Текст книги "Нечаев: Созидатель разрушения"

Автор книги: Феликс Лурье

сообщить о нарушении

Текущая страница: 26 (всего у книги 33 страниц)

У Морозова сложилось крайне благоприятное впечатление от встречи с Мирским. Зайдя как-то к Михайлову, он «застал у него стройного красивого молодого человека с изящными аристократическими манерами».[768]768
  16 Там же. С. 447.


[Закрыть] Мирский показался ему исключительно смелым, решительным и идейным.

Чтобы не вызвать подозрение, Мирский записался в манеж и приобрел там лучшую лошадь. Он регулярно гарцевал на ней по центральным улицам столицы, чтобы приучить ее к городским условиям, а полицейских к себе. Сохранилось свидетельство Н. А. Морозова об одной из прогулок Мирского:

«Один раз, проходя по Морской улице, в те часы, когда толпится фешенебельное общество, я видел его проезжавшим под видом молодого денди на стройной, нервной английской кобыле. Он был очень эффектен в таком виде, и все светские и полусветские дамы, медленно проезжавшие в эти часы в своих открытых колясках, заглядывались на него в свои лорнеты».[769]769
  17 Там же. С. 455.


[Закрыть]

В период подготовки к покушению, опасаясь высылки из столицы в административном порядке, Мирский постоянно менял место жительства. Иногда он по нескольку дней оставался лишь в квартире Г. Г. Левинсона и его воспитанницы Елены Андреевны Кестельман, девятнадцатилетней стройной хорошенькой киевской мешанки, невесты Мирского, с которой он познакомился еще в гимназические годы. Морозов описал свой с Михайловым визит к Кестельман, изнеженной холеной барышне, расслабленной и томной, с французским романом в руках, голубой будуар, залы с золочеными рамами картин и хрустальными люстрами, кофейные сервизы XVIII столетия.

«– Значит, вы нам сочувствуете? – спросил Михайлов.

– Да, очень! – ответила она.[770]770
  18 Там же. С. 449.


[Закрыть]

Юная особа, делившая досуг между туалетным столиком и пустой болтовней, имела склонность к романтическим фантазиям. Ее героем нежданно-негаданно оказался Сергей Кравчинский, зарезавший среди белого дня в центре столицы шефа жандармов, главноуправляющего III отделением Н. В. Мезенцева, предшественника Дрентедьна. Кравчинскому удалось благополучно скрыться с места преступления и эмигрировать в Европу. Дерзкое хладнокровное убийство Мезенцева было выполнено столь артистично, что Кравчинский в один день превратился в кумира землевольцев. Этот кумир поселился в воображении невесты Мирского, и она желала видеть своего жениха таким же смелым и решительным, дерзким и мужественным. Вслед за Н. А. Морозовым и А. Д. Михайловым известный историк освободительного движения П. Е. Щеголев утверждал, что желание Мирского застрелить А. Р. Дрентедьна родилось под влиянием «романтическою восторга» Кестельман перед Кравчинским.[771]771
  19 См.: Щеголев П. Е. С. Г. Нечаев в Алексеевской равелине // Алексеевский равелин. Кн. 2. Л., 1990. С. 197.


[Закрыть] Сам же Мирский во время следствия о мотивах покушения заявил следующее:

«Выйдя из крепости, я был возмущен как всем тем, что предпринималось против членов этой партии и вообще против учащейся молодежи. Высылки целыми массами в Сибирь молодых людей, студенческая история здесь в Петербурге в конце, прошлого года, когда студентов Казаки били нагайками и кроме того слишком стеснительное содержание заключенных в тюрьмах лиц, принадлежащих к социально-революционной партии, все это возмутило меня как против подобного порядка вещей вообще, так и против личности Шефа Жандармов, которого я считал главным виновником этих явлений. Лично же против Генерала-Адъютанта Дрентельна я не имел ничего, хотя на просьбу о дозволении продолжить курс в Медико-Хирургической Академии, я получил от Генерала-Адъютанта Дрентельна отказ. Отказ этот не был для меня особенно важен, так как я не рассчитывал окончить курс собственно потому, что предполагал возможность высылки в Сибирь по тому делу, по которому содержался в крепости, но желал пользоваться званием и видом студента. Вследствие же высказанного у меня зародилась мысль так или иначе выразить свой протест какой-нибудь террористической мерой, с этой целью я и стрелял в Генерал-Адъютанта Дрентельна 13 марта сего года. Я не желал непременно убивать его. а хотел показать, что всякий Шеф Жандармов, поступающий таким образом как поступал Генерал-Адъютант Дрентельн, подвергает свою жизнь опасности. Мне как человеку, не как революционеру, было бы больно, если бы я причинил хоть малейший вред Г. Дрентельну, так как и он человек: я способен был только как революционер сделать выстрел в Шефа Жандармов, как очень задевшем интересы моей партии».[772]772
  20 РГИА, ф. 1405, оп. 77, д. 7793, л. 45–46.


