Текст книги "Джинджер и Фред"

Автор книги: Федерико Феллини

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 8 страниц)

Из ночных записок Феллини

Как может называться большая частная телекомпания? Не знаю. Но придумать надо немедленно: в бутафорской ждут названия, чтобы изготовить надписи.

Я перебрал с два десятка названий: «Телемицар»? «Телеэфир»? «Космический межзвездный телецентр»?

Вчера вечерам я позвонил Дзандзотто, который иногда забавляется придумыванием имен и названий.

– «Telehilinx» , – сказал он сразу.

– Прекрасно, – ответил я, не осмеливаясь спросить, что означает это слово. Только сегодня я узнал, что hilinx по-гречески означает тревогу, беду, беспокойство.

Реклама делает основной упор на картинки, назойливо шарит по человеческому телу. Масса волнистых волос, огромные губы, сосущие, пьющие, заглатывающие, целующие, намазанные, приоткрытые, показывающие язык.

Пеленки и детские попки.

Еда на любой вкус, самая разнообразная, реки подливок, соусов, майонеза, умильные физиономии поваров.

Целый набор лиц (мужских, женских, детских), на которых написано выражение лучезарного счастья, восторга, вожделения, ублаженности (и вдруг мелькает одно – грустное, растерянное, словно попавшее на экран по ошибке).

И еще числа, цифры, всякие непонятные диаграммы.

Марчелло. Милый, такой талантливый Марчелло: друг верный, преданный, мудрый, каких можно найти лишь на страницах рассказов английских писателей.

«Да, Марчелло, придется тебе все-таки похудеть. Вечная проблема: к началу каждого нового фильма ты неизменно набираешь килограммов семь-восемь лишних».

Мастроянни слушает, склонив голову, как ученик, получающий нагоняй от учителя. Потом начинает строить из себя невинную жертву: «Так я и знал. Всю жизнь я снимаюсь у режиссеров двух типов – у всех прочих, которые считают, что я им вполне подхожу и такой, и у тебя, вечно требующего, чтобы я сбавил вес». – «Да ладно, Марчелло, это же не просто мой каприз. В фильме у тебя роль бывшего танцовщика, и каким бы он жалким и ощипанным ни был, ему надо сохранить хоть немножко привлекательности... не забывай, что ты как-никак в прошлом – звезда эстрады... В общем, давай постарайся и дней за десять, как всегда, сбрось эти семь-восемь килограммчиков».

Мастроянни сдается: «Ладно. Через неделю уже будет заметно. Похудею – и приступим к съемкам»...

Филиппо Ашоне
ассистент режиссера
^{(Это его «бортовой журнал»)}

Я охотно и часто «встреваю» в дела, не имеющие ко мне никакого отношения, совершаю вылазки и экскурсы в области, абсолютно не связанные с тем, чем я занимаюсь или хотел бы заниматься. Так, например, я интересуюсь астрономией и родственными ей предметами.

– ...Советую вам начинать съемки по вторникам, что, конечно, не очень отвечает профсоюзным нормам и вообще традициям, но уверяю вас, именно этот день полон самых добрых предзнаменований.

Сегодня моя первая деловая встреча с Феллини. Естественно, что я соблюдаю все правила хорошего тона: обращаюсь к нему на «вы», называю маэстро и разговариваю с ним всего несколько минут, стараясь, таким образом, не отнимать у него лишнего времени; известно, что у Феллини его очень мало.

Так я окунулся в полумрак его «конторы» в Чинечитта. Здесь царят уют и покой, вот только бы не этот адский рев кондиционера: кажется, будто на письменном столе включили мотоциклетный мотор.

За его спиной большая, обтянутая зеленым сукном доска для объявлений. Огромное количество рисунков, фотографий, заметок размещены на ней почти в противоестественном порядке.

Прекрасное место. Подумав об этом, я тут же ощущаю, как исчезает, улетучивается моя вечная робость. Мне нравится сам воздух, которым я дышу, и я начинаю предаваться мечтаниям.

Потом встаю, благодарю и откланиваюсь:

– ...Очень приятно было познакомиться...

– Сейчас я уезжаю, – говорит он. – В Америку. Когда вернусь, вызову тебя. Чао.

