Текст книги "Том 6. Заклинательница змей"
Автор книги: Федор Сологуб
сообщить о нарушении
Текущая страница: 26 (всего у книги 28 страниц)
Приложения
Камень, брошенный в воду (Семья Воронцовых)
Драматические сцены в четырех действиях
ДЕЙСТВУЮЩИЕ ЛИЦА:
Анна Павловна Воронцова – 70 лет, бодрая старуха, вдова-генеральша, живет безвыездно в родовом имении на Волге.
Гавриил Алексеевич – ее сын, 49 лет, бывший профессор.
Мария Александровна (Мэри) – его жена, 29 лет.
Кирилл – брат Гавриила, 25 лет, холостой, живет в имении, хозяйничает, служит по земским выборам.
Римма Николаевна Критская – 31 год, школьная подруга Мэри.
Михаил Сергеевич Левченко – 28 лет, горный инженер, гражданский муж Критской.
Аглая Семеновна – переписчица, работающая у Воронцова, – бесцветная девица, 28 лет.
Сергей Петрович Куликов – приятель Кирилла, местный врач, 45 лет.
Глаша – горничная Мэри, 22 года.
Садовник Павел – в усадьбе Воронцовых, 25 лет.
Михаил – его брат, 35 лет.
Деревенская баба, девчонки.
Действие происходит летом 1914 года в усадьбе Воронцовых на Волге, в одной из верхневолжских губерний.
Действие первоеОткрытая терраса с видом на Волгу; ступеньки в сад от террасы. У края цветника на площадке белый садовый диван. Куртины цветущих пионов. Вдали березовая аллея. Солнечное утро в конце мая.
Явление первое
На террасе Анна Павловна и Гавриил, пьют кофе. У Гавриила мягкое, интеллигентное выражение лица: большой лысый лоб, утомленные глаза; золотое пенсне, рыжеватая бородка клином. Он рассеян, часто кладет руки в карманы, точно что-то ищет.
Анна Павловна. Уж так я рада, так рада, что и слов нет… И как это вы надумали – в деревне пожить… А я уж не чаяла, – век, думала, будете по заграницам да по Павловскам мотаться.
Гавриил. Доктора Мэри прямо сказали, что для нее город – отрава. Даже и зиму велели в деревне жить. Да только уж не знаю, – соскучится, пожалуй. Вот разве цветами займется, – она все мечтала розы разводить.
Анна Павловна. Слава Богу, цветов у нас хоть отбавляй. Живем, можно сказать, среди роз… А вот скажи мне, Гаврюша, отчего твоя Мэри чудная такая: все что-то думает, плачет, – тоскует, что ли? Да о чем?
Гавриил. Это после болезни… Впрочем, у нее вообще нервы неважные. Все ее чрезвычайно волнует, огорчает. Грубость всякая человеческая.
Анна Павловна. Да чего же ей не хватает? (Пауза.)Ты меня прости, Гаврюша, а только женщине без детей в ее летах ух… как скучно должно быть. Какая же это жизнь – без детей. Да отчего это нынче дети не рождаются? Не хотят их, что ли? Сколько ты уже лет женат, Гаврюша?
Гавриил (не поднимая глаз).Пять.
Анна Павловна. Вон, поди ж ты, пять лет… (Задумывается.)Нет, Гаврюша, прости меня, а все то как будто не так. Не знаю уж, – я ли ничего не понимаю, или уж свет кругом пошел, – только мы лучше вас жили, проще как-то и веселее. Выезжали, танцевали, веселились; замуж выходили рано, жили на просторе, в усадьбах, дети рождались здоровые, сами хозяйством занимались. И всего было много, всего хватало, и жили весело и привольно. Никаких этих мечтаний, тоскований и в помине не было. Чтобы замуж выходить под тридцать лет, как теперь, или без детей с мужьями жить, – что-то об этом мы и не слыхивали.
Гавриил. Ну, не только же веселились. И крепостное право было. Картины довольно мрачные. И до смерти засекали.
Анна Павловна. Мало ли что… Я не говорю… Вон сосед наш, Пошуканин, медведя держал у себя в подвале и со всей деревней породнился. А только все от человека зависит. У нас, когда воля пришла, так наши дворовые ревмя ревели. Никто их не сек, и отец твой комара в жизни не задавил. Жили себе, как у Христа за пазухой. И вообще как-то люди другие были. Доброты, тепла, души будто больше было. А нынче и зла, может быть, меньше, да и добро куда-то спряталось.
Гавриил (качая головой).Нет, и зла не меньше.
