Текст книги "Прелестная воровка"

Автор книги: Фэйрин (Фей) Престон

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 10 страниц)

Его глубокий бархатистый голос щекотал ее нервы.

– По правде говоря, мое эго было бы довольно, если бы так все и было.

Улыбка изогнула ее губы, и она покачала головой.

– Подавляющее большинство женщин на сегодняшней вечеринке кружило вокруг тебя и твоих родственников-мужчин, как пчелы вокруг медоносов. Тебе не нужна еще и я, чтобы удовлетворить свое эго.

Джоун посмотрел на ее губы.

– Ну, может быть, не эго, а какую-то другую часть меня...

Да, он был очарователен. В этом и заключалась его опасность. В нем скрывалась какая-то сила, притягивающая ее к нему, даже если он к ней не прикасался. Она, должно быть, сошла с ума, если так с ним разговаривает.

– Говорю тебе еще раз, Джоун, что здесь сегодня было множество женщин, которым ты мог бы сказать то же самое. Ты должен был бы предложить какой-нибудь из них остаться с тобой на ночь.

– Я и предложил. Как раз той, с которой и хотел остаться.

Жюли обдало волной жара. Она хорошо знала это, но он еще раз ей напомнил – он был мужчиной, который будет флиртовать и завоевывать женщину, пока ему это нужно, а потом просто отбросит и забудет ту, к которой потеряет интерес.

Она посмотрела вниз, на освещенную полной луной поляну. Перед ней открывался прекрасный, неземной вид. Жюли испытывала необычайный подъем, в ней было сейчас заключено столько энергии, что она могла бы всю ночь напролет танцевать на этой поляне. Ей бы даже хотелось это сделать не откладывая. Это хоть немного сняло бы ее напряжение.

– Я могла бы попросить стакан молока? Выражение его лица изменилось. В нем появилась какая-то странная нежность и теплота.

– Ты голодна? Ты не притронулась ни к одному из блюд, что подавали сегодня вечером, хотя повара постарались на славу.

– Откуда ты знаешь? – удивилась Жюли.

– Знаю, – медленно проговорил он без тени улыбки, – потому, что наблюдал за тобой. Сейчас я принесу молоко.

Он наблюдал за ней... Ей понадобилось некоторое время, чтобы привыкнуть к этой мысли.

Она всегда была довольно нелюдима и обычно предпочитала стоять где-нибудь в стороне на шумных сборищах, подобных этому, а не находиться в центре внимания. И обычно ей это удавалось. Мысль о том, что Джоун наблюдал за ней, а она об этом даже не подозревала, лишала ее присутствия духа. Но, с другой стороны, что в этом нового и необычного? Вопреки здравому смыслу, он ее притягивал. Как она ни гнала от себя мысли, что хочет его, зов плоти подавлял голос разума без особого труда.

Жюли не знала, далеко ли от салона находится кухня, но, как только она осталась одна, сразу вскочила на ноги и принялась осматривать комнату в поисках какой-нибудь панели системы управления сигнализацией. К сожалению, ничего нового ей обнаружить не удалось. Прорваться в дом, в эту комнату – не невозможно, но чертовски сложно.

Она еще раз пробежала глазами по комнате и вернулась на прежнее место. Вскоре вошел Джоун с высоким стаканом, полным молока. Он протянул ей стакан и опять сел на диван совсем рядом с ней.

Жюли сделала несколько глотков, потом заговорила:

– Пока тебя не было, я думала о твоих картинах...

– Очень жаль. Я думал о тебе.

Джоун опять пытался выбить ее из колеи. Плохо было то, что она, даже предвидев подобное, позволяла ему это делать.

Она выпила еще молока, потом поставила стакан на столик рядом со свечой.

– И что ты обо мне думал?

– Я думал о том, какое это ощущение – поцеловать тебя.

Дыхание застряло у нее в горле, и она потеряла самообладание. Борясь за контроль над собой, она подумала, что делает это совершенно автоматически. На самом деле ей не хотелось никакого контроля. Не сейчас. Жизнь ее всегда была исключительно упорядочена, каждая ее секунда уходила на достижение какой-то цели. Пожалуй, единственным временем, когда Жюли проявляла к себе снисходительность, были моменты, когда она рисовала. Но это давало ей какие-то деньги, так что тоже могло считаться достижением цели.

