Текст книги "Евреи России. Времена и события. История евреев Российской империи"

Автор книги: Феликс Кандель

Однако не все женщины‚ которых Терентьева назвала свидетельницами‚ соглашались на ложь. Некая Агафья Демидова сказала: «Лучше дать себя зарезать‚ лучше безвинно пропасть и принять кнут‚ нежели признаться в том‚ чего не знаю… Хоть два‚ хоть три года продержится дело‚ а правда кривду перетянет». А другая женщина после ложного показания не выдержала угрызений совести и повесилась в камере. Но Марья Терентьева старалась вовсю, оправдывая надежды следователей. Вечно голодная и бездомная‚ она отъелась в тюрьме на казенной пище‚ отогрелась‚ прибавила в весе и «после священнического увещевания над Евангелием» раскрывала одно «преступление» за другим.

Вот‚ к примеру‚ образец ее показаний: «Я‚ Марья Терентьева‚ собственными своими руками колола и резала мальчика вместе с тобою‚ Ханка‚ и вместе с тобою‚ Евзик‚ а ты‚ Славка‚ подостлала под ним белую скатерть‚ ты‚ Поселенный‚ бритвой отрезал у него кусочек кожицы‚ ты‚ Орлик‚ подал мне иглу‚ которой я первой кольнула мальчика в бок‚ ты‚ Иосель‚ подвел меня к шкапчику‚ перед которым евреи молятся Богу‚ обратил меня в жидовскую веру и назвал Лейею‚ ты‚ Руман‚ заставил меня перейти через жидовский огонь и поставить на горячую сковороду ноги‚ ты‚ Янкель‚ положив передо мною тетрадку с изображением святых‚ приказал мне плюнуть в них девять раз…», и так далее.

Эти показания протоколировались‚ изучались‚ а затем следователи составляли отчеты‚ которые отправляли по назначению. Свидетельницы договорились даже до того‚ будто совместно с евреями они убили много взрослых и детей для получения христианской крови. В Петербурге усомнились такому обилию «разоблачений»‚ а по поводу «убийств» детей Николай I написал: «Надо непременно узнать‚ кто были несчастные сии дети; это должно быть легко (выяснить)‚ если всё это не гнусная ложь».

Вскоре Марью Терентьеву повезли в Витебск для опознания лиц‚ кому она‚ по собственному признанию‚ передала бочонок с кровью. Но там она сбилась‚ запуталась‚ а затем прямо призналась‚ что уличать никого не может‚ «чтобы не оговорить кого‚ Боже сохрани‚ напрасно». Дело разваливалось на глазах‚ Страхов нервничал‚ кидался на обвиняемых с кулаками‚ «чрезвычайные вопли и ужасные стоны» были слышны на улице. Одна из заключенных в минуту помрачения «призналась»‚ что в ее доме спрятан нож‚ которым делали обрезание мальчику‚ и кусочек его кожицы. Это немедленно доставили Страхову‚ но нож – по заключению комиссии – оказался «самым простым тупым крестьянским ножом»‚ а кусочек иссохшей кожицы – старым рыбьим пузырем.

Год за годом заключенные томились в тюрьме‚ но на допросах не признавали свою вину. Меламед Хаим Хрипун писал на волю записочки на щепках‚ бумажных обрывках: «Бегите по всем местам‚ где рассеян Израиль‚ и громко кричите: горе‚ горе! Пусть жертвуют жизнью‚ пусть взывают к Всемогущему!.. Знайте‚ что замыслы их простираются далеко. Они хотят‚ Боже сохрани‚ истребить весь Израиль!» Хрипун говорил следователям: «Разбойники! Обманщики! Бездельники! Вы уморили богатырей – Шмерку и Янкеля! Они умерли в кандалах и были выкинуты из острога‚ как падаль! Но и вас может постигнуть то же самое!..» А Иосиф Мирлас сказал о показаниях Терентьевой: «Ай, Россия!.. Правду говорят, что в России нет ничего невозможного».