Анна Павловна. Или уж это всегда так в старости: все кажется, будто лучше было в твое время, а может быть, просто сам лучше был, моложе, здоровее. Гаврюша, помяни мое слово, – и твой черед придет, – все будешь прошлое добром поминать, как бы худо не было.
Гавриил. Нет, мама, ты знаешь, – я весь в мыслях о будущем, мне прошлого не жаль, Бог с ним. Придет иное поколение, построит жизнь лучше нашей.
Анна Павловна. И хлеба больше родилось, и лен лучше был, – посмотри, какие у меня еще сейчас сорочки, полотенца от приданого, – хоть куда… А какие яблоки, какие ягоды родились… Крыжовник у нас был – смотреть приезжали. Малина белая… А нынче – все с чего-то сохнет, мошкара ест, леса рубят, – ветры, ураганы пошли, мнут все, ломают. Или уж, может быть, земля-матушка отказывается, истощилась, что ли, ума не приложу, только все что-то не то… А что я тебя спрошу, Гаврюша, как же ты с лекциями, – читать нынче не будешь?
Гавриил (отрывисто, мрачно).Нет, не буду. Я совсем ушел.
Анна Павловна. Да как же так, Гаврюша? Ведь ты так любил свой университет!
Гавриил. Что делать, мама, – так надо было поступить. (Задумчиво.)А сказать по правде, какая-то пустота в жизни образовалась. Ведь вся жизнь – гимназия, студенчество, кафедра, – вся жизнь для науки. Как-то и не представлял себе жизни иначе: научные исследования, лекции, общение со студентами…
Анна Павловна. Так зачем же ты, Гаврюша?
Гавриил. Один из моих товарищей, профессор Глиницкий, говорил мне не без укора: «Вам хорошо, – у вас имение, а вот у меня на руках шестерка детей, да капитала всего у жены на сберегательной книжке триста пятьдесят рублей». Но, мама, и он тоже ушел вместе с нами, вся наша группа вместе.
Анна Павловна. Да как же, Гаврюша? Шестеро детей, и ни копейки денег… Да ты бы их хоть к нам на лето пригласил…
Гавриил (улыбаясь).Ты – добрая, мама. Но, видишь ли, у нас в России все-таки есть спрос на ученых людей. Дети профессора Глинского не останутся без образования.
Анна Павловна. Ну, а ты-то, Гаврюша, что будешь?
Гавриил. Мой друг, профессор Эдуард Райт, пишет мне: «Ваша и без того бедная научными силами высшая школа опять понесла чувствительную потерю». Ну, и еще много теплых слов по моему адресу… К себе в Оксфорд приглашает, но я решил – никуда из России. Да, у меня есть начатая работа, давно задуманная, очень интересная, – на остаток жизни хватит.
Анна Павловна. Что ты себя старишь, Гаврюша…
Гавриил (с рассеянным видом поднимается, идет к саду. На верхней ступеньке вдруг останавливается, словно что-то вспомнил, и возвращается к столу).А вот что, мамочка, я вас попрошу: сегодня Мэри ждет к себе подругу свою любимую из Москвы… Она такая… немножко взбалмошная, – так уж вы, пожалуйста, будьте с ней милою, как вы умеете.
Анна Павловна. Да уж не учи, сами знаем. Кто ж это такая? Замужняя?
Гавриил. Да, была. Она уже замужем второй раз… Критская… Левченко…
Анна Павловна. Две фамилии сразу носит? И ты, мой батюшка, с ними заврался. Ну, да уж ладно, пойду комнату готовить. В диванную, что ли, положить? С мужем она?
Гавриил. Да, муж, кажется, после приедет. Мамочка, Мэри ее ужасно любит… И она на нее хорошо действует, – сразу веселеет… Да и она ничего, – славная, только взбалмошная немножко… Мэри с ней скучать не станет… А это главное…
Анна Павловна. А когда они приедут?
Гавриил. С дневным поездом.
Анна Павловна. Гаврюша, да что ж ты мне раньше не сказал? Ведь надо…
Гавриил. Только утром письмо пришло…
Анна Павловна, звеня ключами, поспешно уходит.
Гавриил (улыбаясь).Хлопотунья ты, мама…
Из-за сцены доносится громкий, хозяйственный голос Кирилла.
Кирилл. Знаю я вас… За вами только недосмотри… Чтобы к вечеру было готово.
Слышен чей-то не то угодливый, не то насмешливый голос: «Да уж не извольте беспокоиться, барин».
Явление второе
Гавриил и Кирилл.