[Закрыть]

В необъятном фонде Министерства юстиции, хранящемся в Российском государственном историческом архиве в Петербурге, находится оригинал собственноручной записки еще молодого, но уже подававшего большие надежды прокурора С.-Петербургской судебной палаты В. К. Плеве, представленной Александру II 20 августа 1879 года. Приведу из нее извлечения:

«13 марта 1879 г., около часа дня, в то время, когда Шеф жандармов Генерал-Адъютант Дрентельн, отправляясь в заседание Комитета Министров, проезжал в карете вдоль Лебяжьего канала по направлению к Дворцовой набережной, какой-то молодой человек, скакавший в карьер на темно-гнедой лошади, обогнал его карету, выстрелил из револьвера в окно кареты и, опередив ее, сажень на 6, остановился круто, на всем скаку повернул лошадь навстречу кареты и выстрелил вновь, после чего опять поскакал вперед к Дворцовой набережной. Желая догнать всадника, кучер кареты погнал лошадей, но вскоре потерял его из виду и продолжал погоню на удачу. Проехав по набережной, Самборскому переулку, Шпалерной улице и Воскресенскому проспекту до угла этого последнего и Захарьевской улицы, преследовавшие всадника Генерал-Адъютант Дрентельн и его кучер узнали, что лошадь стрелявшего упала вместе с ним и была взята городовым Мухаметовым, всадник же с места падения уехал на извозчике. Розысками полиции было затем обнаружено, что преступник, сев в извозчичьи сани, поехал по Воскресенскому проспекту, а затем повернул на Захарьевскую, приказал остановиться у дома № 3 и, расплатившись с извозчиком, вошел в помещавшуюся в этом доме табачную лавочку Терентьева, купил пачку папирос и, выйдя из лавки, направился по Захарьевской к Таврическому саду в виду швейцара дома № 3, который однако же не заметил как далеко неизвестный прошел по принятому им направлению».

Далее В. К. Плеве подробно описал, как следователям удалось установить кличку кобылы Мирского, затем место ее приобретения и содержания – манеж Морица Страсса на Моховой улице и уж тогда с помощью посетителей и прислуги манежа собрать приметы стрелявшего в Дрентельна наездника.

«Ввиду упомянутых примет, – продолжал Плеве, – возникло предположение о том, что человек, стрелявший в Шефа жандармов, есть бывший студент Императорской Медико-Хирургической Академии, дворянин Леон Филиппов Мирский, незадолго перед тем освобожденный на поруки из С.-Петербургской крепости, где он содержался по обвинению в государственном преступлении. Предположение это не замедлило прийти в уверенность и тождество Мирского с лицом, совершившим покушение 13 марта, было установлено самым положительным образом, так как ряд свидетелей в предъявленных им портретах Мирского признали личность, покушавшуюся на жизнь Генерал-Адъютанта Дрентельна, а сестра казненного по приговору Верховного Уголовного Суда, государственного преступника Александра Соловьева, Елена Соловьева, со слов брата, сообщила о том, что преступника зовут Мирским и что перед покушением он виделся с Соловьевым, ездил верхом на Елагин остров пробовать револьверы, а после покушения скрывался, между прочим, и при содействии Александра Константинова Соловьева.

