Текст книги "Он сделал все, что мог"

Автор книги: Федор Залата

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 10 страниц)

10

На второй день ночью отряд Вербицкого на грузовых машинах укатил куда-то, а еще через день, опять же ночью, Роман Козорог был вызван в штаб. Над картой, лежавшей на столе, склонились Лыньков и Фишер. Козорог доложил о своем прибытии. Лыньков, положив на стол карандаш, спросил:

– Как настроение, капитан?

– Бодрое, товарищ подполковник.

– Вот и прекрасно. К двенадцати ноль-ноль привести взвод в полную боевую готовность, взять с собой миноискатели.

– Есть, привести взвод в полную боевую готовность и взять с собой миноискатели! – козырнул Козорог, повернулся и намеревался было выйти, но его остановил Фишер.

– Айн момент, Козорог, – сказал он, пристально вглядываясь в Романа своими стальными глазами. – Ваша жена зовут Ольга?

– Так точно, Ольга, господин майор.

– А малшик – Иван?

– Ваня. Я все это указал в биографии.

– А где сейчас ваша… как это, как это… семья?

– Не знаю. Должна быть на той стороне, но я не знаю. В биографии я также указал местожительство семьи.

– Вы плохой муж, Козорог. Вы не могли ей… как это, как это… Письмо?

– Зачем?.. Может, их уже и нет. Все узнаем после войны, господин майор. А что сейчас расстраиваться. Нет смысла!

– Не надо расстраиваться, Козорог, – сказал Фишер. – Ваша семья есть, и мы позаботились о ней.

Роман почувствовал, что он бледнеет. Вот и случилось то, чего он больше всего боялся, подумал он и спросил:

– Вы что-то узнали о моей семье?.. И как там?

– Все корошо. Теперь все корошо. Было плехо, теперь корошо. Наши люди сделаль забота. Ей будет короший… как это, как это… паек: хлеб, масло, млеко. Прожнвайт она в другой дом, ваш дом – бомба. Надеюсь, скоро получите от нее письмо. Довольны, господин Козорог?

Роман уже полностью овладел собой.

– Премного благодарен, господин майор. Разрешите выполнять приказ?

– Вы отшень короший зольдат, Козорог. Мы это ценим.

– Рад стараться, господин майор.

– Пошель.

Роман четко откозырял, повернулся через левое плечо, вышел твердым шагом и только во дворе опять почувствовал дрожь в ногах. Зайдя за угол дома, прислонился к стене. Оля знает, что он здесь, но не знает и не может узнать почему он здесь. О ней «позаботились», потому что он служит у них. Ужасно! А может, все это липа?.. Нет, похоже, правда: разыскал и взял их заложниками. Ужасно. Впрочем, еще на Большой земле его предупреждали, что он и к этому должен быть готов. Если его семья действительно осталась в оккупации – это весьма убедительный аргумент для оправдания его перехода на сторону власовцев. Спрашивали: если он не готов к такому варианту – может отказаться. Не отказался: война – есть война. Постояв еще немного, он пошел подымать по тревоге взвод.

11

Утром следующего дня Роман был уже на фронте, под Духовщиной. Местность была знакома: осенью сорок первого здесь он выходил из окружения. Взвод остался в бункере, а Козорог, Лыньков и Фишер в сопровождении офицера СД направились к переднему краю. Сначала шли по лесу, в котором то и дело встречались камуфлированные танки под натянутыми сетками и сосновыми ветками, орудия, затем спустились в траншею. По тому, как она была благоустроена: стенки обшиты досками, дно устлано бревнами, – можно было догадаться: немцы давно обжились на этих позициях. На фронте стояло относительное затишье, лишь изредка ухали дальнобойные орудия, иногда шуршали и квакали мины, где-то хлопали отдельные винтовочные выстрелы – это, наверное, вели охоту снайперы.

Шли гуськом, сутулясь и втянув головы в плечи.

