Текст книги "Лирика"

Автор книги: Фернандо Пессоа

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 8 страниц)

Но я не задумываюсь, чувствует ли он,

Не пытаюсь назвать его братом,

Просто он мне нравится, потому что он – камень,

Он мне нравится, потому что ничего не чувствует,

Он мне нравится, потому что не похож на меня.

Иногда я слушаю, как дует ветер.

Я считаю, что стоит родиться, хотя бы затем,

чтобы почувствовать ветер.

Я не знаю, о чем люди подумают,

прочитав эти строки,

Но скорее всего они должны им понравиться,

потому что мысли мои приходят ко мне сами...

Я не боюсь, что другие подслушают мои мысли,

Потому что думаю, как мне думается,

Говорю, как слова мои говорятся.

Однажды меня назвали поэтом-материалистом.

Я удивился, потому что не думал,

Что меня можно как-то назвать.

Я не поэт, я просто вижу:

Если то, что я пишу, имеет какую-то ценность,

то сам я таковой не имею.

Мой талант здесь, в моих стихах.

Они совершенно не зависят от воли.

x x x

В те дни, когда опять придет весна,

Меня уже, возможно, и не будет.

Хотел бы думать, что весна – как мы, как люди,

И может горько плакать, потеряв

Любимого единственного друга.

Но нет, она ведь даже не предмет

Она скорее способ выраженья.

Не возвращаются ни листья, ни цветы.

Есть новые цветы, и есть другие листья.

Другие есть отраднейшие дни.

Ничто не может возвратиться, повториться,

Все сущее – оно, увы, реально.

x x x

Ты говоришь о цивилизации – мол, ни к чему она,

Во всяком случае – в нынешнем ее виде.

Ты говоришь – все люди страдают – по крайней мере

Большая часть – при таком положении дел.

Ты говоришь – мол, будь по-другому,

страдающих было бы меньше.

Я слушаю тебя и не слышу.

А что толку было бы – слышать?

Услыхав – ничего не узнал бы.

Если б все было иначе – все было б иначе,

и только.

Если б все по-твоему было – было б по-твоему все,

и не боле.

Горе тебе и всем прочим, свой век посвятившим

Изобретенью машины, творящей счастье.

x x x

Если кто-нибудь после смерти моей пожелает

Написать мою биографию – это будет весьма

несложно.

Имеются две основные даты – рожденья моего

и смерти.

Между этими датами – все дела мои и все дни мои

остальные.

Описать меня – дело простое.

Мир разглядывал пристально – как одержимый.

Все сущее любил любовью отнюдь

не сентиментальной.

Не имел желаний, которые не осуществимы,

не обольщался.

"Слышать" было для меня всегда дополнением

к "видеть".

Я понял, что все на свете реально

И все вещи друг с другом не схожи:

Я не разумом это понял – понял глазами,

А иначе я бы не видел различий меж ними.

Однажды мне захотелось спать – как ребенку.

Я закрыл глаза и уснул спокойно.

Кроме того, я был поэтом Природы,

Единственным в своем роде.

x x x

Когда холод приходит порой холодов – это мне

по душе,

Ибо мне, этой малой частице всего, что вокруг,

Все приятно в природе уже потому, что оно

от природы.

Я все трудное в жизни приемлю, как долю свою,

Как приемлю и холод чрезмерный в разгаре зимы

Так приемлю спокойно, без жалоб, как всякий, кто

просто приемлет

И находит великую радость в самом этом факте

приятья,

В этом трудном и мудром приятье велений природы.

Что такое болезни мои и невзгоды,

Как не та же зима моего существа

и всей жизни моей?

Та зима, что приходит внезапно, и мне неизвестны

законы ее появленья,

Но в которой я вижу высокую ту неизбежность,

Как во всем неизбежном, что есть вне меня

и помимо меня,

Как тепло, что восходит от летней земли,

Или холод от зимней земли.

Я приемлю, поскольку я есть человек.

Я, как все, обречен от рожденья иметь недостатки

и делать ошибки,

Но не эту ошибку – желанье понять слишком много,

И не эту ошибку – желанье понять одним разумом

только,

И не тот недостаток – желать, чтобы в жизни

Было нечто такое, что не было б жизнью.

x x x

Строить догадки о том и о том – это я тоже умею.

В каждой вещи есть нечто, которое есть ее суть,

И оно-то и делает вещи живыми.

В растенье мы его видим глазом невооруженным

этакой крохотной нимфой.

В животном – оно существо, притаившееся в глубине.

В человеке – это душа, существующая с ним вместе

неразделимо.