Кирилл – рослый, румяный брюнет, красивый, загорелый. Одет по-русски, в поддевку и высокие сапоги. Темно-русые, блестящие волосы на прямой пробор над высоким лбом.
Кирилл (шутливо).Ну, что, Гавриил, бацилл размышления культивируешь? Что, как у нас, на вольном воздухе, поди, не нравится? Стоят деревья, ни одно не занумеровано?
Гавриил. Ты все шутишь, а мне здесь, право, нравится. Кажется, так хорошо, что мы сюда приехали. Мэри спит лучше, и вид гораздо лучше, и нервы. Все ее здесь радует – все нравится. А мне здесь удобно будет работать.
Кирилл. Работай, работай, корпи себе помаленьку. А меня эти лодыри так изводят, – иного так бы и разорвал пополам. Весь день верчусь, как в колесе. (Уходит.)
Явление третье
Гавриил и Мэри.
Мэри – стройная женщина, темноволосая, слегка смуглая; благодаря худощавости и девической манере одеваться кажется моложе своих лет. Очень женственная: легкая походка, легкие движения, быстрый взгляд. На ней недлинное полотняное платье с голубым матросским воротником; в руках вязка полевых цветов. Подходит к Гавриилу, кладет ему руку на плечо.
Мэри. А я на деревню ходила и в поле была, – как чудесно… Как жаль, что ты гулять не ходил… Цветов, цветов, – я никогда столько и не видала. Целый ворох колокольчиков и ромашек отнесла тебе в кабинет…
Гавриил (рассеянно).Спасибо… Только куда ты их поставила? Там у меня на столе все рукописи.
Мэри. Не беспокойся, все на месте. Я осторожно подвинула их.
Гавриил. Ну вот, я так и знал. Подвинула, – потом ищи. А по-моему, цветы гораздо лучше в поле.
Мэри (вспыхнув).Да? Я и забыла, что ты их не любишь. Я сама люблю. Прости. Я велю вынести.
Гавриил (спохватись).Нет, нет, зачем же… Я очень рад. (Целует ей руку.)
Мэри (задумчиво).Все, что мне нравится, – тебе – нет. Как странно…
Гавриил. Совсем не все. К цветам я просто равнодушен. Я занят другим, ты знаешь.
Мэри. Да, но одно другому не мешает. Впрочем… Который час?
Гавриил. Половина второго.
Мэри. Послали лошадей за Риммой? Ведь поезд в два часа приходит…
Гавриил. Наверное, – я, кажется, говорил. Впрочем, спроси. (Звонит.)
Явление четвертое
Те же и Глаша.
Мэри. Послали лошадей на станцию?
Глаша. Не могу знать. Здесь Павел за кучера. А он сейчас розы в грунт высаживает.
Мэри. Неужели забыли? (Гавриилу.)Ведь я просила тебя, уходя… Боже мой, да как же это… (Горничной.)Скорее беги, скажи Павлу… Да, впрочем, уже поздно. Пока залежатся… Какая досада…
Глаша уходит.
Явление пятое
Гавриил и Мэри.
Гавриил. Я маме сказал про комнату, а про лошадей, должно быть, забыл. Ну, прости меня, Мэричка.
Мэри (нервно ходит по террасе), Риммочка, конечно, не догадается у начальника станции лошадей спросить. Какая досада.
Гавриил (примирительно).Ну, твоя Риммочка догадается. Какого-нибудь мальчика пошлет…
Мэри (про себя).И я опять вспылила, – так не красиво… Никогда не надо поддаваться… (Подходя к Гавриилу, целует его.)Прости…
Явление шестое
Те же и Аглая Семеновна.
Аглая Семеновна. Гавриил Алексеевич, вы сегодня будете диктовать?
Гавриил. Ах, простите, я и забыл о работе. Как же, как же, сейчас. (Спешно встает, целуя Мэри.)Мэричка, прости… Мне совершенно необходимо сегодня закончить главу, – меня очень интересует моя тема. (В дверях оборачивается.)Мэри, почему ты пением не занимаешься?
Мэри (коротко).У меня после болезни еще голос не восстановился.
Гавриил (в дверях).Может быть, этот рояль плох? Другой выписать?
Мэри. Нет, здешний рояль вполне приличен.
Мэри одна. Нервно ходит по террасе, часто подходит к ступенькам, смотрит вдаль.
Явление седьмое
Мэри и Анна Павловна.
Анна Павловна (входя).Ну вот, все готово, пусть едут… Мэри, когда поезд придет?
Мэри. Уже пришел, а лошадей не послали. Гавриил забыл сказать… (Улыбаясь.)Придется бедной Риммочке пешком с багажом тащиться.