Я убежден, что, никогда больше не пройду по этим коридорам, не увижу его «лавочку».

Тому, кто хорошо знает Феллини, известно, что он часто придумывает себе какие-то важные дела, чтобы не нужно было выходить вечером из дому, «с кем-то там» встречаться.

Но на этот раз он действительно ездил в Америку.

– ...Я уже вернулся. Поездка была утомительная. Я устал. Но на днях, думаю, мы увидимся.

И вот я возвращаюсь в его «лавочку». В самом центре письменного стола – стопка листов белой бумаги и сотня цветных фломастеров. Это любимая игрушка Феллини. Разговаривая, он всегда что-то рисует, делает какие-то наброски. Весь его фильм – здесь, он как бы «отпечатан» на этих листках.

Очень важно уметь рисовать. Еще лучше, если в рисунке все доведено до крайности, карикатурно, преувеличенно. Так легче и себе все уяснить, и растолковать сотрудникам.

Тут я пас: даже карандаша в руках держать не умею. По-моему, этого достаточно, чтобы не строить иллюзий относительно своей кинематографической карьеры.

– ...В кино есть множество других: специальностей, не обязательно же быть режиссером. Автор сюжета, сценарист, композитор, актер, монтажер, оператор – вполне творческие специальности. Все они важны, все необходимы.

Я догадываюсь, что Феллини поддерживает меня в моем намерении.

– ...Когда работаешь, главное, чтобы тебе самому всегда было интересно.

О, он уже заговорил об удовольствии, получаемом от работы. Что же мне делать? Может, все-таки отважиться? Тут нужна храбрость. Блефовать? На это я не способен.

И тогда я прячусь за фразу, принадлежащую не помню уж кому: «Робкий любовник не бывает счастливым, счастье – награда за смелость». И с головой окунаюсь в этот балаган, в этот цирк, который держится на фальши, лжи и лицемерии, но в такой же мере – и на нежности, фантазии, сновидениях, религиозном экстазе и куда более близок к духовной жизни, чем принято думать. На следующий день я уже сижу за письменным столом и исполняю свою роль ассистента режиссера.

«Ассистент». Значит, есть и тот, кому ты «ассистируешь». Что ж, хорошо, я немного успокаиваюсь.

А вдруг ничего не получится? Тогда вина падет на автора «той фразы». Впервые я всерьез задаюсь вопросом о том, кем бы я все-таки хотел быть: режиссером, писателем, композитором? Или фармацевтом, врачом, электриком?

Волшебником – созидателем, разрушителем, материалистом, идеалистом, философом и ученым? Выходит, надо выбирать кино.

Итак, решение принято, и я пускаюсь в путь.

Мне не довелось видеть фильма «И плывет корабль». Через несколько дней после того, как он вышел на экран, его сняли с проката. Ох уж эти проблемы проката. А я так и не успел его посмотреть. Единственный фильм маэстро, которого я не видел. Мне немного неловко. Надеюсь, он не спросит меня о нем.

– Кстати, ты видел «Корабль»?

Что ответить, не знаю. Совершенно теряюсь.

– ...К сожалению, нет. Когда он вышел, меня не было в Италии. А потом его нигде уже не показывали... – лепечу я, опустив очи долу.

– ...Если тебе представится случай посмотреть его хоть в каком-нибудь приходском кинозальчике, не упусти его. Хороший фильм. Жаль, что так неудачно вышло с прокатом.

Корабль, море, экипаж. Долгое путешествие к неведомой цели.

Вот именно, я чувствую себя, как матрос, отправляющийся в какую-то далекую страну и не знающий пути к ней, не ведающий также ни причин путешествия, ни его цели. Итак, я погружаюсь на корабль, именуемый «фильмом», и отправляюсь в ту чудесную страну, где еще делают кино. При этом я стараюсь ничего не упустить, все запомнить, взять на заметку. Учусь я молча, делаю все, чтобы как можно меньше спрашивать.

«И на кой черт сдалась тебе его конечная цель?.. – спрашивает меня один из членов съемочной группы. – Если хочешь стать режиссером, тебя эти вещи не должны касаться. Не боись, для этого существуем мы, операторы»...

А я и не боюсь. Но вопросов все-таки лучше не задавать.