Часовой, спросив пароль, пропустил их в блиндаж командира пехотного батальона. Капитан – худощавый, со шрамом на левой щеке и крючковатым носом – как раз пил кофе из пластмассовой чашечки и был явно недоволен, что ему прервали трапезу. Он молча вскинул руку в нацистском приветствии, нарисовал что-то на листе бумаги, подвинул ее офицеру СД и продолжал пить кофе с галетами. Пока Лыньков и Фишер, склонясь над бумагой, о чем-то перешептывались, Роман разглядывал просторный, в три или четыре наката блиндаж. Стены обшиты досками, походный стол, плюшевый диван, бархатное кресло. «Видно, эти мародеры и грабители приперли откуда-то из города, – подумал Козорог. – С комфортом воюют, сволочи».

Цель их появления на переднем крае стала известна лишь в ячейке наблюдения. На языке Лынькова, который ставил задачу, это звучало так: «учение в условиях боевой обстановки». Ночью взводу Козорога предстояло пропахать животом нейтралку, проложить коридор в минном поле обороны наших и вернуться назад. «Фокус заключается в том, чтобы ничем не выдать себя, – предупредил Лыньков. – По-пластунски, по-пластунски – и каждый должен считать до пятидесяти пяти. Потухла ракета – считай, досчитал – замри. Через каждую минуту будет ракета. Чтобы усыпить бдительность противника. Когда часто ракеты – противник думает, что все спокойно. И без дураков. Каждый должен взрыватели от обезвреженных мин принести. Отбой – зеленая ракета. Назад – таким же манером. Противник не должен знать, что ворота уже открыты. Рекогносцируй, запоминай ориентиры, чтобы потом твоим хлопцам легче было сообразить». Это было похоже на правду. Сперва Козорог подумал было, что они должны разминировать минное поле наших для немецкой атаки, но потом отказался от этой мысли: зачем же тогда взрыватели собирать? К тому же он уже слышал, что такие «занятия в условиях боевой обстановки» Фишер практиковал и раньше – еще одна проверка что ли перед главной задачей?.. Может, кто попытается перемахнуть, даже перемахнет – ну и пусть, зато станет ясно, что ему нельзя было доверять то, к чему его готовили, это во-первых, а во-вторых, что он может там сообщить? Что это за «пропагандистская школа особого назначения?» Так Фишер наверняка знает, что советской контрразведке это давно известно. Назовет готовящуюся здесь агентуру? Назовет Иванова, Петрова, пятого-десятого – и что же?.. Тот, кто отправится за линию фронта, уже будет не Ивановым, а Васюковым, не Петровым, а Сидоровым.

Так размышлял Роман Козорог, стоя в окопе в полный рост и с помощью бинокля через замаскированную в бруствере щель вглядываясь в линию обороны Красной Армии. Немецкие позиции пролегли по командным высотам, наши же как-то закрепились в торфянике, куда успели дойти – там и окопались: ни шагу назад. Нейтральная полоса, довольно широкая, с километр не меньше, кое-где поросшая посеченными пулями березками и ольхами, изрыта воронками, усеяна светящимися мелкими лужицами. Чуть правее пузырем вздыбился холмик. Вот бы добраться до него, укрыться от огня фашистов, а там и до своих рукой подать. А что, если… Опять то сопряженное с риском, но такое необходимое «а что, если». Он все думал об одном и том же, упорно искал выхода из тупика. Когда еще Копицу отправят туда, и получится ли что у Ковзаня… И у Романа Козорога возник план действий, как использовать то «занятие в условиях боевой обстановки» в своих целях…

…К обеду возвратились в тыл. Лыньков, разыскав поляну, с часами в руке сам проводил занятие со взводом: ползи, ракета – замри, ползи – замри… «Воронин, тебе что, надоело жить? Или не научишься считать до пятидесяти пяти?.. Сорокин, ты что, так и будешь лежать до второго пришествия Христа? Вперед! Ползи… локтями, локтями… замри…» Наконец, все приучились одновременно, как автоматы, ползти вперед и замирать. Погоняв взвод еще с полчаса, Лыньков сказал:

– Ваша жизнь в ваших руках. Сегодня вам надо будет таким способом перепахать нейтралку, обнаружить минное поле противника и каждому принести назад не меньше двух взрывателей от вражеских мин. Отличившихся ждут вознаграждения и отпуск. Командир взвода расскажет вам ориентировку на местности. А теперь – отдыхать.