В богах оно, это нечто, имеет те же размеры,

И пространство оно занимает то же, что тело.

Это и есть их тело.

По этой причине мы говорим, что боги бессмертны.

Боги не состоят из души и тела.

У них есть одно лишь тело, и они совершенны.

Тело для них – душа,

И сознанье их – в их же божественной плоти.

x x x

Кто знает, это, быть может, мой день последний.

Приветствуя солнце – оно восходило справа,

Прощаться с ним не стал, говоря этим как бы,

Что видеть его мне было всегда приятно.

– [ РИКАРДО РЕЙС ] =======================================

x x x

Сплети мне венок из роз,

Из вьющихся роз венок

Ароматный

Из роз, что столь быстротечны

И на челе увядают

Так скоро!

Сплети мне венок из роз

И быстровянущих листьев.

И только.

x x x

С небосвода скрылась упряжка Феба.

Пыль, что поднялась от копыт квадриги,

Затянула легкой прозрачной дымкой

Даль окоема;

Слышится звучанье свирели Пана,

В воздухе недвижном струятся трели,

Горестно и сладостно отпевая

День уходящий.

Полная печали, для ласк созревшая

Жница златокудрая знойной нивы,

Ты невольно ловишь напев далекий,

Шаг замедляя,

Внемлешь древней флейте лесного бога,

Песне, что доносит вечерний ветер,

Но я знаю – думаешь о богине

Пенорожденной;

И смятенье в сердце плывет волнами,

Твое лоно млеет в истоме сладкой,

А свирель чуть слышно поет, смеется

Словно сквозь слезы.

x x x

Лидия, сядем рядом, будем следить за теченьем

Вод речных, постигая, как утекает жизнь,

Как недолго осталось, руки сплетая, сидеть нам.

(Соединим же руки.)

Скоро, большие младенцы, мы поймем, что бесследно,

Безвозвратно уходит жизнь и уносит радость,

В дальнее море стремясь к подножью всесильного Рока,

Что даже дальше, чем боги.

Разъединим же руки, чтоб после тоской не томиться.

Будем любить или нет – все равно мы пройдем,

Словно воды реки. Но лучше пройти свой путь,

Ни о чем не жалея.

Без любви и вражды, распаляющих душу,

Без страстей и страданий, возбуждающих голос.

Даже любя и страдая, река продолжала бы течь

В извечном стремленье к морю.

Лидия, мы ведь могли бы, если бы пожелали,

В ласках свиваться, сливать в лобзаньях уста,

но лучше

Любящим рядом сидеть, смотреть, как река бежит,

Слушать журчанье струй.

Лучше цветы срывать – ты приколи их на грудь;

Пусть аромат их тонкий слышен только мгновенье,

В это мгновенье мы, язычники простодушные,

Не верим в небытие.

Вспомни цветы, когда во тьму сойду я, – иначе

Память твоя обо мне будет саднящей и горькой,

Ибо мы рук не сплетали и не сливали уст,

Мы были подобны детям.

Если же раньше меня ты обол уплатишь Харону,

Память не муча, я вспомню их аромат и сразу

Берег увижу речной и тебя, язычницу грустную,

С букетом цветов на груди.

Даже знать, что опять цветы распустились

В бесконечных садовых аллеях, довольно,

Чтобы жизнь показалась нам

Светлой и легкой.

От любого усилья наши слабые руки

Сбережем и удержим, чтобы случайно

Не поддаться ему,

И жизнь проживем,

Отвергая избыток страданья и радости

И по каплям смакуя прохладу мгновений,

Что прозрачней воды

В узорчатой чаше,

Принимая от блеклой жизни лишь розы

Мимолетные, да улыбки неясные,

Да бегущих мгновений

Поспешные ласки.

Легок груз наших рук, ибо мы, непричастные

К сокровенному знанью, уносим с собою

Из того, чем мы были,

Лишь самое лучшее,

Чтоб потом, когда пряжу кончать будут Парки,

В белой немощной старости было что вспомнить

Перед скорою встречей

Со скорбной ладьею,

На которой нам плыть через темную реку

К девяти кругам безмолвного ужаса,

В ненасытное чрево

Владений Плутона.

Ничего в руках не держи,

Ничего не храни в душе,

И когда тебе в руки вложат

После смерти последний обол,

Растворятся твои ладони

И уронишь из них пустоту.

Где найдешь ты царский венец,

Чтобы Атропос не отняла?

Где лавровый венок, что не вянет

Перед Миносом, грозным судьей?

Что тебе быстротечное время,

Когда смутною тенью станешь?

Что там станет, когда сойдешь

В бесконечную вечную ночь?

