Текст книги "Он сделал все, что мог"

Автор книги: Федор Залата

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 10 страниц)

18

К рассвету четверо выброшенных из самолета собрались в заброшенной охотничьей избушке. Здесь их ждал средних лет угрюмый, с густой черной бородой и большими залысинами человек. Он здоровался с каждым за руку, остро вглядывался мохнатыми глазами, как бы стараясь запомнить и определить настроение, говорил: «С благополучным прибытием» и больше ни слова. На вопрос Курочкина, как тут, не опасно и далеко ли населенные пункты, сказал: «Прибыли к месту назначения». Бордюков забился в угол избушки, развязал мешок и сразу же принялся жевать. Радист раскинул на дереве антенну и завозился с рацией, посмотрел на светящийся циферблат часов и взялся было за ключ, но «хозяин» отрицательно покачал головой и спросил, в котором часу он еще должен выйти на связь.

– В двенадцать ноль-ноль.

– До двенадцати молчать, – приказал «хозяин».

– Вскипятить котелок воды здесь можно? – спросил Курочкин.

– Нет.

– А вздремнуть? Меня что-то совсем укачало.

– Одним глазом.

Совсем рассвело. Нервное напряжение нарастало. Все испуганно переглядывались: где Копица, что с Копицей?

– Ночью поищем, – сказал Курочкин, – Может, неудачно приземлился, а может, заблудился. Подождем.

– Каким по счету он прыгал? – спросил «хозяин».

– Третьим.

– Значит, это километров пять-шесть отсюда, там лес.

– А до Семилуков далеко? – спросил Курочкин.

– Боюсь, как бы теперь не оказалось слишком далеко. – «Хозяин» явно нервничал.

Бордюков поел, завязал мешок и пошел к выходу.

– Куда? – остановил «хозяин».

– Да надоть. По нужде.

– Далеко не ходить. Сразу за дверью.

Солнце припекало, в избушке становилось душно. Время подходило к двенадцати. «Хозяин» что-то написал на бумажке и подал радисту.

– Закодируйте: «Гости не все съехались, новоселье справляем на новой квартире».

– Мы что, отсюда уходим? – спросил Курочкин.

– На всякий случаи, пока не выясним, что с Копицей. В избушке – никаких следов. Следовать строго за мной. Не кашлять, не курить, на сухие сучья не наступать. Оружие – в полной боевой готовности.

Вышли в полночь. Первым шел «хозяин», замыкал Курочкин, посыпая след табаком. Автоматы у всех наготове, советские автоматы, всё советское: и форма, и знаки отличия, погоны, даже медали. Один «хозяин» был в штатском поношенном пиджаке и кепке, но тоже с автоматом на шее. Дубрава кончилась, начался сосняк, изредка попадались березы. Прошли километра два, внезапно вблизи застрочил автомат, с деревьев посыпались щепки.

– Руки вверх! Вы окружены.

Залегли. Огонь открыли мгновенно.

19

Козорог нервничал: Ирина дважды не явилась на свидание, а увидеть ее было крайне необходимо. Теперь он был почти убежден, что немцы летнюю кампанию начнут на центральном фронте, во всяком случае, и на центральном, именно туда по дороге Минск – Смоленск гонят эшелон за эшелоном и туда, в тыл советским армиям, расположенным в районе Орла – Воронежа – Курска, спешно забрасывают шпионско-диверсионные группы. Из подготовленного зимой личного состава в лагере уже почти никого не осталось. Но что с Ириной, почему «выбилась из графика»? Правда, он тоже «выбился» – ездил с Фишером по власовским подразделениям, вербовал новое пополнение, между прочим, тогда он и утвердился в мысли, куда немцы гонят составы. Как-то они задержались у шлагбаума при переезде через железную дорогу, там застрял тяжелый воинский эшелон, и Фишер встретил знакомого офицера, из разговора между ними Роман (он неплохо владел немецким языком) понял, что танковая часть следует из Франции в район Орла. Об этом немедленно должны знать наши – но что же с Ириной?.. Не хотелось Роману прибегать к помощи «мобилизованного и призванного» дуба, все же это рискованно, но что делать? Выбрал удобный момент, заложил под кору два дубовых листа предложенного Ириной «содержания», будь что будет. Для контроля между листьями вложил сосновую иголку: если листья останутся лежать под корой, но их все же тронут чужие руки, игла непременно выпадет, и тогда будет ясно, что дуб «на крючке». Через три дня проверил – листья лежали нетронутыми. Стало страшно: похоже, что с Ириной что-то случилось. В гестапо могут заставить говорить даже немого. Может, сматывать удочки, пока не поздно?.. Но куда? И какое он имеет право. Да и надо сперва выяснить, что с Ириной, возможно и такое – заболела. Всегда самое страшное – неизвестность.