…К полуночи взвод сосредоточился в тех передних окопах, откуда Роман изучал нейтралку. Лыньков еще раз повторил, как надо действовать, и, как только рассыпалась искрами ракета, скомандовал: «Вперед».

Роман выбрался из окопа, тихо сказав: «За мной!», и быстро пополз с холма вниз: здесь немецкие саперы уже подготовили проход в своем минном поле. Досчитав до пятидесяти пяти, он влип в мокрую землю. В ночном небе вспыхнула ракета. Как только она угасла, снова принялся считать, ползком двигаясь вперед. Все было расчитано заранее: они доберутся до русского минного поля примерно за сорок минут. После десятого броска Роман тихо кашлянул, и сразу же его кто-то обогнал.

– Ты? – шепотом спросил Козорог.

– Я.

Это был Сережа Мамочкин. Пока все шло, как и было договорено. Роману еще вчера удалось с ним поговорить один на один. «Сережа, слышал, ночью будем рядом с окопами наших. Я бы и сам, но, понимаешь, Фишер, кажется, взял на крючок мою семью. Представляешь, что может быть, если…» «Все понял, Роман». Составили подробный план. Даже, если это окажется не только «занятием в боевой обстановке». «Ты вот еще что, – сказал Козорог, – там тобой, конечно, займется «Смерш», не робей. Да и кому же еще рассказать, как не «Смершу», про это змеиное кубло. Думаю, это по их части. Скажи там, что и Роман Козорог ждет – не дождется». Полностью раскрываться не стал, там поймут, главное – дать о себе знать. Согласно плану Сережа должен ползти сразу же за ним. Когда он слегка кашлянет, пусть Мамочкин обгоняет его и забирает вправо, чтобы оторваться от остальных. Метров через сто встретится небольшая высотка, при ракете он ее увидит. Гитлеровцами она вряд ли простреливается. Да и глубокая воронка рядом. Если не удастся к своим сразу – перележать денек, а там соображай. А то, что немцы попытаются атаковать по проложенному коридору, – не похоже: не видно, чтобы фашисты стягивали сюда какие-то силы.

Когда Мамочкин скрылся в темноте, Роман замедлил движение. Со стороны наших позиций изредка вслепую пускали пулеметные очереди – трассирующие пули голубыми осами прошивали нейтралку. «Молодцы, – подумал Роман, – не спят». Внезапно рядом оказался Фишер. Какого лешего его сюда понесло? Взял его под наблюдение после разговора с Вербицким?

– Вперед!

– Подождите, господин майор. По-моему, тут скоро должна быть русская минная полоса. Осторожно. – Надо было как-то задержать Фишера и дать Мамочкину возможность уползти как можно дальше. – И вы меня сбили со счета.

По надрывному посапыванию было слышно, как их обгоняют слева. Ракета. Ох как долго она горит. И свет ярче летнего солнца. Не заметят ли, что Сережа оторвался?..

Сделали еще пять или шесть бросков, и чей-то миноискатель зазуммерил – добрались. Воронка рядом.

– Прячься в воронки. Здесь подождем, – распорядился Фишер.

Умолкли пулеметы, стало до глухоты тихо. Не слышно и шороха ползущих – началось разминирование. И вдруг совсем неподалеку бабахнуло – похоже, взорвалась противопехотная. Напоролся все же кто-то. По всей линии обороны наших застрочили пулеметы, автоматы, закрякали ротные минометы. Взрывы буквально обложили воронку, осколки наперехлест прошуршали над ней. С немецкой стороны ударили пушки, полковые минометы, в черном небе загорелась зеленая ракета – отходи назад!

