Текст книги "Зона отдыха"
Автор книги: Феликс Кандель
Жанр:
Современная проза
сообщить о нарушении
Текущая страница: 1 (всего у книги 8 страниц)
ЗОНА ОТДЫХА
или пятнадцать суток на размышление
"Было у тёщи
Семеро зятьёв...
Хомка сел,
И Пахомка сел,
И Гришка сел,
И Гаврюшка сел,
И Макарка сел,
И Захарка сел.
"Зятюшка Ванюшка,
Поди и ты сядь!"
Русская народная песня
Ах!
не всё нам реки слёзные
Лить о бедствиях существенных.
На минуту позабудемся
В чародействе красных вымыслов...
НЕБЫЛИЦЫ В ЛИЦАХ
или
НОВАЯ ИГРА В ЧЕХАРДУ
притча – короче носа птичья
что грешно, то и смешно
начинаем сначала, где голова торчала
О ТОМ
как отца на кобеля променяли – щуку с яиц сгоняли
миром блоху давили – мешком солнышко ловили
озеро соломой зажигали – барана в зыбке качали
лапшу топором крошили – козла в тесте топили
сову в озере крестили – рака со звоном встречали
в Питере бывали, на полу спали, и то не упали
И ЕЩЁ О ТОМ
как корову надвое разрубили:
зад доили, а перед во щах варили
ТАМ ЖА
Варвара – выше амбара!
Молилась да переломилась.
Я лыком сшил да три года жил.
ТАМ ЖА
Федосья – из глаз растут волосья!
Рабою жила Федосья на свете,
а ныне Федосья заседает в совете.
ТАМ ЖА
Баталья при тетке Наталье!
Турки валятся как чурки,
а наши без голов стоят да табачок понюхивают.
ТАМ ЖА
Французский царь Наполеонт!
Сослан на остров Еленцию
за худую поведенцию
ВСЁ ВМЕСТЕ
ВЕСЕЛЬЕ ДЛЯ СМЕХУ
НАРОДУ НА ПОТЕХУ!
Иван в дудку играет, а Марья с голоду помирает.
Радуйся, Кирюшка, будет и пирушка.
У Фили пили, да Филю и побили.
Наш Антон не тужит о том:
Мать обмирает, а он со смеху помирает.
Ты гуляй, гуляй, онуча,
Гуляй, лаптева сестра.
Ты гуляй, онуча с лаптем,
Хоть до самого утра!
Раньше было пожито,
Много горя прожито.
А теперь прогнали горе,
Мы поём в колхозном хоре!
Играй, Тишка,
Пляши, Тишка,
У тебя, Тишка,
С трудоднями книжка!
Ты ль меня, я ль тебя иссушила,
Ты ль меня, я ль тебя извела.
Ты ль меня, я ль тебя из кувшина,
Ты ль меня, я ль тебя из ведра...
Небылица первая
Это еще что, мужики! Это всё ништо. Нехуть, по нашему.
Был у меня друг, всем другам друг. Лось. Шкаф. Амбал. В плечах метр, руки – жердины, ладонь с твою голову. Даст в лоб – пятки отскочат. В автобус лезет – с другого конца пятеро выскакивают. А добрый!.. Воду вози – не пикнет. А дурной!.. Будто прикидывался. Хохотальник до ушей разинет – не заткнешь. И всё: чаво да чаво? Чаво да чаво? Ты ему: ничаво. А он опять: чаво ничаво?
Разденется – весь наколотый. Тут тебе и Ленин, тут тебе и русалка, и орел c якорем, и "Вася", и "Кланя", а на груди машина выколота, полуторка, и буквами под ней крупно, чтоб не спутали: "ПОЛУТОРКА". И прозвище ему за то было: Полуторка. Полуторка – и всё тут.
Ну и потеха с ним, мужики, ой, потеха!..
Зовут меня ребята:
– Иди к Полуторке, про собаку спроси.
– Про какую еще собаку?
– А про такую. Спроси – узнаешь.
– Да чего спрашивать?
– Спроси так: ты, говорят, Васёк, с собакой?
Я и пошел.
А он стоит у станка, перегнулся в три погибели, жердинами своими шурует, микроны ловит. Расточник – каких поискать!
– Здорово, Васёк!
– Здорово, Володя!
– Ты, говорят, Васёк, с собакой?
Станок вырубил, разогнулся, застонал, запел, будто над люлькой:
– Володя! Щеночек у меня! Маинький! Лаить! Зубки воcтрые!.. Через порог не могить, не, никак ему через порог... А Кланька-то ногой его, ногой!.. Что ж ты, сука толстозадая, младенчика пхаишь? Он жа маинький! Выкидай, говорит, из дому. Кого?! Его! Да я первее тебя выкину. Он у меня, Володя, лаить. Зубки вострые! Утром встану– лужи подтираю. Лужа – блюдечко. Я ему: ты ссы давай, не боись, мне подтереть – одна радость. А она – ногой! Эх, ты, говорю, дура без понятиев...