Анна Павловна (добродушно).Ах ты, грех какой… Гаврюше-то не след было передавать, он ведь всегда мечтает, витает где-то… Он никогда хозяйством не интересовался. Я диву далась, когда он сам себе первый раз шляпу купил. Он и людей-то видит точно сквозь стекла разноцветные, – никогда ни к кому не подойдет сам, не подольстится. Что уж на него рассчитывать… Самой надо было распорядиться. Хозяйка ведь ты теперь…
Мэри. Ну, какая я хозяйка… Да я думала, сама вернусь, а ушла в поле, к реке, да там и увлеклась цветами… Какая уж я хозяйка… Но какие здесь луга дивные…
Анна Павловна (с гордостью).Заливные луга, волжские.
Мэри. Ах, как здесь чудесно, как хорошо. (Подходя к Анне Павловне.)Мама, я у вас здесь и на зиму останусь, – не прогоните?
Анна Павловна (ласково).Что ты, деточка, прогоним… Ведь это теперь все ваше – Гаврюшино да Кирюшино, – а я здесь у вас на хлебах жить стану. (Целуя Мэри.)Живите, Христос с вами, – здесь ведь у нас хорошо, правда? Гаврюша говорит, ты цветы любишь, вот розы высадим, зацветут…
Мэри. Цветы люблю безумно, у меня и зимой их всегда много, – гиацинты, тюльпаны, ландыши. Странное чувство, когда они в комнате, я точно не одна, точно кто-то живой здесь со мною. А то другой рал так скучно по вечерам одной. Я ведь все больше одна – пою, мечтаю… Иной раз такая тоска возьмет…
Анна Павловна (тихо и нежно).Деточек тебе надо бы, Мэричка.
Мэри (ласкаясь к Анне Павловне).Устрой мне тепличку, мама, вот у меня и будут деточки – розы, орхидеи… (Задумчиво.)А знаешь, я как-то не очень жалею, что у меня нет детей. Дети какие-то теперь все больше неприятные, резкие. Меня бы это огорчало. У наших всех знакомых… Я бы совсем иначе детей воспитывала… Что это?
Слышен звон бубенчиков. Мэри бежит со ступенек за клумбы, во двор. Анна Павловна тоже уходит.
Явление восьмое
Мэри, Критская и Левченко.
Критская – красивая, элегантная женщина, слегка подпудренная, с крашеными, темно-золотыми волосами, смеющимися карими глазами и яркими губами, экспансивная, кокетливая, но без всякой вульгарности. У нее приятный, звонкий голос. Носит яркие, смелые платья, много колец, украшений, браслеты.
Левченко – кудрявый блондин, отлично сложенный, высокий. Одеты по-дорожному; Критская несколько кричаще. Шум, поцелуи, приветствия.
Критская. Вот, позволь тебе представить, Мэричка, моего Мишука – Мишеньку… Или Левушку, – я его Левушкой зову – по фамилии. Он у меня славный – не кусается… С тобой познакомиться – спит и видит.
Мэри (протягивает руку).Я очень рада. Не угодно ли вам, господа, с дороги умыться? Ведь пыль ужасная.
Критская. Я была в таком восторге, что к тебе аду, Мэричка, что ничего не заметила… Дусенька… Дай на тебя поглядеть, какая ты стала… Ведь два года не виделись. (Берет лицо Мэри в руки.)Такой же цыганенок… (Целуются.)
Мэри. Да на каких же лошадях вы приехали? У нас такая глупость вышла…
Критская. Это уж его спросите (указывая на Левченко).Он всегда все достанет, узнает, из-под земли вызвать может… Он у меня за Марфу…
Мэри. А ты за Марию? (Смеется.)
Критская. Ну, уж Марией – это тебя нарекли от рождения. (Указывает на Левченко.)А ведь этот сэр экспромтом удрал, за неделю до отпуска…
Левченко (оправдываясь).Так опостылел город… Я ног под собой не чувствую от радости…
Явление девятое
Те же, Анна Павловна и Кирилл, здороваются.
Анна Павловна (входя).Очень, очень рада, что вы приехали. Мэри вас ждала, так много о вас говорила.
Римма. Мы с Мэричкой – давно друзья. А вот мой Мишук.
Анна Павловна. Милости просим. Очень рада. Гости дорогие, пожалуйте с дороги закусить. (Кириллу.)А ты, Кирюша, гостя спросил бы, не желает ли к себе пройти.
Кирилл (Левченко).Пойдемте, я вас провожу…
Уходят с Левченко.
