Текст книги "Пифей. Бортовой дневник античного мореплавателя"

Автор книги: Фердинан Лаллеман

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 13 страниц)

Вечером приказал отплывать. На прощание расцеловались с Эвтименом Океан может разлучить нас навсегда. Я взволнован. Гребцы боятся, но вино и сопровождающие их до моря девушки придают им храбрости. Дрожат не они дрожит легкий помост, настеленный на песке! Везет же людям.

В море. Ночь. Страж Медведицы сияет справа по корме. Наша участь в руках Мойр. Ливийские горы едва различимы в мерцающем свете нарождающегося серпа Артемиды.

Мы с Эвтименом договорились не зажигать огней на кораблях, чтобы пунийские дозорные не заметили нас. Однако ежечасно мы подаем сигналы друг другу при помощи рога с горящим в нем огнем. Так нам спокойнее. Только что Эвтимен подал сигнал справа по корме. Я ответил ему. Он следует вплотную за мной.

Келевсты и кормчие получили приказ не петь и не отдавать громких команд. Я уложил на уключины смазанный жиром войлок. У меня умелые гребцы, приглушенный стук тамбуринов задает им ритм дальнего плавания. Стоя под акростолием, различаю лишь шорох обегающей корпус воды и звук падающих с поднятых весел капель.

Гребную палубу освещают три лампы, и она выглядит не так уж уныло. Я велел установить световые люки и накрыть их полотном. Во влажном воздухе закрытого помещения блестят потные спины. Раз… два и три, и раз… два и три, и раз… и так далее. При каждом повороте песочных часов гребцы получают короткую передышку. Я роздал вино и поджаренный хлеб. Кто хочет, может выйти подышать на палубу. Море гладкое, корабль едва покачивается на волне, и в тишине слышатся журчание воды, трущейся о свинец обшивки, и легкое поскрипывание дерева.

Эвтимен переворачивает свои песочные часы так, чтобы мы шли по инерции в одно и то же время. Так нам не грозит опасность столкновения. Дозорные, по двое на носу и на рее, вглядываются в ночь.

Если бы поднялся ветер, я попеременно сажал бы на весла до половины гребцов.

На заре. Удалось лишь часок прикорнуть на походном ложе. Теперь отдыхает Венитаф: он не покидал носовую палубу всю ночь.

Звезда Артемиды зашла три часа назад. Бледнеют звезды на восходе. Показались Ливийские горы, возвышающиеся над Тингисом. Зато скалы Иберии едва различимы. Мы подошли к Геракловым Столпам. Я велел изменить курс и идти вдоль ливийского берега до вечера. Тингис надо миновать в сумерки.

Полдень. Всем ведено отдыхать, и «Артемида» лениво покачивается на волнах чуть впереди «Геракла». Течение, похоже, сносит нас к закату. Даю знак Эвтимену приблизиться.

Второй час после полудня. Эвтимен дает знать о появлении паруса со стороны Иберии. Мы радуемся, что удалились к ливийскому берегу. Решаем подойти ближе к Тингису, чтобы к заходу солнца быть в полной готовности.

Третий час. Парус прямо по курсу. Корабль идет из Тингиса в Тартесс или Гадес. Ветер с Океана дует ему в левый борт. Хотя расстояние немалое, мы видим, как весла одновременно ударяют по воде.

Надеюсь, что наши низко сидящие суда без парусов останутся незамеченными. Тишина такая, что ветер доносит до нас гортанную финикийскую речь. Щелкает бич, и раздаются вопли, а по нашим лбам стекает пот – нас гложет страх попасть в рабство и стать гребцами на кораблях этих варваров.

О Артемида! Укрой нас своим покрывалом! А ты, Гефест, пошли дымы твоих божественных кузен, чтобы спрятать нас от их жадных и жестоких взоров!

Четвертый час. Корабль прошел мимо, не заметив нас. Мы снова пустились в путь, надеясь в подходящий момент миновать Тингис и взять курс на полночь, будто бы мы пуны и идем из Тингиса в Иберию. Я приказал задать ритм полного хода. Эвтимен с трудом поспевает за нами. Он сигнализирует об опасности, подняв черный флаг. Я замедлил ход: он заметил парус справа по корме. Судно, похоже, идет из Нового Карфагена, воспользовавшись ветром с правого борта.