– Ну, ладно, Васёк, я пошёл.
– Бывай, Володя.
И опять перегнулся, микроны давай ловить.
Я – к Кольке:
– Иди к Полуторке, спроси про собаку.
– А чего спрашивать?
– Спроси так: ты, никак, Васёк, с собакой?
Он и пошел. А мы за углом хоронимся.
– Здорово, Васёк.
– Здорово, Николай.
– Ты, никак, Васёк, с собакой?
Станок вырубил и опять – запел, запричитал, закудахтал:
– Коля! Радость-то какая! Щеночек у меня! Сам чёренький, лапки беинькие! И лаить! Он, Коля, баском лаить! Баском!.. А через порог не могить, не... Высоко ему через порог. А Кланька ногой его, ногой... Что ж ты, говорю, пхаишь? Совесть у тебя есть? Маинький жа! А зубки-то, зубки вострые, иголочки... С работы приду, палец ему в рот суну – он грызёть. Грызёть, Коля! Весь палец сгрыз! Я ему: грызи, давай, мне што, у меня их, пальцев-то, много. А лаить, как он у меня лаить – приходи послушай. А эта-то, эта – ногой пхать... Я те пхну, я тебе так пхну!
– Ладно, Васёк, я пошёл.
– Давай, Коля.
И опять к станку.
Я – к Серёге:
– Беги к Полуторке, спроси: ребята болтают, сучка у тебя?
Он пошел, а мы за ним. Не соврать – мужиков двадцать. Поржать-то всякому охота.
– Здорово, Васёк.
– Здорово, Серёга.’
– Ребята болтают, сучка у тебя?
Он станок вырубил и по новой:
– Серёга! Друг! Кобель у меня, кобелек! Щеночек еще! Маинький! Сам чёренький, лапки беинькие! А понятливый! Нассыт посреди комнаты и морду воротит. Воротит, Серёга! А Кланька-то ногой его, ногой… Ты ба, говорю, валенок надевала, что ж ты его сапогом пхаишь? Он жа маинький, Серёга! А пузцо мягонькое, тёпленькое… Придешь с морозу – руки хорошо греть. Да я тебя, говорю, сука, первее его из дома выкину...
– Ладно, Васёк, я побёг.
– Беги, Серёга, беги.
Только станок врубил – еще один идет.
– Здорово, Васёк.
– Здорово, Иван.
– Ты что, Васёк, собаку завел?
– Ванюша! Милый ты мой! Щеночек у меня! Щеночек маинький! А лаить! Всю ночь лаить! Спать не дает, Ванюша, ну нисколечки...
Тут уж мы грохнули разом. В двадцать глоток. Сил нету терпеть!
Обернулся:
– Вы чаво?
– Чаво, чаво – ничаво.
Обиделся:
– Вот я вам лбы-то отщелкаю.
– Ладно, Васёк, не лупись. Время к обеду, пошли выпьем.
– А есть?
– Найдётся.
Выпили мы с ним спирту технического. По стакану на брата. Хохотальник разинул, морда довольная – запел, застонал:
– Ребяты! Володя! Коля! Серёга! Иван! Щеночек у меня! Маинький! Пузцо мягонькое, сытенькое... Почешешь – он лаить. Он у меня баском лаить, ребяты...
Тьфу ты! Надоел, чёрт косоротый! Раскачали на свою голову. Мы бежать, а он следом:
– Ребяты! Вы чаво?
– Чаво, чаво... Чтоб ты сгорел, вот чаво!
И в курилку – анекдоты травить. Пока обед не кончился.
Я начинаю:
– Плывет крейсер по морю. Крейсер или линкор – это без разницы. Капитан глядит: торпеда на них прёт. Всё. Конец. Накрылись половым органом. Зовет боцмана: "Торпеду видишь?" "Вижу". "Чуешь, к чему идет?" "Чую". "Беги на корму, матросиков развесели. Чтоб помирали без скуки". Пошел боцман на корму, в дудку загудел. Прискакали матросики, а он ширинку расстегнул, мотовило из штанов вывалил, стоит – помахивает. "Матросики, хохму хотите?" "Хотим!" – орут матросики. "Вот я до десяти досчитаю, мотовилом по корме дерябну – крейсер напополам". "Давай! – орут матросики. – Бей, боцман! Бей шибче, пока не заржавело!" Досчитал он до десяти, шарах мотовилом по палубе! Крейсер напополам, команда на дно!.. Выплыл боцман, а рядом капитан булькает, воду из ушей пускает. "Дурак ты, боцман, и шутки у тебя дурацкие. Торпеда-то рядом прошла!.."