Рви цветы, но на землю бросай,

Чуть натешишь ими свой взор.

От всего отрекись, кроме солнца.

Будь царем над самим собой.

Мудр поистине тот, кто доволен театром жизни,

Кто за чашей не вспоминает

Вино, что выпил он прежде,

Ведь каждый день ему нов

И жизнь для него свежа.

Свейте ему венок из роз и лоз виноградных,

Он знает, что жизнь уходит,

И – как цветы срезают

Ножницы Атропос в срок

Нить его перережут.

Знанье он топит в вине, и привкус оргиастический

Вина отбивает горечь

Вечного бега дней

Так же, как пенье вакханок

Стоны плакальщиц глушит.

Бражник блаженный, он пьет чашу свою, и доволен,

И ждет, когда выйдет срок,

Но только надеется втайне,

Что злой летейской воды

Испить придется не скоро.

Розы милы мне садов Адониса,

Розы милы мимолетные, Лидия,

Что расцветают с зарей

И до заката умрут.

Свет для них вечен, ведь розы родятся

После рождения солнца и вянут,

Прежде чем Феб завершит

По небу зримый свой бег.

Так обратим нашу жизнь в беззакатный

День и забудем, что вышел из мрака

И снова канет во мрак

Краткий миг бытия.

Только такую свободу даруют

Боги – по собственной воле

Произволению их покоряться.

Нам это только во благо:

Ведь в невозможности полной свободы

И существует свобода.

Боги от нас не отличны: над ними

Рок тяготеет извечный,

Хоть в безмятежной, бесстрастной гордыне

Мнится привычно бессмертным,

Что всемогущи они и свободны.

Как и они на Олимпе,

Мы не вольны в своей жизни. Так станем

Строить судьбу, как детишки

Строят дворцы из песка, и возможно,

Что благосклонные боги,

Вознаграждая послушливость нашу,

Нас уравняют с собою.

Я помню повесть давнюю, как некогда

Война сжигала Персию,

Как враг жестокий, взяв столицу приступом,

Средь павших стен бесчинствовал...

А в этот страшный час два шахматиста

Играли в шахматы.

Под сенью дерева они склонились

Над старою доской,

И под рукой стоял у каждого

Бокал с вином прохладным,

Чтобы игрок, фигуру передвинув,

Мог жажду утолить,

Пока противник долго размышляет,

Каким ответить ходом.

Горят дома, разрушены святыни,

Разграблены дворцы,

И солдатня средь бела дня бесчестит

Несчастных женщин, стон стоит

На стогнах городских, и в лужах крови

Лежат убитые младенцы...

А здесь, от города неподалеку,

Но далеко от шума битвы,

Над бесконечной партией сидели

Два шахматиста.

И хоть с порывом ветра долетал

К ним отзвук боя, беспокоя

Их души отраженною тревогой,

И хоть на улицах горящих

Враг, овладевший городом, бесчестил

Жен и невинных дев,

И хоть мгновенной скорбной тенью

Их лица омрачались

При беглой мысли о беде сограждан,

От шахматной доски

Они не отрывали ни на миг

Сосредоточенного взгляда.

Ведь если под угрозою король,

Что значат слезы матерей,

Что кровь на копья поднятых младенцев?

И если белая ладья

Ферзя прикрыть не может, что пред этим

Паденье города?

А в миг, когда противник, торжествуя,

С улыбкой объявляет шах,

Ужели душу омрачит, что рядом

В сраженье гибнут юноши?

И даже если на стене садовой

Появится внезапно

Свирепый воин и взмахнет мечом,

Чтоб нанести удар,

Невозмутимый шахматист бесстрастно

Над ходом будет думать,

И если смерть прервет его расчеты,

Он примет смерть спокойно,

Захваченный любимою игрой

Всех безразличных к жизни.

Пусть города горят и гибнут царства,

Пусть мирные народы

Лишаются свободы и богатств,

Влачат оковы рабства,

Но если вдруг война прервет игру,

Не будет шаха королю,

И проходная пешка ненароком

Побьет ладью.

О мои братья в мудром Эпикуре,

Но превзошедшие его

Уменьем жить в согласии с собой,

Нам эта повесть давняя

О двух бесстрастных игроках – урок

Тщеты всего земного.

Нас не волнуют сложные вопросы,

Не тяготят нисколько

Инстинкты, страсти, жажды – ведь они

Вмиг отступают перед

Спокойным бесполезным наслажденьем

От шахматной игры.

Известность, слава, мудрость, жизнь,

любовь

Вся суета, к которой

Так люди льнут, для нас равны в цене,

Но навсегда пребудет

В нас память об искусных шахматистах,

О сладости победы

Над сильным игроком.