Венитаф утверждает, что работают два ряда гребцов из трех.

Пятый час. Триера идет прямо на нас на всех парусах и веслах. Солнце стоит низко. Наверное, пуны увидели нас на его фоне.

Я передаю конец на монеру Эвтимена и велю ему идти полным ходом. Пусть, как и я, не жалеет вина своим гребцам.

«Геракл» благодаря «Артемиде» идет быстрее, зато «Артемида» сбавила скорость. Сажаю четверку запасных гребцов в центре корабля, где весла длиннее. Я и сам готов помочь тому, кто почувствует слабость. Тамбурины отбивают ритм. Ксенон и юный Карат начинают громко жаловаться. Обрываю их стенания, спросив, не хотят ли они грести под бичом пунов. Аргумент подействовал.

Шестой час. Наконец наступила ночь. Я приказал изменить курс и выйти к центру Столпов. Надо сбить с толку пунов. Пусть их корабль обгонит нас. Даю знак Эвтимену, что хочу переговорить с ним. Трос слабеет, и «Геракл» подходит вплотную к «Артемиде». Я сообщаю Эвтимену, что собираюсь пройти в Океане как можно дальше на закат, чтобы избежать встречи с кораблями Гадеса, а если наш преследователь не отступится, сделаем вид, что мы сбившиеся с курса союзники. Быть может, его наварх решит, что мы направляемся в Тингис или Тартесс.

Ночь. Приказал дать всем двухчасовой отдых. Венитаф в свете луны разглядел парус пунийского корабля слева по носу. А тот не может увидеть низко сидящие черные суда, поскольку луна светит ему в глаза. Я отправил спать половину команды. Их вера в себя будет крепче, если не дать им раскисать.

Одиннадцатый день путешествия. Ветер с заката. И течение, и ветер против нас. Я ничего не сказал гребцам, но по приметам на берегу вижу, что нас относит назад, несмотря на все их усилия. Хорошо, что гребцы «Артемиды» не видят берега и моря. На монере Эвтимена дело обстоит иначе.

Меня одолевают тоскливые мысли. Мы замерли в центре Столпов, словно стрела Зенона [43]. Я отдал конец, соединявший «Артемиду» с «Гераклом», и велел Эвтимену держаться ближе к нашей корме. Паруса убраны, а рей опущен на палубу, чтобы ослабить напор встречного ветра.

Ночь. К шестому часу Эвтимен подал знак, что желает говорить со мной. Мы по-прежнему неподвижны, как стрела Зенона. Эвтимен предложил направиться к ливийскому берегу. С верха мачты он заметил множество мелких судов пунов, идущих в Тингис. Может, у Тингиса существует течение в сторону Океана или встречное там слабее, чем здесь? Такое наблюдается у берегов Родана и в Боспоре[14]14
  В Боспоре Фракийском, нынешнем Босфоре.


[Закрыть].

Я объясняю гребцам, что мы меняем курс.

Двенадцатый день. Эвтимен оказался прав. У тингисского берега течение потащило нас из Внутреннего моря в Океан. Ночью мы миновали Тингис, и я не без страха глядел на пламя его сторожевой башни.

Полдень. Возвышенность, отделяющая нас от Океана, лежит прямо по курсу. Мой марсовый сигнализирует, что в нашем направлении движется пунийская триера с изображением головы лошади на носу. Приказываю передать конец Эвтимену. Может, на корабле подумают, что я возвращаюсь с добычей. Наши судьбы накрепко связаны.

Ночь. Я так перетрусил, что дрожу и сейчас, когда описываю эти события. Триера бросилась на нас, как сокол на горлицу. У меня на столе лежит свинцовый снаряд пращи с начертанными на нем непонятными символами. Он упал к моим ногам на излете в момент, когда пунийская триера, подгоняемая попутным ветром, приблизилась к «Артемиде». Нас разделяло менее трети стадия; я сообразил, что триера собирается разорвать трос, соединяющий «Артемиду» с «Гераклом». С триеры доносились хлопанье бичей, гортанные крики и хриплые команды келевстов. Эвтимен хотел было перерубить соединявший нас трос. Я велел ему ничего не предпринимать. Верный Эвтимен, он готов пожертвовать собой ради друга! Посадил на весла всех, кроме одного кормчего. Я налегал на весло вместе с другими. А когда поднялся на палубу, чтобы передохнуть и выяснить, догоняет ли нас «Лошадиная голова» [44], Богиня[15]15
  Артемида.