Славка Берлин‚ дочь Мирки Аронсон‚ попала в заключение одной из первых. В тюрьме умерли ее муж‚ жена сына‚ муж дочери. В тюрьме сидел ее единственный сын и братья. Но она оставалась гордой‚ несломленной, с презрением глядела на незнакомых женщин‚ которые называли ее соучастницей в убийстве. Даже когда Страхов наказывал ее собственной рукой‚ она говорила: «Ничего. Придет время – и я опять буду Славкой‚ и все евреи будут дома‚ а вас непременно накажут». В последние годы заключения она отказывалась давать показания и не отвечала на вопросы.

Больше всего хлопот причинял комиссии Нота Прудков. Он говорил следователям: «Вы разбойники. Вы все тут разбойники. Вы подучили баб для того‚ чтобы разорить нас‚ евреев. Вас еще будут судить!» В тюрьме Нота Прудков сделал подкоп‚ бежал‚ на небольшой лодке спустился вниз по реке‚ чтобы попасть в Витебск и изобличить Страхова. Его поймали‚ вернули в тюрьму‚ но он снова пытался бежать‚ чтобы добраться до Петербурга. Это о нем написали в докладе: «Сей еврей есть самый дерзновенный из всех подсудимых, по сему делу арестованных».

Наконец перед Страховым мелькнула последняя надежда. В городе объявился выкрест Антон Грудинский и сообщил комиссии‚ что существует еврейская книга‚ в которой написано об употреблении евреями христианской крови. Ему передали все книги‚ изъятые в синагогах‚ из них он выбрал одну и стал ее переводить: одна страница страшнее другой! Грудинский даже нарисовал инструменты‚ которыми евреи‚ будто бы‚ пользуются при «источении крови»‚ и в Петербург немедленно послали донесение о находке «таинственной рукописи‚ скрываемой многие столетия под непроницаемой завесой». Но обман быстро раскрыли: книгу передали для перевода другому человеку‚ и выяснилось‚ что в ней содержались правила об убое скота. Грудинский сознался‚ что своим враньем хотел немного заработать‚ и вскоре последовало высочайшее повеление: наказать обманщика плетьми и сдать в солдаты. А через несколько дней Страхов неожиданно умер. Одни говорили‚ что этот человек на самом деле верил в «преступления» евреев‚ и сердце его не выдержало‚ когда открылась правда‚ – другие уверяли‚ что он принял яд.

Помог евреям велижский помещик‚ граф Николай Мордвинов, благородный человек с независимыми суждениями. Во время суда над декабристами он был единственным‚ кто подал голос против смертной казни‚ и А. Пушкин говорил‚ что «Мордвинов заключает в себе одном всю русскую оппозицию». Он занимал высокий пост председателя департамента гражданских и духовных дел‚ и потому все наиболее крупные судебные процессы – на последнем этапе их расследования – проходили через его руки. После изучения Велижского дела Мордвинов составил подробную записку и указал в ней‚ что «обвинение евреев в ужасных преступлениях имело источником злобу и предубеждение и было ведено под каким-то сильным влиянием». Эту записку рассматривал Государственный Совет и постановил: «евреев-подсудимых от суда и следствия освободить; доносчиц-христианок… сослать в Сибирь на поселение». На решении Государственного Совета Николай I написал резолюцию: «Быть по сему».

28 января 1835 года фельдъегерь из Петербурга прискакал в Велиж и остановился в гостинице. Через час всем в городе стало известно‚ что он привез приказ распечатать синагоги и вернуть свитки Торы. Толпы евреев собрались на улицах‚ зажгли факелы и пошли к Большой синагоге. Впереди всех шагала бабушка Цирля‚ крохотная старушка в толстой ватной кофте‚ густо пропитанной дегтем‚ которым она торговала на рынке. Она хлопала в ладоши‚ притоптывала и кричала: «Наш Бог! Наша синагога! Наш Бог! Наша синагога!» Двор перед синагогой был завален снегом. В одну минуту путь к дверям расчистили руками и впервые за девять лет евреи вошли внутрь. Там было пусто и холодно. На полу валялись разбросанные полуистлевшие книги. В раскрытый ковчег завета поставили зажженную свечу‚ кантор снова встал на свое место и над застывшей толпой произнес вечные слова: «Благословите Всевышнего‚ Он благословен!»