Явление десятое
Мэри и Римма одни.
Римма (бросаясь на шею Мэри).Мэричка, Мэричка, что я тебе расскажу, что расскажу… На целую неделю хватит… Чего со мной за этот год не было…
Мэри. Ну, уж я думаю… А когда ж ты (указывая на волосы)успела шкурку переменить?
Римма (небрежно).Долго ли… Ведь так лучше, правда? Левке так нравится, а я теперь для него все.
Мэри. Любишь?
Римма. Безумно. То есть, понимаешь, по уши втюрилась. Это я-то, с моим характером! Не чудеса ли делаются? Но, если ты только его узнаешь, его нельзя не полюбить.
Мэри (обнимает ее; ходят по террасе вдвоем, обнявшись).Как я рада, Риммочка… Мне тоже тебе надо много, много рассказать. Здесь чудесно, и мне лучше гораздо. Я с крестьянами познакомилась, – лечу их… Видишь, как здесь красиво… (Жест в сторону сада.)И цветов много, моих любимых. (Срывает и прикалывает ей к поясу пион.)А только все же порою тоска: все я одна – с моими думами и мечтами… Гавриил всегда в кабинете. Мама хоть и славная… Хочу пением серьезно заняться…
Уходят в сад, обнявшись.
Явление одиннадцатое
Анна Павловна (входя).Да где же они? Готово, исчезли. (Кричит в сад.)Мэри, Римма Николаевна, – обед подан… У нас по-деревенски, рано… (Уходит.)
Явление двенадцатое
Левченко и Гавриил выходят на террасу. Левченко переоделся в светлый летний костюм.
Гавриил. Ну, как вам наше захолустье нравится?
Левченко. Очаровательно… Признаться, я так люблю Волгу – ведь я и сам в этих местах вырос, – что когда вырвусь сюда, прихожу прямо в экстаз. Эта спокойная, величавая река, эти милые березки, эти церкви, эти поля, эта скромность и прелесть чисто русского ландшафта, благодать…
Разговаривая, идут под руку навстречу Римме и Мэри, идущим обнявшись по аллее.
Явление тринадцатое
Те же, Мэри и Римма.
Мэри (Римме).После обеда, Риммочка, заберемся в липовую беседку, и там – до вечера, вдвоем. Хорошо, родная?
Римма (оглядываясь на аллею).Как здесь живописно… О, мы здесь поживем… На лодке, в лес, пикники, в теннис… (Мэри.)У вас и площадка, кажется, есть? (Гавриилу.)Вашу руку, сэр!
Гавриил дает руку Римме, Левченко – почтительно Мэри. Все уходят через террасу в дом.
Занавес.
Действие второе«Диванная» комната в доме Воронцовых. По трем стенам – широкие пестрые ситцевые диваны покоем. Перед средним диваном – овальный стол, на нем целый сноп полевых цветов. Над столом высоко – квадратное окно с пестрой ситцевой драпировкой в тон обивки. Возле двери, в углу – старинный ореховый шкапчик с зеркалом. Над боковым диваном – полка с книгами. Между первым и вторым действиями прошло три дня.
Явление первое
Мэри и Римма, в домашних светлых платьях, несколько детского покроя, с широкими цветными кушаками-шарфами (у Риммы поярче), полулежат на диванах. Серенький денек; дождит.
Мэри. Я по твоим письмам совсем другим представляла себе Михаила Сергеевича… Каким-то увальнем, медведем.
Римма. Да? Ну, ведь ты знаешь, что такое мои письма… Я и вообще-то в правописании слаба… (Смеется.)Жду не дождусь, когда букву «Ъ» упразднят? А тут столько событий зараз. Ведь Левка меня от супруга буквально выкрал…
Мэри (с любопытством).Ну? Как?
Римма. Да так, очень просто. Я под Новый год в театр поехала, да оттуда с ним на поезде, прямо на Урал. Ищи там, в сугробах… А супруг меня добродетельно дома с шампанским дожидался. (Смеется.)
Мэри. А тебе не было жаль… так… порвать отношения с мужем?..
Римма. Ну, какие там отношения… Одна шелуха оставалась…
Мэри. Да как же ты с Михаилом Сергеевичем познакомилась?
Римма (лаконично).В поезде.
Мэри (удивленно).Как в поезде?
Римма. Возвращалась из Ялты осенью домой, одна. В вагоне – мамаша с детками, два гимназиста и какая-то руина с красными лампасами… Тоска адская… Вдруг, в Лозовой, садится этот самый сэр, элегантный, предупредительный. Сразу разговорились, потом обедали вместе в салоне… Ну, и так…
Мэри. Ну, а потом?