Огневая дуэль продолжалась недолго. Вскоре, сопя, кто-то прополз рядом с воронкой, потом еще и еще – уцелели. Подождав, пока растаяла белая ракета, Фишер и Козорог выскочили из воронки и поползли. Теперь впереди был Фишер, и Роман едва поспевал за ним. Где-то справа в смоляной темноте кто-то застонал. Затем послышались приглушенные слова: «Братцы, помогите!»

– Айн момент, – сказал Фишер и пополз в сторону. Вот этого Роман не ждал от гитлеровца: пополз помочь русскому!

Снова ракета – замри. Рассыпалась. И стон прекратился. Роман услышал, что Фишер опять ползет впереди. Тащит на себе раненого?.. Кого? Возможно, Сережу?.. Нет, Сережа впереди был. Напрягся и догнал немца. Ползет один. А тот как же? Вспыхнула ракета. Они лежали почти нос к носу. Роману была видна плывущая в зрачках Фишера ракета.

– Что там? – спросил Роман.

– Его могли бы взять русские, – объяснил Фишер, пряча нож.

Свеча угасла. У Козорога за поясом тоже был, нож, и его прожег порыв… Но нет, не затем он здесь, чтобы прикончить одного паршивого фрица. Не будет этого – будет другой. Да и кого он там прикончил, может, нашего же оголтелого врага.

Совсем рядом квакнула запоздавшая мина, и Фишер громко застонал. «Черт с тобой, подыхай!» – подумал было Роман и пополз дальше, но тут же повернул обратно.

Фишер лежал на животе и загребал руками мокрый торфяник.

– Что с вами?

– Шайземенш, – выругался немец. – Помоги, рука…

– Ноги целы? Можете двигаться, господин майор? Обхватите руками мою шею и помогайте ногами. Да вот так, вот так… Все будет хорошо, господин майор.

12

В лагерь возвратились на следующий день вечером. Роман ждал наказания за то, что его взвод не справился с поставленной задачей, в результате чего троих потеряли, а главное – получил ранение майор Фишер. Лыньков поглядывал на него зверем, но пока сдерживался… Ранение Фишера было легкое: осколок лишь распорол кожу на левой лопатке, ему там же, на передовой, ее заштопали, наложили повязку. Казалось, он даже бравировал своим ранением.

Плохо спал Козорог в эту ночь, все думал и о том, что его взводу не удалось незаметно разминировать минную полосу наших, (в результате чего Фишер получил ранение, и как это теперь для него обернется, и о Сереже Мамочкине – неужели погиб?.. Потеряли троих: одного прикончил Фишер, второй взорвался на мине, третий – Сережа – либо сейчас он уже у наших, либо тоже погиб в огненной кутерьме. Все могло случиться. Иногда Козорог все же накоротко засыпал, и тогда начинали плестись всяческие кошмары, которые только еще больше взвинчивали нервы. Приплелся и его земляк Никон Покрышка: «Что ты мне шьешь, что шьешь?.. Ты мне вышку шьешь!..»

…Гораздо позже будет установлено, что примерно в то же время, когда Роман Козорог достиг первого звена поставленной перед ним чрезвычайно важной задачи, кривая линия его земляка Никона Покрышки сделала первый зигзаг в его сторону: проявив опять трусость, Покрышка дезертировал, был пойман, предстал таки перед военным трибуналом и попал в штрафную роту.

Утром Козорога вызвали к Фишеру. Фишер сидел за накрытым на двоих столом, с подвязанной рукой, бледный от потери крови, в петличке мундира уже вшита ленточка о ранении. Указав на свободный стул, спросил, что будет пить Роман: шнапс, вино? Козорог ответил, что по-солдатски предпочитает шнапс. Фишер поднял пластмассовый стаканчик и сказал:

– Большой спасибо, господин Козорог. Пью… как это, как это… ваше здоровье был и счастливый жизнь потом. Мы послаль рапорт командованию «Центр» о большой награде. Не генераль Власов, группы «Центр», о вас будет знать вся немецкая армия.

Козорог поблагодарил, сказал, что то был лишь его солдатский долг, и в свою очередь предложил выпить за храбрость господина майора.