Все ржут, а Полуторка и не улыбнётся. Глаз сощурил и говорит:
– Ты чаво врёшь-то? Чаво врешь? Разве мотовилом крейсер переломишь?
– А то нет? – говорю.
– А то да? Я на флоте служил, я это дело знаю. Шлюпку – ее переломишь, она деревянная, а крейсер – никак, крейсер – он жа железный... Понимать надо, дура!
Мы – в рёв! Мы – в стон! Мы – по курилке ползать!..
А он:
– Ребяты, вы чаво?
– Чаво, чаво – ничаво... Проехало!
Друг мой!
Мой наивный, доверчивый друг!
Вот тебе мой совет.
Если ты веришь всем, а тебе не верит никто;
если ты любишь всех, а тебя не любит никто;
если ты готов обнять весь мир, но мир не желает обнять тебя, –
в зону отдыха, мой друг, в зону отдыха!
Друг мой!
Мой удивительный, неповторимый друг!
Вот тебе еще совет.
Если ты снисходишь порой до мира, но мир не желает снисходить до тебя;
если ты изрекаешь удивительные истины, но мир пропускает их мимо ушей;
если ты несешь миру свет, а мир зажмуривает в ответ глаза;
если ты давно уже согласен на всеобщее признание, а признание почему-то запаздывает, –
в зону отдыха, мой друг, в зону отдыха!
Друг мой!
Мой терпеливый, многострадальный друг!
Вот тебе последний совет.
Если ты устал, мой друг, или от тебя устали;
если ты кидаешься на всех с кулаками, или все кидаются на тебя;
если тебе невмоготу больше с ними, а им невмоготу с тобой, –
в зону отдыха, мой друг, в зону отдыха!
Дай поскорее руку: будем попутчиками!
Доверься мне: я знаю куда!
Ехать нам с тобой недолго, мой друг. Ехать нам – не соскучишься. Мы помчимся прочь, поскорее из этого города. По Дмитровскому шоссе. За кольцевую дорогу. Через поселок "Северный". Поворот направо, на табличку "Пансионат".
Только не торопись с выводами, мой друг! Не торопись, друг, с выводами!
И пейзаж будет поначалу не ахти какой, и строения убогие по сторонам, и небо провисшее, и тоска пригнувшая, но обещанием, надеждой, слабым намеком на лучшее встанут у дороги трафареты-утешения: "Зона отдыха Тимирязевского района", "Зона отдыха Тимирязевского района", "Зона отдыха…"
Потерпи немного, мой друг! Самую потерпи малость!
Мы доедем до зеленой ограды. Мы свернем налево. Уткнемся в сплошной забор с будкой. Поворотная площадка. Тупик. Дальше ехать некуда.
А дальше нам и не надо.
Ты дома, мой друг! Ты здесь почти как дома!
Зона отдыха ждет тебя.
Заходи!
Вот тебе помои – умойся.
Вот тебе онучи – утрися.
Вот тебе лопата – помолися.
Вот тебе кирпичик – подавися.
Друг мой!
Мой бледный, взволнованный друг!
Что же ты встал на пороге? Что нерешительно топчешься на крыльце, боязливо оглядываешь непробиваемый забор-великан, толстые доски встык, без щелей, хмурые вышки по углам, бельма прожекторов?
Не обращай внимания, мой друг. Ведь это бутафория. Бутафория – и только.
Разве ты не заметил, что забор обветшал, и доски потемнели от многолетней сырости, и на вышках никто не топчется с карабином через плечо, и прожектора давно уже ослепли от старости? Разве ты этого не видишь?
Cмелее, мой друг, смелее! Шаг за дверь, и ты в зоне отдыха.
Тут, конечно, свои правила. Тут – свои порядки. При входе отдыхающего обыскивают. Для его же, естественно, пользы. Прощупывают воротник и шапку, подкладку и обшлага. Вывертывают карманы, снимают ботинки с носками. Чтобы ничто не мешало отдыху. Ничто и никто!
Часы у тебя заберут. Зачем тебе на отдыхе часы? Счастливые часов не наблюдают.
Деньги у тебя тоже заберут. Всё равно покупать нечего. Тут тебя и накормят, и напоят, и спать уложат.
И сигареты заберут. Курить вредно.
Газеты с книгами. Чтобы не портил зрение.
Ножи, булавки со скрепками: не дай Бог, обрежешься!
И записную книжку: тут нет телефонов.
И портрет любимой. Чтобы не тосковал.
И ремень брючный: зачем он тебе? Расслабься, мой друг, ты же на отдыхе.
На отдыхе, мой друг, ты на отдыхе.
И вот ты уже прошел через обыск. Через первый обыск в своей жизни.
Вот ты уже вышел из караулки и стоишь ошеломленный, еще ощущая чужие руки на своем теле, неумело поддерживая спадающие брюки.
Что же тебя опять смутило?
Колючая проволока вкруговую, изнутри забора?