– Без Неаполя не обойтись: я обязательно езжу туда, прежде чем начать новый фильм. Эта поездка стала своего рода ритуалом, сулящим удачу. Неаполь я узнал во времена, когда снимались «Рим, открытый город» и «Пайза», сразу же после войны. С тех пор там так ничего и не переменилось: город словно под стеклянным колпаком. Та же атмосфера вечного сноса бараков, неустроенности, путаницы, что и сорок лет назад. Я езжу туда потому, что это неисчерпаемый источник персонажей, лиц, ситуаций. И народ там веселый, улыбчивый. Люблю туда ездить. Полезно и для души, и для тела, – говорит Феллини.

Останавливаюсь в гостинице неподалеку от вокзала. Конференц-зал набит до отказа. Что я ищу – точно не знаю. Съемки еще не скоро. Все остановилось, и ни с места. Несколько дней назад я поместил в газетах объявление: «Требуются двойники для фильма Феллини», но ничего определенного у меня пока нет.

– Вы чей двойник?

– Не знаю. Как-то не думал об этом. Должен же быть в мире человек, похожий на меня.

Круговерть продолжается.

– ...Вообще-то я похож на Нино Манфреди, но что касается некоторых интимных деталей, то тут я что твоя бронзовая статуя из Риаче.

– А вы на кого похожи?

– На маму. На кого ж еще?..

– Все говорят, что лицо у меня точь-в-точь как у двойника, – заявляет один тип из Кастелламаре.

– А вы кто?

– Я – Рейган (очень уверенно).

– По правде, я бы этого не сказал.

– Да вы шутите, дотторе! Знаете, что мне всегда говорят? «Эй, Рейган, пошел-ка ты...»

В конце концов я подобрал Пруста, Кафку, двух Лючо Далла, Синдону, Фанфани[9]9
  Лючо Далла – популярный эстрадный певец. Микеле Синдона – финансовый воротила-аферист, преследовавшийся законом за преступную связь с мафией и масонской ложей П-2. Аминторе Фанфани – один из лидеров ХДП.


[Закрыть] и королеву Елизавету, которая кое-как исполняет (со скипетром в руке и с короной на голове) британский гимн.

Путешествие продолжается.

Уже лет двадцать не было такого снегопада. Город приобрел необыкновенный вид: впервые я вижу Рим чистым. Весь транспорт, понятно, парализован. И мэр вводит чрезвычайное положение.

До чего уязвима наша страна! Совсем как кино! Прекрасные, огромные, заманчивые муляжи, которые валятся от самого легкого ветерка.

В нашей «конторе» в Чинечитта испортилось отопление. А мы все равно работаем – кутаемся в пальто, приносим из дому электроплитки. Даже телефонная связь прервана.

Но нас уже не остановить. Дело сдвинулось. Сколачивается съемочная группа: через несколько дней приступаем к фильму вплотную. Начало – приезд Джинджер на вокзал Термини в пасмурный денек. Так написано в сценарном плане.

Снегопад все не прекращается. Производственная часть волнуется: все только и делают, что слушают метеосводку. Поговаривают о том, что съемки придется отложить. Но через несколько дней от снега ничего не остается, и Рим опять становится таким, как всегда, только еще немного грязнее.

Встреча назначена на восемь в кафе «Канова» на Пьяцца дель Пополо. Феллини уже несколько минут ждет там. Потом подъезжает машина производственной части, а после всех – Фьямметта[10]10
  Фьямметта Профили – секретарь Феллини.


[Закрыть] и помреж Норма. Все вместе отправляемся на вокзал Термини. Сегодня первый день съемок: снимаем приезд Джинджер. Для Джульетты Мазины это тоже первый день работы.

– Такова программа на сегодня. Все выспались? Я лично глаз не сомкнул.

План съемок.

Средний план. Носильщик с багажом Джинджер останавливается и оборачивается назад, словно хочет спросить, где же машина.