Известность изнуряет, как горячка,

Несносно бремя славы,

Докучна и томительна любовь,

Недостижима мудрость,

Жизнь коротка, исполнена страданий,

И только шахматы

Всю душу отнимают, но ничтожна

Утрата эта и не удручает.

В тени древесной дружественной сидя

С бокалом белого вина

И бесполезному труду игры

Прилежно предаваясь

(Хоть нету ни партнера, ни доски

Есть только зыбкий полусон),

Мы стародавним персам подражаем

И, если вдруг услышим,

Что родина иль жизнь взывают к нам,

Не отзовемся, не поймем.

В дремоту впав под лиственною сенью,

Тем безразличным игрокам

И безразличным шахматным фигурам

Любой из нас подобен.

Не хочу принимать даров

Тех, что вы, лицемерные,

Непритворно мне дарите,

Ибо я утеряю их

И утрату свою вдвойне

За себя и за вас – оплачу.

Лучше уж, посулив дары,

Не спешите мне их отдать

Легче в будущем ждать утрат,

Чем с тоской вспоминать былые.

Мне останется лишь скорбеть,

Что бегут чередою дни,

Не исполнив моих надежд,

И несут пустоту с собою.

Вновь лето, и обманной новизною

Цветы прельщают, и опять нам внове

Зеленый древний цвет

Новорожденных листьев.

Но никогда из бездны неизбывной,

Что немо поглощает все земное,

На свет отрадный дня

Не возвратить ушедших.

Вотще потомки, веря в жизнь иную,

Взывают к тем, кто ни девять запоров

Теперь навек закрыт

В Аиде безотрадном.

И тот, кто средь певцов был богоравен,

Кто глас, к нему взывающий с Олимпа,

Услышал и постиг,

Стал ныне тенью, тленом.

И все ж венки ему сплетайте, ибо

Кто лавров более достоин? Станут

Не трауром они,

Но данью громкой славе.

Над славой ни земля, ни Орк не властны.

И ты, из волн Улиссом вознесенный

О семихолмый остров

Огигия, гордись!

Тем городам семи, что за Гомера

Вступили в спор, и Лесбосу ты равен,

И Фивам семивратным,

Где Пиндар был рожден.

–

1 Орк – древнеримское божество смерти.

2 Огигия – остров, где обитала нимфа Калипсо, в

плену у которой Одиссей провел семь лет.

О, как жизнь коротка, даже самая долгая,

Как стремительна юность! Хлоя, о Хлоя,

В твоих ласках и хмеле

Ищу я забвения,

Ибо страшен мне рок беспощадный, и болью

Отзывается время быстробегущее,

И до слуха доносится

Шуршанье тростинок

На неведомом бреге стигийском, где хладных

Асфоделей поля, где воды, привычные

Только к сумраку вечному,

Струятся, стеная.

Всех равняет закон неминуемой смерти.

Неизвестный судья произнес приговор

Мудрецу и глупцу. Но сейчас карнавал,

И они веселы – в них бурлит и ликует

Жизнь, им данная в долг.

Если знать – это жить, то мудрец – лишь невежда.

О, сколь мало отличен по внутренней сути

Человек от животных! Тсс! Не порти веселья

Обреченным на смерть.

Пусть сплетают венки из поддельных цветов.

Срок, отпущенный им, столь ничтожен и краток;

Только из милосердья свою эфемерность

Не дано им узнать.

Скудное поле сохой поднимая,

Пахарь глядит на него горделиво

Взглядом отцовским, и в жизни безвестной

Он подлинно счастлив.

И не помеха сохе перекройка

Мнимых границ, и не думает пахарь

О договорах, решающих судьбы

Покорных народов.

В будущем столь же уверен, как травы,

Что его лемех срезает, живет он

Верною жизнью – как встарь, неизменной

И разнообразной.

Все, что минует, мертво, и я умираю

В том, что прошло для меня. Листва облетает,

И жизни моей частица

Уходит с нею навеки.

Я растворился во всем, что видел, по каплям,

Чуть миновало оно – и я исчезаю,

А память не различает,

Чем был я и что я видел.

Что ты мне даришь – любовь или ложь, я не знаю

И не хочу узнавать. Я и этим доволен.

Пусть по ошибке, но снова

Юность вернулась ко мне.

Боги так скупо нас дарят, и, знаю, обманны

Эти даянья, но все же они – как награда

Подлинная. Принимаю,

Даже не глядя, их дар.

Чего же еще мне желать?

Голубою грядою горы встали,

Между ними и мною поле тянется

И, под ветром волнуясь, видится мне

То зеленым, то золотистым.