Барак – длинный, нелепый и приземистый?
Конвоир в форме за твоей спиной?
Делай шаг, мой друг, еще один шаг. И ты исчезнешь. Растворишься в толпе отдыхающих. Потеряешь вмиг неповторимую свою индивидуальность. Будто ее отобрали при обыске.
Прощай, мой друг!
Встретимся после отдыха.
Тогда и поговорим.
А теперь смело иди в барак. Иди туда, куда тебя поведут. Доверься провожатому в форме.
Здесь тебя уравняют в правах.
Освободят от забот.
Выслушают, поймут и оценят.
Здесь ты выслушаешь других.
Слушай, мой друг, слушай внимательно. Мат из ушей выковыривай...
Небылица вторая
Это еще что, мужики! Это всё ништо. Удача-кляча: садись да скачи, скачи да кричи. Что взято, то и свято. Была бы голова, а вши будут.
Он, паразит, пил, Полуторка, – почище лошади. Уж мы отрубились, лежим – балдеем, а Полуторка ни в глазу. У него с похмелья самый разговор. Самые его мечты – с похмелья.
– Ребяты! – запоёт. – Володя! Коля! Серёга! Иван! Вот ба нам сговориться! Вот ба пить бросить! Вот ба всем! Жизнь-то какая наступит, ребяты! День не пьём – порядок. Другой не пьём – в норме. Неделю, месяц – всё ништо. А они уж бегут, эти, суки рваные, они беспокоются: чего это с вами, ребяты, аль заболели? А мы – уговор. Мы – по рукам. Год не пить. Ни синь пороха. Завязываем! Они туда, они сюда: не пьём, ни капли. Ни белого, ни красного, одно пиво... Заводы работают, водки в магазинах – залейся, а мы – ни один! Денег у нас, денег! А они зазывают, они стелются: ребяты, заходите, ребяты, пригубите... Нет! Они нам по радио, они по телевизору: водка – она не яд! Водка – она с витаминами!.. А мы – хрен вам! Тут уж продажа ее, окаянной, весь день, всю ночь, и стопками, и стаканами, с лотков, с ларьков, и в булочной, и в молочной, и по дворам... Водку по домам разносят, водку в койку дают. Пьянице почет, уважение, милиция ему честь отдает, до двери провожает. Здрасьте-пожалуйста! У них жа денег не будет, ребяты! Все деньги у нас, у них – хрен с плюсом... Попробовать ба! Попробуем, Володя?
– А на кой? – говорю.
– Как это – на кой? Ты идешь, у тебя червонец в кармане. А то и два. Не пятак медный.
– И то, – говорит Серёга, и глаз засветился: – Накопим за год рупчиков по сто, а там водки накупим – и пошло! Гудёж! – только оттаскивай.
– За год… – говорю. – Да я, может, года не проживу. Чего мне копить? Теперь бы выпить.
А Полуторка с обидой:
– Теперь, теперь... С вами сговоришься.
– С нами, – говорю, – не сговоришься. До бутылки мы тебя и слушать не станем, после бутылки – незачем.
Лежим в кустиках, на травке, птички вокруг вспархивают, посуда порожняя стоит, дразнится.
Лезу в карман – тишина. Все лезут – у всех тишина.
Колюня говорит:
– Ты бы, Васёк, теперь придумал, где деньги взять. Мечтать всякий может.
Полуторка говорит:
– Надо бы продать чаво...
– А чего?
– Чаво, чаво – ничаво... Я почем знаю?
Тут Иван вдруг:
– Собаку твою продадим. Годится?
А собака у него, щеночек тот, вырос теперь. Хороший такой кобелек, ладный, службу свою знает: мы в кустах пьем, он на стрёме стоит – никого не подпустит. Милицию за версту чует. Они еще вон где, а он гавкает: давай, мужики, мотай отсюда! Кобелек, я вам скажу, в порядке. Грудка беленькая, сам черненький, из себя кустистый: хороших, видно, кровей. Маленький такой шкет, а штука эта у него, что пятая нога. Хулиган, бандит, глаз цыганский: ни одну сучку не пропустит. Только ее с поводка спустят – хлоп! – и готово. Он, разбойник, здоровенных сук охаживал, себя в два раза больше. Ее в низинку поставит, сам на холмик влезет – трах! – и привет. Хозяева орут, хозяевам породу портит, а он бежит мимо, будто не его дело. Черев год все сучки перепорчены, все щенки вокруг на него похожи.
Вот Иван и говорит:
– Собаку твою пропьем. Лады?
А Полуторка:
– Ничаво себе чаво! Выдумал тоже...
– Как знаешь.
Час проходит – все маются. И Полуторка тоже. А пёс вокруг шныряет, сучек ищет. Пробежит, хвостом махнет: мол, всё нормально, мужики, я на стрёме.
Вот Колюня и говорит:
– Васёк, ну как?