Арестованных выпустили из тюрьмы в праздник Пурим‚ когда евреи отмечают с весельем чудесное избавление народа от грозившего ему уничтожения во времена персидского царя Ахашвероша. И каждый год в этот день велижские евреи вспоминали козни Амана древних времен и козни современных аманов‚ которые хотели их уничтожить, но потерпели поражение. В молитву этого дня они ввели дополнительный стих‚ читали его затем многие годы: «И да будет Мордвинов помянут к добру!»

5

В 1836 году Николай 1 повелел превратить город Брест в крепость. Многие жилые строения были разрушены, среди них оказались дома еврейского квартала, синагога, а также еврейское кладбище. Полина Венгерова описывала тот день, когда евреям пришлось перенести на новое место останки своих родных:

«Евреи Бреста с ужасом и возмущением услышали о том, что земля, на которой веками покоились останки тысяч людей, будет использована под крепостные сооружения, а старые захоронения со всеми памятниками будут снесены… Все усилия, все прошения, все мольбы оставить мертвых в покое оказались тщетными. Власти были неумолимы, приказали очистить кладбище, и это произошло…

Назначили день не бывалого прежде извлечения трупов. Вся еврейская община, молодые и старые, богатые и бедные в этот день постились… читали псалмы, просили у мертвых прощения, как это делается на похоронах, а затем приступили к скорбному труду. Одно из самых страшных еврейских проклятий: «Пусть земля выбросит его кости!» – и вот все увидели, как оно сбывается. За несколько дней до этого пошили мешочки из серого полотна, чтобы положить в них останки умерших. Маленького мешочка оказалось достаточно, чтобы вместить в него человека, который некогда был, возможно, гордым, самоуверенным, неутомимым в своих желаниях и вожделениях, – всё это стало теперь горсткой праха.

В работе принимала участие вся община. Содержимое разрытых могил ссыпали в мешочки, перевязали бечевкой и сложили на телеги. Здесь все были равны, все чины, звания и положение в обществе… Здесь не одна семья горевала о своих близких – весь народ скорбел об осквернении могил. Телеги покрыли черными платками, кантор прочитал кадиш – заупокойную молитву, и длинная похоронная процессия отправилась из Старого города в Новый. Многие проделали этот путь босиком в знак траура… Солдаты с ружьями на плечах – почетным экскортом – шагали рядом с телегами, толпы горожан следовали за ними в глубоком молчании.

На новом кладбище – у деревни Березовка, в шести верстах от старого города – мешочки с прахом тех, у кого не было надгробных камней, опустили в общую могилу, а останки других покойников захоронили в отдельных могилах под старыми надгробиями… Массовое погребение на новом кладбище закончилось в сумерки, и толпа безмолвно рассеялась. Вечером у нас в доме царила скорбь. Мои родители были потрясены до глубины души, молчаливы и замкнуты. Никто не проронил ни слова, ни звука. Все размышляли о смерти и бренности жизни…

Еще и сегодня можно прочитать на новом кладбище эпитафии на еврейском языке, высеченные на камне несколько столетий назад.

«Здесь покоится великий рабби, гаон и учитель Авраам, сын Давида, бывший раввином в Брест-Литовске, умер в 1742 году».

«Здесь покоится добродетельный рабби и проповедник, наш учитель и наставник Моше… Ушел туда, где свет его мудрости будет светить вечно…»

«Отворите двери и впустите праведника! Здесь покоится знаменитый гаон, усопший Йосеф, сын Авраама, да будет благословенна его память»…»

6

Людвиг Штиглиц приехал из Германии в Россию в 1803 году, основал банкирский дом «Штиглиц и К°», принял «вечное Российской державы подданство», перешел из иудаизма в лютеранскую веру. Он был одним из самых влиятельных лиц на Петербургской бирже и в 1826 году получил титул барона Российской империи – «за оказание правительству услуг и усердие к распространению торговли».