Римма. Он мне свой адрес записал на конфектной коробке и телефон, а я домой приехала, тут супруг, «дела домашние», – коробку Саша, конечно, выбросила, и потеряла я сеньора Левченко из виду… Потом, уж в октябре, встречаю в балете. Обрадовалась ему страшно, проводил он меня домой… Потом уж пошли встречи, то в театре, то в кафе, то у общих знакомых, то на выставках… И знаешь, чем он меня больше всего пленил? Всегда он какой-то праздничный, бодрый, смелый, «на все готов», как говорят английские бойскоуты. С ним никогда не видишь будней жизни, никогда не распускаешься. А работать умеет… Все ночи за проектами просиживает… Ведь это у него за два года первый настоящий отпуск…
Мэри (задумчиво).Как странно, в поезде… Обычно такие нахалы…
Римма. Все это, деточка, старье, предрассудки, – я уж давно с ними не считаюсь. Я ведь уж пожила на свете, – так знаешь, к чему пришла?
Мэри. Ну?
Римма (говорит оживленно, с жестами).Собственно, это я от Левушки, – это он мне внушил. Ну, видишь ты, – жизнь, ее явления, движения всякие представляются мне в виде концентрических кругов в воде… Кто-то, неведомый, бросает по временам в спокойную глубину воды – сферу одновременно и движения, и застоя – камень, побольше, поменьше, – вода взбаламучивается, набегают круги, разбегаются, шире, дальше, – на воде необычное смятение, движение, оживление. Потом успокоится, – снова тишь да гладь, – мертвечина, плесень, обычное… И вот эти моменты – заметь, это всегда только моменты в сравнении с длительностью застоя, – и надо ценить выше всего на свете. В них радость, блеск, жизнь, – вся яркость и неизбывность всплеска, метаморфозы, окрашивающие целые столетия и эпохи отблеском своего пламени, искрами своих лучей… Так и в нашей личной, частной, маленькой жизни. Но тогда уже не надо считаться ни с какими предрассудками, надо отрешиться от всего старого, привычного, рутинного, ничего не жалеть, забыть обо всех сантиментах и носовых платках, быть, если хочешь, жестокой, упорной в достижении цели…
Мэри. О, как все это не для меня. (Задумчиво.)Ты знаешь, Римма, я часто о себе думаю – должно быть, я по ошибке теперь на свет родилась… В разговорах, вкусах, отношениях с людьми, – все кажутся Мне такими неимоверно чужими, такими неимоверно Грубыми. Гавриил надо мною часто трунит – говорит, что когда я выхожу, мне надо лицо завешивать непроницаемой вуалью от человеческой грубости…
Римма. Ну, ты всегда была недотрогой, мечтательницей. Помнишь, как тебя еще гимназисты прозвали Мимозой… (Потягиваясь).Милая Мэричка, ты все еще та же детка, какой была в гимназии. Ты меня извини, – но что это у тебя за отношения с мужем? Какое-то миндальное молоко… (Твердо.)Мужчина должен быть или любовником, или товарищем, или господином, или рабом, а это что? Он тебе отец родной, что ли?