А Полуторка:
– Как, как – никак…
Еще ждём. Дело к одиннадцати, скоро магазин откроют, винный отдел. Самое оно наше время.
Я говорю:
– Да кому он сдался, его пёс? Рвань шелудивая.
Тут уж Полуторка не стерпел:
– Да за него, хошь знать, чего хошь дадут!
– Дали, – говорю. – Догнали – добавили.
– Да?! – орёт. – А на спор?
А я будто сомневаюсь:
– Чего мне с тобой спорить? Тебе отдавать нечем.
– Кобеля отдам!
– Да на кой мне твой кобель?
– Продашь!
– Продашь... Ему одна дорога – на живодёрню.
Надулся Полуторка: сидит, пыхтит, бормочет чего-то. Чуем – доспел. Еще чуток – и опадет: подставляй руки.
Тут Колюня и вспомнил, будто по случаю:
– Я когда на Кавказе служил, винца попил вволю. На рынок придешь – бочка стоит под чинарой, и грузин в кепке. Стакан – двадцать копеек. А рядом с краном шланг клистирный торчит, перегнут пополам, бечевкой перетянут. И надпись у шланга: "Пасасать – два рубля". У кого деньги есть, полчаса от шланга не оторвешь. Сосут и сосут...
Колюня потянул со смаком воздух, и Полуторка не стерпел. Кобелька в охапку – и бегом! А мы следом – не угонишься.
– Мужики, – шепчем, – клюнуло! Мужики, не спугнуть! Всё путём, мужики!
За углом остановка автобуса. Булочная, гастроном, ларьки – место ходкое. Полуторка орёт в запале:
– Народ! Кому пёс нужен?
Все ржут: иди, говорят, проспись. А он:
– С чего это – проспись... Не с чего. А ну, налетай! А ну, покупай!
Глядь, машина встала, "Жигули". Вся из себя новенькая, подстилочки на сиденьях меховые, а за рулем красивый такой армян сидит, сытый, гладкий, ус пушистый, глаза – блюдечки с вишневым вареньем, счас замурлычит, и дамочка с ним бойкая, вёрткая, не иначе, временная.
Вот она увидала Полуторку, окошко опустила:
– Ах, – говорит, – какая собачка, ах-ах! Давно я таких собачек не встречала! Она у вас случайно не продается?
– Продается, – кричит Полуторка, – и не случайно! Был ба покупатель...
– А она у вас домашняя?
Тут уж мы влезли:
– Домашняя, – говорю, – очень она домашняя. С хозяевами ест, с хозяевами пьет, на улицу – ни ногой.
– А как же она у вас это... того?..
– А это она у нас в туалете. Приучена с детства. Маленькое по-большому, большое по-маленькому.
– А она у вас – он?
– Она у нас он, – говорит Колюня. – Но она у нас этими глупостями не занимается. Она у нас – он, но всё равно как она.
– Роллан! – кричит дамочка. – Ты слышишь?
А армян ус покрутил, отвечает ласково:
– Слышу, дарагая, пачему не слышу?
– Давай купим собачку.
– Для тебя, дарагая, пакупаю!
– Только, – говорю, – мы ее продаем в хорошие руки. У вас они хорошие?
Армян на руки свои поглядел, ухмыляется:
– Дарагой, у меня очень харошие руки. Она падтвердит.
Дамочка краснеет, дамочка глаз прячет:
– У нас хорошие руки. Очень хорошие. Сколько вы за собачку хотите?
А кобелек глядит на нее, глаз сощурил, будто свой интерес имеет.
Полуторка язык вывалил:
– Три... – говорит, – дцать...
– Как вы сказали?
– Червонец!
– Роллан, – говорит дамочка, – это недорого.
– Сладкая моя, для тебя всё недорага!
Лезет он в карман, достает бумажник в три пальца толщиной, и мы чуем, что промахнулись.
Я говорю:
– Извините, граждане, вы собачку как берете? С именем или без?
Армян удивляется:
– С именем, дарагой. Пачему без имени?
– За имя, – говорю, – отдельно. Пятерочку.
Засмеялся – добавил пятерочку. Нормальный армян, с пониманием.
– А какое же у нее имя? – спрашивает дамочка.
Полуторка и говорит:
– Нормальное имя, не хуже других. Кукиш.
– Как?
– Как, как... Кукиш! Не видала, что ль?
И дулю показывает. А дуля у него, что хороший огурец. Мичуринский. С выставки достижений народного хозяйства. Хрен такой в магазине увидишь.
– Фи... – говорит дамочка. – Я ее буду звать Дези.
– Дело хозяйское! – кричим. – Что Дези, что Кукиш... Купили с именем – делайте что хотите.
Посадили пса в машину и укатили себе. А он и не залаял даже. Будто всю жизнь на "Жигулях" катался. На сиденье разлегся, хвостом махнул, – мол, привет! – и нет его.