Средний план. Секретарша телестудии, идущая впереди Джинджер, указывает носильщику на микроавтобус, к которому они и направляются. Носильщик тоже останавливается возле него. В кадре появляется шофер: не поздоровавшись с Джинджер, даже не кивнув ей, он помогает носильщику разместить вещи в машине. Джинджер неспокойна: она недоверчиво проверяет, все ли на месте, затем дает чаевые носильщику. Поблизости от автобуса какой-то проходимец с телевизором без умолку трещит что-то в микрофон, расхваливая новый тип телевизионной антенны. По телевизору крутят рекламу: чьи-то руки протягивают возлежащей в ванне девице роскошное ожерелье. Контрастируя с телеизображением, на тротуаре возвышается огромная куча мусора. На стене надпись: «Рим должен быть чистым».

Средний план. Пока Джинджер направляется к дверце, секретарша телестудии, пройдя вдоль борта машины, садится рядом с шофером и вполголоса называет ему имена остальных пассажиров.

Средний план. Салон микроавтобуса, как бы увиденный глазами Джинджер. Кроме нее там сидят: парень в женском платье и в глубине – два двойника Лючо Далла. Оба улыбаются Джинджер. Джинджер поднимается в машину и устраивается в уголке. Сидящая в машине телерепортерша, небрежно кивнув ей, продолжает задавать свои каверзные вопросы переодетому парню.

Крупный план. Джинджер с веселым удивлением смотрит на двойников. Потом ее внимание привлекает маленький телеэкран, передающий в этот момент какую-то рекламу с Данте Алигьери.

Деталь. Телевизор глазами Джинджер. Спина шофера, включающего мотор.

Средний план. Микроавтобус лавирует среди застрявших в дорожной пробке машин, выбираясь поближе к осевой линии.

– Странно, но от Джульетты я требую больше, чем от любого другого актера. Требую, чтобы она понимала меня с первого слова: мне кажется, что раз она живет внутри круга, очерченного моим воображением, то должна знать все сама.

Первый день съемок, но уже возникла небольшая заминка.

– ...Собачка. Мне бы хотелось приехать в Рим с маленькой комнатной собачкой – белым пушистым комочком. Как ты считаешь, Федерико?

Феллини колеблется:

– ...Пожалуй... Идея, возможно, неплохая. Но, Джульетта, как ты можешь привезти с собой собачку? У тебя и без того уже чемодан, шляпная коробка, несессер, меховое манто. Как ты будешь ее держать? И потом, нам придется таскать ее за собой на все съемки.

Через какое-то время на съемочной площадке появляется в сопровождении своего хозяина очаровательная беленькая собачка – точно такая, какую хотела Джинджер. Производственная часть в отчаянии: это крошечное создание обходится во столько же, во сколько исполнитель одной из главных ролей.

– Всякие неожиданности, роковые совпадения, случайности нередко помогают мне выпутываться из совершенно, казалось бы, безвыходных ситуаций, – говорит Феллини.

И правда. Собачонка заболевает дифтеритом и исчезает вместе со своим хозяином. Производственная часть облегченно вздыхает. А Феллини хватается за мегафон: «Внимание!». Съемки продолжаются.

Смотрю на Федерико. Пытаюсь угадать приметы околдовавшей меня воли этого человека в каком-нибудь жесте, в каком-нибудь движении руки. Не верю, что духовное не проявляется в материальном. И упорствую. Недосыпаю: ведь на моих глазах рождается сновидение, и еще какое. Я устаю. Но своих разысканий не прекращаю. Чувствую себя этаким пигмейчиком, исследующим гиганта. На память приходят слова одного французского философа восемнадцатого века: «Гений – это великое терпение».

Я наблюдаю за ним во время работы. Он преображается. Это совсем не тот человек, который разговаривает со мной, когда я веду машину, или просит помочь ему выбрать шляпу: сам он, видите ли, слишком ленив.

Но в конце концов шляпу выбирает именно он. И водружает ее на голову с таким видом, словно хочет оказать: «...Молодец, вот эта действительно подходит. Наконец-то ты понял, что мне нужно».

Так бывает и после сотого повторения какой-нибудь сцены. Ибо он, видите ли, хочет добиться того, что ему привиделось во сне прошлой ночью. Он даже встал с постели, одолев (наконец-то!) свою лень, и все записал. А может, и нет, может, идея эта пришла ему в голову сию минуту, когда взгляд его упал вот на эту, крепко сбитую старуху. Кто знает, о какой своей старой учительнице он сейчас вспомнил или какое «воспоминание» только что сам себе придумал.