Мэри (вспыхнув).Я Гавриила очень уважаю и люблю. Он – замечательный человек, умный, чуткий, нежный… Если бы ты знала, сколько он перенес, сколько выстрадал… Видишь, мне очень трудно объяснить тебе наши отношения… Даже слова трудно подыскать… нужны какие-то полутона… как в музыке… Мы и ссоримся часто, разно на многое смотрим, а все же… он мне – какой-то родной и единственный… (Горячо.)Никогда, никогда я бы не могла его оставить и никого другого…
Римма (мягко).Детка дорогая, это все очень хорошо, но как-то нежизненно, отвлеченно, книжно… Где вы живете – на облаках, что ли? В отношениях людей надо больше ясности, определенности, – ну, говоря грубо, больше материальности, больше плоти…
Мэри (затыкая уши).Не говори мне этих слов. Я не хочу, чтобы моя умница, Риммочка, говорила пошлости, какие позволительно только дамскому доктору…
Римма (вставая, ходит по комнате).Нет, Мэри, я и сама не выношу пошлости, но в твоих отношениях к жизни меня всегда поражала какая-то странная оторванность, утопичность, самообман, самогипноз какой-то. И это всегда твое пренебрежение к плоти, к телу, к тому, на чем, в конце концов, зиждутся наши бедные земные радости. Я расскажу тебе случай, который тебя повергнет в ужас, – оговорюсь заранее. Раз зимою, когда у меня особенно обострились отношения с супругом и все на свете осточертело, поехала я одна в оперу. Рядом со мною в кресле – изящный сэр, монокль, смокинг, – англичанин, как потом оказалось. Одет шикарно, и физиономия такая – презабавная… Сразу мне в душу вонзился… Сидим плечом к плечу, – мечтательный полумрак, там арию Надира какой-то тенор сладкогласный выводит, оркестр замирает, а он – на меня уставился в упор и весь акт и не взглянул на сцену. В антракте, возвращаюсь я на свое кресло, – под муфтой – его карточка визитная, и определенно: где, когда и прочее… Ты возмутишься, назовешь это скандалом, каботиниством, – могло бы быть и так. Но представь себе, что на другой день я встретила его за файв-о-клоком в «Паласе», и мы провели с ним неделю… Это была сплошная музыка, – какая-то благоуханная поэма, сотканная из преклонения, нежности, благодарности. (Убежденно.)Никто, никогда из всех моих светских поклонников, художников, артистов, с которыми мы бессмысленно болтаем целые вечера в гостиных, – не смог бы мне дать того, что этот безвестный чужестранец, какой-то заезжий коммерсант…
Мэри (делая движение).Римма…
Римма (взволнованно, останавливаясь на ходу).Разве можно передать это словами? Надо почувствовать настроение этого вечера, тогда, когда, в полумраке, под эту музыку, мы, совсем не зная друг друга, увидясь, быть может, в первый и последний раз в жизни, с каким-то инстинктивным доверием двух жаждущих тел…
Мэри. Римма… Ради Бога…
Римма (опускаясь на диван, устало).Простите, госпожа Мимоза… Нет, Мэри, тебе этого не понять. Ты, которая никогда не изменяла… Но я, любя тебя так, как только можно любить друга, от души желаю тебе, ценою твоего спокойствия, ценою благополучия всех твоих близких, какой-то встряски, передряги, которая заставит тебя проснуться, раскрыть глаза, ощутить радость мгновения во всей ее полноте. (Шутливо напевает.)
Дитя, торопись, торопися…
Помни, что летом фиалок уж нет.
Мэри. Нет, Римма, я бы так не могла. Мне всегда чудилось какое-то страшное несоответствие между близостью физической и духовной. Какое-то огромное оскорбление, какая-то невероятная грубость в близости ко мне, в сущности, совершенно чужого человека. Я много об этом думала и верю, что когда-нибудь все это переменится, – как, не знаю, но только будет все иначе – красивее, цельнее, углубленнее. Люди поймут, что в основе физического влечения заложена какая-то огромная тайна, освящающая человеческие отношения. Почему этот – именно этот человек, а не другой, – эти губы, эти глаза, а не другие… Вот Гавриил увлечен сейчас своей теорией перевоспитания человечества. Он думает, что все огромное зло нашей жизни проистекает из того, что нас в корне ложно воспитывают, что мы все – мелкие эгоисты, боимся лишений, бежим от страданий, тогда как радость и страдание – родные сестры и не должны чуждаться друг друга. (Вдохновенно.)Преодолеть все тяжелое, победить все темное, принять без ропота и без боязни крест жизни, – и вознести надо всем Бога своей души, – вот в чем задача будущего, истинного человечества. А мы – только мост к этому будущему и должны терпеть, страдать и расчищать путь иному, светлому…
Римма. Браво, браво, Мэричка… Тебе бы прямо лекции читать в университете Шинявского… Однако (смотрит в окно), что же это, дождь на весь день зарядил… (Зевает.)Какая тоска.
Мэри (обнимая ее).А я так рада дождю, – хоть удилось вдвоем побыть… а то целых три дня…
Римма. Как этот романс, который ты пела вчера?
Мэри. «Среди роз» Грига. (Напевает.)
В гробу неподвижно младенец лежал,
И мать повторяла, рыдая над ним:
«Мой сын – среди роз, среди ро-оз»…
Этот и Шопена «Грусть» – мои любимые. (Поет.)
Жаль мне себя, – своих погибших грез…
Римма. Уж очень меланхолично, печально… Ты, Мэри, в твоем Питере совсем декаденткой сделалась… (Идет к двери.)Куда же наши кавалеры делись? Левушка… Ау…
Мэри (задумчиво).Печаль – хорошо, печаль – Красиво… (В дверь легкий стук.)Войдите…
Явление второе
Те же и садовник Павел.