Утром на следующий день он заглянул к Фишеру. Тот в накинутом на плечи френче стоял у приколотой к стене карты восточного фронта и наносил на нее какие-то кружочки.

– Вас ист… Что вам? – недовольно спросил он, задергивая шторкой карту.

– Господин майор, я к Вам по личному вопросу. Разрешите отлучиться часа на два, на три в деревню Шибаево? – Тут надо действовать только открыто, тогда меньше подозрений. – Что-то моя девочка бегать сюда перестала.

– Перестала?.. Ай, плохой ваш девочка. Я сейчас распоряжусь – и она будет тут.

– Не надо, господин майор. Хочу на месте все сам проверить. Если она с кем-то уже спуталась, я ей капут. Я бабам измену не прощаю. А тут она может отбрехаться, обмануть.

– Вы свободны до двадцати ноль-ноль. Желаю удачи.

– Благодарю вас, господин майор. – Роман отдал честь и повернулся кругом.

– Айн момент, – сказал Фишер. – Я вам хотель маленько показать. – Вынул из ящика стола русскую газету и подал Роману. – Почиталь вот это, что карандашом…

Это была «Воронежская правда». На последней странице жирно напечатанный заголовок «Выше бдительность» был обведен карандашом, заметка же набрана мелким шрифтом: «В ночь на двадцать пятое мая группа немецких диверсантов предприняла попытку взорвать мост через Дон в районе Семилуки. К сожалению, частично это им удалось. Незаметно сняв часового, они заложили динамит, но у врагов дрожали руки, а у них дрожат руки после Сталинградского разгрома, мосту нанесены незначительные повреждения, наши славные саперы уже все восстановили. Врагам не удалось уйти безнаказанно, их настигли истребители-добровольцы и бойцы подразделения лейтенанта Воротникова и полностью уничтожили. Смерть фашистским бандитам! Все они были в форме бойцов Красной Армии и с фальшивыми документами. Это еще раз напоминает, что надо еще выше поднимать бдительность, всегда надо помнить, что враг подлый и коварный, наглухо закроем ему все щели. Враг должен знать, что это не сорок первый год».

– Это наши люди? – спросил Роман.

Фишер кивнул.

– Как вы думаете, то есть правда?

– Что правда, господин майор?

– Все, что тут напечаталь?

– Почему бы и нет? – прикинулся простачком Роман. – Ну, может, никого и не уничтожили. Надо же что-то написать для поднятия духа. Я знаю, как это у них делается. Взрыв моста-то не утаишь, не скроешь.

– А капитан Козорог знает, что такое «Смерш»?

– Еще бы. Смерть шпионам. Да они там хватают не только шпионов. Там чуть не то скажи – «Смерш» сразу заграбастает.

– А откуда вы это зналь?

– Откуда?.. Имел с этим «смершем» дело. В сорок первом году сказал, что нам с немцами не совладать – меня и зацапали: пораженческая пропаганда. Еле выкрутился. За что же меня из партии?.. Но, господин майор, вы мне задаете какие-то странные вопросы, и мне кажется, что вы мне не доверяете.

– Товеряю, вполне товеряю, господин майор.

– Капитан, – поправил Роман.

