Текст книги "Как выжить в зоне. Советы бывалого арестанта"

Автор книги: Федор Крестовый

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 14 страниц)

Извращенцы в погонах (про сотрудников-гомосексуалистов)

Очень часто в средствах массовой информации рассказывают про «голубых» – недаром с древних времён народ требовал хлеба и зрелищ. Это я к тому, что хоть про педиков и много пишут, интерес к ним не ослабевает. Они остаются экзотикой. Так что не могу обойти стороной интересную и редкую тему: гомосексуалисты – сотрудники пенитенциарной системы. Да-да, вы не ослышались: именно сотрудники, а не заключённые.

В трудах сексопатологов и психиатров встречаются цифры: 50–70 процентов мужчин склонны к педерастии. Это, наверное, так, просто большинство свои пристрастия не афишируют. Только безбашенные ходят по всяким клубам да тусовкам, соответственно одеваются и даже пользуются косметикой. Многие другие, латентные (тайные) гомики, наоборот, свою ориентацию скрывают, всячески подчёркивают мужественность, даже профессии выбирают из группы риска.

Сегодня речь пойдёт о нескольких офицерах зоны, где я отбывал наказание, склонных к однополой любви. Напрашивается вопрос, как я про это узнал. Некоторые не очень скрывали свои привычки. Ну а про других… В каждой зоне есть группа заключённых, которой известно про учреждение всё (имеющий уши да услышит!).

Так вот, был у нас один майор-дежурный. Долго проработал в системе. А кто долго служит, редко сохраняет полностью ясный рассудок. Майор занимался сексом с зоновскими «петухами» почти в открытую.

После шести вечера всё начальство уходит домой. Дежурный рассылает оставшуюся смену по объектам. Потом вызывает на вахту педика помоложе и «имеет» его прямо на пульте, во все дыхательно-пихательные отверстия.

Об этом знали и сотрудники, и зэки. Но поскольку майор держал себя в рамках, то есть трахал только «обиженных», не предлагал совокупляться мужикам, и с учётом того, что до пенсии ему оставалось недолго, начальство его терпело. Тем более что в учреждении был большой некомплект личного состава. Да и со службой извращенец справлялся отлично.

Куда интересней был другой сотрудник. Этот производственник любил соблазнить нового партнёра, так сказать, «целочку». Ему был интересен процесс обольщения. Надо сказать, что в своём кабинете он в этом преуспел. Вот кто был действительно психолог. Самое интересное, что после нашей колонии он пошёл на повышение, стал начальником оперативной части в следственном изоляторе. Здесь он, как говорится, чувствовал себя, как лис в курятнике. В СИЗО до суда томились малолетки. Это же просто праздник какой-то. Отдельный кабинет и полностью зависимые мальчики. Многие были вызваны для беседы и растлены. Но – зарвался. Нет, никто из соблазнённых им не стал жаловаться. Просто «голубой» начальник оперчасти был хорошим работником. А в то время во вверенном его заботам учреждении находились под следствием (в качестве взросляков у малолеток) и отбывали наказание (в качестве хозобслуги) члены «малышевской» группировки. Начальник изолятора (позже арестованный за коррупцию) создал для данного коллектива райские условия… Но речь о другом. В общем, стал опер-педераст собирать компромат на своего начальника, а значит, и на бандитов. Здесь он просчитался: ведь ему давали понять, кто он есть и где его место. Даже когда ночью в изоляторе проходили сходняки, купленная охрана не пускала в тюрьму начальника оперчасти. Он не понял. Тогда во время очередной беседы с четырнадцатилетним симпатичным подследственным в кабинете старшего «кума» выбили дверь. Сотрудникам отдела собственной безопасности пришлось ознакомиться с «новым методом оперативной работы со спецконтингентом»: на столе – матрас, на нём лежит на животе мальчишка-зэк, а сверху – опер без штанов…

Самое странное в этой истории, что насильника не посадили, а по-тихому уволили. Невольно вспоминается его стремительное повышение по службе. Может, в управлении его покровитель тоже был «голубых» кровей. А может, просто честь мундира дороже загубленных жизней мальчишек. Хотя какая у сотрудников пенитенциарной системы честь?.. Я всегда смеялся, когда они называли себя офицерами. Офицеры, копающиеся в чужих вещах, записках, – это смешно. Мне могут возразить, что тем самым изымаются запрещённые предметы, раскрываются преступления. Да, но вот что удивительно. У начальников есть в подчинении младшие инспекторы. Когда надо найти что-то запрещённое, можно приказать им. Но почти все майоры-подполковники так самозабвенно любят своё вертухайское ремесло, что лично копаются при шмонах в зэковских обносках. Впрочем, это опять же тема для психиатров. Сейчас речь про другую патологию.