Поцеловать Джоуна – вот настоящая поблажка себе. Без всякой цели. Без каких-либо оправданий.

Она слегка наклонила голову и произнесла чуть слышно:

– Это, должно быть, было бы очень приятно для нас обоих.

– Приятно?

Джоун поднял руку и мимолетным движением прикоснулся к ее губам.

– Да, я думаю, что ты права. Но, принимая во внимание возможность того, что ты могла ошибиться, я бы хотел удостовериться в этом сам. – Его взгляд скользнул по ее губам. – Хорошо?

Он спрашивал разрешения, и она чисто интуитивно понимала, что Джоун очень редко это делает. Это был ее единственный шанс сказать «нет».

– Хорошо, – ответила она без малейших колебаний.

Его губы прикоснулись к ее губам, и она почувствовала тепло и нежность. Все было именно так, как она ожидала. Это было очень приятно. Боже, это было более чем просто приятно.

Либо Джоун имел большой опыт по части поцелуев, либо это она отвечала ему так страстно, но, когда его губы обхватили ее губы и его рот прижался к ее рту, она обнаружила, что теперь они не в силах оторваться друг от друга. Легкий стон вырвался у нее и растворился в тишине дома.

Взяв ее руками за плечи, Джоун притянул Жюли к себе, и язык его глубоко проник в ее рот. Ее охватил сладкий жар, порабощающий, очаровывающий, опустошающий и наполняющий одновременно живительной силой. Она встретила язык своим и затеяла с ним любовную игру. Жар превратился в огонь, томительно медленно растекающийся по всему ее телу.

Жюли почувствовала, как он дрожит – это дрожала она сама? Властным движением Джоун вдруг привлек ее к себе совсем вплотную. Ее грудь касалась его пылающей кожи, отвердевшие соски рвались через мягкую ткань рубашки, умоляя об облегчении. Жюли провела руками по его мускулистой груди, ее пальцы ощущали вьющиеся темные волосы, которые так будоражили ее воображение. Прикосновение будило такие эротические фантазии, что руки Жюли не хотели покидать ее. Она подозревала, что и все его тело было таким же соблазнительным. Эта мысль так шокировала ее, что глаза тут же открылись.

– Ты не ошибалась, – сказал он хриплым шепотом. – Целовать тебя было очень приятно...

– И мне... – прошептала она едва слышно. В этот момент она не могла придумать никакого лучшего ответа, а он не оставлял ей времени на размышления.

Его рот опять опустился на ее губы, на этот раз более жестко, язык его с силой проник в ее рот. Рука Джоуна легла на ее грудь и принялась ласкать так искусно, что Жюли испытала небывалое удовольствие.

Она почувствовала, как его пальцы расстегивают одну за другой пуговицы на ее рубашке. Жюли удивлялась сама себе. Она удивлялась тому, какой возбужденной и страстной стала после нескольких поцелуев. Для нее это было откровением.

Расстегнув очередную пуговицу, его руки прикоснулись к обнаженной коже ее груди, и это прикосновение вызвало новую сжигающую ее тело волну страсти. Еще секунда, еще одна пуговица будет расстегнута, и она окончательно пропадет. Хорошо, что хоть это она понимала в охватившей ее любовной лихорадке.

Она прервала поцелуй и резко отстранилась от него.

С тихим стоном Джоун провел руками по лицу и, откинувшись на спинку дивана, смотрел, как она идет, на ходу застегивая рубашку, к окнам. Она была прекрасна. Стройная, изящная, длинноногая. Ее возбужденные соски просвечивали сквозь тонкую ткань рубашки, выдавая ее желание. Свои эмоции Джоун контролировал из последних сил.

Она остановилась возле окна. Джоун чувствовал запах цветов, растущих там, внизу, на лужайке. Еще ему казалось, что он различает женственный, тонкий запах Жюли, загадочный аромат, который манил его.

