Текст книги "Изгои (часть 5)"

Автор книги: Федор Гришанов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 7 страниц)

Наградили наших героев сразу 15-ю сутками, чтобы обезглавить общую зековскую массу. Сразу вслед за ними отправились и пятеро их сподвижников. Да, расторопные лагерные опера времени даром не потеряли. Всё разузнали через своих ищеек.

Опять заполнились вольнолюбивым народом самые холодные камеры. Это так администрация заботилась о больных зеках, безо всякого стеснения, насмешливо утешая их:

– Вам, ВИЧ-инфицированным, нужно закаляться и думать о своём здоровье!

А так как лагерные врачи тоже не особенно любили ходить в ШИЗО, то единственными, кто заботился о здоровье наших сидельцев, оказались суровые уральские ветра и морозы. Желаем вам всем, господа «рогатые хозяева жизни», тоже пройти курс оздоровления в этом магнитогорском санатории!

Простодушный Женя Собака недоумевал:

– Ну за что они вас мордуют? Нормальные вроде пацаны.

– Это их жаба зависти давит. – смеялся Мягкий. – Ну, ты-то с нами, Евгендос? (так они называли Собаку, добросовестного и непримиримого сотрудника администрации).

Женя улыбался и уверял их:

– Ну, конечно, с вами.

А это уже немало. Многим, в том числе и сотрудникам, почему-то хотелось дружить именно с нашими героями. Наверное, осознавал народ в глубине душ своих, что самим им чего-то не хватает такого, что в переизбытке было в сердцах Мягкого и Арбалета.

Часто, во время своего дежурства, Женя Собака приходил и открывал броню, стоял с другой стороны решётки и рассказывал весёлые анекдоты, пытаясь как-то по-своему хоть немного облегчить их пещерное существование. И нередко из конца коридора доносился гомерический смех и восторженное ржание неунывающих полномочных представителей многоликого русского народа. С одной стороны решётки стояли завхоз Белоус и прапорщик Женя Собака, а с другой – Арбалет и Мягкий. Но этой, разделяющей их, решётки все они почему-то не видели.

Однажды Женя, начинавший уже почти по-братски заботиться о постоянных обитателях ШИЗО, выразил своё крайнее недоумение:

– Праздник на носу, а они (только так неопределённо и уклончиво мог упоминать он о своём начальстве) там (Женя ткнул пальцем в истекающий промозглой сыростью потолок) и не думают отпускать вас в отряд.

– Не волнуйся, Евгендос, – ответил ему из-за решётки Арбалет. – Нас ваши праздники не касаются.

– Как это не касаются? – возмутился Женя. – Все празднуют, а вы что, хуже других?

– Может быть хуже, а может быть – лучше. Время всё расставит по своим местам. – задумчиво и немного отстранённо вставил своё замечание Мягкий.

Но разволновавшийся Собака никак не мог успокоиться.

– Как же так! Вся страна будет праздновать, а вы будете здесь гнить?

– Не переживай, Евгендос! Мы и на свободе никаких «общенародных» праздников не отмечаем. – невозмутимо охладил братский порыв Собаки улыбающийся Арбалет.

– Что-то не пойму я вас, ребята.

– Всё просто, Евгендос, мы – русы-арийцы, и согласно нашим законам, обязаны жить своим умом, то есть так, как завещали предки. – поучал Арбалет своего зарешёченного собеседника. – А все официальные праздники в нашей стране носят откровенно дурацкий характер.

– Как… дурацкий характер? – совсем опешил пришедший в крайнее изумление Женя.

– Ну, вспомни, гражданин прапорщик, когда-то все организованно отмечали коммунистические праздники, сейчас их все забыли, то есть наплевали и н а праздники и на самих себя. Теперь вся страна во главе с толстобрюхими пастырями празднует христианские праздники, но очень скоро твои дети убедятся в том, что всё христианство – это ловкая иудейская провокация, и им придётся отказаться и от теперешних праздников.

– А восьмое марта?! – Женя Собака, видимо, очень уважал женский пол.