С 13 Марта и до конца июня сего года производившиеся повсеместно розыски Мирского были безуспешны. Между тем разыскиваемый, пробыв до конца марта в Петербурге, отправился около этого времени с подложным паспортом на имя потомственного почетного гражданина Федотова, в имение Тугановичи, Валдайского уезда, имение Судебного пристава С.-Петербургского Окружного Суда Вячеслава Андреева Семенского, где и поселился в качестве домашнего учителя восьмилетнего сына Семенского. В конце Апреля, однако, он внезапно уехал из Тугановичей. Внезапный отъезд его из Тугановичей спас его от задержания в этой местности, так как на его следах были уже агенты сыскной полиции, принимавшие его, впрочем, за иную также разыскиваемую личность».[773]773
  21 Там же, л. 35–38 об.


[Закрыть]

Почему-то Плеве чрезмерно много места уделил идентификации личности покушавшегося с Мирским. Дрентельн разговаривал с ним и запомнил его, он сразу же узнал стрелявшего,[774]774
  22 См.: Морозов Н. А. Указ. соч. С. 448.


[Закрыть] поэтому идентификация требовалась лишь для подтверждения слов шефа жандармов, а не для облегчения поиска преступника. Но прервали мы повествование Плеве о покушении на Дрентельна и последовавших за ним событиях потому, что в нем имеются пропуски, по-видимому, Мирский не все рассказал на следствии.

Около трех часов дня молодой террорист пробрался к Михайлову. (В направлении дома, где вождь землевольцев снимал квартиру, он и ускакал с места преступления.) Когда вскоре к Михайлову явился Морозов, Мирский полулежал на диване, одетый в костюм для верховой езды, и поигрывал хлыстом. У Морозова сложилось впечатление, что Мирский «замечательно хорошо владеет собой».[775]775
  23 Там же. С. 459.


[Закрыть] Выполняя настойчивое требование стрелявшего, Михайлов отправился к Кестельман для организации ее свидания с женихом. «Можешь себе вообразить, – рассказал Михайлов Морозову по возвращении от невесты террориста, – Кестельман, для прекрасных глаз которой, по твоему прежнему мнению, пошел на такую смертельную опасность Мирский, до того перепугалась, что с ней сделался припадок истерии, и родные уложили ее в постель. Нечего было и думать теперь об устройстве их свидания».[776]776
  24 Там же. С. 459.


[Закрыть]

Побег Мирского из Петербурга в имение Семенских помогали осуществить известные землевольцы Л. А. Тихомиров[777]777
  25 См.: Тихомиров Л. А. Воспоминания. М.; Л., 1927. С. 241.


[Закрыть] и Г. В. Плеханов.[778]778
  26 См.: Архив «Земли и воли» и «Народной воли». С. 27.


[Закрыть] Оттуда Мирский отправился не в Таганрог, как предполагали судебные власти, а на хутор вблизи Ростова-на-Дону и лишь оттуда в Таганрог. «Недалеко от Ростова, – вспоминал известный народник М. Р. Попов, – в Земле Войска Донского были хутора, владельцы которых были моими знакомыми с детства. Пользуясь их опытностью, мы завели хутор, владельцем которого был Гостинцев, мой товарищ по академии и тоже принадлежал к организации «Земля и Воля». Хутор этот был местом, где можно было укрыться и людям нашей организации на время усиленного розыска их и всего другого, что в то время носило характер нелегальный. Здесь одно время скрывался и Мирский после покушения на Дрентельна».[779]779
  27 Попов М. Р. Из моего революционного прошлого // Былое. 1907. № 5. С. 295.


[Закрыть]

Пока Мирский прятался в имении Семенских и на хуторе, в Петербурге шли аресты. По городу метались агенты тайной полиции.[780]780
  28 См.: «Народная воля» и «Черный передел». Л., 1989. С. 76.


[Закрыть] Землеволец Н. В. Клеточников, служивший в III отделении, сообщал все, что ему удавалось узнать, А. Д. Михайлову. Часть донесений сохранилась, приведу из них извлечения, касающиеся Мирского:

18 марта. «Любовница Мирского Кестельман: Новая улица, 9, 39, знакомые ее: Абациев, Шиманский, Бачинский, Златогорская, Фрессер, Попов, Рубинский, Трахман и Сидьванский. Прошлую ночь и сегодня они арестованы; в квартирах их западни. Сидьванский, говорят, уже выпущен. За этими 7 лицами и для Мирского назначены шпионы: Скабитский и Холодский. Следят за прис[яжным] пов[ерен-ным] Утиным (площ[адь] Б[ольшого] Театра, 10) и вчера провожали его на Варшавскую ж[елезную] д[орогу], а сегодня провожали в Гатчино».[781]781
  29 Архив «Земли и воли» и «Народной воли». С. 170.