Джоун не ожидал ничего особенного от этого поцелуя, хотя Жюли сильно волновала его. Но все оказалось совсем иначе. Он не мог вспомнить, когда еще так страстно желал женщину. И, что самое удивительное, чувства его шли далеко за пределы просто страсти, хотя сейчас Джоун был дико возбужден и хотел ее.

Он снова потер лицо руками, словно стараясь навести порядок в своих мыслях, проанализировать, что он чувствует. С первого момента, когда он увидел Жюли, что-то в ней задело какие-то струны его души, напомнило о чем-то. Но о чем? Какое-то воспоминание ускользало из его памяти, и это очень беспокоило Джоуна.

Джоун знал, что это такое – вести жизнь, полную лжи и секретов, жизнь, где доверие было совершенно абстрактным понятием и осмотрительность была основой всего. Он знал, по своему опыту, что осторожность – его лучший и единственный друг, ведь именно осмотрительность столько раз спасала его.

Было ли возможно, что Жюли руководствовалась теми же принципами? И если да, то почему?

– Что случилось? – тихо спросил он.

– Ничего, – ответила она, не оборачиваясь от окна.

– Я сделал что-то, к чему ты не была готова?

– Нет... Да...

Она наконец посмотрела на него. В этом Жюли может быть с ним совершенно честна.

– Проблема в том, что я, как раз наоборот, была слишком готова.

Ему сложно было как-то отреагировать на подобное заявление. Но наконец Джоун произнес:

– Это не самая мудрая вещь, которую ты могла бы сейчас сказать.

– Да, я знаю, – кивнула Жюли. – Послушай, мне очень жаль. Я думаю, что мне стоит вернуться к себе в комнату. Этот наш разговор ни к чему не приведет.

– Ты так считаешь?

– Да. Если ты хочешь, чтобы я осталась, давай сменим тему разговора.

Джоун тяжело вздохнул:

– Хорошо, о чем ты хочешь поговорить?

– Ну, скажем, о твоих картинах.

Ему совершенно не хотелось говорить сейчас о картинах. Черт, ему вообще не хотелось говорить. Ему хотелось подойти к ней, повалить ее на пол и там овладеть ею, под лунным светом, вдыхая эти волнующие запахи. И наслаждаться ею всю ночь.

Но он должен был делать так, как хочет она. Пока. Потому, что ему не хотелось, чтобы Жюли ушла к себе. Ему не хотелось оставаться наедине с ночью, этими запахами и своими картинами.

– Что толку говорить о картинах? На них надо смотреть...

Она подошла к нему на несколько шагов и остановилась, сложив руки на груди.

– Интересно, тебе будет их не хватать, когда они покинут твой дом?

– Конечно, они же часть моей жизни.

Ее брови сосредоточенно сдвинулись к переносице, когда его слова всплыли в ее памяти

– Ты сказал, что твои родители выбирали каждую из картин, руководствуясь какими-то личными пожеланиями.

– Да, это так.

Он потянулся, раскинул руки на спинке дивана, расправляя затекшие мышцы и стараясь слабиться хоть немного. Его тело жаждало облегчения другого рода.

– Однажды мой отец купил картину Моне когда увидел выражение восторга в глазах моей матери, разглядывающей это полотно.

Глаза Жюли удивленно расширились.

– Неужели твой отец делился с тобой такими личными эмоциями?

– Они оба были необыкновенными людьми

– Были? – переспросила Жюли. – Они умерли?

– Да.

Джоун сказал это таким тоном, что она поняла – не стоит его ни о чем расспрашивать.

– Я понимаю денежную ценность картин, так же как и культурную, – продолжил он. – Но для меня они дороги не поэтому, а по личным причинам, которые никто не поймет. У меня больше нет родителей, но есть вещи, которые они любили. Мне это помогает в жизни.

Жюли буквально сжалась, почувствовав нестерпимое чувство вины.

– И все же ты собираешься отправить картины в турне?

– Они существовали только для меня многие годы. Я могу ненадолго с ними расстаться.

– Но ты сейчас здесь, а их скоро увезут. Ты говорил, что выставка начнется через месяц? – уточнила Жюли.

– Через пару недель. Жалко, конечно, увозить их из дома. У меня такое впечатление, что я провожаю близкое существо, но ведь они скоро вернутся.