Полуторка надулся, разобиделся:
– Ну и пёс с ним! – говорит. – Не больно надо. Ты их пои-корми, а они тебя за грош продадут... За три поллитры.
А мы уж в магазин дуем, локтями у входа шуруем, без очереди.
Сидим в кустиках, на привычном на своем месте, пса пропиваем. А Полуторка расстроенный – сил нет!
– Ребяты! – стонет. – Володя! Коля! Иван! Я жа друга продал! Друга, ребяты! Он меня охранял, он меня защищал... Сплю в кустах – хрен кто тронет. А ловкий был – любую суку спроси... Ребяты, да что жа это?!
Тут и мы загрустили: бутылки пустые, пить нечего. А день-то весь впереди, суббота. Куда ее девать?
Вдруг: гав-гав-гав, гав-гав-гав...
Выскочил из кустов Кукиш – и к нам. Вертится, юлит у ног: рад, значит. И Полуторка с ним, кувыркается в траве почище пса. А на Кукише ошейник: красивый, дорогой, с блёстками.
Тут Серёга и говорит:
– Васёк, а Васёк...
– Чаво?
– Чаво, чаво – ничаво. Давай пса опять продадим.
– Вот вам, – говорит Полуторка и дулю показывает.
Нет – не надо.
Час проходит – выпить охота...
– Васёк, а Васек, – говорит Иван. – Давай пса продадим, не то скоро хозяева придут.
Полуторка подумал:
– Авось, не придут.
– Придут – отымут.
– Авось, не отымут.
А сам в обнимку с псом сидит, лижутся на радостях. Еще время идет...
– Васёк, – говорю, – он и в другой раз сбежит. Чего бояться?
– А не сбежит?
– Вот и проверим.
– На своих проверяй.
Но уверенности в голосе нет. Колеблется, значит. Доспел – подставляй руки.
Тут Колюня опять вспомнил, будто ненароком:
– Я когда на Кавказе служил, винца попил от пуза. На базар придешь – бочка стоит на козлах, и грузин в кепке...
– Слыхали, – говорит Полуторка, а сам уж на ноги поднимается. – Стакан – двадцать копеек. Пососать – два рубля.
А Колюня к нему без внимания. Колюня за свое:
– У кого гроши есть, силком от шланга не оторвешь. Сосут, сосут, сосут...
Полуторка втянул воздух со свистом, подхватил пса – и бегом! А мы следом. Лишь бы не отстать.
Стоим на остановке, орём во все глотки:
– Кому пёс?! Продается пёс! Налетай, подешевело!!
Старикан ползёт, лет под сто. Время еще не холодное, а на нем шапка каракулевая, воротник бобровый, материалец не теперешний. В достатке старикан, из бывших.
Пощупал пса:
– Не синтетика?
Мы ему:
– Дед, ополоумел? Какая тебе синтетика?
А он криком:
– У вас нынче всё синтетика. Кругом-бегом. А чего не синтетика, то поролон.
Мы ему:
– Дед, ты воду-то не лей. Хошь – покупай, не хошь – дуй дальше, товар не заслоняй.
А он, паразит, не слышит ни хрена. А вот унюхать унюхал:
– Вы, ребятки, чего пили?
– Чего, чего... Водку.
– Водку! – кричит. – Отраву! Да она нынче из синтетики. И белая, и красная, и коньяк... Я, ребятки, всего попробовал. Кругом одна химия.
– Химия, химия... – говорит Серёга, а дальше не говорит – стесняется.
Мы опять, в три глотки:
– Дед, тебе собака нужна?
– Нужна, – кричит, – как не нужна? А она у вас ест много?
– Она у нас, дед, вовсе не ест. Так, кой-когда.
– Это мне годится, – орёт. – Не то кормов не напасешься. А она у вас холода переносит?
– Она у нас, дед, в снегу живет. Круглый год.
– Тоже годится. Я ее на балкон посажу. У меня там бочка с капустой, сторожить будет.
Тут Полуторка обиделся:
– Чаво это – на балкон? Она у меня на диване спала.
Мы его спинами оттираем:
– Давай, дед, бери пса! Не прогадаешь.
А дед не торопится, ему выяснить требуется. Дотошный – в печенки лезет!
– Ребятки, – кричит, – а собак нонче разрешено держать?
– Разрешено, дед, не сомневайся.
– Я, ребятки, всего сомневаюсь. Я, ребятки, кругом пужливый. Меня время потоптало.
– Ладно тебе, – говорю. – Не трухай. Время нынче нормальное.
– Да?! – орет. – А это видал?
И показывает на сторону. А там, у дома, машины стоят частные. Много. В два ряда.
– Видал, – говорю.
– Сколько в них, – кричит, – лошадиных сил?
– Да под сорок будет. Может, побольше.