И я ломаю голову, пытаясь его понять.

Понять «его искусство», не укладывающееся ни в какое определение. От науки оно, по-моему, очень далеко, ближе к алхимии. Так я размышляю по пути на киностудию. Да, его страсть проникать в тайну весьма далека от искусства, пожалуй, она все-таки сродни какой-то рудиментарной науке.

В этом, столь милом сердцу поэтов «хаосе» я пытаюсь вести научное исследование. Сидя в уголке, жду, когда же произойдет магическая реакция. И павильон студии кажется мне лабораторией средневекового алхимика с мышами, кроликами, лисами, которые на поверку оказываются людьми, множеством людей.

Понятно, почему Федерико гордится каким-то своим предком, жившим в Специи в XVI веке.

Быть может, я пытаюсь с помощью здравого смысла объяснить то, что объясняется просто генеалогией?

Феллини похож на алхимика, пребывающего в поисках «философского камня». И процесс поиска забавляет и радует его больше, чем сам камень. Здесь очень шумно: вопли, крики, возня. И еще: пыль, дым, руки, ноги, туалеты, томатный соус, пот, уязвленная гордость и слезы бессилия неопытной актрисы.

«Внимание. Мотор». Волшебные слова: сразу же воцаряется тишина – глубокая, благоговейная. И каждая сцена повторяется десять, сто, тысячу раз. И я вновь покидаю съемочную площадку, так ничегошеньки и не поняв. Жил только чувствами. Словно во сне.

Новое решение. Одно из десятков, даже сотен, которые приходится принимать ежедневно. Например, как это, с париком для Джинджер. Множество болванок с париками стоят рядком на столе. Феллини трогает их, разглядывает, изучает. На мой взгляд, все они прекрасны.

А ему все-таки удается подметить мельчайшие различия, увидеть за каждым из них характер, целую судьбу. Заведующий гримерным цехом Рино Карбони молча слушает его замечания.

– ...Вот видишь, у этого парика волосы чуточку подлиннее. Пусть всего на какой-нибудь сантиметр... И уже одно это может сделать Джинджер игривее, симпатичнее, проще. Хотя я не уверен. Не знаю... Решу в другой раз.

– Как это – в другой раз?! Через час съемки, Федерико. – Нотарианни встревожен и озабочен. Он пытается доказать Феллини, что вопрос с прической Джинджер требует немедленного решения.

– ...В рабочем сценарии ведь записано: Джинджер после репетиции в туалете идет в гримерную, где и начинает готовиться к телепередаче. Вот посмотри сам, Федерико, сегодня у нас по плану снимается сцена в гримерной телестудии.

– Да знаю я, знаю, старина. Не беспокойся, – говорит Феллини и уходит, так ничего и не решив.

По-моему, это прекрасно – иметь возможность всегда откладывать свои решения на завтра. Чувствуешь себя молодым, безответственным мальчишкой. Но мне бы хотелось знать, как он разрешит эту проблему в данном случае.

Джинджер уже на месте: сидит перед зеркалом в гримерной. И тут же находится выход из положения: просто ей попался глухой гример и они никак не могут договориться. Джинджер раздражена, она ненавидит весь этот телевизионный мир и с удовольствием сбежала бы отсюда. Но потом она передумывает. Хотя парик пока не надевает. Так он и остается на пластмассовой болванке. Джинджер хватает ее и уносит вместе с париком за кулисы и уже там, перед самым выходом на сцену, напялит парик себе на голову.

Но сцену за кулисами мы будем снимать еще только через неделю. Вот и все. А пока Феллини не надо принимать окончательного решения. Он счастлив. Совсем как школьник, которому удалось увильнуть от ответа по математике.

– Здесь идеально подошел бы пылесос...

Консультант продюсера Пьетро Нотарианни слушает Феллини, посмеиваясь.

– Да, самый лучший «ведущий» – это бытовой электроприбор. Безликий, похожий на робота, бесполый. Как яйцо. Прекрасно подошел бы Сорди. Но у него со зрителем свой особый контакт, и дело кончится тем. что нашего ведущего отождествят с тем неизменным персонажем, которого он представляет уже три десятка лет.