Павел (топчется мокрыми сапогами у двери).Так что, барин, Михаил Сергеевич, виноград изволили в лесу накопать для барыниного балкону… Когда сажать прикажете?
Мэри (вспыхнув).Какой виноград? Куда?
Павел. Так что, они сегодня с шести часов в лесу, накопали целую охапку. Оно бы в дождь сажать способнее, да я созвал баб на клубнику…
Римма (вскакивая).Узнаю Левку… Ты, Мэри, вчера в лесу восхищалась этими лианами дикого винограда, вот тебе и результаты…
Мэри (растерянно).Неужели… Ведь я только сказала, что хотела бы у моего балкона…
Павел (мнет фуражку).Так что, дозвольте до послеобеда посадку…
Мэри. Конечно, конечно, голубчик… Когда вам удобнее…
Павел. Покорнейше благодарим. (Уходит, осторожно ступая.)
За дверью крик Кирилла.
– Сколько раз тебе, болван, говорено, – с мокрыми сапогами не лезть.
Явление третье
Мэри, Римма, Гавриил, Кирилл, Левченко.
Кирилл (радостно Римме)А мы вас с Гаврюшей добрых четверть часа ищем… Я уж и в беседку бегал. Лодка готова…
Левченко (целует руку Мэри).С добрым утром, Мария Александровна.
Гавриил. Как, разве вы еще не виделись?
Римма. Тсс… Левушка сегодня захотел быть рыцарем, заслужить шарф Прекрасной Дамы… (Левченко.)Сэр, – ваша головная боль?
Левченко (слегка смущенный).Прошла безвозвратно. Рекомендую всем единственно верный способ избавиться от мигрени, неврастении и прочего, – вставать ежедневно в шесть утра и работать в лесу…
Мэри. Да, наша городская жизнь…
Гавриил (с любопытством).А, вы сегодня работали?
Римма (слегка насмешливо).О, и как продуктивно… Сейчас Павел приходил жаловаться, что инженер Левченко успел за одно утро свезти весь лес в имение…
Гавриил. Ничего не понимаю…
Римма. Наши планы на сегодня, кажется, разрушены коварным неприятелем – дождем. Что ж, господа, давайте хоть чай пить, с горя…
Мэри. Я велю сюда подать. Здесь как-то интимнее… Да, Римма?
Римма. Восхитительно…
Мэри. Да что-то Глаша не торопится. Кирюша, распорядись…
Кирилл уходит.
Явление четвертое
Те же без Кирилла и Глаша.
Глаша вносит чай на подносе, расставляет на столе, где стоит букет, и в конце явления уходит. Все теснятся вокруг стола, тихо переговариваясь.
Мэри (во время суеты тихо Левченко).Я очень тронута…
Левченко (тихо, целуя ее руку).Я так счастлив, что мог…
За дверью голоса Кирилла и Анны Павловны.
Кирилл (за дверью).Мама, право, ты балуешь этих обормотов…
Анна Павловна. Ах, Кирюша, как же…
Явление пятое
Те же, без Глаши, Кирилл и Анна Павловна.
Анна Павловна. Что это вы, милые, словно цыплята в клетушку запрятались? Что ж, у нас столовой нет, что ли?
Мэри. Это я затеяла… Здесь уютнее…
Левченко (за нею).Интимнее.
Гавриил (Кириллу).Ну, что опять вышло?
Кирилл. Да, вот, мама мне все хозяйство портит. Кончали бабы в 8, а теперь она их в 7 отпускать распорядилась. Начинаем в 6 и кончаем в 7… Неслыханно… Так – ни у кого… Прямо разврат…
Анна Павловна (оправдываясь).Бабы просятся – говорят, ребят прибрать некогда…
Римма (кокетливо Кириллу).А вы – строгий хозяин? Перун-громовержец?
Кирилл. В хозяйстве нужна система, дисциплина, – иначе это просто дилетантство… (Громко.)Я в деревне вырос и мужиков как свои пять пальцев знаю. Им пальца в рот не клади – откусят.
Все смеются.
Анна Павловна (тихонько Римме).А сам мужику – последнее зерно готов ссыпать…
Гавриил (Левченко).Все дело в перевоспитании, как я уже вам говорил.
Левченко. Дорогой Гавриил Алексеевич, я с вами не совсем согласен. Вы находите, что нежизнеспособность нашей интеллигенции зависит от ее неустойчивости, неуменья и нежеланья преодолевать Известные моральные и физические лишения. Но я опрошу вас, – разве народ наш не страдал, не преодолевал, бесконечно, безысходно, веками, муки горше крестных? И каковы результаты?