– Увы, Евгендос, это тоже иудейский праздник, только называется он на «8-е марта», а пурим. В древние времена при одном незадачливым персидском царе по наводке пронырливой иудейки по имени Эстер было перебито 60 тысяч совершенно невинных людей, а иудеи бегали и помечали дома своих жертв. Вот это и празднуется ими (и вами почему-то) до сих пор.

– А Клара Цеткин и Роза какая-то… забыл?

– Они просто решили в своём кругу, зачем они, иудеи, будут одни праздновать свой пурим, пусть и всё пустоголовое человечество отмечает их праздник вместе с ними. Так что европейские народы совершенно напрасно считают себя самыми просвещёнными и умными. На деле они, приняв Христианство, оказались глупее всех, и когда-нибудь им придётся жестоко расплатиться за своё легкомыслие и чванство.

– Ну ладно, Арбалет, чёрт с ним, с восьмым марта. Но День-то Победы – Великий праздник?!

– Это для вас, Евгендос, День Победы – праздник, а для нас, русов-арийцев, это день Скорби.

– Почему?

– Потому что гибель тридцати миллионов – это не Победа, а поражение. Тем более, что наши предки-победители забыли, Чьи они потомки и не отомстили своим врагам. А сейчас как дети наивные удивляются, почему это все побеждённые с таким удовольствием пинают их под зад при каждом удобном случае.

– Выходит, – вздохнул Женя, – праздников у нас вообще нет.

– Для кого-то праздники есть. – поправил его Арбалет. – Все праздники придуманы для лавочников и торгашей. Вот они сбывают вам всякий застарелый и залежавшийся хлам, позолоченные цветочки и радуются. У них – праздник.

– Ну и дурак же я! – воскликнул вдруг просветлённый арбалетовским знанием Собака. – назанимал денег на две своих получки и всей родне подарков к празднику накупил. Где вы раньше-то были, ребята?

– У тебя в ШИЗО, Евгендос, посиживали. – рассмеялся Мягкий.

– Вам смешно, а мне – долги отдавать. Что делать?

– Иди на базар, дубинку и револьвер продай, глядишь, и вернёшь долги. – добивал общего приятеля всё более веселеющий Мягкий.

– Вам хорошо: ни забот, ни хлопот. А тут не знаешь, как выкрутиться. – проворчал Женя Собака и закрыл проскрежетавшую с муторным садизмом броню.

Когда наши герои оказались одни в закрытой камере, Мягкий заговорил сразу, как бы в продолжение предыдущего разговора:

– А знаешь, Арбалет, когда мне на суде прокурор зачитывал обвинение, там было сказано, что однажды при исполнении Государственного гимна я не встал вместе со всеми, а вышел из помещения, проявив «неуважение к государственным символам».

– Ну, и что?!

– А то, что это означает, что они специально следили за мной и выжидали удобного момента, чтобы подсунуть «товар»… И причём здесь «неуважение к гос.символам», если я пошёл в буфет хлопнуть без очереди рюмку коньяка?

– Не расстраивайся, Мягкий, может твоё дело пересмотрят.

– «Надежды юношей питают», а я Арбалет, в чудеса давно не верю. И гимн надо было уважить.

– А его-то уважать как раз и не за что.

– Ну, ты, Арбалет, сегодня в ударе. А если Евгендос подумает и побежит в опер.часть?

– Нет, Андрей, Собака – друг человека, к тому же теперь ему о долгах думать надо. Две собачьи зарплаты – это не шутка. – и наши друзья, привыкшие на свободе считать деньги чемоданами, весело рассмеялись. Потом Мягкий продолжил разговор.

– Так что ты думаешь о новых государственных символах?

– Все они носят тоже вполне идиотский характер.

– И как это понимать?

– Очень просто. Двуглавого византийского орла сбросили вниз обеими башками, а мы подобрали этот символ незнания своего пути и водрузили на своих вершинах. Поэтому и мечемся туда-сюда, смотря какая голова перетянет. К тому же этот урод был много столетий родовым гербом маркизов де Сад. О трёхцветном флаге… Ты, Мягкий, был в «уральской молнии»?

– Конечно был, и не раз.