Пьетро обладает одним великолепным качеством: он умеет слушать любого собеседника. У него острый и живой ум, хорошее чутье. Лучшего буфера между режиссером и продюсером не придумаешь. Ему удается выходить из самых безнадежных ситуаций, так что в конце концов все остаются довольными. Выслушав Феллини, он замечает:

– ...Ясно. Тебе нужны пылесос, стиральная машина, яйцо, Сорди... И все-таки назвать кандидатуру ведущего ты должен сегодня же. Снимать его будем через два дня, а у нас еще даже костюм не готов. Оттягивать больше нельзя. В противном случае...

Тут Нотарианни вдруг осеняет блестящая идея:

– А давайте устроим лотерею: напишем на бумажках имена «самых-самых», свернем бумажки трубочкой и будем тянуть жребий. Чье имя вытянем, тот и будет играть у нас роль ведущего. Ты согласен, Федерико?

Феллини смеется, предложение его забавляет, он согласен.

Вечером, когда съемки заканчиваются, мы собираемся в кабинете Пьетро. Он знакомит нас с условиями игры:

– Все члены режиссерской группы должны написать на листке имя актера, которого они считают наиболее подходящим. Ты тоже, Федерико. Только одно имя. Потом...

Фьямметте завязывают глаза, и она – само олицетворение судьбы – вытаскивает одну бумажку.

Феллини привык при подборе актеров в какой-то мере полагаться на случай. Но на этот раз все слишком уж случайно.

– Франко Фабрици! – Нотарианни произносит имя известного актера с большим удовольствием и со вздохом облегчения. Потом спрашивает: – Кто его предложил?

– Я, – признается Феллини, поднимая указательный палец правой руки. И на этот раз получилось, как хотел он. Таким вот образом роль ведущего досталась Фабрици.

– Надо просмотреть сто двадцать человек, и всех – завтра утром: мужчины назначены на семь, женщины – на шесть тридцать. – Второй режиссер, наш «шеф» Джанни Ардуини. сообщает нам об этом в девять вечера. И добавляет: – Ночь длинная, ребята. И раз уж вы выбрали себе такую профессию...

Мы – три ассистента – слушаем его, не смея подать голос, и остаемся за своими письменными столами. По правую руку – телефон, по левую – бутерброд и бутылка пива. Так начинается «бесконечная ночь вызовов». Хотелось бы мне знать, что может делать в баре телестудии вся эта масса народа. Вот дурак! Мы же фильм снимаем. Да и в рабочем сценарии так записано.

У Эудженио грустный вид, он безутешен: как теперь быть с англичаночкой, с которой он познакомился на центральной аллее Чинечитта? Оказывается, он назначил ей сегодня свидание на площади Венеции. Да уж, долго ей придется ждать. И еще подумает, наверное: «Все итальянцы одинаковы».

Даниэла желает своим детишкам спокойной ночи. «Мама, а что ты делаешь там так поздно?» – «Сижу на вызовах». – «А зачем?»

Джанни выходит из своего кабинетика со словами:

– Надо разыскать еще вот этого. Он играет мафиозо.

– Мафиозо среди ночи! Да где мы его найдем?

Пока мы упираемся, Джанни исчезает за дверью, оставив на столе фотографию нужного ему актера. Я пытаюсь себе представить всех скрывающихся от правосудия мафиози в нашей стране: наверное, скорее удастся отыскать одного из них, чем нужного нам артиста. Время от времени мы, столкнувшись в коридоре, выясняем «обстановку на данный момент».

– ...Нашел «переодетого»?

– ...Он отправился на какую-то вечеринку в Кальвату. Я напал на его след с помощью тамошних карабинеров. Думаю, все будет в порядке.

– ...А как там жена священника?

– ...Она была в Болонье. Я вытащил ее из постели. Уже выехала в Рим.

– ...Куда подевался этот тип. который оплодотворяет женщин одной силой взгляда?! Из-за него мы тут до рассвета проторчим.

Однажды утром – дело было в начале марта – мы пришли на съемочную площадку и услышали: «Джинджер нет. Заболела». Сначала подумали, что это очередной фокус, но потом все оказалось правдой: «...небольшая трещина в ребре... во время репетиции... с учителем танца...».

