобы я знал – вы здесь…
В его наушниках раздался громкий сигнал:
– Дейнджерфильд, это нью–йоркский порт. Можете вы дать нам прогноз погоды?
– О, – сказал Дейнджерфильд, – у нас ожидается прекрасная погода. Вы можете выходить в море на своих маленьких лодочках и ловить маленькую радиоактивную рыбку. Беспокоиться не о чем.
Заговорил другой голос:
– Мистер Дейнджерфильд, не могли бы вы передать некоторые из имеющихся у вас оперных арий? Нам бы особенно хотелось «Твоя маленькая рука замерзла…» из «Богемы».
– Черт возьми! Я могу спеть ее, – сказал Дейнджерфильд и, доставая ролик, начал тенором напевать в микрофон.
Вечером, вернувшись в Болинас, Элдон Блэйн дал дочке первую дозу антибиотика и затем быстро отвел жену в сторону.
– Слушай, у них в Вест–Марине есть первоклассный мастер, о котором они никому не говорят. Всего в двадцати милях отсюда. Я думаю, нам надо послать туда группу, похитить его и привезти к нам. И добавил: – Он фок, но ты бы видела фокомобиль, который он построил. Никто из наших мастеров в подметки ему не годится.
Надевая шерстяной пиджак и собираясь выйти на улицу, он добавил:
– Я собираюсь просить комитет проголосовать за мое предложение.
– А как же наш декрет против людей с отклонениями от нормы? – запротестовала Патриция. – И этот месяц в комитете председательствует миссис Уоллес, ты же знаешь ее, она никогда больше не позволит никакому фоку прийти сюда, а тем более поселиться. Я хочу сказать, что четверо таких у нас уже есть, и она всегда на них жалуется.
– Этот декрет касается только тех, кто может стать обузой для коммуны, – сказал Элдон, – я–то знаю, я помогал писать его. Хоппи Харрингтон не обуза, он приобретение. Декрет не относится к нему, и я собираюсь поспорить с миссис Уоллес и побороться за Хоппи. Я уверен, что смогу получить официальное разрешение, и уже придумал, как мы все организуем. Они пригласили нас прийти послушать сателлит. Мы придем, но только для виду, совсем не для того, чтобы слушать Дейнджерфильда. Пока они будут заняты, мы похитим Хоппи, выведем его фокомобиль из строя и отбуксируем сюда. И они никогда не узнают, что случилось. Пусть неудачник плачет! А наши полицейские сумеют нас защитить.
– Я побаиваюсь фоков. Говорят, что они обладают особенными, неестественными силами. Возможно, и твой Хоппи построил фокомобиль при помощи колдовства.
Элдон Блэйн с издевкой рассмеялся:
– Тем лучше. Может быть, именно этого нам и не хватает – колдовских чар. Введем должность колдуна коммуны. Я – за!
– Пойду посмотрю на Гвен, – сказала Патриция, направляясь к отгороженной части комнаты, где лежал ребенок. – Не хочу иметь ничего общего с твоими планами. То, что ты собираешься делать, кажется мне отвратительным.
Элдон Блэйн вышел в ночную тьму. Через мгновение он уже вышагивал по тропинке к дому Уоллесов.
Пока граждане Вест–Марина один за другим входили в Форестер–холл и рассаживались, Джун Рауб настраивала переменный конденсатор двенадцативольтного автомобильного приемника. Она заметила, что Хоппи Харрингтон не пришел. Как это он сказал?
– Не люблю слушать больных.
Странно, подумала Джун Рауб, что он имел в виду?
Из динамика послышались шумы и затем – первые слабые сигналы сателлита. Через несколько минут они будут ясно слышны… Если вдруг не сядет электролитическая батарея приемника. Такое уже случалось раньше.
Ряды сидящих внимательно слушали первые слова Дейнджерфильда, которые начали пробиваться сквозь помехи.
– …Тиф, вызванный вшами, вспыхнул в Вашингтоне и распространился до самой границы с Канадой, – говорил Дейнджерфильд, – поэтому, друзья мои, держитесь подальше от тех мест. Если это правда, дела плохи. А вот информация из Портленда в Орегоне – повеселее. С востока прибыли два корабля. Неплохая новость, правда? Согласно тому, что я слышал, это два больших зафрахтованных судна, нагруженные мануфактурой маленьких фабрик Японии и Китая.
Слушатели, полный зал людей, взволнованно зашевелились.
– И еще – домашний совет от консультанта на Гавайях… – сказал Дейнджерфильд, но сейчас же его голос затих, и снова слышались лишь помехи.
Джун Рауб вертела регулятор громкости, но безуспешно. На лицах людей, сидевших в комнате, ясно читалось разочарование.
Если бы здесь был Хоппи, думала Джун. Он настраивает приемник гораздо лучше меня. Нервничая, она посмотрела на мужа, ища поддержки.
– Погодные условия, – сказал тот со своего места в первом ряду, – надо терпеть.
Но некоторые слушатели глядели на нее враждебно, как будто сателлит замолчал по ее вине. Она беспомощно развела руками.