Две недели. У нее меньше времени, чем она предполагала.

– А ты? Ты будешь здесь к их возвращению? Если он останется здесь, дома, может быть, тени под его глазами пропадут и спадет то напряжение, которым он охвачен сейчас?

– Конечно, это же мой дом. – Джоун мягко улыбнулся.

Почти бессознательно она подошла к нему еще ближе. Жюли задавала вопросы, ответы на которые не помогли бы ей осуществить ее затею. Но эти ответы помогали ей лучше узнать его самого, хотя он для нее становился все более интересен и важен.

– Даже если ты проводишь здесь четыре или пять ночей в году?

– Кто знает...

Завтра ее уже не будет в его жизни. Жюли не будет знать, когда картины вернутся к нему в дом и займут свое место на стенах салона. Она не будет знать, когда он опять будет сидеть здесь этой огромной комнате, один в окружении своих бесценных полотен. Хотя почему она думает, что он будет один? Вряд ли Джоун Дамарон испытывал недостаток в женщинах.

– Почему ты так много путешествуешь?

– Я бы не назвал это путешествиями. Мои поездки связаны с семейными делами. А теперь скажи мне, почему ты задаешь мне так много вопросов, но ничего не говоришь о себе?

Жюли улыбнулась:

– Потому, что я умна.

Он похлопал по дивану, приглашая ее сесть рядом с собой:

– Подойди, сядь.

– Я...

– Пожалуйста. Я хочу тебе что-то сказать.

Опять та же осторожность. Она, похоже, никогда ее не покидала.

– Я скажу тебе... когда ты сядешь.

Жюли опустилась на диван рядом с ним, даже не понимая, зачем это делает, и развернулась нему, ожидая продолжения его слов.

– Знаешь, – задумчиво сказал Джоун, – когда я увидел тебя впервые сегодня вечером, мне стоило больших усилий отвести от тебя взгляд. В тебе было что-то такое, что требовало моего внимания.

– Что?

– Я пока не уверен...

Он провел рукой по ее волосам, затем по шее, где рука его задержалась и осталась лежать, – его сильные, загорелые пальцы – на нежном кремовом шелке ее кожи.

– Я расскажу тебе кое о чем. Последние несколько лет я жил как на иголках, в постоянном напряжении. Я очень устал.

Жюли не могла с собой справиться. Она протянула руку и коснулась теней под его глазами.

– Это следы усталости?

– Вероятно...

Он взял ее руку и поцеловал ладонь. Жюли вздрогнула.

– Я смертельно устал, – признался Джоун. – А ты очень сложный человек, я не ошибаюсь?

– Да, – мягко сказала она, – так что держись от меня подальше.

– Но почему?

– Так будет лучше. Для нас обоих, и в первую очередь для тебя.

Она встала с дивана:

– А сейчас я пойду к себе.

– Почему?

– Потому, что так будет лучше, – повторила Жюли, не собираясь комментировать свои слова.

5

Жюли не ожидала, что, вернувшись в комнату для гостей, сможет уснуть так быстро. Пребывание рядом с Джоуном наполняло ее энергией, заставляло испытывать множество сильнейших и порой даже противоречивых эмоций. По логике вещей она должна была бы провести всю ночь на ногах, не испытывая нужды во сне. Но столько всего произошло... Она была истощена не только физически, ее душевные силы также были на нуле. Да и внезапно атаковавший ее приступ аллергии и прием внушительной дозы лекарем тоже сделали свое дело.

Так что, как только Жюли легла в кровать и, закрыв глаза, утонула в нежности пуховых подушек и перин, сон пришел к ней, и спала она так глубоко, что, проснувшись, почувствовала полную потерю ориентации во времени и пространстве.

Она лежала в чужой постели и смотрела на яркие лучи солнца, льющиеся через огромные окна и освещающие потолок совершенно незнакомой комнаты, которую она видит в первый раз в жизни. Жюли напрягла слух и пыталась уловить хоть какой-нибудь звук, но все пространство вокруг наполняла обволакивающая тишина.

Постепенно все стало возвращаться на свои места. Вечеринка. Приступ аллергии. Джоун. Его забота о ней, когда ей было плохо. Вкус его губ на ее губах. Его пальцы, прикасающиеся к ее обнаженной груди.