Съемки приостанавливаются. Многие «попутчики» покидают нас. Оператор и его ассистенты подыскали себе другую работу. Да и производственная часть из-за несовместимости с продюсером Гримальди прощается с нами. Приходится перестраивать свои ряды. Впечатление такое, будто мы приступаем к работе над новым фильмом.

– До чего же трудно не дать завалиться всей этой махине. Не зря мне не хотелось приниматься за фильм.

Но спустя десять дней мы опять приступаем к работе. Сообщение информационного агентства выглядит примерно так: «В понедельник в павильонах Чинечитта Федерико Феллини и Джульетта Мазина вновь приступают к съемкам фильма «Джинджер и Фред», которые были прерваны из-за травмы, полученной популярной актрисой. Во время репетиции сцены танца Джульетта Мазина повредила себе ребро. Впервые за столько лет творческой деятельности прославленная Джельсомина была вынуждена пропустить несколько съемочных дней».

Заведующий пресс-бюро Марио Лонгарди доволен: «Газеты очень внимательно следят за нашей работой. Ни об одном другом фильме Феллини никогда столько не писали».

Ищем «пианиста», который будет дирижировать оркестром в телевизионном шоу.

Наш «шеф» Ардуини вручает нам пачку фотографий:

– Вот этих нужно вызвать на завтра. Феллини хочет встретиться с ними вечером, после съемок. Важно, чтобы они действительно умели играть. Неумеющих – отставить...

Из вызванных актеров играть умеют лишь двое. Кое-кто пытается (не очень удачно) импровизировать, изображая из себя пианиста. А один горячо доказывает, что сумеет научиться играть меньше чем за сутки:

– Дайте мне только эту роль, увидите – я сыграю вам лучше Рубинштейна.

Феллини приглядывается к нему, смотрит на его руки:

– Я бы не сказал, что у вас музыкальные пальцы. Чтобы хорошо играть на пианино, нужна «широкая кисть». Но лицо у вас симпатичное. Так и быть. Договоритесь с производственной группой и ассистентами; съемки завтра утром.

Молодой «Рубинштейн» счастлив. Весело, вприпрыжку сбегает он по лестнице.

На следующее утро снимается сцена встречи Джинджер и Фреда в вестибюле отеля. Пианист уже на месте и тихонько перебирает клавиши. Съемки все не начинаются. Что-то не так.

Феллини издали наблюдает за молодым пианистом, а потом говорит:

– Филиппо, сделай одолжение – сядь на место вон того парня.

Какой же я актер, какой пианист, да еще без грима, без костюма? И потом, я не умею играть на рояле.

– Сойдет и так. Выучи реплики и садись за инструмент.

Оказаться перед объективом кинокамеры... такое мне и в голову не могло прийти. Но приказ маэстро я выполняю: из ассистента превращаюсь в исполнителя. Мне, еще утром раздававшему роли актерам, теперь дали собственную роль. Я должен разговаривать с Джинджер и Фредом. Какой ужас. Я же не справлюсь. Только всех подведу.

Но вот включают прожекторы. «Внимание. Мотор!». У меня получилось! Это дело мне нравится все больше и больше.

– Ребята, с завтрашнего дня у нас будет своя столовая с настоящим метром... Никаких завтраков в Гроттаферрата.

Приятное известие принес нам Пьетро. Мы польщены. Вот это продюсер. Можно подумать, что мы работаем у американцев. Но вскоре выясняется, что продюсер все хорошо рассчитал: так мы сэкономим время, а следовательно, и деньги. В o6щeм, в перерывах мы теперь питаемся на студии, в специально оборудованном для этого кабинете Феллини.

– ...А ее действительно распродают по частям, – говорю я за завтраком.

– Что распродают?

– Чинечитта.

Нотарианни – прирожденный политик в самом прямом значении этого слова – пользуется случаем, чтобы затеять за столом парламентскую дискуссию, притянув не только правящие партии, но и Ватикан, секретные службы, Аньелли[11]11
  Президент компании «Фиат».


[Закрыть], американцев, Лорен и секретаря зятя президента республики. В это время Адриана ставит на стол блюдо подрумяненных котлет. Феллини пользуется ее появлением, чтобы положить конец утомившей всех дискуссии:

– А известно ли вам, что каждое кушанье имеет свою эротическую символику?