– И еще хочу вас поздравить, господин Козорог, с повышением. Вы теперь будет работаль моим помощником.

– Весьма тронут вашим доверием, господин майор, но не знаю, справлюсь ли. Мое дело выполнять приказы.

– Все будет корошо, господин Козорог, все будет корошо. С повышением.

– Спасибо, господин майор. И я вам еще очень благодарен за то, что вы разыскали мою семью. Нельзя ли навестить ее хоть на денек?

– Очень жаль, но сейчас невозможно: у нас скоро будет много-много работа. Вы написаль, а мы быстро-быстро наша почта.

– Написать-то можно, но… – Козорог усмехнулся. – Природа требует своего, господин майор. По ночам всякая чертовщина лезет в голову. – Он помнил о разговоре с Ковзанем и решил себя на всякий случай заблокировать, если действительно придут к нему «на свидание».

– О, господин Козорог, мы это понималь, потому и разрешиль… Как это, как это… приходиль сюда девочка.

– Придется воспользоваться, ничего не поделаешь, – опять засмеялся Козорог. – Но, господин майор, я вас умоляю, не дай бог узнает об этом моя жена.

– Не надо волновайся, господин Козорог. Все мы, мужчины… как это, как это по русски… в гречку скок.

– Что да, то да. По-русски еще так говорят: скачи в гречку сколько угодно, но только чтобы зад не було видно. Вы уже устали, господин майор?.. Вижу по лицу. Спасибо за угощение, за вашу заботу, за доверие. Разрешите быть свободным?

– Пошель.

13

Четвертые сутки Гриша Ковзань бродил по лесам и болотам. Казалось, что он тут бродит всю жизнь и никогда не выберется из этой пропахшей прелью и гнилью глухомани. Иногда все же попадались деревушки, но заходить в них было опасно. Однажды поутру он совсем было уже намеревался заглянуть в почти сожженную деревушку – очень уж хотелось раздобыть что-нибудь поесть. Предусмотрительно залег за кустами терна, силясь определить, есть ли тут немцы или полицаи. Долго ни одна живая душа не появлялась, он уже подумал, что деревушка заброшена, и решил пошарить по полуразваленным избенкам, но внезапно услышал треск мотоциклов. Немцы. Мгновенно утонул в густой траве, но все же раздвинул ветки. Четыре мотоцикла с колясками прокатили вдоль улочки, остановились у разбитой церквушки, солдаты оправились у ее стен и о чем-то, видать, заспорили между собой, размахивая руками. Откуда-то появился полицай, принялся им что-то объяснять, показывая пальцем влево. Гитлеровцы стали усаживаться на мотоциклы, но в это время, как на грех, неподалеку от них вынырнула из травы курица с цыплятами. Один из немцев стрекотнул по ней из автомата, не попал, а наседка, дай бог ноги и крылья, понеслась к кустам, за которыми укрывался Гриша. «А чтоб ты сдохла!» – он улегся поудобней и взял на мушку левофлангового фашиста. Пропадать, так с музыкой. Уходить ему все равно было безнадежно. Курица, подпрыгивая и взмахивая крыльями, была уже шагах в ста от него, теперь по ней строчили из нескольких автоматов. Наконец, вверх полетел пух, и птица потерялась в траве. Немцы захохотали и, видимо, заспорили, кому принадлежит трофей, а полицай кинулся разыскивать курицу. Гриша перевел мушку на полицая. «Правее, правее, сволочь слепая, повылазило тебе? Фух, ну, слава богу!» Полицай схватил окровавленную курицу и побежал к немцам. Те похлопали его по плечу, сели на мотоциклы и укатили. Полицай постоял, плюнул, показал в след немцам дулю и, приговаривая: «Цып, цып», зашагал в сторону Гриши. Еще десяток шагов – и… Но полицай остановился, присел, снял пилотку и начал собирать в нее пушистые желтые комочки. Когда осиротевшие цыплята оказались в пилотке, полицай поплелся к избе, стоявшей в саду неподалеку от церквушки.