Жюли до сих пор не понимала, как у нее хватило хладнокровия и самообладания, чтобы уйти тогда, когда она в действительности хотела остаться с ним и позволить произойти всему, что только могло бы между ними быть. Тому, к чему они оба так стремились. Но какие бы желания и чувства не обуревали ее, Жюли понимала, что она поступила так, как и должна была поступить.

Жюли приняла душ в примыкавшей к спальне ванной, отделанной розовым мрамором, затем надела то единственное платье, которое при ней было – то длинное черное вечернее платье, в котором она пришла на эту вечеринку. В сумочке у нее лежали и пудреница и помада, но она не воспользовалась ни тем ни другим. Думая только о том, как бы поскорее вернуться домой, она быстро прошлась расческой по волосам и, покинув комнату для гостей, отправилась вниз.

Ее встретил тот пожилой человек, который прошлой ночью обнаружил ее сумочку на террасе и принес ее Жюли в ванную.

– Доброе утро, мисс Ланье, – очень любезно приветствовал он ее, излучая дружелюбие.

– Доброе утро. Простите, вы знаете мое имя, а я ваше, к сожалению, нет.

– Прошу прощения, что не представился, мисс Ланье, – сказал он мягко и крайне вежливо. – Я Рэйнолдс, и, если вы соизволите проследовать за мной, я провожу вас к мистеру Дамарону, который в настоящий момент завтракает.

Он прошел несколько шагов вперед, затем обернулся и посмотрел на нее вопросительно, когда понял, что она не двинулась с места.

Жюли с неудовольствием отметила про себя, что Рэйнолдс, как и человек, на которого он работал, видимо, привык к тому, что люди беспрекословно подчиняются ему.

– Я была бы вам благодарна, если б вы показали, где здесь есть телефон. Я хочу заказать себе такси.

– Но в этом нет необходимости, мисс Ланье. Мистер Дамарон собирается сам доставить вас домой. Вы нормально переносите полеты?

«Видимо, он намеревается воспользоваться своим вертолетом», – подумала Жюли.

– Не стоит так утруждать мистера Дамарона. Я и так доставила ему немало хлопот. Я собираюсь добраться домой на такси. Так что, пожалуйста...

– Споришь с Рэйнолдсом, Жюли? С утра пораньше? Может быть, лучше сначала позавтракать?

Она обернулась и увидела Джоуна, стоящего в дверном проеме, опершись о косяк. Он с насмешливой улыбкой смотрел на Жюли своими золотисто-карими глазами.

– Нехорошо начинать день таким образом, – произнес он.

– Извините, Рэйнолдс, – сказала Жюли, чувствуя, что надо что-нибудь сказать в наступившей тишине.

– Все в порядке, мисс Ланье, – сказал он тоном, дающим ей понять, что он понимает ситуацию.

А Джоуна он приветствовал кивком. Но внимание того было всецело поглощено Жюли.

– Ты помнишь, что я обещал вчера отвезти тебя домой?

Темные тени все еще лежали под его глазами, и она едва поборола в себе желание протянуть руку и дотронуться до них, так, как сделала это прошлой ночью. «Спал ли он вообще?» – подумала она.

– Я хотела заказать такси и добраться до дома сама, чтобы не доставлять тебе неудобств.

– Спасибо за заботу, я это очень ценю, но мне совсем нетрудно отвезти тебя самому.

Он выпрямился, подошел к ней и, не обращая внимания на присутствие Рэйнолдса, нежно поцеловал ее в губы. Затем, взяв ее за локоть, Джоун увлек ее за собой, вперед, пока она не пошла рядом с ним.

– Сразу же после завтрака, Жюли, я доставлю тебя домой.

Джоун проводил ее в комнату, наполненную солнцем, цветами и восхитительными ароматами свежего хлеба и кофе. Она могла бы заупрямиться и отказаться, но желание провести рядом с ним еще несколько последних минут было слишком велико.

Жюли присела за стол и наслаждалась моментом, пока ела свой тост, запивая его кофе.