[Закрыть]

25 марта. «Приготовляют портреты Мирского и Таксиса для раздачи агентам».[782]782
  30 Там же. С. 175.


[Закрыть]

3—5 июля. «Ольховский (агент III отделения. – Ф. Л.) отправился сперва к Шехтеру в контору и узнал, что Ваньяса – это Кестельман, любовница Мирского, жившая на Новой улице, в д. № 9, Сан-Гали».[783]783
  31 Там же. С. 197.


[Закрыть] «Явившись к Кестельман, он (Ольховский. – Ф. Л.) рекомендовался купцом или комиссионером, приплывшим на купеческой барже; что в Пудоже он познакомился с Улановской, которая просила его узнать, получил ли Шехтер ее письмо и передал ли его Веньясе, т. е. Кестельман, что он скоро вернется в Пудож и готов исполнить поручение. Кестельман дала ему записочку к Улановской и письмо ее матери (на польском языке) и большую корзинку с разными вещами, которая и лежит в III отд[елении].[784]784
  32 Там же.


[Закрыть]

16—19 июля. «На Бассейной улице, д. 29, кв. 18, живет непрописанною Кестельман, любовница Мирского. Агенту Ритво приказано иметь за нею самое тщательное наблюдение и каждый день представлять донесения. Почти верно, что Мирский – это Плетнев, взятый в Таганроге, и что за ним следили и выдал некто Щетинников, живущий в Таганроге. Швейцар дома, где живут Семенские, признал в карточке Мирского одного из посетителей Семенских».[785]785
  33 Там же. С. 123.


[Закрыть]

Вернемся к записке В. К. Плеве: «Вслед за сим Мирский появился в Таганроге, под именем дворянина Плетнева и там обратил на себя внимание власти поведением, которое давало основание заключить о принадлежности его к социально-революционной партии, почему он и был арестован, успев при этом оказать сопротивление задерживавшим его должностным лицам. Непосредственно за его арестом, совокупностью многих данных, а между прочим, и собственным его сознанием, было обнаружено, что он – Леон Филиппов

Мирский, совершивший 13 марта сего года покушение на убийство Шефа Жандармов Дрентельна. Личность, направление, образ жизни и действий Мирского, а также подготовление, обстановка совершенного им покушения и последующие его действия выяснились с надлежащей точностью и полнотой. <…> Со времени покушения на жизнь Шефа Жандармов, Мирский в июне поселился, как уже было сказано выше, под именем Екатеринославского помещика Александра Николаевича Плетнева в Таганроге. Здесь он познакомился и скоро близко сошелся с прапорщиком 5 батареи 5-й резервной артиллерийской бригады Тарховым, через него вошел в сношения с некоторыми его таганрогскими сослуживцами и, между прочим, с бомбардиром Щетинниковым. который вынес из этого знакомства убеждение в принадлежности именовавшего себя Плетневым к преступному сообществу, донес о нем до сведения власти. В течение нескольких дней, проведенных им в Таганроге, Мирский при посредстве Тархова и Щетинникова, действовавшего с намерением довести обо всем происходившем по начальству, приискивал средства к тайному отъезду морем за границу, составлял подложные документы на имя Плетнева, имевшего сношения с примчавшими к нему из Ростова единомышленниками, а между прочим в разговорах посвящал Щетинникова и Тархова в задачи и ближайшие планы социально-революционной партии.

6 Июля сего года, вследствие сведений о Плетневе-Мирском, доставленных Щетинниковым местному помощнику Начальника Губернского Жандармского Управления Капитану Карташевскому, Мирский был арестован близ своей квартиры, в доме доктора Ромбро, причем он сделал в задержавших его должностных лиц три неудачных выстрела из револьвера. По обыску у него, кроме нескольких подложных и чужих документов, было, между прочим, найдено собственноручное письмо его к отцу на польском языке, как бы из Швейцарии, в котором он заявлял о том, что немедленно по выходе из заключения снова принялся «за общественное дело», за труд в пользу революции и 13 марта стрелял в Шефа Жандармов, уведомляет отца о том, что он находится в безопасности в Швейцарии и просит прислать ему 500 р.