– Сколько там наверху красно-сине-белых флажков развешено?

– Точно. Много.

– Более десятка. А это значит, что мы сейчас – не вполне самостоятельное государство, а так, племя человекообразных обезьян, хватающих и забавляющихся всякой яркой вещицей. Сначала такой флаг был у задрипанного маленького как напёрсток германского княжества, потом озаботились Франция и Голландия, и пошло-поехало. А Россия вообще привыкла любую наживку бездумно заглатывать. Когда этот трёхцветный флаг висел по всей стене в штаб-квартире Валерии Ильиничны у речного вокзала, он имел какой-то смысл, а когда он украшает кабинеты всех наших продажных чиновников… Ну, ты сам должен понимать. Кстати, пятиконечными звёздами во времена Царя Соломона иудеи клеймили рабов. Все Бронштейны и Бланки это всегда знали, а Ивановы и Петровы до сих пор даже в «Очко Дьявола» не удосуживаются посмотреть трезвыми глазами. Впрочем, и пяти– и шестиконечные звёзды – это только мистическая отрыжка древних каббалистических обрядов. Главное не знаки, а направление, куда и с кем мы идём.

– Арбалет, мне-то прилепили неуважуху к гимну.

– О гимне – особый разговор. Если мне кто-нибудь укажет хоть одну страну, где бездарные и подлые придворные холуи столько раз переделывали свои напыщенные и откровенно глуповатые тексты под любую, даже самую поганую антинародную власть, я ещё подумаю…

– А я знаю, что таких стран в мире больше нет.

– Вот именно.

– Значит, Арбалет, мы с тобой сейчас займёмся созданием государственных символов будущей Великой Руси.

– Ты опоздал, Андрюша, эти символы…

(Тут, дорогие читатели, мы вынуждены остановиться, так как дальнейший разговор Арбалета и Мягкого носил настолько секретный характер, что мы сами о нём ничего не знаем и, следовательно, поведать что-то определённое об этой тайной беседе нем нечего).

Вскоре в зону неожиданно нагрянула московская комиссия (Впрочем, слова «неожиданно» и «нагрянула» употребили мы явно не совсем уместно. Почему-то у нас проверяемая сторона почти всегда заранее знает о «неожиданных приездах разных широкополномочных комиссий. – Ну, это понятно и связано, скорее всего, с вполне естественной заботой о хорошем закусе. Но и наши наивные «правозащитники» должны знать, что частенько они беседуют не с представителями зековского сообщества, а с так называемыми «активистами», тесно дружащими с Администрацией, а иногда даже, смеха ради, и с операми, переодетыми в лагерную одёжку… Успехов вам, госпожи правозащитницы! Защищайте не право, а людей! А ещё лучше: выходите, наконец, замуж и нарожайте нам как можно больше новых правозащитников!).

Мягкого и Арбалета быстренько выпустили в зону, но за день до приезда комиссии каждого из них поочерёдно вызывали в Опер.часть. опера (бедненькие вы наши!) как-то даже почти униженного просили их не жаловаться москвичам и не рассказывать за весь беспредел, который вытворяли по отношению к ВИЧ-инфицированным. Арбалет только рассмеялся и уверил этих трусливых шкодников:

– Я – не «терпила» и жаловаться не в моих правилах. Пусть потерпевшие жалуются. Для меня неприемлемо жаловаться даже на администрацию. Спасибо вам за то, что позволили посмотреть на людей с другой стороны, и получше познать самого себя, любимого.

Служивый народ раскрывался самым невероятным образом. Администрация «твёрдо» пообещала больше к ним не лезть:

– Сидите спокойно. Делайте то, что надо вам. У вас – своё, у нас – своё. Главное, сидите тихо, и всё будет нормально.

Знали они, что если зеки захотят, многие звёзды полетят вниз за весь беспредел, а комиссия пойдёт в ШИЗО, где у неё, может быть. Сразу откроются глаза на всё. Поэтому администрация и предлагала такой сговор.