Был ещё в нашей зоне старший лейтенант. Его перевели из другого учреждения для несовершеннолетних за сексуальные домогательства к воспитанникам. Он ещё переводился, а у нас нормальные зэки уже знали всю его подноготную. Этого, так сказать, офицера сделали простым инспектором. Кабинета у него не было, так он в войсковом наряде любезно беседовал со смазливыми арестантами, но не больше – видимо, службой дорожил.

После этого я сменил ещё семь учреждений за три ходки и везде попадались педики в погонах. Я вот думаю: правы, наверное, учёные – как минимум 50 процентов склонны к гомосексуализму. Ладно, зэки – их жизнь заставляет, хотя многие не пользуют «петухов». Но если только в нашей зоне я наблюдал столько извращенцев в погонах (а про скольких я не знал!), сколько же педерастов по всей стране служит?..

О преимуществе пожилого возраста

Очень много в местах лишения свободы значит возраст. Зэки – такие же люди и снисходительны к пожилым, даже если те «косорезят», снисходительно относятся к их чудачествам.

Сидел у нас в колонии дед лет семидесяти, но этакий живчик. Был председателем СДП. Иногда вёл себя в отношении «чертоватых» мужиков как настоящий мент. На всю зону мог наорать на нарушителя режима, посадить его в ШИЗО. Но или в силу возраста, или из-за того, что он точно знал, на кого можно наезжать, его не трогали. Хоть он и совершал просто аморальные поступки. К примеру, замполиту было лень заниматься писаниной, и всю документацию и приказы по воспитательной части вёл председатель СДП. Это только по закону вопрос об условно-досрочном освобождении решает суд. Всё зависит от ходатайства сотрудников, а они заранее знают, кого отпустят. «Главкозёл» имел доступ к этой информации. Подходил к зэку, подавшему заявление на УДО, который точно пройдёт суд, но не знавшему об этом, и говорил: «Давай триста долларов и точно раньше освободишься». Тот просил у родных эту сумму и благодарный шёл домой. Если бы и произошла осечка, СДПшник просто вернул бы деньги.

Но вот он сам освободился. Его место занял двадцатилетний недоумок. Попробовал он действовать в том же духе. Вечером в клубе я наблюдал такую сцену: пьяные бандиты душили его в углу удавкой. Остановил я казнь, убедив их, что этот урод добровольно оставит пост «главкозла» и станет простым уборщиком. Более того, он никого больше не заложит. Он всё пообещал и выполнил. Кстати, со старым председателем СДП связана другая история. Стою как-то с бумагами у спецчасти. Он проходит мимо. Мы общались, так как он из боязни предоставлял информацию, которую узнавал у сотрудников. В этот раз поинтересовался, чего стою. Объяснил ему, что хочу подать надзорную жалобу на приговор. Он прямо перекосился, стал убеждать не делать этого. Оказывается, дали ему двенадцать лет срока. Написал он «касатку» – скинули до восьми. Составил надзорную – снизили до четырёх. Послал ещё одну, по пересуду, – опять подняли срок до двенадцати. И сколько теперь ни жалуется, не сбавляют.

Стоит ли получать портфель «смотрящего»

Находясь в камере, будьте осторожны с представителями других народностей. У них свой менталитет, представление о порядочности, правила поведения. Наконец, они не воспитаны на рыцарских романах и не станут проявлять благородство в том случае, когда надо драться один на один – они всегда нападают стадом. Наши люди (за редким исключением) в случае конфликта вряд ли вам помогут, даже те, на кого вы рассчитывали. Особенно не верьте, когда какой-нибудь жгучий брюнет с горбатым носом внешне показывает вам свою приязнь. Чаще это лицемерие.