Штиглиц создал первое в России общество страхования от пожаров – «Санкт-Петербургский феникс», основал в Петербурге крупнейшую по тем временам бумагопрядильную фабрику «Невская мануфактура», стал главным кредитором государственной казны, личным банкиром императора Александра I. Его авторитет был непререкаем, и в газете отметили: «Вексель Штиглица являлся как бы его наличными деньгами, а слово ценилось выше векселя».

Барон Людвиг Штиглиц был награжден орденами Российской империи и вписан в дворянскую родословную книгу Санкт-Петербургской губернии. Он умер в 1843 году; в день похорон – «по Высочайшему соизволению» – закрыли Петербургскую биржу, на похоронах присутствовали министры, высшие чиновники, петербургское купечество. В завещании он написал своему единственному сыну: «Имя, которое носишь, второй для тебя капитал… Сохрани это имя, дабы оно перешло к тем, которых однажды после себя оставишь».

Его сын, барон Александр Штиглиц, был финансистом, промышленником, придворным банкиром, председателем Биржевого комитета Петербурга в течение многих лет, одним из учредителей Главного общества российских железных дорог для постройки и эксплуатации железнодорожных линий, первым управляющим Государственного банка России, основанного в 1860 году. Свои огромные капиталы А. Штиглиц размещал в российских ценных бумагах; когда ему указывали на неоправданный риск и возможные финансовые портери, Штиглиц отвечал: «Отец мой и я нажили состояние в России; если она окажется несостоятельной, то и я готов потерять вместе с ней всё свое состояние».

Александр Людвигович фон Штиглиц был награжден многими орденами Российской империи, занимался, как и его отец, обширной благотворительной деятельностью. Среди прочего на его деньги – несколько миллионов рублей – построили в Петербурге дворец, где разместилось Центральное училище технического рисования «для лиц обоего пола», с музеем прикладного искусства. Училище носило имя основателя и существовало на его субсидии. На фасаде здания выложили мозаикой надпись «Центральное Рисовальное Училище Барона Штиглица», в парадном зале, на верхнем пролете лестницы, установили мраморную скульптуру А. Штиглица работы М. Антокольского.

В завещании барон просил сохранить за училищем свое имя, однако в советское время оно получило иное название – «Ленинградское высшее художественно-промышленное училище имени В. И. Мухиной». Скульптуру Антокольского убрали, лишь в начале двадцать первого века она вернулась на свое место, а училище вновь стало носить имя основателя – «Санкт-Петербургская государственная художественно-промышленная академия имени А. Л. Штиглица».

В 2007 году выпустили памятную медаль Банка России с портретом А. Штиглица и надписью «150 лет со дня учреждения главного общества российских железных дорог». Почетной медалью имени А. Штиглица награждают ученых за вклад в развитие науки и экономики России.

В 1704 году в Левобережной Украине, находившейся под властью России, обнаружили труп студента Киевской духовной академии; это произошло в местах расположения казацкого Черниговского полка. Схватили двух евреев, один из них «признался» под пыткой раскаленным железом, что евреи в корчме уговорили его убить студента и «выточить» из него кровь.

Арестовали еще двух евреев, пытали таким же способом, но они ни в чем не признались. Тем не менее, казаки убили корчмаря, сожгли дом вместе с его семьей, изгнали всех евреев, – арестованных отбили у конвоя и растерзали. Узнав о том, что некого теперь допросить, гетман Мазепа сказал: «Темна вода в облаках. Темным дело было, темным и остается эта христианская кровь у жидов…»

В 1824 году Самуил Кушелевский, один из первых евреев-студентов Виленского университета, получил степень доктора медицины. Он практиковал в Несвиже‚ слыл прекрасным врачом‚ и польская шляхта приезжала к нему лечиться из самых отдаленных мест. Евреи рассказывали легенды о его умении исцелять практически неизлечимых, с почтением величали доктора «ребе». Это был правоверный еврей, толстый человек с большим животом‚ который постоянно кричал на больных‚ но всегда всех принимал‚ выслушивал и прописывал лекарства.