Собралась авторитетная публика и после оживлённой дискуссии решила: Ну уберут этих, поставят других, создадут видимость, что они (человеколюбивые вы наши!) решают проблемы зеков, но ведь все они, власти предержащие, одним миром мазаны. Никому не нужны нарушители лагерного режима, отрицательно настроенные элементы, дезорганизаторы производства, идейные бунтари и прочий беспокойный народ. Их всегда будут уничтожать разнообразными, хорошо продуманными способами и всегда постараются убрать с авансцены лагерной жизни. Готов ли нормальный, здравый человек потерять свою жизнь? Готов ли он пожертвовать ей ради жизни других, несмотря на измены, предательства, несмотря на всё плохое, к чему так легко склоняется современный человек?... Но и веру в человека терять нельзя. Порешили пока уладить дело миром.

На этом и разошлись: Администрация – в ресторан отмечать благоприятное для неё завершение работы очередной комиссии, а зеки – в барак, думу тревожную думать, не надула ли их снова плутоватая наша власть предержащая, а то ведь она у нас такая: сегодня радостно хлопает в ладоши и скандирует: «Ленин, партия, комсомол!», а завтра – крестится истово и бубнит в глухое пространство: «Господи, помилуй мя, грешного!». Чего ждать от неё народу, похоже, не только народ, но и сама она, власть, не знает.

Когда Арбалет вышел из ШИЗО в отряд, его ждала уже стопка писем от Юли. Он читал их одно за другим, и светлая радость наполняла его измученную душу. Радовался Арбалет и за своё освобождение из каземата и за то, что, судя по письмам, и у Юли жизнь вроде бы налаживалась и здоровье не подводило.

Пока Арбалет изучал в ШИЗО под руководством Мягкого загадочную русскую поэзию, писем накопилось весьма немало, и Арбалет весь вечер посвятил созданию эпистолярной хроники о своей зарешёченной жизни, опуская при этом, чтобы излишне не волновать Юлю, самые жестокие и зубодробительные моменты. Но она, конечно, догадывалась, что он коротает свой срок в ШИЗО, переживала за него и писала письма фактически в никуда. Но теперь жизнь налаживалась.

Зеки опять организовали футбольный турнир и под предлогом игры ходили в соседние локалки, обменивались информацией и морально поддерживая друг друга. В соседнем бараке смотрящим был их близкий друг Лёша Вечер. Одному ему было тяжело справляться с неорганизованной и неуравновешенной массой ВИЧ-инфицированных, поэтому он постоянно тянул к себе спокойного и мудрого Мягкого и отчаянного и решительного Арбалета. Вместе они решали не только насущные дела отдельных отрядов, но и целой, всё разрастающейся ВИЧ-империи.

Арбалет, в предвкушении скорого освобождении, физически и морально подготавливал себя к долгожданной свободе, анализировал былое и размышлял о будущем.

Да, досталось ему в жизни не очень-то много приятного, а вот суровых испытаний и почти нечеловеческих трудностей пришлось преодолеть немало. Но он упрямо верил, что время у него ещё есть, и он сможет кардинально изменить свою жизнь и вырваться из порочного круга. Понимал он и то, что ему придётся каждый божий день побеждать самого себя, разрывая этот уже ржавеющий круг и освобождая себя из многолетнего плена. Увы, жизнь устроена так, что чем больше человек задаёт вопросов и создаёт проблем, тем больше он сам запутывается в хитросплетениях этой кратковременной жизни.

Бывали у нашего героя и такие периоды в жизни, когда он от всей души завидовал так называемым «простым смертным», у которых всё, на первый взгляд, было до банального просто: человеку дана жизнь, надо кого-то родить, что-то построить, где-то что-то вскопать и посадить. Жить и радоваться жизни, быть самому хорошим, и у тебя всё будет хорошо. Главный смысл такой жизни в однообразии: поспал, поел, поработал, получил, заплатил… и так каждый день. Но не так просты эти наши «простые смертные». Как часто некоторые из них залезают от безысходности в петлю, осознав, что их проторённый и гладкий путь ведёт в замаскированный «благами жизни» тупик.