Было у меня с ними много стычек. Опишу самую первую, которую никак не ожидал. Тогда я в людях плохо разбирался… Сидим в хате, двенадцать человек, среди нас – цыган Миша, лет сорока. Любезнее человека нет на свете! Мной он просто восхищался, громко выражал свои восторги. В тюрьме нередки случаи, когда зэка переводят из камеры в камеру. От нас тоже выдернули одного арестанта, а на его место кинули ещё одного цыгана. Стали «морики»<sup>[19]19
  Морики – цыгане.


[Закрыть]</sup> держаться несколько обособленно, но не борзели. Через неделю снова происходит «килишовка»<sup>[20]20
  Килишовка – перевод из камеры в камеру.


[Закрыть]</sup>, и кидают к нам третьего «рома». Этот в их среде вообще какой-то авторитет: владеет агентством недвижимости, пытается изображать бандита, хотя по жизни – барыга. Стали цыгане держаться особняком, на кого-то из соседей немного порыкивать.

В хате я постоянно поддерживал порядок. Несколько раз наехал на «ромал» – они же очень шумные и бесцеремонные, им всё равно, что кто-то спит. Разговаривают, как будто глухие и в километре друг от друга находятся. Или по радио зазвучит музыка – начинают бить чечётку, как будто «экстази» обожрались. А то сами затянут дурные песнопения (прямо скажем, на прекрасное пение Николая Сличенко не похожие).

Если я делал им замечания, смотрели зло, но пока не огрызались. Потом один сокамерник мне на прогулке говорит: «Я по-цыгански чуть понимаю. Будь осторожен! Они против тебя что-то замышляют». Я не придал этому значения.

Как-то несколько человек наших играли в домино. В камере всегда есть тот, с кем у вас складываются лучшие, чем со всеми остальными, отношения. Вот и я, проходя мимо приятеля, ненароком толкнул его плечом. Он как раз в проигрыше был, закричал довольно зло, но не обидно, чтобы я не мешал. Тут Миша-цыган громко, во всеуслышанье заявляет: «Меня бы так толкнул – я бы вообще убил!» Это уже жёсткое оскорбление. Подойдя к нему, я посоветовал ему заткнуться и думать, о чём говоришь. Этот бородатый гоблин полез в стол, приговаривая: «Чем бы тебя прибить?» И достал тяжёлую шлёмку с острыми краями. Взял я его за бороду, поднял рывком со скамейки и дал в голову. Правда, несильно, но ему поплохело. Тут поднимается второй цыган, подходит ко мне и заискивающе говорит: «Ну зачем же ссориться?» А сам в это время прыгает вперёд и пробует ударить. Еле нырнул под его кулак…

Кончилось тем, что я встал в узкий проход между шконками (в него со спины не зайти), а «морики» все втроём, но – из-за нехватки места – по очереди нападали на меня со шлёмками и заточкой для резки хлеба. Больше мешали друг другу, но шум подняли на всю тюрьму. Разбил им морды основательно. Дежурный нажал кнопку тревоги. Прибежал наряд сотрудников, открыли дверь, ворвались. Троица горячих парней и при них не угомонилась – всё продолжали прыгать и орать. Менты утихомирили их дубинами и вместе со мной отвели в «стаканы» (камеры-пеналы). Пока дежурный докладывал операм, кричу цыганам: «Слышишь, табор, раз вы это затеяли – говорите, чтобы не было заморочек, что спортом занимались». Они мямлят, что понятия знают. Тут их начали выдёргивать по одному. После к начальнику оперчасти отвели меня. Тот давай наезжать: «Что, боксёр, драку затеял? Напал на мирных подследственных?.. Может, на тебя завести уголовное дело? Ты двоим носы сломал, третьему – нос и челюсть». Смотрю: майор – нормальный мужик, спрашиваю его: «Гражданин начальник, вы сколько в системе служите?» – «Семнадцать лет», – отвечает. «Что же, – говорю, – вы эту мандабратию не знаете? Или я на придурка похож, первым на троих лезть?» Опер сразу на другой тон перешёл: «Да насмотрелся я на них. Знаю, сами всё затеяли, но хотят на тебя заявление писать. Чтобы судили тебя за избиение. Ну вот что, с ними я проведу беседу, жалобы забудут. А тебя за нарушение, чтобы потерпевшие не так возникали, я посажу в штрафной изолятор на пятнадцать суток». И с удовольствием продолжил: «А всё-таки здорово ты их отмудохал! Но больше не дерись».