[Закрыть] осенила меня.

– Скорее, тащи свинцовые кольца! – крикнул я Венитафу, который не щадя сил, помогал Ксанфу. – Кольца, самые большие, и гибкую пеньку!

Он вначале удивленно посмотрел на меня, затем нырнул в парусный трюм. Через мгновение Венитаф показался с корзиной, где лежали самые толстые кольца из тех, что пришиваются по углам парусов для крепления шкотов. На его вздувшейся от напряжения шее висел моток пеньки.

– Скорее нож!

Он подхватил огромный нож для разрезания мяса.

Мы поспешно прикрепили два кольца к пеньковому тросу, а третье к веревке, привязанной к его середине. Я вспомнил, как пастухи Дельты[16]16
  Пифей вспоминает дельту Роны, а не Нила.


[Закрыть] останавливают разъяренных быков, опутывая им ноги веревкой со свинцовым грузом, и решил таким же манером связать весла триеры. И сделать это с первого раза. Следовало так метнуть снаряд, чтобы он охватил весла над самой лопастью. Мы быстро изготовили четыре снаряда.

Когда я приказал сушить весла Эвтимену и на «Артемиде», гребцы решили, что я сошел с ума. «Лошадиная голова» шла прямо на нас, очевидно полагая, что мы сдаемся. В долон вонзились стрелы. На палубу посыпались свинцовые снаряды. Венитаф, словно Зевс с перунами, застыл на палубе и с бешеной скоростью раскрутил кольца над своей головой.

– Хочешь свинца, лошадь смерти? – крикнул он и бросил кольца на только что поднятые из воды весла. Веревки с кольцами мгновенно опутали весла, связав целый ряд.

– Хочешь еще, лошадь Молоха?

Он метнул кольца в разъяренного наварха, который перегнулся через борт посмотреть, что происходит.

Я впервые видел, как хохочет Венитаф. Черный волосом и злобный лицом наварх-пуниец угодил в аркан, словно муха в паутину. Он свалился за борт в море. Его красногубый рот раскрылся было в крике, но слова поглотила горько-соленая вода. Свинец тут же увлек его на дно.

Тринадцатый день. Гибель наварха внесла смятение в ряды пунийцев. Они растерялись, и на триере поднялся невообразимый хаос. Гребцы, чьи весла оказались связанными, кричали. Одного из них, похоже, ранило рукоятью весла, и его кровь стекала по борту судна. Келевсты выкрикивали противоречивые приказы – весла ударялись друг о друга. Пращники пытались забросать нас снарядами, но Венитаф уже успел вооружиться кельтским луком из тиса и нанизать двух пунов на одну стрелу. Остальные в ужасе скрылись в проходе, усиливая панику внутри корабля.

И вдруг я услышал крики, доносившиеся с судна:

– Пифей! Пифей! Спаси нас! Я узнал тебя, Пифей. Я греб вместе с тобой. Мы из Массалии, Пифей… Они захватили нас в Геле, здесь тридцать греков из Массалии, но есть греки и из других мест. Нас обратили в рабство. Меня зовут Аристас, я сын башмачника Сминфия.

На мои глаза навернулись слезы. Венитаф тоже разобрал речь несчастного пленника, да и Эвтимен расслышал последние слова – его монеру течением подогнало к «Артемиде».

– Все на «Лошадиную голову»! – закричал я. – Спасем наших! Нам послала их Артемида!

– Подожди, пока я прикончу лучников и пращников, – остановил меня Венитаф.

И с помощью лука, которым мог бы гордиться Немврод, он одного за другим пригвоздил к мачтам и фальшборту нескольких пунов. Один из них повис на стене каюты, словно летучая мышь на дверях амбара. Нам нельзя было оставлять в живых ни одного свидетеля нашего выхода в Океан. Жестокий закон, но разве не пуны навязали нам его своей безграничной скупостью?