Меня, слабого, словно стебель мака,

Подкрепляет мгновение. Все отринул я.

На весах бытия так мало весят

Размышленья и колебанья.

Переменчивый, словно поле, полностью

От себя отделясь, я – стебель слабый,

Блудный отпрыск Тьмы и Хаоса – праздно

Предаюсь канулам жизни.

Тишайший ветер по полям пустынным

Неслышно пробегает.

От робости, наверно, не от ветра

Едва дрожат травинки.

И облака медлительною цепью

Плывут в высоком небе

Лишь оттого, что шар земной, вращаясь,

Меня от них уносит.

Здесь, в тишине, в спокойствии бескрайнем,

Навек отрину память,

Чтоб не пришла ко мне незваной гостьей

Тоска забытой жизни.

И дней моих обманное теченье

Мне снова будет в радость.

Так покоен закат сегодня, о Лидия,

Что почудилось мне, будто жизнь наша замерла.

Этот миг нам даруют,

Верно, боги бессмертные,

Воздавая за то, что мы в осязаемой

Отрешенности плоти веру в богов таим,

И, даря нас наградой,

Позволяют нам, Лидия,

Стать гостями на пиршестве безмятежности,

У мгновенья узнать уменье бесценное,

Как прожить жизнь без боли

За мгновенье единое

За мгновенье, в которое мы, отрешенные

От печалей земных, впиваем утешную

Олимпийскую радость

Просветленными душами.

Только миг мы с тобою равны небожителям,

Облекаясь покоем, ласковой ясностью,

Безразличием полнясь

Ко всему преходящему.

Как герой бережет венок триумфальный свой,

Так и мы сохраним в морщинистой старости

Эти блеклые лавры

Незабвенного вечера,

Чтоб всегда пред очами было свидетельство,

Что бессмертные боги, смертных, любили нас,

Даровав нам мгновенье,

Олимпийски блаженное.

Рукой разворошил я

Жилище муравьев.

Моя рука для них – десница божья,

Хоть для себя, конечно, я не бог.

Ведь олимпийцы тоже

Не боги для себя,

Но, оттого что нас они сильнее,

Мы, слабые, обожествляем их.

И если будет случай

Поверить, что мы боги,

Не будем слепо отдаваться вере

Или, всего вернее, заблужденью.

Ты мнишь, неразумный, влача с собою

Никчемные дни трудов бесполезных,

Как охапку поленьев,

Что следуешь жизни.

Ты эти дрова, словно бремя, тащишь,

Хоть нет очага, чтоб смог ты согреться.

Не гнетет это бремя

Лишь в тени в Аиде.

Не ведаешь отдыха и в наследство

Не груды богатств – пример оставляешь,

Как непрочна и кратка

Наша зыбкая жизнь.

Нам данную малость нелепо тратим,

Нас труд утомляет, злато не впрок нам.

Посмеется над нами

Капризная слава,

Когда допрядут нашу пряжу Парки

И мы подойдем – не старцы, но тени

К неминуемой встрече

С той страшной ладьею,

Что нас повезет через реку мрака,

Где холод нас девятижды объемлет,

В ненасытное чрево

Владений Плутона.

В свое время всему наступает срок,

И в садах не цветут зимой деревья,

А весною не стынут

Под снегами поля.

Ночь подходит, в которой нет, Лидия,

Угнетающего дневного зноя.

Ночью будет нам в радость

Наша зыбкая жизнь.

Сидя у очага, утомленные

Не трудами – нам время

Мы не будем о тайном

Вслух с тобой говорить.

И пусть смутные воспоминания

В нас отрывистые слова рождают

(Большего и не даст нам

Солнца небытие).

Постепенно пусть вспомнится прошлое,

И рассказы былые, став отныне

Вдвое – втрое! – былыми,

Пусть поведают нам

О цветах, что в дни детства ушедшего

Мы срывали с иным, неясным чувством

Ведь иными глазами

Мы смотрели на мир.

И как те, кто чулки тихо штопает,

У огня подле лар с тобою сядем,

Станем, Лидия, штопать

Канувшее навек,

Беспокойством томимы, что с отдыхом

К нам приходит, когда представишь, будто

Мы с тобою – былые,

А вокруг только ночь.

Здесь, Неера, вдали

От людей и селений,

Где никто не встает

На пути, где дома

Кругозор нам не застят,

Будем в мыслях свободны.

Знаю, о светлокудрая,

Плоть – лишь путы для жизни,

И рукой не достичь,

Что душой достигаем;

Знаю: даже и здесь

Точно так же ветшает

Плоть, что должно оставить

У порога Аида.