Через полчаса его вертолет с изумительным салоном, отделанным черной кожей и оснащенным такой совершенной звукопоглощающей системой, что они могли разговаривать, практически не повышая голоса, взлетел с газона, протянувшегося между особняком и парком. Руководствуясь ее указаниями, Джоун приземлился на пустой лужайке за дощатым домом, в котором она прожила всю свою жизнь.

Двигатель он не выключил, но наушники, которые были на нем, снял и повернулся к Жюли.

– Я должен быть через час в городе, у меня назначено совещание, но я хотел бы увидеть тебя...

– Тогда я не буду тебя задерживать, – сказала Жюли, не дав ему договорить.

Этот момент расставания она не хотела затягивать. Слишком это было больно. Хотя Джоун не подозревал об этом, дороги их с этого момента расходились. Теперь у них были диаметрально противоположные цели. У него – защитить то, что принадлежало ему, у нее – прорваться через эту защиту.

– Спасибо, что доставил так быстро. И... спасибо за твою помощь. Не знаю, что бы делала без нее этой ночью.

Она потянулась, чтобы открыть дверцу, но его рука легла ей на руку и задержала ее.

– Вчера ночью ведь был не только приступ аллергии, Жюли. Или ты не помнишь об этом?

Она надеялась, что они смогут расстаться спокойно, без взаимных объяснений насчет того, что случилось ночью, без обсуждения всех интимных подробностей происшедшего между ними. При свете дня, если приглядеться ко всему, можно было бы увидеть больше, чем в тенях ночи.

Жюли попыталась как-то выкрутиться и сменить тему.

– Наступил новый день, и мы с тобой расходимся, каждый своей дорогой, – сказала она, стараясь вложить в эти слова всю свою решимость.

– Лишь на некоторое время, – возразил он. Она покачала головой:

– Джоун, я думаю, что не...

Он вдруг резко подался вперед, рука его преодолела разделявшее их расстояние, скользнула по ее шее, обхватив сзади, и рывком притянула ее голову. Губы их слились в поцелуе – неистовом, пылком, опустошающем – совершенно потрясшем Жюли. Когда наконец они оторвались друг от друга, оба тяжело дышали.

– А может, лучше не думать? – тихо, но уверенно сказал он. Глаза его приобрели какой-то удивительный стальной отлив, отбивая у нее всякое желание спорить. – Скоро увидимся.

– Прекрасно, Жюли, просто чудесно! – раздался голос отца, как только она вошла через черный ход в кухню.

Он стоял у окна с чашкой кофе в руке и смотрел на постепенно растворяющийся вдали, в небе, силуэт вертолета Джоуна Дамарона.

– Неплохой способ добраться до дома, дорогая! Дамароны никогда не останавливаются на половине пути, правда? Всегда все только самое лучшее.

– Тебе лучше знать.

Она кинула сумочку на стол и направилась за чашкой, чтобы налить себе кофе.

– Ты же провел прошлую ночь с ярким представителем клана Дамаронов.

– Ах да, Абигейл! – воскликнул простодушно Кольберт Ланье. – Очаровательнейшая женщина! Она похитила мое сердце!

Чашка Жюли замерла на полпути ко рту, и она пристально посмотрела на отца. Неужели он влюбился в тетю Джоуна? Только этого не хватало. По собственному опыту она знала, что нужно быть действительно неординарным человеком, чтобы произвести впечатление на ее отца. Но что правда, то правда – Жюли видела Абигейл и не могла не согласиться с отцом. Это действительно была очаровательная женщина.

– Ну что ж, расскажи мне о мистере Джоуне Дамароне, – проговорил отец после небольшой паузы. – С ним ты попала в точку. Он так заботился о тебе ночью.

Ее забавляло то, что произошло с ними этой ночью. Жюли подумала об этом и сразу приготовилась отрицать любые домыслы отца относительно их с Джоуном совместного времяпрепровождения.

– Просто он был очень галантен и как настоящий джентльмен и гостеприимный хозяин помог мне и позволил остаться на ночь.

– Да, это очень благородно с его стороны... К большому облегчению Жюли, отец решил, что на этом тема личных отношений его дочери с мужчинами полностью исчерпана, и оседлал любимого конька.