– Нет, вы уже майор. Получен приказ генераль Власов о присвоении вам звания майора. Завтра он будет объявлен всем.

Роман вскочил и пристукнул каблуками.

– Благодарю. Рад стараться, мой шеф!

– Вы свободны. Идите к своей девочке.

Шпбаево оказалось почти рядом с лагерем, деревня дворов шестьдесят, много изб сожжено, разрушено, но и уцелело немало. При входе в деревню остановил полицай, Роман предъявил аусвайс и спросил, где дом старосты. Полицай повертел аусвайс, заглянул в лицо Роману, сличил его с карточкой на документе и спросил:

– Из МТС?

– Из МТС.

– Воюете?

– Воюем.

– А зачем тебе староста?

– Да не он. Дочку его знаешь?

– Ирку? Кто ее не знает. Напрасно бьешь ноги, капитан.

– Это почему же? У меня с ней закручено до последней резьбы, так что вы тут осторожней, я вас, собак, знаю.

– Забрали ее для отправки в Германию.

– Дочь старосты в Германию? Вы что тут, одурели?

– Это ты у начальника полиции спроси. Он тут царь и бог.

– И ее уже отправили?

– Пока нет. Сидят пока все в школе.

– Хорошо несешь службу, – сказал Роман и зашагал заросшей бурьяном улицей. «Так вот почему Ирина перестала ходить на свидания, – думал он, – но это уже не страшно, однако надо попытаться ее как-то выручить, тут нужен напор на этого царя и бога деревенского масштаба. Ну что ж, возьмем его на бога».

Здание полиции охранялось двумя полицаями, проверили у Романа документы, один из них зашел в помещение и, тут же возвратясь, сказал:

– Можете заходить, господин капитан.

В приземистой горнице за длинным столом сидел моложавый с лошадиным лицом парень, накрест перепоясанный ремнями.

– Привет, – поздоровался Роман. – Имею честь представиться: капитан Козорог из части особого назначения, вот мое удостоверение. Вы начальник полиции?

– Я. С чем пожаловали, господин к-капитан? – спросил начальник, слегка заикаясь и нервически подмаргивая левым глазом.

– Мне стало известно, что вы взяли для отправки в Германию дочь старосты, так это?

– А тебе какое дело?

– Прошу не тыкать! И еще прошу немедленно освободить дочь старосты.

– И н-не подумаю. Собственно, почему это т-ты решил тут к-командовать? К-командую здесь я.

– И командуйте себе на здоровье. – Роман вытолкнул из-под стола табурет, сел.

– Дочь старосты, Ирина, моя невеста, понятно?

– Ну и что? В прошлом году в Германию забрали мою родную сестру – и никакой паники.

– Послушайте, как ваша фамилия?

– Для тебя достаточно, что я начальник полиции.

– Пусть будет так… – Роман еще раз оглянул комнату – никого больше, и вряд ли кого еще пропустят сюда дежурные полицаи – вынул пистолет. – Сейчас же распорядитесь отпустить мою невесту домой. Я фронтовик и шутить не люблю. Руки на стол!

– Вы за это будете отвечать, – перешел на «вы» начальник полиции, кладя руки на стол.

– Буду. Только не перед тобой. А вот тебе придется отвечать за то, что обижаешь людей, которые помогают немецким оккупационным властям.

– Ирка?.. – Лошадиная голова начальника полиции еще больше удлинилась. – Да откуда же мне было знать? А она не могла мне…

– Разве можно такому обалдую… Соображать надо. Разве тебе не достаточно, что она дочь старосты?

– Да, тут я действительно… И спрячь, пожалуйста, пушку. Случайно пальнешь – и тогда уже отсюда живым не уйдешь.

– А твоя пушка где? Руки вверх, встать. Выходи сюда, задом, задом. – Роман обыскал начальника полиции, вынул из правого кармана его штанов парабеллум, спрятал в свой карман. – А теперь садись на свое место. Дерьмо ты, а не начальник полиции. Тебе только с бабами и воевать. – Козорог свой пистолет заложил в кобуру, оставив ее на всякий случай открытой. – А теперь распорядитесь отпустить Ирину.