Улица снова опустела, но над некоторыми хатенками закудрявился дымок. Вот когда особенно пригодилось умение ползать по-пластунски. Полз, каким-то чутьем улавливая, где лощинка, где выбалочек. А вот уже и лес. Осторожно оглянулся – деревушка скрылась за стволами и ветвями ольховника. Поднялся и побежал, кое-где продираясь сквозь густые заросли. Бежал, пока хватило сил и дыхания. Упал и замер, прислушиваясь. Лес жил своей жизнью: щебетали и посвистывали какие-то птички, отсчитывала кому-то годы кукушка. Голод снова напомнил о себе со своей мучительной жестокостью. Гриша рвал траву и листья, жевал, попробовал грызть прошлогоднюю сосновую шишку – горько и противно, но все равно грыз. Теперь надо было уйти подальше от этого села и не попасть туда, куда поехали немцы. Сквозь листву сориентировался по солнцу и пошел на северо-запад. С каждым шагом винтовка становилась все тяжелее. Он выбрал лощинку, заросшую папоротником, разгреб толстый слой гнилых листьев и сосновых иголок, положил туда винтовку, засыпал, примял, на стволе сосны сделал ножом метку. Пошел дальше, держа направление строго на север. Мутило, потянуло на рвоту, вывернуло всего наизнанку. Лежал часа полтора, прислушивался: тишина, даже птицы с наступлением жары перестали щебетать. Пошел дальше. Вскоре небо сплошь затянуло тучами, и теперь он ориентировался по стволам деревьев: с какой стороны лишай, грибок – там и север.

В следующую ночь он снова оказался у какой-то деревеньки. Ни света, ни звука, никаких признаков жизни, только в призрачном свете луны виднелись крыши, покрытые или дранкой, или соломой. Приглядевшись, увидел в центре села виселицу, на ней белели двое повешенных. И все это вдруг показалось ему знакомым. Да, в этой деревеньке он уже был! Здесь свирепствовал «партизанский» отряд Вербицкого.

Неделю Гриша находился в отряде Вербицкого, заброшенном, как поговаривали, под Оршу. Отряд пустил под откос один порожняк, ночами нападал на деревни, грабил все, что можно. Жителей этой деревни от мала до велика согнали на околицу, и Вербицкий произнес «патриотическую» речь. Затем приказал повесить старосту как предателя, хотя тот клялся, что он помогает партизанам. Какая-то старушка, положив на себя крест, сказала, что Никифор – наш, она это знает точно, потому что и ее сын в партизанах. Тогда Вербицкий приказал повесить и ее как немецкую пособницу и не снимать трупы, пока не получат указание от партизан. Да, это было здесь. Грише показалось, что он даже разглядел дощечки на груди повешенных: «Это ждет всех, кто отказывается помогать партизанам. Партизанский отряд «Гвардейский». В ту же ночь Гриша ушел из отряда Вербицкого, надеясь поскорее связаться с настоящими партизанами и покончить с этой бандой.

Постояв минуты две, он осторожно углубился в лес. Сил почти не было, кружилась голова. Набрел на какое-то озерцо, жадно пил и никак не мог напиться, пока живот не стал, как барабан. Когда он оторвался и вода устоялась, увидел в ней худое, скуластое, заросшее лицо с провалившимися глазами и торчащие из разорванных рукавов мослы. С усилием поднялся и, пошатываясь, побрел вдоль озера. В голове было одно: следовать только на север. Нежданно-негаданно увидел гнездо с маленькими в крапинку яйцами. Не стал раздумывать, свежие ли они, загреб рукой и сразу все сунул в рот. Проглотил со скорлупой, и ему тут же показалось, что сил прибавилось. Обогнул озеро и снова поплелся строго на север. Вскоре его опять стошнило, и вместе со рвотой ушли силы. Спотыкаясь, он прошел еще несколько шагов и вздрогнул от крика:

– Стой! Руки вверх.

Он попытался поднять руки, но не смог. Никого не видя и теряя сознание, он, как ему показалось, крикнул: «Братцы». На самом же деле это слово только прошептал и тут же свалился наземь.