– А какая у него коллекция картин! – воскликнул он с восторженным видом. Отец всегда увлекался искусством.

– Действительно, коллекция хороша, – согласилась Жюли, – но три картины в ней стали теперь далеко не коллекционными.

Жюли выдвинула стул и села. Она не слишком хотела заводить этот разговор, но откладывать на будущее его уже было нельзя.

– Сядь, папа, мне нужно кое о чем с тобой поговорить.

– Не сейчас, мне надо вернуться к работе.

– Сейчас, папа. Пожалуйста, удели мне несколько минут и выслушай внимательно.

Глаза отца расширились от ее тона.

– Что такое, Жюли-Кристиан? С тобой ведь все в порядке, не так ли?

– Да, все в порядке. Разговор не обо мне.

– А что же тогда...

– Пожалуйста, присяду на минутку и выслушай меня, – жестко повторила она.

Физически Жюли чувствовала себя вполне нормально, вчерашний приступ не оставил никаких следов, но одна лишь мысль о предстоящем разговоре угнетала ее. Они много раз говорили на эту тему, но ни к чему так и не пришли. На этот раз она должна заставить отца понять и принять ее точку зрения. Жюли подождала, пока он не сел напротив нее.

– Я внимательно посмотрела на твоего Ренуара. Вернее, на ту фальшивку, что сейчас висит в галерее Дамарона.

Отец засиял:

– Хороша, правда? Одна из моих лучших работ.

– Папа, ты допустил ошибку – я разглядела это практически сразу – в нижнем правом углу полотна.

Он покачал головой и отмахнулся от нее, словно она сморозила какую-то глупость.

– Нет, нет, дорогая, ты ошибаешься. На этой картине нет никаких ошибок.

– Нет, я не ошибаюсь. Я слишком хорошо знаю кисть Ренуара. Ты сделал ошибку. И она дорого нам обойдется.

– Нет! – Он опять покачал головой, на этот раз более энергично. – Припомни, у тебя был приступ. Видимо, из-за этого твой зоркий взгляд мог тебя подвести. Да, наверняка все так и было. У тебя всегда в таких случаях слезятся глаза.

– Возможно, ты и прав, – сказала Жюли, вспомнив несвойственную ей реакцию на Джоуна. – И если ты прав, то я тем более обеспокоена, потому что твоя ошибка была очень очевидной.

Отец поднял со стола столовый нож и раздраженно постучал им по масленке.

– Моя рука так же верна мне, как и раньше. И глаза мои прекрасно видят. И на сегодняшний день никого в этом деле лучше меня нет. Никого! – самодовольно сказал он.

Жюли вздохнула, но решила не сдаваться.

– Папа, выслушай меня. Только действительно выслушай. Я много раз говорила тебе, что подделывать произведения искусства и выдавать их за оригиналы – исключительно неблагородное занятие. Рано или поздно оно приводит к плачевному концу.

– А, ерунда! Никого это не задевает. Что тут такого?

Она постаралась сохранить самообладание и не сорваться на крик.

– А дело в том, что владельцы картин, которым ты подменяешь подлинные шедевры на свои копии, лишаются настоящих произведений искусства. И все это незаконно.

– Но у них остаются мои полотна, которые так же хороши, как и оригиналы, а порой даже и лучше.

Ей показалось, что его чрезмерное тщеславие граничит с безумством.

Она уже пробовала убеждать, умолять, кричать и даже плакать, но ничто не помогало. Жюли никак не могла достучаться до отца и заставить его понять, что же на самом деле происходит. Со смертью матери Жюли он с каждым днем все больше и больше отдалялся от реальности, погружаясь в свой собственный мир, наполненный шедеврами мировой живописи. Нет, он не заблуждался и не питал никаких иллюзий. Он был одержим, и Жюли ясно понимала, что с одержимостью, тем более беспричинной, спорить невозможно и бесполезно.

Но сейчас она просто обязана пробиться сквозь все заслоны и доказать ему, что он не прав.

– Хорошо, папа, давай забудем о том, что совсем недавно говорилось здесь, о том, кто прав, а кто виноват. Подумай о себе. Твои руки уже теряют прежнюю сноровку.