– Как же я могу распорядиться? Она в школе.

– Пойдем в школу. Только без дураков. Я-то успею наградить тебя кусочком свинца.

– Зачем мне это надо?.. Отдай пистолет.

– Потом отдам.

– Но ты же никому, господин капитан… Куры засмеют.

– Что правда, то правда – засмеют. Договорились. Пошли.

– Подожди. Ключа-то у меня нету. Ключ у Куцова, я должен его вызвать. Прикажу дежурному, пусть сбегает.

– Ладно. – Роман вынул из кобуры пистолет. – Иди, я за тобой. Только смотри, без глупостей. Я стреляю без промаха. Освободишь Ирину – получишь пистолет.

Вышли вместе. Солнце уже высоко поднялось, припекало. Поставив винтовку у сруба колодца, полицай пил воду из ведра.

– Жаркий будет денек, – сказал Роман начальнику полиции, будто бы он встретился с добрым приятелем.

– Он уже жаркий. Шадрин, ты как несешь службу? Что оружие бросил?.. Сейчас же разыщи Куцова, пусть бежит к школе с ключами, мы его ждем там.

Частично школа была разрушена бомбой, в уцелевшей половине окна зарешечены, настоящая тюрьма.

– Не боишься, что разбегутся? – спросил Роман.

– У меня такого еще не бывало. И куда им б-бежать?

– Как – куда? К партизанам.

– П-партизан еще надо найти, а у меня хлопцы…

– И много ты их сюда напихал?

– Напихаешь… Всего шестнадцать, а по плану надо двадцать. А т-теперь еще одну надо отпустить. Опять морочь голову. П-придется всякую мелочь подбирать.

– Смотри, не вздумай, когда я уйду, Ирину опять к плану присобачить. Тогда уже будешь иметь дело с майором Фишером, знаешь такого?

– Слышал. Извини, господин капитан, недоразумение вышло. А вот и Куцов мчится.

Роман на всякий случай положил руку на кобуру.

– Будем отправлять? – спросил, запыхавшись, Куцов.

– Ты что, дурак, и дочь старосты зацапал?

– Согласно списку, господин начальник. И все, что было в наличии.

– Заставь дурака богу молиться… Соображать хоть немного надо. Господин капитан, полюбопытствуйте, с ними тут все в порядке.

Роман повернул голову к двери и в тот же момент получил оглушительный удар в затылок.

– Бери его, партизан! – заорал начальник полиции, заламывая Роману руки.

В одно мгновение Козорог был обезоружен и поставлен к стенке.

– Ну что, сейчас тебя, не отходя от кассы, или еще по-дружески потолковать с тобой? – спросил начальник полиции, отчаянно подмаргивая левым глазом и помахивая пистолетом перед самым носом Романа.

Роман, кажется, на какое-то мгновение потерял сознание, но на ногах удержался и расслышал, что орал начальник полиции.

– Вы с ума сошли, какой я партизан? Я из лагеря МТС.

– Знаем, откуда ты. И еще посмотрим, чего тебя так интересует эта деваха. В кутузку его, мы из него жилы вымотаем.

И Романа, пиная коленями в зад, поволокли по коридору, втолкнули в обитую железом дверь, он упал на застланный прелой вонючей соломой пол. Вскочив на ноги, он застучал кулаками в захлопнувшуюся дверь.

– Мерзавцы, вы еще пожалеете! Майор Фишер знает, где я!

– Замолчи, партизанская сволочь, иначе майор Фишер только яму твою увидит.

Роман понял, что протестовать бесполезно, чего доброго еще и в самом деле пустят в расход. Нет, вряд ли. Этот подлец начальник полиции, видать, знает Фишера и до выяснения, пожалуй… Надо ждать, посмотрим, что дальше будет. В каморке, куда его впихнули, было совсем темно, окно заложено кирпичом, и лишь в самом верху была узкая щелка. Как поступит Фишер, узнав, что он, Роман, применил оружие? Ну, об этом начальник полиции вряд ли ему расскажет: какой же это к чертовой матери начальник полиции, которого можно так просто… И что Фишер?.. Он, Роман, только хотел, чтобы тут у него была девочка, а потому и вмешался в отправку ее в Германию.