Гребцы, которых я назвал по именам, перешли на триеру. Я выбрал самых старших по возрасту, ибо от них требовались мужество и мудрость, и приказал выбросить пунов в море, привязав к их ногам грузы. Акулы из стада Амфитриты, привлеченные запахом крови, помогли нам избавиться от трупов. Оба келевста умоляли о пощаде, они были сицилийцами и состояли на службе у пунов. Обретшие свободу греки сумеют присмотреть за ними на пути домой. Я тоже поднялся на борт триеры и подозвал Аристаса.

Я разрыдался от ярости, увидев прикованных цепями к скамьям греков с клеймом на лбу или плече, и приказал Венитафу освободить их. Мне с трудом удалось удержать двух греков из Пирея, чтобы они на месте не расправились с келевстами. Я велел принести амфоры с вином и поджаренный хлеб. Затем, поскольку положение становилось опасным и надо было действовать быстро, я объяснил Аристасу, как лучше вернуться в Массалию.

– Теперь вы будете грести как свободные люди. Иначе и быть не может из рабов никогда не получится стоящих моряков. Келевсты помогут вам ориентироваться по солнцу и звездам.

– Я дойду до Массалии с закрытыми глазами, – ответил Аристас. – Мы словно лошади, летящие на запах родной конюшни.

– Скажи архонтам и тимухам, что Пифей и Эвтимен прошли Столпы; скажи им также, что за два однорядных корабля я дарю им один трехрядный. Карты и этот инструмент беру себе, – сказал я, указывая на подобие циркуля, установленного на полукруге с изображениями звезд и Солнца [45]. – В путь! Полный ход! Да помогут нам боги! Оставьте заходящее солнце слева и чуть по корме.

– Херете! Ио, Пэан! Ио, Пэан! [46] – прокричали освобожденные греки. Херете, Артемида!

Келевстов поставили к рулевым веслам под надзором двух греков, и корабль двинулся только что пройденным нами путем обратно, навстречу свободе.

Вечер. Мы вышли в Океан. Эвтимен следует за мной. Нас покачивает на длинной волне. Ветер стих. «Лошадиная голова», которая теперь получит имя Посейдона, поскольку это животное посвящено ему, исчезла на восходе. Берег Тингиса едва различим. А противоположный не виден вовсе. Тем лучше.

Четырнадцатый день путешествия. На заре. Ночью ветер дул с полудня, сухой и жаркий. У нас был поставлен только долон. Корабль Эвти-мена идет рядом. Берега окончательно исчезли из виду. Пора расставаться. Ветер установился и дует теперь с заката – «Гераклу» в правый борт, а «Артемиде» – в левый. Во время стоянки в Майнаке мы уже попрощались в надежде встретиться вновь, церемония расставания была простой. «Артемида» встала левым бортом к левому борту «Геракла». Эвтимен пойдет к полудню, а я на полночь.

Команда: «Малый ход!» Потом: «Налечь на весла!» Оба судна рванулись навстречу своей судьбе. Мои гребцы подбадривают гребцов Эвтимена. Те отвечают шутками. Я счастлив: их сердца полны мужества.

Вечер. Парус «Геракла» давно скрылся за горизонтом. Наконец-то «Артемида» встала на верный курс, ее нос смотрит в сторону Трона Солнца.

Я долго беседовал с гребцами. Им предстоит трудная декада. Мы не можем высаживаться на сушу там, где живут иберы и лузитаны, друзья пунов. Я намереваюсь отправиться прямо к бриттам, добытчикам олова. Дующий постоянно с заката и чуть-чуть с полудня ветер поможет нам. Гребцы будут получать вдоволь смешанного вина и поджаренного хлеба. Во время отдыха можно рыбачить. Ветер попутный, о вахтах легко договориться.

Пятнадцатый день. По моим расчетам, мы находимся в той части Океана, что лежит на уровне Священного мыса. Марсовый едва различает с высоты мачты вершины гор в окрестностях Гадеса. Мой корабль с черными бортами и окрашенными дубовым танином парусами невидим среди грозно щумящих волн.

После изнурительного плавания против ветра, когда мы удалялись от Столпов, наступил отдых – ветер наполняет косо поставленный парус и наполовину зарифленный долон.