Тут Жюли увидела, как отец начинает меняться в лице, и поторопилась продолжить дальше, пока не заговорил он.

– Возможно, для тебя это сейчас не слишком очевидно, но это, к сожалению, происходит. Если я смогла заметить твои ошибки, папа, где гарантии, что их не заметит кто-то другой. В мире полно хороших экспертов и знающих искусствоведов, способных разобраться, что к чему. Старость, к сожалению, делает тебя уязвимым.

– Я не настолько стар, Жюли-Кристиан, и я искренне оскорблен...

Ее рука обрушилась на стол с такой силой, что стоявшая на нем масленка, подпрыгнув, загремела. Отец отпрянул от стола и с удивлением посмотрел на нее.

– Если ты будешь продолжать выдавать свои работы за подлинные полотна мастеров, тебя однажды уличат в обмане, папа. И когда ты попадешься, то сядешь в тюрьму. Ты понимаешь, что я тебе говорю?

– Этого не произойдет. Я слишком хорош. – Самодовольство вновь было написано на лице Кольберта Ланье. – Никто меня не поймает.

Жюли вздохнула.

– Ты был хорош, а сейчас время неумолимо берет свое.

Она подняла ладонь, предотвращая его возражения.

– Ничего не говори сейчас. Если ты подумаешь хорошенько о том, что я тебе сказала, то придешь к выводу, что я права. Подумай о маме и о том, каким она хотела тебя видеть. Подумай, а завтра мы вернемся к этому разговору.

Упоминание о матери было ее козырной картой, и она увидела по лицу отца, что это его задело. Мать Жюли была для него единственной радостью в жизни, это был человек, который одним лишь словом или улыбкой мог заставить его забыть обо всем, даже об искусстве и картинах. Она поглощала всю его страсть, и с ее смертью он все больше и больше погружался в свой собственный иллюзорный мир.

Жюли поднялась и нежно поцеловала его в лоб.

– Я хочу переодеться, а потом, возможно, поеду в город. Вчера на вечеринке я встретила Уинстона Блэйкли и обещала ему повидаться с ним сегодня, что, по-видимому, и сделаю.

Отец с отсутствующим видом кивнул, уже погруженный в воспоминания, в которых Жюли еще не было.

– Очень хорошо, – пробормотал он.

Внезапно Жюли пронзила острая жалость. Она изо всех сил обняла отца и прошептала:

– Я люблю тебя, папа.

Жюли могла бы позвонить Уинстону и отказаться от встречи, но, подумав, все же решила съездить. Ей просто необходимо было чем-то себя занять, а на рисовании она никак не могла сосредоточиться. Она оделась, заправила белую блузку в бежевые льняные брюки, накинула легкий пиджак и поехала на поезде в Нью-Йорк.

Еще много лет назад, когда Жюли только стала задумываться о том, чтобы сделать свое любимое занятие – рисование – своей карьерой, она предложила Уинстону работать вместе. Его галерея была тогда еще не такой роскошной, как сейчас. В то время он занимался талантливыми молодыми художниками, которые никому не были известны и еще не получили признания. Годы его проницательного и мудрого отбора талантов поставили его на то место, где он находился сейчас, а престиж галереи прямо зависел от известности выставляющихся в ней художников. Жюли спокойно относилась к такому успеху Уинстона и поэтому давала ему всего четыре или пять картин в год на продажу.

Он не понимал, почему она так делает. Жюли догадывалась, что никто вокруг этого не понимал. А дело было в том, что она совсем не стремилась стать известной. Жюли знала, что Уинстон считает ее странной и эксцентричной, и был совершенно прав, но ей было это безразлично. Мысль об известности и популярности абсолютно не трогала ее. Оказаться на виду публики, стать объектом внимания зрителей и прессы было выше ее сил. Чувство это было совершенно инстинктивным и, по-видимому, имело какое-то отношение к ее страху быть открытой для окружающих. Но, если бы кто-нибудь спросил ее, что же она в себе скрывает, Жюли не смогла бы и сама ответить на этот вопрос. Видимо, что-то сугубо личное, что-то, что имело для нее большое значение. Может быть, ее отец, то, что она делала, чтобы его защитить.