Вскоре после освобождения Арбалета в Магнитогорск приехали другие люди, ВИЧ-империя разрослась по зоне как раковая опухоль и заняла все ключевые должности в колонии. Администрация, осведомлённая о том, что эта инфекция не передаётся бытовым путём, не смотрела уже так брезгливо на ВИЧ-инфицированных. Да они и не отличались ничем от других, здоровых пока зеков: те же порочные склонности… те же преступные желания.

Мягкий знал обо всём и обо всех, старался улучшить и облегчить лагерную жизнь. Он уже отсидел вместе с Арбалетом один год в ШИЗО, но как только тот ушёл на вольные хлеба, репрессии в отношении Мягкого возобновились с новой силой. Он был настолько неугоден Администрации, что та, без всякого зазрения совести, снова принялась крепить его за всё и за всех, откровенно пытаясь сломать всё-таки его судьбу, регулярно избивая и не выпуская из ШИЗО. Отправили его в ЕПКТ (туда свозят всех «отрицательно настроенных»). Там травили его по-полной. Через полгода отправили его обратно в Магнитогорск, успев создать ему в правоохранительных и криминальных кругах (у нас это почти одно и то же) дьявольский образ злого, непримиримого, отрицательно настроенного элемента. а он просто хотел – в законодательных рамках – улучшить, облегчить немного жизнь зеков, хотел, чтобы они и администрация понимали друг друга. Он не унывал, поддерживал зеков, балагурил, шутил…

Одна из его шуток при новом начальнике управления Жидкове стоила ему сломанной ключицы. Прямо в мрачных казематных условиях Жидков устроил для Мягкого персональную аудиенцию и пообещал ему:

– Если ты не будешь делать по-нашему, плясать под нашу дудку, ты улыбаться перестанешь.

Мягкий только улыбнулся на эту угрозу высокого должностного лица… Ночью в камеру Мягкого зашла целая орава оперов. Били его долго и методично (Что делать! У нас даже и Ф.М.Достоевского полицейская сволочь не щадила). Кроме всего прочего, Мягкому сломали ключицу. Дикие боли не проходили месяцами, но врачей к нему не вызывали. Когда ключица срослась, его из ЕПКТ снова вернули в колонию и сразу закрыли в ШИЗО. В лагерь его, чтобы он не организовал и не повёл зеков за собой, больше не выпускали. Более 4-х лет просидел он в камерах дорогого его сердцу Отечества. Там он настолько свыкся с обстановкой, что чувствовал себя как дома, не унывал и не проклинал свою судьбу.

Арбалет часто вспоминал этого замечательного человека и с горечью думал: «Ну и богата наша русская земля! Сколько талантов у нас гниёт в безызвестности и гибнет безвозвратно, а она, Земля наша, всё не истощается!»

Кстати, Мягкому ещё повезло: он хоть жив остался, а некоторым стойким борцам против жестокого авторитарного лагерного режима пришлось испытать более суровую, вернее, совсем уж немилосердную участь.

Когда Арбалет освободился, он, по пути домой заехал к одному дельцу забрать часть хранящейся у него доли. Там оказался и его бывший бакальский враг Немец, про которого Арбалет давно уже и, казалось, окончательно позабыл, и если бы не встретил здесь, то уж точно никогда бы в жизни о нём не вспомнил. Но оказалось, что этот богом проклятый Немец не забыл ничего и как безмозглый зверь жаждет реванша. Пока они были у барыги, Немец улыбался Арбалету, но когда вместе вышли от него, Немец неожиданно чем-то ударил его по голове, и, не дав опомниться, налетел на своего лежащего врага, запинал его и оставил на снегу. Немного погодя Арбалет очнулся, встал, вытер лицо снегом, пошёл к своему надёжному схрону и взял ствол. Он решил покончить с этим подлым негодяем раз и навсегда. Когда Арбалет возвратился к дельцу, Немец был ещё там. Дельца в комнате не было. Осталось только выстрелить и уйти. Арбалет уже потянулся за пистолетом, но в этот момент из соседней комнаты выбежала маленькая девочка, дочь этого дельца. Арбалету не хотелось напугать ребёнка, и он предложил Немцу:

– Пойдём, выйдем. Я заплачу тебе десять штук, чтобы ты отстал от меня навсегда.