Ввиду содержания оказавшегося у него письма, а также признания, его личности местным Начальником Губернского Жандармского Управления. Мирский 13 июня открыл свое настоящее звание, имя и фамилию, сознавшись, вместе с тем. и в покушении на жизнь Шефа Жандармов.

По доставлении Мирского в Петербург, он дал обширное показание, в котором изложил с большой подробностью все обстоятельства, относящиеся до него самого, не сделав однако никаких указаний на своих соучастников и вообще не представил никаких объяснений, которые могли бы стать основанием для действительного расследования за исключением нескольких объяснений, о действительном значении которых в смысле обвинения укрывавших его лиц он вероятно сам не отдавал себе отчета, показания его вовсе не представляют материала для изобличения его соучастников и весьма мало дают этого последнего по отношению к укрывателям. Сам же Мирский подробно и в общем согласно с обстоятельствами дела сознался во всех возводимых на него преступлениях».[786]786
  34 РГИА, ф. 1405, оп. 77, д. 7793, л. 38 об. – 43.


[Закрыть]

Тем временем Клеточников сообщил Михайлову:

16—19 июля. «Мирский, говорят, упал духом и сознался в покушении 13 марта на жизнь шефа, просит пощады и делает разные признания. Так он сознался, что укрывался у Семенских, сперва в городской квартире, а потом в имении Семенской. Оказывается, что агенты (Янов и Полеводин), ездившие туда, приняли Мирского за И. В. Узембло (разыскиваемый народник. – Ф. Л.) и, не признав его, выпустили из рук. Ездили же они вследствие сообщения Рачковского. Теперь значит Семенским, укрывшим Мирского, Верещагину, ездившему для предупреждения его об опасности, и соседям Семенской по имению Сухову, Певцову, Любовицкому и Широбокову, принимавшим Мирского и посещавшим его, будет очень плохо».[787]787
  35 Архив «Земли и воли» и «Народной воли». С. 217.


[Закрыть]

25 августа в камеру к Мирскому посадили солдат, они не давали ему перестукиваться с соседями.[788]788
  36 См.: там же. С. 277.


[Закрыть] 10 сентября земле-волка А. Н. Малиновская писала из Петропавловской крепости:

«Кстати Мир[ский] признал себя членом Испол[нительного] Комит[ета] и сказал, что их всех членов около 200 и друг другу они известны лишь по номерам. Мир[ский] был № 216, по фамилии знал одного Соловьева (к тому времени казненного. – Ф. Л.). Вообще он наплел много небылиц, – вот охота!»[789]789
  37 Там же. С. 279.


[Закрыть] Через десять дней она же писала: «При всех его (Мирского. – Ф. Л.) достоинствах он страшно болтлив».[790]790
  38 Там же. С. 280.


[Закрыть]

Важнейшие улики против Мирского основаны на его же показаниях. Главных своих сообщников А. Д. Михайлова и Н. А. Морозова он не выдал, но на сей раз кое-кого все же назвал. Так, 14 июля 1879 года из Таганрога пришла шифровка, где сообщалось, что задержанный «оказался Леоном Мирским»,[791]791
  39 См.: РГИА, ф. 1405, оп. 77, д. 7793, л. 24.


[Закрыть] а уже 26 июля арестовали В. А. Семенского,[792]792
  40 Cм.: там же, л. 96.


[Закрыть] за этим арестом последовали другие.

Следствие подходило к концу, судебные власти приступили к подготовке процесса, готовился к нему и Мирский. Он попросил у Левинсона денег и потребовал сшить себе фрак. Во всей истории революционного движения этот случай единственный. Никому из обвиняемых не приходило в голову заказать хорошему портному фрак специально для появления в нем на скамье подсудимых. Мирский, безусловно, понимал, что ему грозит смертная казнь, и тем не менее мысли его были поглощены прежде всего собственным внешним видом.