Весла убраны. Я доволен, что установил щитки на скалмы. Гребцы спят. Они по очереди укладываются на раставленные в носовом помещении ложа. Те, кому их не хватило, спят на скамьях или в проходе. Я раздал подушки и сплетенные из болотных трав циновки, купленные в Эмпории.

Судно ведет себя в Океане прекрасно. Быстрый, надежный корабль. Длинные волны поднимают его с кормы, и он носом взрезает пенистые гребни. Он движется со скоростью хорошо идущего рысака, волны ластятся к его бортам, но не захлестывают палубу. Чтобы узнать скорость хода, я бросил в воду семейон [47] и быстро разматываю веревку, не отрывая взгляда от небольших песочных часов для отсчета восьмой части летнего часа [48].

Полдень. Мы делаем около ста стадиев в час, хотя идем только под парусами. По правде, гребцы не в силах слишком долго поддерживать ритм полного хода. А сбившись, они сразу же замедлили бы бег корабля. Пусть отдыхают. Главный келевст сообщил, что гребцы гордятся судном и навархом. Они радуются победе над пунами у Столпов и хохочут, вспоминая о ловкости Венитафа.

– Может, они столь отчаянно сражались из страха перед Молохом? усмехнулся я. – Дай им фасосского вина и поджаренного хлеба, когда проснутся.

Я посоветовал Венитафу установить порядок, чтобы гребцы не ссорились из-за того, кому спать на ложе. Свары в открытом море, особенно в начале путешествия, не доведут до добра – ведь на борту предстоит провести долгое время, не спускаясь на землю, а иногда даже не видя берегов.

Второй час после полудня. Над кораблем реют крупные птицы, похожие на тех, что гнездятся на Малых Стойхадах. Надо напомнить кормчим, чтобы они не приближались к суше. Мы должны видеть лишь вершины иберийских гор. Пора сменить марсового. Я повторяю ему, что надо внимательно следить за морем: как бы не появились и не заметили нас какие-нибудь суда. От погони будем уходить на веслах. Нам никак нельзя попасть в руки тартесситов или пунов. Счастье улыбается далеко не всегда.

Шестнадцатый день. Ветер ослаб, но по-прежнему дует в нужном направлении. Я доволен, что смог применить весла. Если люди бездельничают даже после заслуженного отдыха, они могут облениться. Пусть гребут по очереди, поскольку установлена лишь половина весел.

Остальные развлекаются, они хлопают в ладоши и поют в такт командам второго келевста. Сидящие на веслах хором подхватывают отдельные куплеты. Я записал их песню:

 
А! А! Раз…
Чудный Раз,
Этот Раз уходит от нас…
А вот идет Два,
А! А! Чудный Два…
 

и так далее. Когда они доходят до десяти, то начинают сначала, поскольку большинство из них умеет считать только на пальцах рук. К тому же сложные числа плохо рифмуются и трудны в произношении [49].

Семнадцатый день. Тот же ветер, та же скорость, тот же ход. Венитаф распределяет вахты. Я вглядываюсь в темную линию иберийских гор справа и привожу в порядок карту, на которую нанесу весь маршрут от Массалии до конечной цели нашего путешествия.

Полдень. Немного поспал. Мне приснился кошмарный сон – убитые Венитафом пуны превратились в черных птиц и преследуют нас, а утонувший наварх хватается за рулевое весло и кусает его кроваво-красным ртом, пылающим в черной бороде: так он выглядел, когда уходил под воду.

Это сновидение лучше скорее забыть, не то Венитаф поднимет меня на смех. Однако сон обеспокоил меня. Я отпил холодной воды из подвешенного кувшина и почувствовал себя бодрее.

Почему надо убивать, чтобы проложить себе дорогу? Пуны собирались прикончить нас, нам пришлось защищаться, но я не люблю ни думать о смерти, ни убивать людей. Есть ли боги, способные внушить людям, что места в Мире хватит всем, а богатства земли и моря неисчислимы?

Увы! У меня не было возможности изложить эту истину людям с тингисской триеры. Чтобы пройти, следовало либо убить, либо быть убитым! Это их закон, и этого хотели они. Я не таил злобы на них, но вступил в смертельную схватку, чтобы миновать Столпы. Почему они присвоили себе право запрещать другим выход в свободный Океан?