Глуповатый Немец не почуял подвоха и уже сладострастно потирал руки: получить нежданно-негаданно денежки и от кого! От самого Арбалета! Когда они вышли на улицу жадный Немец нетерпеливо прошипел:

– Давай деньги!

Арбалет взвёл курок, вытащил ствол и направил его на Немца.

– Немец, я прощаю тебе все долги.

И тут отмороженный Немец показал своё истинное лицо. Он рухнул на колени, зарыдал и начал просить о пощаде:

– Братишка! Ну, прости! Не хотел я тебя ударить. Чёрт попутал. Давай всё забудем. Прости меня! Пожалей!

Он ползал по снегу на коленях, вопил как нашкодивший и изобличённый школяр, униженно прося о помиловании. Всё собрал в кучу, чтобы отвлечь внимание Арбалета от такого простого действия – спустить курок и продырявить насквозь его подлую мстительную башку.

И Арбалету на самом деле стало жалко этого ползающего перед ним недочеловека. И хоть был Немец самой последней мразью и неисправимой скотиной, Арбалет помиловал его: не хотелось ему и сидеть за такое ничтожество. Арбалет развернулся и ушёл с места несостоявшейся казни. Если бы он оглянулся и увидел налитые кровавой ненавистью глаза Немца, он вернулся бы и убил его. Но он ушёл, не обернувшись…

Через два дня Арбалет узнал, что Немец, видимо с горя от своего унижения, так обожрался, что натворил в припадке безумной ярости подвигов сразу на несколько уголовных дел и надолго скрылся в тюремном приюте для лишних людей. Арбалет тут же позабыл о нём…

Один из магнитогорских друзей Арбалета, Большой, вскоре после своего освобождения написал ему из Москвы письмо. Многие наши провинциалы, никогда не видевшие столиц, почему-то завидуют привилегированным столичным обитателям, но если бы они прочитали сумбурное письмо отчаявшегося и разочаровавшегося в столичном человеколюбии Большого, они, может быть, и переменили бы своё поверхностное, книжное мнение.

Большой писал Арбалету в Челябинск: «Не вынесу я этой сытой и с виду спокойной московской жизни! Как не хватает мне наших колонийских друзей! Я чувствую, что здесь я просто никому не нужен: ни родным, ни близким. Для них я – прокажённый наркоман, да ещё и ВИЧ-инфицированный. Это там у вас, на Урале, я был гражданином ВИЧ-империи, а здесь я – никто. Никогда я не забуду те счастливые времена: Как хорошо нам было всем вместе среди себе похожих. Когда не было других, а все были свои. Все были братья. А тут, в столичном угаре, всем на всё наплевать. Все надрываются в погоне за золотым тельцом, все рвут и мечут, чтобы быть на уровне показного благополучия, и всем наплевать на чьи-то проблемы. Они здесь никому не интересны. Все заняты сами собой. У меня не осталось ни родных, ни близких. Я один со своей болезнью. Она уже начинает съедать меня изнутри».

От такого непонимания и чёрствости ближних пустился Большой, как говорится, во все тяжкие. Арбалет, которому в Челябинске никто даже и не намекнул о его болезни, звонил ему, звал его к себе. Но Большой был гордым человеком. Он ответил Арбалету: «Ну, зачем тебе, брат, обуза, якорь на шею? Москва меня породила, пусть она и хоронит». Грустно становилось на душе Арбалета после таких разговоров.

А тут ещё и от Мягкого не было никакой весточки. Как ни бился Арбалет, но никак не мог выйти на связь со своим другом. Куда ни звонил, отовсюду в ответ только мёртвая тишина. Много позже узнает он, как уральские бандеровцы ломали его близкого и верного друга…

Да и с Юлей всё пошло не так гладко, как об этом мечталось в казематном одиночестве. Это в тюрьме ему казалось, что они сумеют построить идеальные отношения. Но как далеки наши фантазии от реальности! Мы всегда что-то мним о жизни, каждый на своём уровне, но реальных скрытых пружин жизненных процессов дано понимать немногим.