Дверь Форестер–холла отворилась, и несмело вошли трое мужчин. Один из них был оптик, двух других она не знала.
Смущенно озираясь, они искали свободное место, в то время как все в зале рассматривали их.
– Кто вы? – спросил мистер Сполдинг, ответственный за хранение запасов пищи. – Вас кто–нибудь звал?
Джун Рауб сказала:
– Я пригласила делегацию из Болинаса прийти и послушать с нами. Их приемник испорчен.
– Ш–ш–ш… – зашикало несколько человек, потому что опять раздался голос с сателлита.
– …Так или иначе, – говорил Дейнджерфильд, – я испытываю боль, в основном когда сплю и перед тем, как поем. После еды она вроде бы исчезает: это заставляет меня подозревать язву, а не сердечную болезнь. Поэтому, если какие–нибудь врачи слышат меня и имеют доступ к передатчику, они могут звякнуть мне и высказать свое мнение. Если нужно, я дам дополнительную информацию.
Изумленная Джун Рауб слушала, как человек на сателлите продолжал все более детально описывать симптомы своей болезни. Это то, что имел в виду Хоппи Харрингтон? – спросила она себя. Дейнджерфильд превратился в ипохондрика, и никто не заметил перемены, за исключением Хоппи с его обостренной чувствительностью. Джун вздрогнула. Бедный человек, обреченный совершать виток за витком вокруг Земли до тех пор, пока, как у русских, не кончатся все его запасы пищи или воздуха и он не умрет.
Что мы тогда будем делать? – спросила она себя. Без Дейнджерфильда… как мы сможем жить?
8
Орион Страуд, глава совета вестмаринской школы, подкрутил керосиновую лампу так, что школьная комната для заседаний осветилась ярким белым светом, и все четыре члена школьного совета смогли хорошенько разглядеть нового учителя.
– У меня есть несколько вопросов, – сказал Страуд, – но прежде всего позвольте представить вам мистера Барнса. Он из Орегона и сказал мне, что он ученый, специалист по натуральным пищевым продуктам. Правильно, мистер Барнс?
Новый учитель, невысокий, юношеского вида человек, одетый в рубашку цвета хаки и рабочие брюки, нервно откашлялся:
– Да. Я знаком с химией и биологией растений и животных, особенно с лесными растениями – ягодами и грибами.
– Последнее время нам не везло с грибами, – сказала миссис Толман, пожилая дама, бывшая членом школьного совета еще до Катастрофы, – и мы решили больше не связываться с ними. Мы и так уже потеряли несколько человек. Они либо пожадничали, либо были неосторожны, либо просто мало знали о грибах.
– Но мистер Барнс не новичок, – возразил Страуд. – Он занимался в университете в Дэвисе и научился отличать ядовитые грибы от съедобных. Он действует наверняка и не прикидывается знатоком. Не так ли, мистер Барнс?
Он посмотрел на нового учителя, ожидая подтверждения.
– Существуют вполне съедобные виды грибов, и о них нельзя сказать ничего плохого, – согласился мистер Барнс. – Я изучал леса и пастбища вашего района и видел несколько великолепных экземпляров; вы без всяких опасений можете разнообразить свое меню. Я даже знаю их латинские названия.
Члены совета оживились и начали переговариваться. Страуд понял, что последние слова Барнса явно произвели на них впечатление.
– Почему вы оставили Орегон? – неожиданно спросил директор школы Джордж Келлер.
Новый учитель смело встретил его взгляд:
– Из–за политики.
– Вашей или чужой?
– Чужой, – ответил Барнс. – Я не занимаюсь политикой. Я учу детей, как делать чернила и мыло, как обрезать хвосты овцам, даже если овцы уже взрослые… И у меня есть свои собственные книги…
Из маленькой связки рядом с ним он вытащил книгу и показал совету, в каком она хорошем состоянии.
– Добавлю еще кое–что: в вашей части Калифорнии есть все необходимое для изготовления бумаги. Вы знаете об этом?
Миссис Толман сказала:
– В принципе – да, мистер Барнс, но мы не знаем точной рецептуры. Для этого нужна кора деревьев?
Лицо нового учителя приняло загадочное выражение, и он замолчал. Страуд знал, что миссис Толман вправе была задать свой вопрос, но учитель хотел сохранить свои знания при себе, потому что совет школы еще не принял его на работу. Его знания были еще его личной собственностью – он ничего не отдавал бесплатно. И конечно, он действовал разумно; Страуд понимал это и уважал его. Только дурак мог отдать все, не получив ничего взамен.
В разговор вступила мисс Костиган, новый член школьного совета:
– Я немного занималась грибами, мистер Барнс. На что вы в первую очередь обратите внимание, определяя ядовитость гриба?
Она пристально смотрела на нового учителя, явно намереваясь поймать его на конкретных деталях.
– Смертоносная оборка у основания ножки, – ответил мистер Барнс. – У поганок она есть, у большинства других грибов – нет. И общая окраска. Обычно у смертельно ядовитых поганок белые споры и, конечно, белые гимениальные пластинки.