Прошло часа два, захотелось пить, и он снова начал стучать в дверь. Наконец послышались шаги, и кто-то сказал:

– Чего буянишь?

– Принесите воды!

– Может, еще и водки? Не сдохнешь. И все равно тут тебе крышка. – И шаги удалились.

Ну, это уже серьезно. Дойдет до Фишера, – скажут, кто же его разберет, кто он такой был, налетел, как бандит, пытался освободить задержанных и в перестрелке… Роман снова сел на солому, но в это время послышались шаги, на этот раз очень торопливые, загремел засов, и в дверь просунулась лошадиная голова с явно виноватой усмешкой.

– Вы свободны, господин капитан. Очень прошу извинить, что так получилось.

Роман встал, отряхнул с брюк солому, в голове еще шумело, потрогал затылок – ого, шишка, с ссадиной, кажется, спросил:

– Чем ты меня?

– Болит еще? Эта штука всегда при мне. – Начальник полиции показал кастет. – Что мне оставалось делать? Знаете, партизаны – они всякие фокусы устраивают.

– Бывает, – сказал Роман. – А если бы я и в самом деле партизан? Дерьмовый ты начальник полиции. Где твое непосредственное начальство?

– Господин капитан, я прошу вас! Вы же дали слово.

– Ладно. Оружие?..

– Пистолетик? Вот он, ваш пистолетик, в полной исправности. А патрончики, извиняюсь, пришлось… Но и они вот. – Начальник полиции выгреб из кармана горсть патронов. – Можете пересчитать. Знаете, люблю, когда в карманах полно патрончиков. Пойдете пешком, или приказать запрячь лошадку?

– Спасибо, пойду. А где Ирина?

– Ирина уже дома, не беспокойтесь. Я лично принес ей извинения. Может, заглянем ко мне, примочку сделаем, п-перекусим?

– Пошел ты к чертям собачьим! – выругался Роман, но тут же подумал: пожалуй, не следует обострять с ним отношения, на Ирине может отыграться, прикокнет – скажет, партизаны, лучше пусть он ее боится. – Ты Ирине ни слова, про то, что я тебе сказал. И вообще – никому, это военная тайна.

– Господин капитан, я уже забыл про нее! – воскликнул начальник полиции.

– Так будет лучше. И на меня ты не сердись, я тоже погорячился. Ну, я пошел.

– Кланяйтесь господину майору Фишеру. Я провожу вас.

– Не надо. Я загляну к Ирине. А свидетели мне при таких делах не нужны.

– П-понял, все понял, господин капитан.

– Между прочим, уже майор. Документы не успели переоформить.

…Намного позже удалось установить, что примерно в то время, когда Роман Козорог освобождал ОТ отправки в Германию Ирину, единственную ниточку, которая связывала его с Большой землей, Никон Покрышка сделал третий зигзаг в сторону Романа Козорога: при перегоне военнопленных из одного лагеря в другой ему удалось бежать.

20

Бордюков находился в камере-одиночке.

В перестрелке, в лесу, Курочкин, радист, «хозяин» и Житков были убиты, Косолапов – тяжело ранен и по пути в Семилуки скончался, остался один Бордюков. Он выбрал удачную позицию за пеньком, отстреливался до последнего патрона. Его, конечно, могли бы тоже запросто убить, но он нужен был им живым, и ему просто давали возможность израсходовать все боеприпасы. Пули, сбивая листья над головой, не давали ему подняться и отползти куда-нибудь подальше. Прикончить же самого себя у него не хватило воли. Вел бой, не зная, на что надеясь. И когда автомат последний раз сухо щелкнул, он швырнул его вверх, чтобы все видели, и крикнул: «Сдаюсь!»