При проведении крупных судебных процессов, разумеется, если они были открытыми, в главной газете империи – «Правительственном вестнике» – полагалось публиковать стенографические отчеты о всех заседаниях. Процесс Леона Мирского не являлся исключением, к тому же он был выгоден для властей – мальчишка ни с того ни с сего стрелял в заслуженного боевого генерала, что же тут скрывать… Перепечатывать стенограмму процесса нецелесообразно: она заняла бы много места, весьма ординарна и скучна. Поэтому приведем несколько извлечений из колоритного описания судебных заседаний, опубликованного в столичной газете «Молва»:

«ДЕЛО МИРСКОГО

В настоящей заметке мы передаем только внешние подробности происходившего вчера на суде, не касаясь самого судебного процесса, который будет нами заимствован из «Правительственного вестника».

Заранее было известно, что по делу Мирского и обвиняемых вместе с ним 7 лиц, предназначенному к слушанию в С.-Петербургском военно-окружном суде, доступ посторонних лиц последует лишь по именным билетам. Этим объясняется, что вчера, 15-го ноября, перед зданием обших судебных установлений, на Литейной, куда на этот раз перенес свое заседание военный суд, никакого наплыва публики не замечалось. <…> Билеты для входа в залу суда были двоякие: белые – для высших сановников и лиц судебного персонала, а равно вызванных в суд по повесткам, и красные для всех остальных. Первые имели вход со Шпалерной улицы, а последние – с Литейного проспекта. По предъявлении билета офицер отмечал в списке фамилию проходившего лица. Внутри заседания суда. т. е. на площадке перед залою, и в самой зале суда порядок охранял плац-адъютант, по непосредственному распоряжению второго коменданта свиты Его Величества генерал-майора Адельсона. На площадке второго этажа, у того места, где кончается главная лестница, был установлен барьер. Здесь происходило вторичное предъявление билета, отрывание плац-адъютантом купона и новая отметка в списке. <…> По распоряжению председателя суда было установлено следующее распределение мест: за креслами судей – для высших сановников и лиц военного судебного персонала; кресла присяжных заседателей для генерал-адъютантов и лиц, занимающих высокое положение в административной иерархии. Места для публики внизу – исключительно были предоставлены генералам, а на хорах – штаб– и обер-офицерам и другим лицам, получившим билеты. <…> Перед креслами присяжных, за небольшим столиком, поместились два стенографа от «Правительственного Вестника», а между этим столиком и аналоем установлен стол с вещественными доказательствами. Издали видны только большие связки бумаг. В 10 часов 10 минут утра вошел суд в следующем составе: председатель генерал-лейтенант Дебоа, при двух постоянных членах и шести временных, именно 6 штаб-офицеров от войск петербургского округа. Объявив заседание открытым, председатель сделал прежде всего распоряжение о приводе к присяге одного неприсягавшего еще временного члена судебного присутствия. Затем генерал Дебоа объявил содержание дела, подлежащего рассмотрению военного суда, и приказал жандармскому офицеру сделать распоряжение о вводе подсудимых. Наступила пауза, во время которой 7 жандармов, обнажив сабли, расположились двое с каждой стороны скамьи подсудимых, а трое сзади скамьи, в равном друг от друга расстоянии. Предшествуемые жандармским офицером и отделяемые друг от друга конвойными, подсудимые вступили на скамью подсудимых в таком порядке: дворянин Леон Мирский, отставной прапорщик артиллерии Тархов, мещанин Евгений Беклемишев, присяжный поверенный Александр Ольхин, Ипполит Головин, Николай Верещагин, дворянка Семенская и почетный гражданин Григорий Левинсон. Все подсудимые одеты в черные сюртуки, а Мирский – во фрак. <…> По окончании председателем обычного опроса подсудимых, секретарь прочел список вызванных в суд свидетелей. Оказывается, что со стороны обвинения вызвано 60 с небольшим свидетелей, а со стороны защиты около 40. Некоторые свидетели не явились и их неявка за дальностью расстояния была признана законною. Председатель сделал распоряжение о вводе свидетелей по группам не более 20 человек в каждой. Произведена поверка, которая заключалась в том, что председатель выкликал фамилию свидетеля, а последний заявлял о своем присутствии словом «здесь».