– Ну! – орёт. – Сорок лошадей в кажной! А мово брата Митьку за две лошадиные силы кончили.
– Когда это было, дед?
– Тогда и было. Когда раскулачивали. Их тридцать пять мужиков в Курской губернии кончили. И у кажного по две силы было. А нынче по сорок – и терпят.
– Вот, – говорю, – жизнь стала нормальная.
– Дурак ты! – кричит. – Это она до поры нормальная! А там еще спросют: у кого сорок сил? Выходи к стенке!
Чуем – не отвязаться. Полуторка и говорит:
– Дед, пса брать будешь?
– Буду.
– Сколько дашь?
– Рупь.
Как мы заорём:
– Дед, охренел?! Да у ней один ошейник трояк стоит!
– Ошейник без надобности. Я его на цепь посажу.
Полуторка аж взвился!
– А это видал? – и кулак показывает. А кулак у него, что хороший арбуз. Тоже Мичуринский. С той же выставки тех же достижений.
Мы его – оттаскивать. Мы его – спинами огораживать. Спугнёт покупателя!
– Дед, – орём, – давай червонец!
– Рупь, – говорит, – от силы рупь десять. Его завтра, может, отберут. За псов раскулачивать, может, станут. За одну собачью силу.
Полуторка орёт:
– Чтоба я лучшего друга – да за рупь за десять?! Ни в жисть! Гони трояк!
А Серёга быстро прикинул и говорит:
– Давай, дед, на пиво. На пять кружек.
Дед кошелек вынул, спиной отгородился, медь на ладони отсчитывает: грязную копейку нам, чистенькую – себе.
– Дед, – говорю, – на паперти, что ли, стоял? Одни медяки. Ну и жила ты, дед!
А он:
– У меня, ребятки, по сравнению с тринадцатым годом всё было, и всё я потерял. Я человек, ребятки, битый судьбой и частично революцией.
Короче, взяли мы с него медью, на пять кружек, отдали взамен кобелька. Дед его подмышку – и пошел себе. Оборачивается, орёт с угла:
– Как звать-то?
– Кукиш.
– Мякиш?
– Кукиш!
– Нехай Мякиш.
И дальше попёр. А кобелек хвостом махнул, – мол, счастливо, и за угол. А мы в пивную.
Высосали пиво, сели под кустиком, на законное место: пса поминаем. Полуторка весь в печали:
– Ребяты! Володя! Коля! Иван! Что жа я за подлец! Что жа я за гнида за последняя! Друга за пиво отдал! Сам чёренький, грудка беинькая... Ребяты!..
– Ладно, – говорим, – может, еще и прибежит.
И по сторонам головы вертим, пса выглядываем. Выпить охота – мочи нет!
– Да, – говорит Иван, – с цепи хрен сорвешься.
– Не, говорит Колюня, – от такого деда не убежишь.
– Что ты, – говорит Серёга, – дохлый номер.
Вдруг: гав-гав-гав, гав-гав-гав...
Вот он, бандит! Вот он, хулиган! Вот он, рожа пройдошная! Тут уж мы все по траве кувыркаемся: радость-то какая! Кукиш воротился!
Я кричу:
– Живо, ребята!
Серёга вопит:
– Давай бегом!
Иван орёт:
– Не продешевить бы!
А Полуторка молчит. Сомневается, видно.
Тут Колюня опять за свое:
– Я когда на Кавказе служил, вина попил – не поверите! На базар придешь: пососать – два рубля. У кого деньги есть...
Мы – хором:
– Сосут... Сосут... Сосут...
Полуторка подскочил, пса в охапку и бегом! А мы следом.
– Кому пёс?! Кому друг верный?! Налетай в очередь!!
Парнишечка бежит – лет двенадцати.
– Дяиньки, продайте мне.
– А у тебя чего есть, сопляк?
– А у меня ничего нет.
– Беги-воруй, паря.
В кармане порылся:
– У меня нож есть, дяиньки. Перочинный.
Полуторка орёт:
– Проваливай!
Я говорю:
– Покажь.
Вынимает он ножик – блеск! Тут тебе и ножницы, и шильце, и отвертка, и лезвия, и ручка перламутровая.
– Нож, – говорю, – мало за такого пса. Чего еще есть?
– Ничего нет, – а сам карманы выворачивает. – Еще двадцать копеек.
– Клади сюда.
– Еще кошелечек.
– И кошелечек клади. А в сумке чего?
– В сумке масло подсолнечное. Две бутылки.
– Клади масло.
Ребята на меня:
– Масло на кой? Пить его, что ли?
– Не ваше, – говорю, – дело. Всё у тебя, малец?
– Всё, – говорит.
– Отдавай ему собаку!
Парнишечка пса обнял, прямо завздыхал весь:
– Спасибо вам, дяиньки. Очень спасибо.