На допросе назвал себя, согласно удостоверению, Сороконожкиным Иваном Петровичем, уроженцем Псковской области, его насильно завербовали в разведшколу, угрожая расстрелять его семью. Что было делать?.. В остальном же говорил правду: рассказал все, что знал о «Лагере МТС», сказал, когда и с каким заданием их забросили сюда, назвал всю группу, но одни из них почему-то на сборный пункт к лесной избушке не явился, и настаивал, что его надо непременно поймать, потому что тот «очень опасный враг». Допрашивающий его следователь изредка задавал вопросы и все подробно записывал.

Так было два дня.

Наконец Бордюков иссяк и сказал убежденно и решительно:

– Я вам, гражданин следователь, всю правду, на чертей мне эти фашисты, натерпелся я от них. Если хотите знать, я даже доволен, что так случилось, я этого хотел. Мне даже полегчало. Но, понятно, перед Родиной я виноват, признаю, тут хоть так верти, хоть так крути – виноват, подписал ихнюю вонючую бумагу. Моральная измена налицо, и тут никуда не денешься. Это наперво. А еще то, что в лесу с перепугу начал отстреливаться. Я, понятно, поверх, но этого теперя не докажешь. А совсем не стрелять я не мог, меня бы эта банда сразу… Не стреляет? А почему не стреляет? Вот тут и приехали. Правильно я рассуждаю, гражданин следователь?.. И тогда б вы ничего не узнали про то, что я вам чистосердечно доложил. А я так кумекал: отцеплюсь как-нибудь от них, найду Советскую власть или там Красную Армию и все расскажу. Такие были у меня планы. И теперя хоть в штрафники, хоть пулю в лоб, как хотите, я свое сделал. Только чтоб немцы не прознали, иначе и жену и детишек загубят. А я погибну – ничего, хоть с чистой совестью.

– У вас все? – спросил следователь.

– Все, гражданин начальник. А может, я чего забыл – спрашивайте, я еще чего вспомню. Я про них, гадов, все расскажу.

– Придется вспомнить, еще кое-что вспомнить, гражданин Бордюков, а то и в самом деле будет худо.

– Чего? – Тяжелая бульдожья челюсть Бордюкова отвисла. – Это вы меня так назвали?

– Вас, вас, гражданин Бордюков.

– Вы что-то перепутали. Я – Сороконожкин, вот святой крест. И документы мои у вас про то говорят.

– Не грешите хоть перед богом, гражданин Бордюков. Мы о вас все знаем.

– A-а, я начинаю кое-что соображать! Так вы, значит, Бордюковым интересуетесь? Так я не Бордюков. А Бордюков там у них, правда, есть. Есть. В последний момент он захворал что ли, ну и меня впихнули вместо него, а у вас первый список.

Следователь засмеялся:

– Первый список?.. Да, придется сделать выговор вашему шефу, как его, майору Фишеру, что ж это он подсовывает нам старые списки. Не притворяйтесь, Бордюков, не валяйте дурака, все это белыми нитками шито. Давайте все сначала. Ваши настоящие фамилия, имя, отчество?

– Ну, это вы уж совсем, гражданин следователь, я вам еще раз, то самое, как на духу.

– Вот что, гражданин Бордюков, чтобы мы не теряли попусту время, и чтоб вы тут меньше врали, даю вам возможность до утра подумать. Чем меньше будете юлить, тем больше у вас останется хоть какой-то надежды. Уведите, – сказал следователь вызванному конвоиру.