Писатель А. Паперна вспоминал о приездах Самуила Кушелевского в городок Копыль:

«Проку в этом было мало‚ так как решались обыкновенно на приглашение знаменитости слишком поздно‚ когда больной уже находился в агонии. Кушелевский обыкновенно приезжал в Копыль‚ когда пациент был уже надлежащим образом оплакан и похоронен. Но несмотря на явную бесполезность таких приглашений‚ от них не отказывались – «из уважения к усопшим». Порядочному копыльцу просто неприлично было умереть без Кушелевского.

Впрочем‚ всякий приезд Кушелевского в Копыль становился знаменательным событием если не для покойника‚ то для живых. При появлении его все спешили воспользоваться редким случаем приезда знаменитости‚ чтобы просить совета по поводу недугов своих и своих деток‚ тем более‚ что Кушелевский с евреев‚ по принципу‚ гонорара не брал. Увидев эти великие сонмы народа‚ Кушелевский‚ бывало‚ приходит в ужас‚ кричит‚ ругается‚ велит повернуть оглобли‚ но безуспешно: не дают‚ выпрягают лошадей. В конце концов, он уступал‚ выслушивал всех‚ прописывал лекарства и уезжал.

Лекарства по его рецептам редко заказывались (посылать в слуцкую или несвижскую аптеку было слишком дорого)‚ но ведь и сами рецепты такого врача что-нибудь да значат‚ – их хранили‚ как амулеты».

Виленский генерал-губернатор рекомендовал предоставить Самуилу Кушелевскому звание почетного гражданина, однако его просьбу отклонили. Из Петербурга сообщили: «Хотя на основании свода законов евреи могут быть возводимы в Почетное гражданство… но не иначе как особыми Высочайшими указаниями».

Очерк двадцать третий
Начало «гаскалы» у российских евреев. Традиционная система образования: хедеры и иешивы. Рав Хаим из Воложина. Рабби Леви Ицхак из Бердичева. Рабби Нахман из Брацлава

«Есть два способа подняться над соседом: возвыситься самому или унизить его. Никогда не следуйте вторым путем. Вместо того‚ чтобы копать яму другому‚ употребите эти силы на то‚ чтобы насыпать холм для самого себя».

1

В первой половине девятнадцатого века государственные умы России работали над проектами реформы еврейской жизни‚ и эти проекты – в зависимости от духа времени – внедрялись порой насильственными мерами‚ а порой мерами поощрения. Но замкнутое еврейское общество слабо поддавалось внешнему воздействию‚ что приводило в отчаяние одних государственных деятелей и подталкивало других на новые решительные меры. Одновременно с этим в недрах российского еврейства неприметно происходило движение к светскому образованию‚ которое вело к постепенному отходу от традиционной жизни‚ а зачастую – к ассимиляции и уходу из народа. Это движение получило название «гаскала»‚ что в переводе с иврита означает – просвещение.

Первый период «гаскалы» начался в Пруссии‚ во второй половине восемнадцатого века, поэтому его называют «берлинским»‚ а его последователей – «берлинерами». Этот же период называют и «мендельсоновским» – по имени писателя и философа Моисея Мендельсона. Он овладел европейской культурой в зрелом возрасте и стал образцом для евреев‚ стремившихся примкнуть к культуре окружающего их народа; его называли «Моисеем‚ который выведет еврейский народ из духовного плена». Мендельсон был верующим евреем‚ строго придерживался традиционного образа жизни‚ но при этом призывал евреев к овладению европейской культурой. Он участвовал в переводе Библии на немецкий язык‚ и эта работа способствовала распространению немецкого языка среди еврейской молодежи Центральной и Восточной Европы.