Я согласен с Феллини, хотя никак не могу обнаружить ничего эротического в котлете. Но все равно хорошо: такая дискуссия мне нравится больше.

Адриана продолжает нас обслуживать. Подхватит на лету какое-нибудь «словечко» и смеется. Посмотреть на нее – ну вылитая Эльза Ланчестер, английская гувернантка из фильма «Свидетель обвинения». Преданная, внимательная, заботливая. И ухаживает за нами, как «гувернантка»: по вечерам, например, после съемок спешит напоить нас обжигающим чаем.

– Надо же как-то поддержать вас, ребята. Но только никому не говорите – на всех у меня, к сожалению, не хватит.

Благодаря этому чаю мы могли не спать до глубокой ночи и выдерживать ненавистные нам всем «вызовы».

Разговаривая по телефону с «актерами», мы, ассистенты, вынуждены призывать на помощь все свое терпение.

– ...Вы обязаны были предупредить по меньшей мере за два дня. Таковы условия моего контракта!

Мы спокойно объясняем молодой многообещающей актрисе, что Феллини, увы, работает не так, как все, и только вечером решает, что будет снимать завтра.

Наконец, после долгих и изматывающих нервы переговоров, удается прийти к соглашению: «...значит, завтра утром, ровно в шесть тридцать – в гримерной».

Вот так примерно мы и работаем, невзирая на оскорбления и капризы кинозвезд. «...Пришлите за мной шофера, на метро я не поеду!» – «Вы что, шутите?! К шести тридцати я только домой возвращаюсь, а мне, чтобы выглядеть свежей, надо не меньше десяти часов сна».

Ранним утром со ступенек станции метро у Чинечитта я наблюдаю за нашими «актерами». Заспанные, едва волоча ноги, бредут они по аллеям в сторону гримерной. И там дожидаются «своей очереди».

«В просторном и неуютном помещении полно людей, толпящихся у длинной стойки бара и вокруг столов. Спешат, снуют взад-вперед репортеры, специалисты по аппаратуре, рабочие, актеры, дикторы и ведущие; шум ужасный: отдельные голоса, оклики, акустические сигналы цитофонов, телефонные звонки, хлопки фотовспышек, непрерывно гремящие динамики».

Вот так описан в сценарном плане бар на телестудии. Это ад. По крайней мере для нас, ассистентов, которые должны нянчиться с актерами: повсюду ходить за ними, приглядывать, проводить в туалет, если кому-то захочется пипи. В самый ответственный момент, когда съемка вот-вот начнется, их почему-то не оказывается на месте. А сегодня этих актеров набралось не меньше двух сотен!

И мы договариваемся между собой:

– Даниэла, ты берешь на себя всех женщин.

Эудженио разочарован:

– Это что же, ко мне не прикрепят ни одной хорошенькой девчонки?!

Я сегодня занят – играю свою рольку, Ардуини освобождает меня от функций «регулировщика».

Все эти месяцы работы над фильмом – мне кажется, нет, я в этом уверен – нормальная связь с внешним миром у меня прервана.

Парламентские выборы, референдум, мафия, каморра, стихийные бедствия, президент республики – обо всем этом я слышал лишь краем уха, если вообще слышал.

Я стал дикарем: не смотрю телепередач, не читаю газет и как бы выпал из круга лиц, обычно хорошо информированных.

Я безвольно погружаюсь в эту жизнь – сплошное сновидение, – и она заполняет весь мой день.

Вечером, вернувшись домой, я думаю о Джинджер. О том. что она скажет завтра Фреду. О тех, с кем они встретятся утром в гримерной или в баре телестудии.

А как же реальная действительность? Она подождет.

– ...Что в городе?

– ...Всеобщая забастовка. Все остановилось.

– ...А я ничего об этом не знаю?!

– Так о ней же говорят уже больше месяца. Ты что, газет не читаешь?

– ...Как же я теперь вернусь домой, если метро не работает?

Джинджер и Фред танцуют, отдавшись бередящим душу воспоминаниям. «Let's face the music and dance[12]12
  «Давай окунемся в стихию музыки и танца» (англ.).


[Закрыть]».