И вот уже за полночь. Бордюков сидит в камере-одиночке кое-как приспособленного под КПЗ сарая, это он успел разглядеть, когда его под конвоем водили на допрос в одноэтажный домик, и с заледеневшим сердцем думает, но думает вовсе не о том, что сказал ему следователь. А думает о том, что его песенка спета, что ему теперь много чего придется рассказать, а все это пахнет могилой. Значит, знают, что он – Бордюков, а раз так, то им, собственно, больше ничего и не надо знать. Откуда?.. Только от Копицы. Так вот почему тот не явился в избушку, его либо сразу же сцапали, и он во всем признался, либо просто сам сдался и всех выдал, собака. И на след, конечно, навел. А теперь что? Оттяпают у Сороконожки все ножки, устроят завтра очную ставку – и вышка. Ах, если бы он не забрехался с их легендой – были бы еще хоть какие-то шансы. Да, теперь придется сказать, кто он такой на самом деле, и откуда родом, и где его семья – вовсе не в оккупированной Псковской области, а на Тамбовщине, и что его отец, бывший антоновец, и сейчас еще, наверно, в Сибири, куда запроторен после раскулачки. О чем тут говорить, вышка! Надо бежать. Но как отсюда бежать? Он уже десять раз все обдумал и убедился – отсюда никак не улизнешь. Разве что… Да, это единственная возможность попытаться, когда ведут на допрос или с допроса. Тут хоть один шанс из тысячи. Водит на допрос и приводит обратно один конвоир, и можно изловчиться… Вот в том месте, где они обходят КПЗ, пристукнуть конвоира, нырнуть за разваленный домик, а там неподалеку и лес. Лучше всего это сделать, когда будут вести с допроса. Затянуть баланду на допросе дотемна, а там видно будет. Сделать вид, будто споткнулся, вот только штаны надо как-то приспособить, все пуговицы, черти, обрезали. И еще одно лезло в голову Бордюкова: откуда у них такое спокойствие? II дураку все ясно, что немцы вот-вот скоро опять попрут, а следователь не спешит даже узнать, для чего он, Бордюков, был сюда заброшен. Ну, еще бои будут, еще похоронки, а кому наступать, кому пятки показывать, вопрос для них уже решен? Ну, Гитлерюга, будь ты проклят, заварил кашу, растравил душу, только и всего? Надо попытаться, может, удастся, а там еще хоть немножко можно пожить, а так что, так – один конец.

Сидел Бордюков на полу, поджав ноги, и в уме «проигрывал» завтрашний день. Вокруг – глухая тишина, слышались только шаги часового. Внезапно заухали тяжелые и закудахтали скорострельные зенитки, наверно, немецкие самолеты прорвались к городу. Так и есть: началась бомбежка, судорожно вздрагивает земля. Бордюков распластался на полу. Вдруг раз-другой рвануло где-то рядом, сорвалась с петель дверь, грохнулась около Бордюкова, на него посыпались щепки, камни, в нос шибануло динамитной гарью. Ощупал себя – целый, серо зиял дверной проем. Он вскочил и сразу же оказался во дворе. Рядом с дверью навзничь лежал часовой. Бордюков наклонился, пощупал – голова в липкой крови. «Ты что, браток?» – почему-то шепотом спросил он и еще раз пощупал. Мертвый. Домика «Смерш» и караульного помещения как не было. Грохотали орудия, суматошно метались прожекторы, бомбы рвались где-то слева. Бордюков какую-то минуту постоял в нерешительности, затем рванулся бежать, но тут же вернулся, стянул с часового сапоги, сунул под мышку, снял ремень и, придерживая брюки, побежал согласно «проигранному» плану. Напрягал зрение, прислушивался – ни одной души, все куда-то попрятались от бомбежки, а ему терять нечего. Пересек узенькую улицу, двор, огород и вскоре натолкнулся на кустарник. Передохнул и побежал дальше. А вот и лес. Слава богу! Сердце рвало грудь. Он упал, быстро снял сапоги, натянул сапоги часового, это на случай, если по следу пустят собак, и помчался дальше, ловко ныряя между стволов деревьев. Город продолжали бомбить, и он молил бога: подольше, подольше. Бежать уже не было никакой возможности, он перешел на шаг, на ходу подпоясываясь потуже, так, чтобы и вид был вполне строевой, и штаны не падали. Ах, надо было еще погоны снять с часового. Стрельба и бомбежка доносились все глуше – значит, далеченько уже успел убежать. Теперь надо как-то разобраться, в какой стороне фронт, – и, может, до конца повезет.