Раввины опасались‚ что чужая культура отдалит молодежь от традиционного образа жизни‚ – так оно и случилось впоследствии. Часть сторонников «гаскалы» в Европе видела в вере отцов лишь религиозные предрассудки‚ ради которых не стоило терпеть ограничения и от которых следовало освободиться. Их девизом было: от национальной культуры – к общечеловеческой. Старались забыть обычаи отцов‚ сменить одежды‚ которые делали их смешными в глазах соседей‚ торопились стать похожими «на всех»‚ с легкостью отбрасывали традиции‚ считали неприличным говорить между собой на языке идиш. Не случайно после смерти Мендельсона часть его последователей приняла христианство: это была эпидемия крещения‚ которая захватила детей и внуков Мендельсона, оторвала от народа тысячи людей. Одни это делали ради карьеры‚ другие для брака с христианином или христианкой‚ третьи желали тем самым окончательно приобщиться к культуре окружающего их народа.

Постепенно идеи «берлинского» просвещения стали проникать в еврейское общество России – через Пруссию и Галицию. Поначалу это было лишь внешнее подражание‚ и в начале девятнадцатого века в Варшаве уже появились «берлинеры» (в насмешливом и презрительном наименовании – «берлинчики»)‚ которые переменой внешнего облика старались «искоренить в себе отличительные признаки». Они разговаривали по-немецки или по-польски‚ брили бороды‚ стригли пейсы‚ носили короткие немецкие сюртуки и‚ конечно же‚ выделялись среди варшавских евреев в их длинных‚ до пят‚ одеждах. Хасиды и их противники единодушно ненавидели этих еретиков – «эпикойресов» (от слова «эпикуреец») за грубое нарушение вековых традиций, подозрительно относились к тем‚ кто проявлял самые малые признаки вольнодумства. Тайные сторонники «гаскалы» в городах и местечках скрывали свои взгляды‚ украдкой читали книги светского содержания и не выделялись среди прочих евреев образом жизни‚ чтобы не навлечь на себя гонений‚ публичных оскорблений, даже расторжения браков.

Первые сторонники светского образования в России – «маскилим» – просветители – получили традиционное образование‚ знали Талмуд, раввинскую литературу и мечтали соединить традиционный иудаизм с просвещением. «Их лозунгом было «Тора и мудрость»‚ – писал один из сторонников «гаскалы». – Тора и мудрость – или вера и разум – должны быть согласны между собой‚ так как обе они проистекают из одного и того же источника – из Божества. Тора и мудрость не противоречат одна другой‚ а дополняют друг друга. Тора без светских познаний непонятна‚ и вера без разума часто переходит в суеверие; разум же один, без веры‚ без богобоязни недостаточен: он не всегда и не везде может служить защитой от волнующих нас страстей».

Первые российские «маскилим» не помышляли о переходе в христианство и с болью наблюдали за эпидемией крещения в Центральной Европе среди тамошних «просвещенных» евреев. «Они из кожи лезут вон‚ – писал один из сторонников просвещения в России‚ – лишь бы доказать‚ что уже достаточно прозрели и‚ озаренные светом разума‚ вполне уразумели‚ что наследие отцов есть ложь‚ а традиция – тяжелейшая обуза‚ с которой необходимо порвать окончательно». «Я не могу спокойно видеть‚ – писал другой‚ – как отворачиваются от религии и преклоняются перед одним только разумом. Не к еретикам я обращаюсь‚ – их уже не вернешь на путь истины‚ они засохшие листья‚ и нечего взывать к мертвецам… Я взываю к тем из сынов Израиля‚ которые еще не ступили на ложный путь и не следуют пока по стопам грешников».

Российские «маскилим» были чаще всего самоучками‚ которые в зрелом возрасте занялись самообразованием. Вокруг них – в Литве‚ Польше‚ на Украине‚ в Белоруссии и Курляндии – звучала немецкая‚ польская‚ литовская‚ латышская‚ украинская‚ белорусская речь‚ но только не русская. Они не знали русского языка и не стремились им овладеть‚ так как это не имело практического применения. Учебным пособием стал для них немецкий перевод Библии Моисея Мендельсона; от Библии они переходили к чтению Канта‚ Шиллера, Гете и ничего не слышали о Пушкине‚ Лермонтове, Гоголе.