Появление второй группы свидетелей было отмечено неожиданным эпизодом. Один из подсудимых, именно Головин, закрыв лицо руками, зарыдал, как бы в истерическом припадке. В числе вошедших восьми свидетельниц была и его жена – О. М. Головина. Председатель пригласил Головина успокоиться и предложил в случае надобности заявить о медицинской помоши. Подсудимый встал и поклонился, <…>

В вечернем заседании 15-го ноября судебное следствие было открыто допросом свидетельницы Кестельман. Это молодая девушка, состоявшая на правах невесты, в близких, интимных отношениях к подсудимому Мирскому. С ней сделалось дурно, но она скоро пришла в себя. Точно так же и с подсудимым Мирским произошел припадок. По распоряжению председателя он был выведен на некоторое время из залы суда до окончательного приведения в чувство. Весь интерес вечернего заседания сосредоточился на показаниях и перекрестном допросе свидетеля бомбардира Щетинникова. Его пространное показание было выслушано с напряженным вниманием. Мирский в одном месте показания Щетинникова разразился бранным восклицанием, относившемся к свидетелю. Остановленный немедленно председателем, подсудимый просил простить ему «эту невольную вспышку». <…> Продолжая отмечать внешние подробности судебного заседания, приходится отметить следующий ряд случайностей. Во время допроса свидетельницы Головиной с мужем случился припадок. Голосом, исполненным безнадежного отчаяния, он закричал: «Мирский, зачем вы погубили меня!» Мирский в свою очередь встал и заявил председателю, что Головина никогда не видел.

В 5 час. 20 минут пополудни 17 ноября суд удалился в совещательную комнату. Публика не расходилась. Только в 10 часов 10 минут вечера суд окончил свои совещания, и все хлынули в залу. Подсудимые, заняв свои места, в ожидании появления суда оглядывались на публику. Мирский казался озабоченным и усиленно рукою расправлял свои волосы. Ровно в 10 час. 20 минут вечера вошел суд. Все встали. Воцарилась тишина. Председатель громким голосом прочел резолюцию, которою признаны виновными:

1) Мирский – в принадлежности к социалистско-революционному сообществу, имеющему целью путем насильственных мер ниспровергнуть государственный общественный строй, в покушении на жизнь шефа жандармов, в интересах той же партии, в вооруженном сопротивлении должностным лицам и в составлении подложного вида на жительство.

2) Тархов – в участии по составлении означенного подложного вида, с заведомою целью дать возможность Мирскому укрыться от преследования правительства, зная притом, что он, Мирский, покушался на жизнь шефа жандармов. По обвинению же в принадлежности к революционному сообществу считать Тархова оправданным по суду.

За означенные преступления суд постановил обоих подсудимых лишить всех прав состояния и первого из них, Мирского, подвергнуть смертной казни, а второго, Тархова, сослать в рудники на 13 лет и 4 месяца.

Что касается остальных подсудимых – Беклемишева, Ольхина, Семенской, Верещагина, Левинсона и Головина, обвинявшихся также в принадлежности к революционному сообществу и в укрывательстве Мирского, то суд, за недоказанностью обвинения, постановил всех поименованных лиц считать по суду оправданными.

Приговор в окончательной форме будет объявлен в воскресенье, 18-го ноября, в 7 часов вечера.

Едва председатель произнес резолюцию суда по отношению к Мирскому, как с бывшею в зале суда невестою подсудимого Кестельман случился истерический припадок. Ее вынесли на руках, но в продолжение нескольких секунд пронзительные крики ее доносились из коридора. Сам Мирский встретил приговор видимо спокойно. Окончив чтение резолюции, генерал Дебоа объявил заседание закрытым. Но вслед за тем и Мирский, и Тархов заявили о своем желании воспользоваться правом подачи кассационной жалобы, причем первый добавил, что он уполномочивает для этого г. Любимова. Председатель сказал, что обоим будет завтра вручена копия с приговора и что они имеют 24 часа времени на подачу кассационных жалоб, считая начало этого срока с момента вручения означенной копии. Оба осужденные поклонились председателю. Остальные подсудимые, казалось, не ожидали оправдательного приговора.

Мирский, поблагодаривший суд за оправдание своих бывших товарищей по скамье подсудимых, бросился к ним и стал со всеми целоваться и выражать свою радость. Со словами; «Доктор, помогите моей жене», Мирский вышел из зала суда».[793]793
  41 Молва. 1879. № 315, 316, 317 (от 16, 17 и 18 ноября).