Мир невероятно обширен. Когда я рассчитываю кривизну Европы и кривизну мира в том и другом направлении, я представляю себе шар с очень большим радиусом и крохотный обитаемый мирок, затерянный в просторах Ойкумены, и не могу поверить, что по ту сторону широчайшего Океана нет иных земель.

К этому следует добавить, говорит Эратосфен, изгиб Европы за Геракловыми Столпами, расположенный напротив Иберии и простирающийся не менее чем на 3000 стадиев с уклоном к западу.

Страбон

Я перечитываю отчет о путешествии Неарха-критянина, который раздвинул пределы обитаемого Мира к восходу [50], и сравниваю пройденные им расстояния с расстояниями от Эллады до Массалии и от Массалии до той точки, где мы находимся. Меня охватывает смятение – у шара нет ни углов, ни конца, ни граничной точки, а если принять, что расстояние от устья Инда до Столпов больше, чем от Массалии до экватора Мира, то напрашивается вывод: на той стороне шара между устьем Инда и Столпами лежит огромный неизвестный мир. У меня нет оснований называть его необитаемым, и там в надлежащих пропорциях должны существовать земли и моря. А что думать о другой половине шара, той половине, что тянется от экватора до другого полюса Мира, как на это намекает Ганнон в своем перипле [51]?

У меня начинается головокружение, и я должен поспать, чтобы успокоить разгоряченный ум.

Восемнадцатый день путешествия. Мы должны быть недалеко от мыса, ограничивающего иберийскую землю с полуночи. До этих мест легче добраться сушей, чем Океаном. И кроме того, не надо убивать по дороге пунов!

Северные области Иберии представляют собой более легкий путь в Келътику, чем плавание туда по Океану; и любому другому утверждению Пифея также нельзя доверять из-за его пустохвальства.

Страбон

Мы не можем заходить в иберийские порты, и люди начинают потихоньку роптать. По словам Венитафа, они мечтают о нормальной пище вместо сушеной рыбы и черствого хлеба. Рыбный соус вызывает жажду, я знаю это по себе, но я ем то же, что они. Предложил отдыхающим гребцам заняться рыбной ловлей. Венитаф научил их вытачивать рыбку из больших блестящих раковин и привязывать наживку к этой фигурке – приманка забрасывается в воду и тянется вслед за кораблем.

Полдень. Люди наловили голубых рыб, таких, какие водятся у берегов Массалии [52]. Сейчас они жарят их, и по всему кораблю разносится запах рыбьего жира. Они счастливы и забыли о земле.

Пользуясь благоприятным моментом, я раздаю светлое вино и сообщаю, что сегодня с горизонта исчезнут иберийские горы и четыре или пять дней мы будем пересекать широкий залив, за которым лежит Уксисама.

Я разделил с ними трапезу и выпил вина из той же амфоры. Размоченный хлеб не так уж невкусен.

Вечер. Океан дышит как огромное чудовище. Ветер неизменно дует с заката. Весла не нужны. Щитки закрывают скалмы. Этой ночью надо выверить курс по звездам Медведицы. Я велел кормчим отворачивать влево. Если «Артемиду» потащит на восход, прикажу грести правым бортом. Не хочу приставать к землям кельтов. Не из страха перед ними, а потому, что моя цель – гиперборейские страны, и у меня нет времени прохлаждаться в Корбилоне.

Зайду на обратном пути, если позволит ветер.

Девятнадцатый день. Ветер меняет направление и дует одновременно с полудня и с заката. «Артемида» буквально летит по воде. Какое одиночество! Длинные зеленые волны приподнимают корабль с кормы. Гордени и шкоты звенят, как струны лиры. Долон то устремляется к небу, то вглядывается в зеленоватые пучины. Голубые рыбы исчезли. Я велел приготовить варево из каштанов и ржи, в котором размочил засохший белый сыр. Я не против того, чтобы дать гребцам лишнюю амфору вина. «Ничто не бывает лишним!» Венитаф пересчитал одноручные амфоры. Воды хватит дней на десять. Не говоря о вине! Но вино хочется сохранить, оно поможет развязать языки варваров. Венитаф смеется и соглашается со мной.