Они были идеалистами‚ далекими от реальных условий жизни‚ считали‚ что одно лишь нежелание мешает еврейскому обществу стать просвещенным и образованным. Стоит только захотеть‚ как завтра всё изменится к лучшему‚ еврейская жизнь преобразится‚ и власти непременно предоставят евреям равные со всеми права. А потому «маскилим» поддерживали правительственные меры по устранению еврейской обособленности‚ даже если они вводились принуждением‚ сетовали на хасидов, упрямых «гасителей света», врагов просвещения‚ которые противятся собственному счастью.

«Маскилим» издавали научные книги для немногих «любителей нового просвещения»‚ а остальных надо было еще убедить‚ что изучение наук не противоречит законам еврейской религии и традиции. Это попытался сделать Ицхак Бер Левинзон‚ прозванный «Мендельсоном российских евреев». У него были удивительные способности и поразительная память. В Галиции он познакомился с последователями Мендельсона и их идеями‚ затем вернулся в Россию‚ был учителем‚ тяжело заболел и навсегда поселился в Кременце‚ в маленьком домике на краю города. «Вот уже двадцать пять лет как я не переступаю за порог своего жилища и большую часть времени провожу в постели», – сообщал он в письме. Левинзон был беден‚ одинок, не мог даже выехать из города‚ потому что не имел приличной одежды и денег на дорогу. Но он продолжал работать‚ его выручала великолепная память и знания‚ полученные в молодые годы.

В 1828 году Ицхак Левинзон опубликовал книгу на иврите под названием «Теуда бе-Исраэль» – «Предназначение Израиля». От имени «ищущих правды и света» он доказывал пользу образования цитатами из Талмуда и раввинской литературы‚ ссылался на величайших еврейских авторитетов прошлого‚ которые владели многими языками и изучали светские науки. Эта книга имела успех‚ особенно среди молодежи‚ учеников иешив‚ которые читали ее тайком от своих учителей. Метод изложения был им привычен‚ ссылки на авторитеты убедительны‚ и они проникались ощущением‚ что светские знания не повредят их вере, уважению к вековым традициям.

«Только ваша книга‚ – писал Левинзону один из читателей‚ – которую я перечитывал несколько раз‚ дала мне должную зрелость». «В вашем труде я нашел такую книгу‚ – восторгался другой читатель‚ – появления которой давно ожидал от одного из мудрецов в Израиле… Изложение ваше дышит умом‚ доказательства ваши убедительны». Даже некоторые раввины отзывались с похвалой о книге Левинзона‚ а один из них считал ее единственным недостатком лишь то обстоятельство‚ что книга «написана не Виленским гаоном».

Во время одного из ритуальных наветов Левинзон написал книгу «Эфес дамим» – «Нет крови» – «против ложного обвинения евреев в употреблении христианской крови». Эта книга имела большой успех‚ выдержала несколько изданий‚ была переведена на английский‚ русский и немецкий языки. Другая его книга – «Зрубавель» – защищала от нападок Талмуд и еврейскую религию. Ицхак Бер Левинзон умер в 1860 году; друзья и ученики несли за гробом его книги и повторяли строки, которые он сочинил:

 
В день смерти моей загрустят друзья
и возрадуются враги мои;
одни заплачут‚ полные печали‚
другие возликуют‚ пьяные от вина.
Но если бы задумались те и другие‚
то поменяли бы свои намерения:
врагам – испить горькую чашу‚
друзьям – насытиться утешением.
Ибо душа моя в день кончины
выйдет из темницы на свободу‚
вознесется в горнии высоты‚
возвратится в прежний свой шатер
к Господу Величия – Села!
 

На памятнике Левинзону написали сочиненную им эпитафию: «Не острием меча сражался я с врагами Господа‚ но словом. Им отстаивал я пред народами правду и справедливость‚ – свидетелями тому «Зрубавель» и «Эфес дамим»».