После карцера подняли меня опять в старую камеру. Ни одного «морика» там уже не было – перевели сначала в больницу, потом в другие хаты. К нашим у меня тоже отношение изменилось: ведь никто мне помочь не пытался. Тут ещё за стенкой какой-то авторитет объявился – «смотрящий» за тюрьмой, как потом выяснилось. В его случае сработал тот же принцип, когда настоящие блатные не становятся сами у руля, а «дают портфель» не поймёшь кому. Зовут меня к кабуре (отверстию в стене), и наглый голос с кавказским акцентом говорит: «Питерский, ты что там воду мутишь, народ бьёшь?..» Я всегда считал, что авторитетом нельзя назначить: он либо есть, либо – хоть как себя назови – его нет. В городе я всех известных людей от криминала знаю, в тюрьме – тоже. Спрашиваю, с кем говорю и кто мне указывать будет, с какой руки оскорбившего бить. Этот пиконосый тут же нарушил неписаный закон настоящих арестантов (не представился, выругался) и повысил тон: «Я тебе покажу, билять, с кем ты разговариваешь!» Теперь я понял окончательно, что, несмотря на его статус, я имею дело с «чепушилой»<sup>[21]21
  Чепушила – презираемый человек.


[Закрыть]</sup>. Просто коротко сказал: «Встретимся – покажешь!» Больше к кабуре не подходил, хотя он там визжал и плевался, угрожая мне. Начала эта мразь малявы в камеры писать, что я беспредельник и с меня надо спросить, но в хате или «овцы» сидели, или умные мужчины – они понимали, что он не прав вдвойне, раз меня цыгане заложили.

Этот «смотрящий» начал рулить тюрьмой, но заигрался и стал приносить много беспокойства ментам. По его указке в случае малейшего подозрения в стукачестве (зачастую безосновательного) людей калечили. Видимо, ментам передали наш с ним разговор или случайно получилось, но на ближайшем шмоне, когда я был с вечера назначен дежурным по камере, нашли заточку для резанья хлеба. Меня посадили в штрафной изолятор. На следующий день ко мне в камеру кидают этого «смотрящего». К тому времени я многое про него узнал от зэков. В частности, что сел он за мелкую кражонку на рынке. Сам приезжий. В камере всем рассказывает, что приехал на соревнование по рукопашному бою. Раньше не судим, от роду двадцать пять лет.

Остались мы вдвоём. Он не знал меня в лицо, я его тоже. Но когда в корпусной его принимали, я услышал фамилию и догадался, кто передо мной. Он с порога начал понты чеченские кидать: «В натуре, менты оборзели, я „смотрящий“, вот и подставляют». Осадил его: «Питерский я, ты мне что-то показать обещал – давай!» Начал он «буксовать», нести «блевотину» про понятия, беспредел. Пришлось наехать на него плотнее: «Ты что через кабуру кричал, кого материл? За ломовых вписался, меня не выслушав». Такие, как он, сильны только против чушков, да и то в стае. Причём не волчьей даже, а шакальей. Объяснил ему: «В принципе, мне раскрутка не нужна, но с тобой в одной камере сидеть не буду. Даю тебе полчаса. Не сломишься – задавлю. То же будет, если начнёшь мне за жизнь тюремную тележить – ты в ней ничего не понимаешь, пустозвон». Только здесь он понял, что не в игрушки играет и за свои слова и поступки приходится отвечать. Постучался в дверь. Попросил дежурного выдернуть поговорить. Слышу: в корпусной объясняет, что мы не сошлись характерами, и просит его перевести. Видите, от страха за свою шкуру и честь забыл! Его слышали и арестанты в других камерах ШИЗО, заволновалась тюрьма: «смотрящий» сломился!..

Позже мне пришла «малява» от вора, где он вежливо попросил описать, что случилось. Рассказал ему, как было дело с самого начала, сослался на очевидцев. Решение вынесли, что я прав, а «смотрящий» – негодяй. Мне предложили его «портфель», то есть «загрузиться» за следственным изолятором смотреть. (Да на фига мне такой геморрой!) Ответил, что не имею опыта и не справлюсь. Для интереса расскажу, что следующим «смотрящим» стал 21-летний первоход, нахватавшийся верхушек. Ему потом в лагере «предъявили» за интриги и косяки и жёстко покалечили. Не исключено, что и вам предложат порулить тюрьмой – надо же кого-то «грузить»! Не советую соглашаться. Реальной власти не получите, а здоровья (а то и жизни) лишитесь. То же касается и лагеря.