Но зато, кроме жизни,

Нас ничто здесь не держит,

Чьи-то руки чужие

За руку не хватают,

И чужих нет следов

Здесь на нашей тропинке.

Мы свой плен ощущаем,

Только вспомнив о плене,

Так забудем о нем

И решимся поверить

Нашей тайной свободе,

Ибо, хоть она мнима,

С ней мы равны богам.

Трепещет огонек

Ночной лампады,

Меняя облик дома.

Но боги порешили:

Для всех, кто верит в них,

Не дрогнет никогда

В лампаде жизни пламя,

Дабы не исказить

Текучий облик мира;

Для них нетленно-чистым,

Как драгоценный камень,

Извечно совершенный

В спокойствии бесстрастном,

Прекрасное пребудет.

Вы, что верите в Христа и Марию,

В роднике моем вы воду мутите,

Чтоб сказать: существуют

В мире воды и чище,

Что поят луга, где сладостней время,

И узнать хотите, сего ли мира

И насколько мне в радость

Мой родник и лужайка.

Мне реальность эта дана богами

Вся вовне меня и всегда мне явна.

Как же мнимость сумеет

Больше быть их даянья?

Так оставьте мне Реальность мгновенья

И богов моих безмятежно-близких,

Обитающих рядом,

А не в Небе пустынном.

Дайте мне пройти язычником путь мой,

Слушая на нем звучанье свирелей

Тростников над рекою,

Что-то шепчущих Пану,

И живите в вашем призрачном мире,

Но оставьте мне мой алтарь бессмертный

И общение зримое

С дружескими богами.

Нет на свете благ прекраснее жизни,

Дайте жить и тем, чья древнее вера

Вашего Иисуса

И Марии скорбящей.

Мне же утешенье дают Деметра,

Аполлон, Венера, Уран прадревний

И перуны, что мечет

Нам Зевес в предвещанье.

После нас кроны тех же деревьев

Будет ветер такой же привычно трепать,

И листва шелестеть

Так же будет, как нынче.

Суета и волненья – все тщетно.

В мире сущем не громче ведь отзвук от нас,

Чем от зыбкой листвы

Под порывами ветра.

Значит, нужно со вздохом покорным

Перед вечной Природой гордыню смирить,

Жить отпущенный срок,

Словно эти деревья.

И напрасно в величье играем:

В целом свете никто, кроме нас, не сочтет,

Что великие мы,

И служить нам не станет.

Если здесь на песчаном прибрежье

Море третьей волною стирает мой след,

Что же станется там

Там, где море есть Время?

Пускай у меня

Бессмертные боги

Отнимут суровым своим приговором

Все – славу, богатство, любовь,

Но пусть, отнимая,

Оставят лишь только

Возможность увидеть все сущее в мире

Живое и то, что мертво.

Любовь или слава

Не стоят вниманья:

Богатство бесплодно, а слава обманна,

Любовь – только зыбкая тень.

Зато постиженье,

Что пристально ловит

И зримые формы, и образы мира,

Надежно и прочно в себе.

Его побужденье

Весь свет наш бескрайний,

Любовь -o безмятежный покой

мирозданья,

Богатство – всеобщая жизнь,

А слава его

Высокая гордость,

Уверенность ясная, что обладаешь

Обличьем всего, что вокруг.

Все прочее смертно

И смерти страшится,

И лишь созерцанье бесцельное мира

Бесстрашно, бесстрастно всегда.

Собой оно полно

И жаждет так мало

Возможности гордой отчетливо

Пока не угаснет мой взор.

Сколь счастлив тот, кто здесь в сени деревьев

Сырой землей укрыт,

От солнца не страдает он, не мучит

Его в ночи луна.

И пусть несет в разодранном пространстве

Лохмотья туч Эол,

Пусть Посейдон взъяренный клочья пены

Швыряет в небеса,

Он безразличен, и пастух, пришедший

Под вечер отдохнуть

В дубраву, где зарыт когда-то слывший

Подобьем божества,

Не ведает, что ныне попирает

Того, кто мог бы стать,

Коль жизнь была бы вечной, воплощеньем

Нетленной красоты.

Ваша веселая дивная молодость,

Счастье, так полно в себя погруженное,

Взгляд ваш, каким вы на взгляд отвечаете,

Ваше незнанье себя

Делают вас поразительно схожею

С жизнью всеобщей, и тихо прощаешь вам

За безотчетную нежность к любимому,

Что забываете вы,

Как много юных на бреге безвременном

Крона, отца правосудья неправого,

Море смывает, оставив лишь в памяти

Шелест белесой волны.