– Оставь для них ячменное пиво, – посоветовал он, – оно туманит рассудок. А сам опасайся их медов, иначе влюбишься в золотоволосых женщин.

– Если они выболтают во время любовных утех тайны своих мужей-моряков, я с удовольствием отведаю меда, – ответил я, – но только при этом условии!

Венитаф еще долго смеялся над моими словами.

– Золотые волосы ведут к янтарю, красное вино – к олову, а коралл – к снегам Туле. Цвета, как и числа, имеют свои тайны!

Двадцатый день путешествия. Сегодня я наконец решил прочесть секретный свиток, врученный мне архонтами Массалии. «Вскрыть только в Океане», написано на обратной его стороне. Красная лента, скрепленная Солнечным колесом, не дает мне покоя с момента отплытия. Мы еще не вышли из Лакидона, а у меня уже чесались руки вскрыть его. Мне не нравятся такие поступки. Политехн решил таким манером показать, что я остаюсь в зависимости от сильных мира сего даже в моменты наивысшей свободы, когда чувствую себя полным хозяином на собственном корабле, затерянном в безбрежном Океане, вдали от всех земных дел.

Позвал Венитафа, он посоветовал выбросить злосчастный свиток в море. Мне сразу стало спокойней, его гнев развеселил меня. Я сломал печать и переписал текст, адресованный мне архонтами, чтобы сохранить копию:

«В Массалии, на пятый день второй декады Антестериона.

Архонты приветствуют наварха Пифея и поздравляют его с успешным проходом через Геракловы Столпы, поскольку он читает эти строки».

Такое начало мне нравится. В нем чувствуется тонкая лесть. Венитаф согласно кивает головой, пощипывая золотистую бороду.

«Архонты приветствуют славного сына Массалии, ученого-математика Пифея, которому известно число звезд».

Опять лесть. В душу закрадывается подозрение.

«Архонты надеются, что Пифей оценил усилия Города в отношении своей персоны и понимает необходимость компенсации тяжелых жертв со стороны начальника финансов и Арсенала открытиями, способствующими процветанию массалийской коммерции».

Вот где собака зарыта! Торговцы всегда спят вполглаза. Я взбешен, и Венитаф в свою очередь успокаивает меня.

«Поскольку архонты по справедливости оценивают исследования Пифея, касающиеся звезд, и особенно Солнца, звезды Аполлона и Луны, здезды Артемиды, покровителей нашего Города, они велят Пифею отыскать для массалийских торговцев новые рынки, а также раскрыть тайну милетцев о пути в Танаис.

Архонты желают, чтобы Пифей нашел путь, связывающий берега гиперборейского Океана с Понтом Эвксинским, которым, как утверждается в устных преданиях, прошел Ясон со своими спутниками на «Арго» много лет назад.

Тогда массалиоты так же, как другие эллины и наши союзники римляне, не были бы заперты во Внутреннем море жестокими пунами, захватившими в свои руки торговлю янтарем и оловом и богатеющими за наш счет.

Архонты, тимухи и граждане Массалии обращаются к Аполлону и Артемиде с просьбой помочь Пифею благополучно завершить путешествие и приветствуют его моряков».

Вначале я обескуражен, но потом во мне просыпается интерес. Венитаф находит идею удачной и подбадривает меня. Верно, ему уже видится триумфальное возвращение через Пирей и Сиракузы, и он представляет себе выражение лиц пунов, когда они узнают о нашем путешествии.

– Они запирают двери, а мы огибаем дом и влезаем в окно– смеется он.

Венитаф выдал накидки с капюшонами кормчим и тем, кто работает на палубе.

Ветер налетает порывами. Парус то туго надут, то вяло болтается, набухший от воды. Я приказываю собирать дождевую воду в пустые амфоры с помощью полотен, растянутых на фальшборте и палубе. Люди взгрустнули, вспоминая солнце Внутреннего моря. Они плохо понимают, когда я пытаюсь им объяснить, что скоро день заменит ночь.

Завтра мы должны увидеть земли остидамниев [53]. Отыскав крохотный залив Кабайон, зайдем туда пополнить запасы пресной воды. Если будет солнце, я сделаю расчет гномоновых отношений и длины дня по сравнению с Массалией.