О кидалове

Теперь коснусь другой темы. В неволе собраны далеко не лучшие представители человечества. Здесь редко кто действительно порядочный. Недаром говорят: предав единожды, предаст и потом. Так и с преступлениями. Но некоторые зэки хотя бы в рамках себя держат. Другие сразу же начинают совершать идиотские поступки. Гораздо опасней тот, кто до какой-то поры ведёт себя безупречно, но в силу поганой натуры в итоге совершает такое, что не только ставит крест на себе, но ещё и других подставляет. В описанном выше следственном изоляторе новый «смотрящий» начал назначать «смотрил» в каждой камере. По хатам он гулять не мог. Начал списываться. Нашёл везде знакомых, таких же местных молодых придурков из определённого круга. В нашей камере «смотреть» «загрузили» Лёшу. Этот конченый наркоман сел за мошенничество и кражи. Занимал у знакомых в долг и не отдавал. Заходил в гости и крал мелкие предметы. С его рассказов стало известно, что он и родителей своих обокрал. Кто же такому командовать позволит? Но это в нашей камере не позволяли. В других такие уроды судьбы решали.

Как-то Лёшу вызвали на допрос. Пришёл он очень хмурый, озабоченный. Через час предлагает мне поменяться вещами, от скуки. Надо отдать должное: шмотки у него были шикарные. Вот он и предложил за мой джинсовый костюм, кроссовки, рубаху, свитер – свою «навороченную» кожаную куртку, ботинки и брюки «от кутюр». Сначала я не хотел, слишком неравнозначен обмен, не в его пользу, но он упрашивал, уговаривал, и я согласился. Через три дня меня перевели в другую камеру. Через неделю дёрнули в оперчасть. Там тот же начальник, но уже презрительно говорит: «Я-то думал, ты настоящий мужик, а ты крысой оказался». В ответ я посоветовал ему выбирать выражения и перед тем, как в чём-то обвинять, объяснить, в чём дело. Он подаёт мне письменное заявление от Лёши, где тот просит принять меры в отношении меня, так как я, уходя из камеры, когда он спал, украл его вещи. Дальше было перечислено то, на что мы поменялись. Отвечаю оперу: «Начальник, я легко докажу, что не при делах. Прикинь сам, где он был десять дней – спал, что ли?.. И только сейчас хватился. Это, конечно, косвенное оправдание. Но как мы менялись, видели десять человек. Они же меня провожали, когда я из хаты уходил». Опер велел привести зэков, на которых я ссылался. Беседовал он с ними поодиночке, все говорили в мою пользу. Вызвали Лёшу. С порога говорю ему, что если мы ещё встретимся, я отобью ему гепатитную печень. Он рожу в сторону воротит. Опер приказывает ему принести всё. Мне то же самое велел. Возвращаюсь с вещами. Лёша приносит только мою рубаху. И здесь пытается кинуть, утверждает, что больше ничего я ему не давал (он ещё не знает про показания десяти сокамерников). Не выдержав, бросаюсь на него, менты оттаскивают. Начальнику «оперетты» надоели эти его «зехеры»<sup>[22]22
  Зехер – дурной, неожиданный поступок, оборот дела.


[Закрыть]</sup> – огрел его по спине дубиной. Эта мразь заверещала. Увели его ещё раз, принёс остальное. Остались с опером вдвоём. Он объясняет: «Вообще-то я не должен тебе ничего говорить, но влез ты в скверную историю. Этот наркоман перед тем, как с тобой меняться, был на допросе. Молодой дознаватель пробовал колоть его по поступившему заявлению, что Лёша, будучи в гостях, украл куртку, ботинки, брюки. Неопытный сотрудник не въехал, что перечисленные вещи надеты на нём. Вернувшись с допроса, эта мразь, чтобы избавиться от улик, предложил тебе обмен. Но сегодня его допрашивали жёсткие, опытные опера из отделения. Обосравшись в их руках, он во всём сознался, но сказал, что вещи у него скрысил ты». Вернул опер мои шмотки и продолжает: «По правилам поведения подследственным запрещается отчуждать, проигрывать, менять свои вещи. Так что тебе пятнадцать суток штрафного изолятора».

Встречаются и другие подонки.