Пошел я в магазин, выставил перед Шуркой-продавщицей ножик перламутровый, кошелечек кожаный, две бутылки подсолнечного масла да денег двадцать копеек.
– Чего, – говорю, – дашь?
– Поллитра, – говорит.
– И пива.
Пошли мы в кустики, бутылочку распечатали, пивком по очереди запили. Сидим – тоскуем, пса ожидаем.
Вдруг: ай-яй-яй, ой-ёй-ёй...
Бежит армян с дамочкой, бежит парнишечка с сумочкой, шкандыбает дед в бобровой шубе. Сбежал, пёс! Ото всех сбежал!
– Падавай сабаку! – кричит армян.
– Отдавай деньги! – орёт дед.
– Я к ней привык... – плачет парнишечка.
– А мы тут причем? – говорит Серёга. – Стеречь надо, граждане.
– Да она у меня в окно прыгнула! – кричит дамочка.
– Она у меня с балкона сиганула! – орёт дед.
– Она у меня из рук выскользнула... – плачет парнишечка.
А пса-то нет! Где он – неясно. Сучку, видать, встретил, охаживает между делом, породу ей портит.
Тут: гав-гав-гав, гав-гав-гав...
– Дези! – кричит дамочка.
– Мякиш! – орёт дед.
– Собачка моя... – радуется парнишечка.
Прибегает – морда пройдошная, глаз наглый, будто ничего и не было.
– Это мой! – орут. – Мой! Нет, мой!
– Граждане, – говорит Полуторка, – у меня, как у голубятника. Приманил – твоя.
Они за псом – он от них! Они колбасу – он ухмыляется. Они веревкой грозить – он лапу поднимает. Они поодиночке, они цепью, они по-всякому: хрен возьмёшь. Вёрткий, подлец! Сучку по дороге встретил, обработал на ходу и дальше бежать.
Первым дед сдался.
– Тьфу на вас! – кричит. – Чтоб вас всех раскулачили!
И ушел.
За ним дамочка:
– Ошейник, – говорит, – хоть отдайте. Это мне память.
– По прежней собаке? – спрашиваем.
– По прежнему мужу.
А я ей:
– Ошейник, гражданочка, денег стоит.
Полуторка:
– Трояк.
Серёга:
– Три шестьдесят две.
– Роллан, – говорит дамочка, – дай им.
– Пачему дай? – говорит армян, но деньги даёт. Чем-то мы ему, видно, показались. – Ты мне, дарагая, за всё атплатишь. Паняла?
– Поняла, – говорит, и глазки прячет. И ушли вместе с ошейником.
А парнишечка остался.
– Дяиньки, – говорит, – а мне чего делать?
– Ты где живешь? – спрашивает Полуторка.
– В том вон доме.
– А я в этом. Хочешь, приходи днём, гулять с ним будешь.
Парнишечка засветился:
– Хочу! После уроков! Я, дяинька, и утром могу...
– Ладно, малец, вали давай.
Он и побежал радостный.
Взяли мы еще бутылочку, сели под кустиком, скучаем. А пёс вокруг бегает, сучек промышляет. Пробежит, хвостом махнет: мол, всё путем, мужики, я не подведу.
– Где бы, – говорит Серёга, – денег достать?
И на Полуторку смотрит.
Полуторка подумал-подумал и говорит:
– Надо ба продать чаво...
– А чего?
– Чаво, чаво – ничаво... Я почём знаю?
И на Колюню смотрит...
Колюня потянулся на травке и говорит:
– Я когда на Кавказе служил, винца попил – будь здоров...
Мы – хором:
– Стакан – двадцать копеек...
А Полуторка:
– Пососать – два рубля...
И пса в охапку...
БАРАК
Архитектура его проста.
Архитектура предельно целесообразна.
Барак – это дом, из которого убрано всё лишнее.
Барак – это строение, доведенное до абсурда.
Барак – это коридор с комнатами по сторонам.
Ограничений по длине нет. Коридор может быть бесконечным. Только подстраивай да подстраивай.
Можно поставить барак-коротышку. Можно размахнуться широко, раздольно, от границы до границы. Чтобы на Западе жил белорус, к востоку русский, потом мордвин, чуваш, татарин, башкир, бурят, эвенк, якут и коряк. Можно проложить рельсы и пустить по коридору поезд.
Еще лучше сговориться всем миром и опоясать бараком земной шар.
Через материки, острова и архипелаги. По рифам и сваям.
Не дом – дружба народов. С пограничными перегородками поперек коридора.
А то и запустить барак в космос, на круговую орбиту. Чтобы обхватил снаружи землю Сатурновым кольцом, гигантским, нескончаемым строением для окончательного решения жилищной проблемы.
Можно вообще ничего не делать. Ни строить, ни изобретать, ни запускать. Замерзнут – сами построят. Топор есть, гвозди купят, доски украдут: вот тебе и барак!