Вечер. Огромные волны. Злобно беснуется ветер. Я велел уменьшить площадь большого паруса. Теперь он напоминает два треугольника, чьи вершины соприкасаются. Палуба залита водой с моря и с неба. Навстречу судну летят крупные птицы. Убрали весла и установили щитки.

Гребцы, теснящиеся в проходе и носовом помещении, выглядят подавленными и печальными. Я побеседовал с ними. Все вспоминают о том, что оставили в Массалии или в родных городах. Попытался завести разговор о золотоволосых кимри, но почувствовал, что допустил оплошность.

– Дай нам вареного вина Массалии! – попросил Агафон. – Оно хоть немного согреет нам брюхо.

Так проходит жизнь на корабле. Когда идет дождь, все собирают дождевую воду, но пьют вино, чтобы забыть о плохой погоде.

Двадцать второй дань путешествия. Впервые после Майнаки пристаем к берегу. Какие события разыгрались сегодня утром! Как объяснить людям, пришедшим из Внутреннего моря, что в Океане вода уходит от берегов и снова возвращается?

«Артемида» подошла к Кабайону, когда залив был полон воды, как обычно бывает во Внутреннем море. Мне доводилось слышать о явлении ее ухода и прихода, и поэтому Венитаф не хотел, чтобы мы приставали к берегу кормой, повернув судно носом в открытое море.

– Вода уйдет из-под киля, – сказал он мне. Я не поверил, что такое может произойти.

В пятом часу после восхода солнца уровень воды начал катастрофически падать, а с середины дня нам пришлось спешно доставать запасные балки, сложенные в проходе у кормы, и подпирать корабль, как на судоверфи в Арсенале Массалии. Когда их запас иссяк, я приказал гребцам отправиться во главе с Венитафом за прибрежными соснами.

День начал клониться к вечеру, «Артемида», словно увечный на костылях, все еще стояла на киле, поддерживаемая стволами сосен, и казалось, водная стихия отвергла ее. Одни глупо хихикали, другие жаловались на судьбу, опасаясь, что им придется возвращаться пешком в Массалию через дикую страну кельтов.

Ксанф, стоя на коленях в песке, молился нашей бронзовой покровительнице, высившейся на приподнятом носу. Бриар и Агафон соперничали с ним в набожности. Я подумал, что их мольбы будут обязательно услышаны, поскольку движение морских вод в одну сторону продолжается лишь несколько часов. Сколько точно, мы еще узнаем, а пока Венитаф оценивает продолжительность каждого оттока и притока вод примерно в четверть суток. Я приказал отправиться за цветами и зелеными ветками. Эвритм и Аритм убежали в дюны и скоро вернулись с охапками песочных лилий и желтых пахучих цветов с колючими листиками, которые походили на цветы с массалийских холмов. Они еще не успели сплести венки и возложить их к ногам бронзового изваяния, когда Мирон закричал, словно один из гоплитов Ксенофонта во время битвы:

– Море, море! [54]

– Всегда полезно помолиться богине и попросить ее о милости, – сказал я гребцам и добавил на ухо Венитафу: – Особенно, если расчеты подкрепляют уверенность в том, что вода вернется!

– Ты был в этом так убежден? – спросил меня невозмутимый кельт-массалиот.

– Я не имел права сомневаться в твоих словах, а потом, невозможно, чтобы Океан ушел навсегда.

Ночь. Я хотел было насладиться вполне заслуженным отдыхом на «Артемиде», снова покачивающейся на воде, но за всеми треволнениями забыл, что здесь живут люди, чьи обычаи и нравы нам неизвестны. Едва я задремал, как послышались пение и стук копий о щиты. Резкие крики варваров отогнали сон напрочь. Уже был поздний вечер, и я с трудом разглядел группу высоких мужчин и двух одетых в белое женщин, которые по берегу направлялись к нам. Пел один из мужчин. Я никогда не слышал подобных звуков. Гребцы стали высовывать из-под палубы головы, а затем, осмелев, высыпали наверх. Я разбудил Венитафа. Тот проснулся в дурном расположении духа, но повеселел, как только услыхал песню и ритмическое постукивание копий.

– Они идут как друзья, – успокоил он меня, – иначе они не захватили бы с собой женщин.