Кидают в камеру «пассажира»: молодой, забитый, слегка не в себе. У нас «дачки» делили на всех. Продукты хранились на окне. Во время приёма пищи резали поровну сало, колбасу, масло, выделяли по конфете, печенинке. Те, кто не получал с воли посылок, всё равно имели равную долю.

В один день хата получила три большие передачи. Четвёртую получил новичок. Только, видно, и мама у него ненормальная: работая в столовой, прислала ему две пачки «Примы» и три тухлые котлеты, которые тут же выкинули. Этот говнюк утром просит дежурного помощника начальника СИЗО на обходе перевести его и пишет, как потом выяснилось, заявление, что мы его обижали, отняли передачу, назвав своей гору продуктов, которые лежали на окне. Прибежали к нам менты с разборками: дубинками машут, его заявой тычут, требуют всё вернуть. Еле их утихомирили: попросили поднять список того, что он получил в действительности. Когда они его прочитали, извинились и с матами побежали бить того недоноска.

Не подумайте, что эти случаи единичны, хоть вас, наверное, уже утомил примерами, опишу ещё несколько для наглядности. Тогда вы точно поймёте, как опасны случайные знакомства в местах лишения свободы. Следственный изолятор трогать больше не буду – поведаю про зону.

Когда ехал туда этапом, естественно, узнал соседей. Ведь сидели с ними долго на пересылке, ехали в тесном «столыпине», чалились в одном карантине. Потом в колонии при встрече здоровались, иногда разговаривали. Но каждый жил своей жизнью.

Раз прибегает ко мне такой знакомый и, очень волнуясь, просит помочь. Дело в том, что он проигрался в карты. Сегодня день расчёта, но посылка из дома задержалась. Как имеющий вес, я могу спасти его от расправы, если скажу тем, кому он должен, чтобы они перенесли расчёт до прихода посылки. Пошёл я к игровым, говорю: «Парни, не будьте кровожадными. Ну прибьёте вы его сейчас до поноса. Попадёт он в больницу, потом в помещение личной безопасности, богаче вы от этого не станете. Подождите несколько дней. Придёт ему дачка – рассчитается». Конечно, если бы они отказали, настаивать я бы не смог. Но мужики согласились.

Через пару дней прибегает ко мне этот же знакомый и говорит: «Спасибо тебе! Получил посылку, чуть позже рассчитаюсь с долгами. Но есть одна сложность: нужны наличные, а у меня только вещи. Купи у меня куртку (зона была „махновская“, в ней барыг не было), я бы тебе её так подарил, но бабки нужны». Денег у меня в тот момент не было, но больно куртка понравилась. Очень дорогая, но в то же время скромная с виду и чёрного цвета – в зоне носить такую можно. Опять я повёлся: попросил у приятеля в долг, заплатил за вещь. Пришил бирку, надел и, очень довольный, вышел на проверку. Подходит ко мне молодой зэк и говорит, робея: «Ты извини, но это моя куртка, её вчера украли». Спросил его: «Ты ничего не попутал?» Он очевидцев позвал. Собрал я бандюков, велели «шнырям» найти и притащить того продавца. Через полчаса его волокут из клуба. Он ещё издали заорал: «Я ему ничего не продавал!» Вырвался и в штаб побежал. Он к нему ближе, чем мы, находился, не догнали. Закрылся он по безопасности. Куртку я, естественно, парню вернул. Вызвал меня опер, наезжает: «Обещай, что не тронешь его». Возражаю: «И кто я после этого буду?.. Мне пятёрку ещё сидеть. Так что, как только увижу, сразу покалечу. И если меня закроете в ШИЗО сейчас, только хуже ему сделаете. Выйдет он, когда я сижу, не один я его пинать буду, а приятели бандиты коллективно. Могут и убить ненароком». Представьте, эта мразь всё же «соскочила с прожарки». Попросил ментов, и его перевели в «обиженку». Сидеть ему оставалось ещё десять лет, так и «полоскался» с пидорами, а с них какой спрос!.. Велел я «главпетуху» обломать ему об хребтину пару дубин, да деньги себе с него снять. Всё это кидалово, как выяснилось, он затеял из-за наркотиков – очень хотел раскумариться.