О, сколько горестей смутною делают

Жизнь нашу краткую! О, сколько бедствий,

Жалких, нелепо-ничтожных,

Нам уготовано свыше!

Сколь счастлив бык, что пасется на пастбище,

Не сознавая себя, и уходит

В смерть, словно в стойло родное,

Или мудрец, погруженный

В тайны науки, вдали от нас строящий

Жизнь, нам чужую, как дым, что возносит

Руки, которые тают

В несуществующем небе.

Это лето уже оплакиваю

И во вспять опрокинутой памяти

По цветам, что утрачу вновь,

Слезы горькие лью.

Через двери годов, мной прожитых,

Проходя, представляю густую тьму

Бездны, гулом наполненной,

Где не будет цветов.

Розу утром сорвав случайную,

Не бросаю, пусть вянет со мной, пока

Не свершит поворота в ночь

Вместе с нами земля.

Лидия, отринем знанье, не способное

Сотворить цветы, что приносит Флора,

Иль свернуть колесницу

Аполлона с пути его.

И отринем созерцание, далекое

От всего, что близко для нас с тобою,

Оно смотрит, не видя

Мир глазами усталыми.

Но взгляни: Церера, вечно неизменная,

Поле золотистое полнит дрожью,

А потом флейта Пана

Ниву вновь успокаивает.

Посмотри на нимф и на прадревний танец их,

Что рожден в лазурной богов отчизне,

Вот они в хороводе

Нескончаемом кружатся.

Посмотри: дриады, как и древле, шепчутся,

Подражая шуму листвы зеленой,

Даже Пан замечтался

И свирель отложил свою.

Так и мы должны, богам своим подобные,

Мирной жизнью жить, находя в ней счастье,

Аполлон ли сияет

Или бледной Дианы диск.

Пусть Зевес грохочет в небе помрачившемся,

Пусть Нептун свирепо валы бросает

На песчаные пляжи,

На утесы скалистые,

Но пребудет жизнь извечно неизменною.

Мы не видим Парок, прядущих пряжу,

И про них забываем,

Словно нет их и не было,

И цветы срываем, внемлем пенью птичьему.

Жизнь идет, не зная про наши страхи,

Так не стоит и думать

О грядущем, нам ведомом,

О том дне, когда погаснет солнца свет в глазах

И уйдем в края, где Цереры нету

И где Пан не подманит

Флейтой нимфу пугливую.

Станем же хранить, в лукавстве сотоварищи,

Лишь часы блаженства, богам подобно,

И тогда, быть может,

Ощутим их спокойствие.

А потом пускай приходит старость дряхлая,

Если только боги ее даруют

И отнять не позволят

Кроносу беспощадному.

Но да будет храм, в котором будем, Лидия,

Для себя богами, хотя и знаем:

Богом ставший себе

Не нуждается в чтителях.

=== [ АЛВАРО ДЕ КАМПОС ] ===================================

КУРИЛЬЩИК ОПИУМА

Господину Марио де Са-Карнейро

Душа больна,– и пусть не столь жестоко

Хворать и выздоравливать в бреду,

Я погружаюсь в опий и бреду

Искать Восток к востоку от Востока.

Я много дней страдаю на борту

От боли головной и от горячки,

И сил, чтоб выносить мученья качки,

Должно быть, никогда не обрету.

Презрев устав космического круга,

По шрамам золотым свой путь продлив,

Я грежу, что в приливе есть отлив

И наслажденье – в ганглиях недуга...

Но механизм несчастия таков,

Что вал не совершает оборотов,

И я плыву меж смутных эшафотов

В саду, где все цветы – без черенков.

Вхожу, на произвол судьбы оставлен,

В сплетенный сердцем кружевной узор.

Мне чудится: в моей руке топор,

Которым был Предтеча обезглавлен.

Я, заточенный, сызнова плачу

За все, что прежде натворили предки.

Мои больные нервы – в тесной клетке,

Я в опий, словно в ямину, лечу.

На зов его, не говоря ни слова,

В прозрачные спускаюсь погреба,

И вот луна восходит, как Судьба,

И ночь алмазами искрится снова.

А наш корабль сегодня, как вчера,

Плетется по Суэцкому каналу,

И жизнь моя на нем течет помалу,

Тягучая, как камфара с утра.

Я зову дней растраченных не внемлю

И утомлен, меня берет тоска

Она во мне, как жесткая рука,

Что душит, но не даст упасть на землю.

Я в захолустье португальском жил

И познавал природу человечью.

Я с детства овладел английской речью

И упражняюсь в ней по мере сил.