Первое время они были счастливы от долгожданной встречи, много времени проводили вместе, совершали длительные прогулки на природу. Всё было: и романтическая обстановка и возвышенные чувства. Жизнь давала им временную передышку, и Арбалет старался брать у жизни все радости, которые она, как бы смилостивившись над ним, предлагала. Арбалету было хорошо. Он наслаждался жизнью с упоением обречённого.

Общение с Юлей окрасило существование Арбалета в какие-то яркие, незабываемые тона. Возможно, Юля надеялась на что-то большее, на дальнейшее укрепление отношений, но какая-то непреодолимая невидимая сила звала уже нашего героя за собой, и он не мог ничего никому обещать и ни с кем не мог оставаться. Жизнь неумолимо возвращала его на Путь Воина. Он не лукавил перед ней.

– Ты, главное, пойми меня, Юля. У тебя – своя жизнь, у меня – своя. Спасибо тебе, что ждала меня, за то, что так много сделала для меня. Но м не надо следовать своей судьбе, пройти свою жизнь, и я должен пройти её до конца. И я пройду её. Один.

Потом Арбалет узнал от кого-то, что Юля якобы вышла замуж и у неё родился сын (Очередное невинное заблуждения нашего героя. Мы видели этого шустрого мальчугана и кое о чём догадываемся).

Но воплощение далеко идущих планов Арбалета в жизнь всё время откладывалось на какой-то определённый срок. Он продолжал в поисках ускользающей всё время от него Истины метаться по жизни. Эти лихорадочные метания закончились, наконец, тем, что он снова попал в тюрьму по самому пустячному, почти ничтожному поводу. Неужели именно это было угодно его судьбе?

Арбалет угодил именно в ту тюрьму, где давно уже обжился и обтёрся забытый им в сутолоке жизни «кровный враг» его, Немец, который сидел в камере с молодыми и доверчивыми, только начинающими свою пагубную карьеру, уголовниками. Немец успел обрасти нужными связями, одним словом, все карты были в его руках. Этот мстительный негодяй, не забывший своего позорного ползания перед Арбалетом на коленях, решил взять реванш. Он пошёл к операм и договорился с ними, чтобы Арбалета посадили в их камеру, так как тот является, якобы, ближайшим его (Немца то есть) другом. Проинструктировав должным образом молодняк в камере, наврав им с три короба про Арбалета и пообещав золотые горы, сам Немец благоразумно поехал на бункера, чтобы отвести от себя подозрения и не участвовать самому в подлом деле. Действительно, если бы Арбалет зашёл в камеру, увидел бы в ней Немца, он бы сразу обо всём догадался: и тогда неизвестно, чем бы дело обернулось для того же Немца.

После недельного карантина ничего не подозревающий арбалет заехал в ту самую хату, где его давно уже ждали. До этого случая наш герой всегда попадал в знакомую дружественную атмосферу и никогда не опасался никаких подвохов.

Когда арбалет оказался в хате, ему сходу кинули предъяву:

– Ты на Бакале общался с Адидасами.

– Ну, общался, и что из того? С ними общались все, когда вы ещё под стол пешком ходили.

(Вот те раз! Какие-то сопляки вспоминают о делах давно минувших дней! Арбалет даже и не подумал о Немце).

– Адидасовцы – беспредельщики!

– Вот и спрашивайте с них и с тех, кто им помогал.

Но Арбалета никто не хотел слушать. Коварный Немец вставил этой бестолковой, жаждущей подвигов, молодёжи крепкую программу. Арбалет посоветовал этому одураченному молодняку:

– Напишите по тюрьме маляву. Меня знают все. Никто не скажет обо мне ни одного плохого слова.

– А вот Немец говорит совсем другое?

– Немец? – Арбалет повернулся к сказавшему это незнакомому ему (как и все остальные участники разборки) парню, но в это время с ним поступили чисто по-немецки.

Арбалет получил сзади мощный удар, потом его били долго и методично, пока он не потерял сознание.

А пакостник Немец в бункерах радостно потирал руки: Наконец-то он смог изничтожить своего кровного врага, да ещё и чужими руками! Этот глупец наивно думал, что раз его не было в хате, то никто и не догадается о том, что именно он всё это замутил.