Были и другие случаи, когда зэки вели себя как дауны. Опишу ещё один, заодно он проиллюстрирует, как кавказцы защищают друг друга, несмотря ни на какие понятия. У каждого осуждённого есть своя территория, проход между двух шконок. Кто-то ютится в тесноте у двери, в узкой щели между кроватями в три яруса. Другие спят в углу у окна, где шконка в один ярус, а проход – метра два. Для него заказывается специальная тумбочка, комод из ценных пород дерева с инкрустацией и резьбой. На полу – ковёр. На окнах – дорогие занавески. Здесь же – в личном пользовании – магнитофон, телевизор, светильник. Стены украшаются обоями, плакатами.

У нас считалось особым шиком, чтобы во всю стену нарисовали картину. Пригласил я лучшего художника-чеченца. Заказал копию Айвазовского. Он обещал всё сделать, как другим до этого, и, очень извиняясь, сослался на трудности с красками: попросил аванс, немаленькую сумму. Тогда я был в «куражах» после карточного выигрыша, очень уверен в себе и в том, что никуда он с подводной лодки не денется. Дал ему денег. А это быдло уехало на этап в межобластную больницу, да там и осталось работать по профессии. Выяснилось, что так же, как и меня, он кинул многих зэков, причём не последних людей в колонии (раз в угловых проходах живут), некоторых – просто отморозков.

Через пару месяцев за «косяки» этого художника отправили из больницы обратно в зону. Прибыл он этапом, мы очень обрадовались. Чечен знал, что от нашего праведного гнева в ШИЗО не спрячешься. Когда пострадал такой коллектив, ночью наедут на прапорщика, и тот откроет камеру…

Поднялся художник в зону, в карантин. Мы решили подождать с разборками до вечера. Тем более, сразу покалечить его днём опасно: предстоят проверки, сразу ЧП всплывёт. После последнего построения стали его искать – пропал. Прятался до ночи. Уже в полной темноте возвращаюсь в отряд – выскакивает он из-за туалета. В руках – молоток на длинной ручке и нож. Решил меня убить, тогда из-за происшествия вызовут всё начальство и его спрячут в ШИЗО, так что бандиты не смогут до него добраться. А потом увезут в следственный изолятор на раскрутку, получит срок, и его переведут в другое учреждение. Сразу он не напал, прыгает на месте, как павиан, себя раздраконивает. Вывел его окончательно из себя, сказав спокойно: «Какой ты молодец, что эти предметы принёс. Давай их сюда, я тебе их в задницу засуну». Прыгнул он, ударил. Уйдя с линии атаки и оказавшись от него сбоку, когда он провалился на выпаде, дал ему в голову. Это был даже не нокаут, а целая контузия. Позвал «шнырей», велел тащить его в отряд. Собрались бандюки решать, что с ним делать. Надумали сбросить с лестницы вниз головой: типа, поскользнулся и умер. Тут пришёл Мага. Не люблю «чехов», но Мага – настоящий мужик. На воле и в зоне стоящий очень хорошо. Сам смелый, честный, справедливый. Никак не ожидали, но он стал просить за этого гоблина, всё ещё пребывающего в отключке: «Парни, я ничего не знал про его косяки. Только сейчас мне рассказали. Будь кто другой, сам бы удавил. Прошу вас – не убивайте. Эта погань не просто мой земляк, дело не в этом. Мы – горцы, он из знатного тейпа. У него там очень крутые родственники. Брат – полевой командир. Он наказал мне смотреть за ним, иначе пострадает моя родня. Если его убьёте, убейте сначала меня, так как, защищая его, я защищаю свой род. Парни, пожалуйста, я верну его долги!» Только из уважения к Маге сказал за всех: «По жизни это неправильно, но пусть живёт. Деньги сам отдаст или картины нарисует, раз обещал».

Оклемался этот говнюк постепенно, хотя «кукушку» я встряхнул ему основательно – он даже воробьям улыбаться начал.

Среди бандюков тоже встречались подонки. Саша жил прекрасно, был в авторитете. В одни день обошёл всех знакомых в зоне, попросил шикарных шмоток на свидание сходить, занял крупные суммы денег. Мы все в разных отрядах жили, ничего не знали. А он после велел «шнырю» отнести два своих баула с чужими дорогими вещами к штабу, сам туда налегке прошёл и уехал на этап. Папа ему обещал сделать перевод на «рабочку» в хозобслугу в СИЗО. Так и кинул всех.