2

«Положение об устройстве евреев» 1804 года позволяло еврейским детям поступать в российские училища и гимназии «без всякого различия от других детей»‚ но их родители не спешили воспользоваться этим правом. Народные школы в те времена существовали почти исключительно при монастырях и церквах‚ две трети которых были католическими; учителя-христиане старались совместить учебу с религиозной пропагандой‚ чтобы «уловлять жидков-гимназистов». Поэтому евреи бойкотировали общие школы; в 1808 году в Могилевской губернии учились в них лишь девять евреев‚ в Витебской губернии – один‚ а минские власти не обнаружили в местных народных школах ни одного еврейского ученика.

Влияние российских «маскилим» на еврейское общество на первых порах было незначительным. Евреи черты оседлости жили обособленно; их образ жизни до последней мелочи подчинялся законам Торы‚ и слабые веяния «гаскалы» до них практически не доносились. На восьмой день после рождения мальчикам делали обрезание. Собирались родные и соседи, моэл провозглашал после обрезания: «Этот малыш станет великим в Израиле!»‚ по подсказке отца произносил имя ребенка, «да продлятся дни его в покое и благополучии». Когда мальчику исполнялось три года, его заворачивали в талес, и отец относил ребенка в хедер, к учителю. Рядом шла мать‚ принаряженная и заплаканная‚ несла кулек со сладостями‚ а встречные произносили благословения по столь радостному поводу. В комнате стоял длинный некрашеный стол со скамейками, на которых сидели дети. Меламед раскрывал книгу Торы, показывал буквы: «Это алеф. Это бет. Это гимел…», а на голову маленького ученика сыпали конфеты с пряниками‚ чтобы учение соединилось у него со сладостью.

Система образования российских евреев сохранялась неизменной с давних времен. Все мальчики шли в хедеры‚ которые существовали в любом‚ даже самом крохотном, нищем местечке. За обучение ребенка родители давали меламеду установленную сумму‚ за неимущих платил кагал‚ и потому в еврейских общинах практически не было неграмотных мужчин. Учение начиналось с утренней молитвы, продолжаясь до вечера‚ с перерывом на обед. В хедерах учеников приучали самостоятельно «плавать по морю Талмуда»‚ а с тринадцати лет самые способные из них переходили в иешивы‚ обучение в которых было бесплатным и оплачивалось из общественных средств.

Во многих общинах существовали небольшие иешивы; они располагались в синагогах и заполнялись юношами из окрестных местечек, которые были готовы на лишения ради изучения Торы. Ученики жили в молитвенных домах, спали там на скамейках‚ обедали поочередно у местных жителей‚ каждый день у другого – это называлось «есть дни». Община платила жалованье руководителю иешивы и поставляла всё необходимое – книги‚ свечи‚ дрова для отопления – из тех скудных средств‚ которые собирали с каждого жителя. «Молодые люди‚ не имеющие ни гроша за душой‚ – вспоминал писатель Менделе Мойхер Сфорим‚ – приходят сюда пешком и почти налегке‚ с мешком‚ хранящим две старые залатанные рубахи и пару изношенных штопаных носков. И вот жалкий городок‚ удрученный собственной бедностью‚ берет на себя заботу о приезжих‚ снабжая их чем только может. Ради Торы самый большой бедняк готов поделиться с другим последним куском хлеба‚ если он им располагает».

Были в черте оседлости и крупные‚ знаменитые иешивы на сотни учеников‚ которыми руководили выдающиеся ученые того времени. Такие иешивы обычно располагались в маленьких местечках‚ подальше от городского шума и суеты‚ приезжали туда наиболее способные юноши из еврейских общин России, даже из европейских стран. Лучшие ученики иешив разъезжались затем по российским и европейским общинам и становились там раввинами: не случайно говорили тогда‚ что «свет Торы исходит с Востока». Большинство училось не ради каких-либо экономических привилегий; ученость давала почет в еврейском обществе‚ и каждый родитель из бедной, неродовитой семьи мечтал‚ чтобы его сын достиг высокого уровня учености, тем самым возвысил себя и свою семью.