Утром опера открыли бронь и были поражены представшей их взорам картиной. Оказывается их провела и использовала в своих целях немчура проклятая. Избитого Арбалета перевели на сан.часть.

Он лежал в больнице, преодолевая тяжёлые физические и моральные страдания. Он уже не верил, что сможет когда-нибудь понять непостижимую и гнетущую тайну такого бессмысленного, как он считал в данную минуту, человеческого существования. Он сожалел, что не прикончил этого негодяя в своё время, а теперь расплачивается за свою мягкотелую доброту. Тот, кто щадит своих врагов, всегда в благодарность получает от них удар в спину.

Арбалету казалось, что жизнь его закончилась, что он оказался в таком тупике, из которого ему, может быть, никогда и не выбраться. Сказать, что ему было тяжело – мало. Он был в полном отчаянии. Он не мог ни есть, ни пить. Вокруг него наступила какая-то мёртвящая тишина. Ему казалось, что он лишился в этом мире всякой поддержки, что все – против него. Сможет ли он, и хватит ли у него сил вылезти из этой глубокой ямы?

Вместе с ним в камере Сан.части сидел безногий дед Еремей. Ног он лишился обычным российским манером: был выпивши, спешил домой, побежал за отходящим поездом, догнал его, ухватился… а его затянуло под колёса… Но этот безногий дед никогда не унывал, крутился как юла по хате, и всё время был занят каким-нибудь делом. Неизвестно почему, но он проникся к своему соседу Арбалету большим уважением, никогда не задавал праздных и лишних вопросов, но всячески поддерживал его, дружески подбадривал и помогал, чем только мог.

В этот же день по всей тюрьме, и в той, злополучной камере, прошла авторитетная малява, где, между прочим, говорилось: «Не вздумайте сделать Арбалету плохо. Иначе от вас отлетят ноги и головы». Но было уже поздно. Арбалет лежал в больнице и собирал в кулак все своим силы, чтобы хотя бы выжить. Ему надо вылезти, чтобы доказать, чтобы отомстить за всё! Как он ошибался, полагая, что именно в тюрьме царят мир и справедливость! Отчаянию и полному разочарованию просто не было границ. Непонятно, почему Арбалет позабыл в своём горе о своих многочисленных друзьях и соратниках. А вот они о нём не забывали никогда.

Пока наш герой терзался сомнениями на больничной койке, авторитетным миром было произведено скорое расследование этого случая, прошёл суд и вынесены приговоры (все процедуры, длящиеся в государственной правовой системе по нескольку лет, в уголовной системе сокращаются до одного-двух дней). Вскоре оказалось, что все участники этого коварного побоища почему-то один за другим покончили свои жизни самоубийством: кто сам расшиб себе голову об камерную стенку, кто проткнул себе грудь заточкой, кто неудачно положил свою голову под подушку и задохнулся… самая тяжёлая участь досталась несчастному Немцу: ему выбили оба глаза, избили так, что он сошёл с ума, попал в Магнитогорскую псих.больницу, где, возможно и от раскаяния в содеянном, взял да и повесился (Да, друзья мои, время вылечит всех, и каждый получит от жизни свой, заслуженный им приз).

Но Арбалет лежал в больнице, ничего об этом не знал и, следовательно, как-то помиловать своих врагов и приостановить расправу он просто не успел. Он узнал обо всём тогда, когда цветы на могилах начали уже слегка увядать…

Каждый божий день безногий дед Еремей побуждал арбалета к жизни, чуть ли не силой заставлял его есть, выводил (сам-то без обеих ног) на прогулки, помогал ненавязчиво, но упорно. Да, есть у нас ещё люди, на которых держится пока наша жизнь! (Глядя на Еремея, Арбалет вспоминал-героя инвалида-фронтовика из фильма «Тени исчезают в полдень»,. Еремей, конечно, не стал бы на войне Героем, но лихим Героям нашим гимнастёрки бы чинил, валенки бы подшивал. А в самую трудную минуту и сопли бы героям вытирал).