Приятно было бы порой в "Меркюре"

Стихи свои увидеть иль рассказ

Мы все плывем, и я грущу подчас,

Что до сих пор не видел даже бури!

Тоскливо дни проходят на плаву,

Хотя порой со мной ведут беседы

Какие-то британцы, немцы, шведы

Я болен тем, что до сих пор живу.

И я смотрю уже как на причуду

На путь в Китай и прочие края:

Ведь есть один лишь способ бытия,

А мир и мал, и очень сер повсюду.

И только опий помогает мне

От бытия – от скуки и болезни;

Я в подсознанье прячусь, в утлой бездне.

Как блекнет все, что не внутри, а вне!

Курю. Томлюсь. Чем далее к востоку

Тем ближе запад, и наоборот.

Коль скоро Индия во мне живет,

То в Индии реальной много ль проку?

Мне горько быть наследником в роду.

Видать, везенье увезли цыгане.

И перед смертью – ведаю заране!

На собственном замерзну холоду!

Я лгал, что делом инженерным занят,

По Лондонам и Дублинам спеша.

Старушка-нищенка – моя душа

За подаяньем Счастья руку тянет.

Корабль, не направляйся в Порт-Саид!

Плыви уж сразу к дальнему Китаю!

Я в смокинг-рум'е время коротаю,

Со мною – граф (болтун и сибарит).

Зазря к Востоку плавал я, похоже.

Печально, что ни сил, ни денег нет.

Я есмь сомнамбулический поэт

И монархист, но не католик все же.

Вот так и жить с людьми бы, в их числе,

И не вести бы счет любой банкноте!

Однако нынче я в конечном счете

Всего лишь пассажир на корабле.

Я неприметней всех людей на свете.

Скорей слугу заметишь вон того,

Как жердь, сухого,– посчитав его

Шотландским лэрдом (правда, на диете).

Нет дома у меня. Растрачен пыл.

Скабрезный тип, помощник капитана,

Видал, как я иду из ресторана

Со шведкою... и сплетню распустил.

Кому-нибудь я поломал бы кости

В один прекрасный день и повод дал

Для разговора бы, что вот, скандал...

Нет, выше сил молчать, кипя от злости.

Я целый день курю и что-то пью

Американское, тупея разом.

Что выпивка! Поддерживал бы разум

Похожую на розу жизнь мою!

Ложатся долгой чередою строки.

Талантик мой, как вижу, мне не впрок.

Вся жизнь моя – убогий хуторок,

Где дух изнемогает одинокий.

Британцы – хладнокровнейший народ,

Спокойнейший. Подобных в мире нету.

Для них судьба ясна: подбрось монету

И счастье к одному из них придет.

Но я – из той породы португальцев,

Что без работы, Индию открыв,

Остались. Правда, я покуда жив,

Но только смерть – удел таких страдальцев.

А, дьявол побери весь белый свет!

Наскучила и жизнь и обстановка.

Мне мерзок стал Восток. Он – как циновка,

Скатать ее – всех красок нет как нет.

И снова опий. Бесконечно жуток

Долг проползти сквозь столько дней подряд.

А тех благонадежных, что едят

И спят в одно и то же время суток,

Побрал бы черт! Но вся моя беда

Расстройство нервов, безнадежно хворых.

Кто увезет меня в края, в которых

Я захочу остаться навсегда?

Увы! И сам томленья не отрину!

Мне стал бы нужен опий, но иной

Что в краткий миг покончил бы со мной

И в смерть меня вогнал бы, как в трясину!

О лихорадка! Это ль не она?

Нет, в самом деле, это лихорадка.

Жизнь длится от припадка до припадка.

Что ж, истина открылась – хоть одна.

Настала ночь. Рожок зовет на ужин.

Общественная жизнь – всего важней!

Блюди, блюди чередованье дней!

Вот так-то! И хомут тебе не нужен!

Нет, вряд ли это все мне с рук сойдет.

Увы – не обойтись без револьвера,

И лишь тогда вернется в сердце вера

И, может быть, закончится разброд.

Кто взглянет на меня, сочтет банальной

Всю жизнь мою... Ах, мой наивный друг...

Ведь это мой монокль на все вокруг

Глядит с усмешкой неоригинальной.

Любое сердце сгинуло б давно,

Лишь встретившись с моим астральным

мраком.

Сколь многим под таким же точно фраком

Мой вечный страх скрывать не суждено?

Еще хотя б настолько я снаружи

Изящно сложен был, как изнутри!

Скольжу в Мальстрем, – увы, держу пари,

Что я хочу скользить в него к тому же!

Я лишний человек, и в этом суть.