[Закрыть]

Итак, суд закончен. Мы не знаем подробностей дальнейшей жизни всех обвиняемых. Второй осужденный по процессу Георгий (Юрий) Александрович Тархов окончил Нижегородскую гимназию и Константиновское военное училище в Петербурге, в мае 1878 года был произведен в прапорщики и отправлен на службу в Таганрог. Весной 1880 года Тархов прибыл на Кару, в 1883 году отпущен на поселение, находился под надзором полиции в Сибири, а с 1898 года в Европейской России, восстановлен в правах лишь в 1902 году,[794]794
  42 См.: РГИА, ф. 1405, оп. 77, д. 7793, л. 127, 135, 144 об.


[Закрыть] в 1905 году принимал участие в организации Всероссийского крестьянского союза, за что в 1907 году был сослан в административном порядке в Тобольскую губернию, по окончании ссылки жил в Нижегородской губернии. Александр Александрович Ольхин, присяжный поверенный, известный радикал, открыто сочувствовал революционерам, в 1871 году на «Процессе нечаевцев» выступал в качестве защитника. После оправдания судом Ольхина в административном порядке отправили в ссылку, лишь в 1895 году он получил разрешение вернуться в столицу. Николай Александрович Верещагин, студент Медико-хирургической академии, после оправдания судом выслан в административном порядке в Новгородскую губернию под надзор полиции. Вячеслав Андреевич Семенский, судебный пристав, оказывал денежную помощь революционерам, хранил нелегальную литературу, арестован в июле 1879 года, во время следствия заболел психической болезнью и к суду не привлекался. Его жена, Александра Константиновна, укрывала известного народника А. К. Преснякова. После оправдания судом в административном порядке выслана в Новгородскую губернию под надзор полиции. Еще один персонаж процесса – свидетель Елена Андреевна Кестельман, в замужестве Бек, с февраля 1878 года невеста Л. Ф. Мирского, была арестована 20 марта 1879 года, но вскоре выпущена, 18 сентября вновь арестована, в октябре освобождена под залог, в 1887 году выслана в Семипалатинскую область на три года под надзор полиции.

Решение Военно-окружного суда требовало конфирмации столичным временным генерал-губернатором И. В. Гурко. Оно последовало 19 ноября, приведу полный текст:

«Рассмотрев приговор С.-Петербургского Военного Окружного Суда о дворянине Леоне Мирском и отставном прапорщике Юрии Тархове, принимая во внимание несовершеннолетие обоих преступников и их полное раскаяние в поданных ими прошениях, первым из них о помиловании, а вторым о смягчении наказания, я определяю: дворянина Леона Мирского по лишении всех прав состояния сослать в каторжные работы в рудниках без срока, а отставного прапорщика Юрия Тархова лишить всех прав состояния и сослать в каторжные работы в крепостях на десять лет.

Генерал-адъютант Гурко».[795]795
  43 Там же, л. 5.


[Закрыть]

Известный журналист, начальник Главного управления по делам печати Е. М. Феоктистов, человек хорошо осведомленный, вспоминал: «Смягчен был Иосифом Владимировичем (Гурко. – Ф. Л.) приговор и для Мирского, что вызвало, разумеется, разнообразные толки в обществе. По мнению его недоброжелателей, он обнаружил будто бы милосердие из жажды популярности: как это было похоже на него!. Я видел Гурко поздно вечером того дня, когда состоялось решение, и знаю в точности, какие мотивы руководили им. Он не мог не обратить внимание на то, что Мирский едва достиг совершеннолетия и был не столько закоренелым злодеем, сколько сбитый с толку революционною пропагандой мальчишка <…>.[796]796
  44 Феоктистов Е. М. За кулисами политики и литературы. 1848–1896. Л., 1929. С. 391.


[Закрыть]

Управляющий III отделением Н. К. Шмидт 20 ноября телеграфировал Дрентельну о «состоявшейся конфирмации» и на другой день получил ответ, содержавший требование «повременить» с отправлением Мирского из Петербурга.[797]797
  45 См.: Алексеевский равелин. Т. 2. С. 198.


[Закрыть]