Текст книги "Дон-16. Часть 2 (Освободительный поход) (СИ)"

Автор книги: Фарход Хабибов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 17 страниц) [доступный отрывок для чтения: 7 страниц]

Все пленные (которые не предатели) получили приказ, спуститься с платформ, и построится, кстати, в теплушках ехали опять наши родные пленные, в одной женщины, в другой командиры, а в остальных уже простой рядовой и сержантский состав. Вахаев отобрал из экспленников наиболее сильных внешне, бывшие пленники вместе со разведчиками и ЗАРовцами, стали втаскивать на платформы минометы и пушки.

На первую платформу залегли пулеметчики, и поставили, вдобавок к немецким пулеметам, два ротных миномета с боезапасом. Машинистов просто немного побили (что бы, не служили врагу), и пока дали отдохнуть. На платформу, прицепленную сразу за паровозом и тендером, поставили один небельверфер. Следующая платформа приняла батальонные минометы (две штуки), затем еще платформа с небельверфером, и две платформы с сорокопятками. На крышу первого пассажирского вагона накидали мешки с песком (с землей, с почвой, короче с чем нашли) и посадили трех пулеметчиков, двух с максимками и одного с МГ, ну и вторые номера расчетов там же, и дофигищи патронов. Вот такой получился бронепоезд, на скорую руку, на живую нитку и из чего было.

Ну где-то так, решил я, и Лечи лично, пинком чеченским, объяснил старшему машинисту что пора ехать, Ивашин откатил свой танк назад, и мы рванулись вперед, гарнизон нашего импровизированного бронепоезда составил два взвода ЗАР, и взвод онищуковцев, остальные (третий взвод ЗАР и танкисты) получили распоряжение отдыхать и следить за всеми пленными. За главного остался Ивашин.

– Наш паровоз, вперед лети, у фашистов остановка... пою я, а паровоз набирает скорость, плохой из меня командир, опять в гущу ринулся. Ну, такой уж, я плохой командир, все-таки сержантом был (не более, даже прапором не довелось), а сержанты привыкли всегда со своим микровойском быть. Уж не обессудьте, не люблю я житуху без движухи.

Ну и едем, едем, в не очень далекие края, и близкие соседи, нам вовсе не друзья. Несем мы близким соседям ящик Пандоры, или нет, вагон Пандоры, опять не то, целый эшелон Пандор. Так вот едем, все в предвкушении боя, после нескольких победоносных сражений (минисражений) наши бойцы, перестали бояться «непобедимых» немцев, и привыкли побеждать их. Вот такая, вот хорошая привычка выработалась у нас, и все деловито готовятся к бою, а крепостники гитлеровцев не боялись и подавно.

Кто набивает патроны в запасные магазины или ленты, кто готовит мины, кто заряжает свое оружие и т.д, как говорил товарищ Сталин, на собрании избирателей в 1937 году – "забот полон рот". По-моему все напевают что-либо под нос, а я почему-то напеваю чингисхановское "Москау Москау" (с какого бодуна, эта антисоветчина прилипла, не знаю) нет, лучше давай "Катюшу" буду петь.

И со словами "Расцветали яблони и груши", заряжаю запасной магазин к ПаПаШе, пригодится, магазины лишними не бывают (я не о торговых точках).

Самого глазастого, и опытного в корректировании огня, Полуэктова (да того самого, которого вы читатели, помните еще с ДОТа, ну Дениска-артиллерист), командование (то есть я) попросило (приказало) залезть на крышу пассажирского вагона. Для красоты на шее у Полуэктова висит бинокль (само собой трофей) и по мере приближения, Денис вглядывается вдаль, тем самым биноклем. И главное смотрится он в форме гитлеровского фельдфебеля, безукоризненно, истинный ариец твою мать (Конечно Гитлера мать, не Полуэктова же). Он должен раньше нас, разглядеть все цели, и дать команды минометчиками и артиллеристам, кому куда стрелять, короче он наши глаза и этакий ПУАО (Пункт Управления Артиллерийским Огнем). Такова короче его миссия, корректировщика огня, а паровоз в это время подъезжает к станции, ветер дует справа от нас. Облегчая миссию Полуэктову, ветер уносит дым паровоза налево. До станции километра два, и машинист (может Вахаев посредством пинков) начинает тормозить состав, правда не экстренно, а скажем, притормаживает понемногу.

Станция несется на нас, и как говорят исторЕГи, гитлеровцы прекрасные воины, но они не ждут нападения поездом, они понаставили постов на дорогах, и зениток для отражения налета сверху, а насчет нападения с рельсов, они не дотумкали. Вот мы и приходим нежданными-негаданными, поезд, притормаживая, приближается к станции, мы уже прекрасно различаем вагоны, толпящиеся почем зря на станции. Еще немного и сможем разглядеть лица фрицев, те спокойны, как и весь террариум, они ждут поезд с востока (правда не совсем такой, или совсем не такой?).

Дениска уже прикидывает и записывает свои прицелы, ориентиры и дистанции. Не доходя метров двести до станции, в ста пятидесяти метрах от ближайшего вагона состав остановился. И Полуэктов (паровозом тоже рулит он, через Вахаева), уже готов, он передает координаты целей минометчикам и пушкарям, которые необходимо накрыть. Потом Денис, захвативший всю полноту власти в свои руки, командует машинисту (или Лечи) подойти еще на 50 – 100 метров вперед, и паровоз двигается вперед, опять чук-чук, ну и вот намеченная Полуэктовым точка, и как только эшелон останавливается, Денис кричит:

– Расчеты, каждый по своей цели огонь!

Шесть минометов и две пушки начали активно швырять «напор стали и огня» на окаянных вражин. Пулеметчики с крыши пассажирского вагона приступили к ласкам дальних целей (особенно две батареи зениток, которые ахт-ахт), остальные начали поливать свинцом, все, что им не нравится (а не нравится, нам тут все!!!). А пулемет «максим» хоть скажем и устарел морально, но его скорострельность и дальнобойность, таки не устарела...

И тут у меня появляется вопрос к самому себе:

А зачем я тут, для чего, и не только я, онищуковцы тут зачем, со всеми делами справляются соколы Гогнидзе, мы видимо чисто для кучи. И тогда проявив креатив командую:

– Гогнидзе, спустить с платформы оба ротных миномета, Вахаев спускай своих архаровцев, сделаем вылазку.

Прошло пять минут подготовки и рядом с поездом полусидя-полулежа расположилась осадная группа, то есть группа для вылазки. Паровоз еще дымит, и я предлагаю пройти, прикрываясь дымом паровоза и пожара, вперед на сто-двести метров. И оттуда укрывшись выпустить оставшиеся мины, пострелять из ручного оружия, да отступать. А немцы опомнившись, начинают стрелять по составу, правда в дыму, не особо, видят нас (а машинисты подбрасывают уголька, под охраной бойца разведчика Ступишина), и мы короткими перебежками выдвигаемся. Пробежавшись, укрываемся под пустыми вагонами, в пространство между вагонами сержант Асатиани, устанавливает свои самовары, ну ротные минометы, и осмотрев окрестности начинает пулять мины в зенитную батарею 20мм автоматов. Ружейно-автоматно-пулеметным огнем, мы помогаем косить зенитчиков (как минимум пугаем), которые давно осыпали своими снарядиками наш состав, но теперь они больше не будут, ибо некому, мы видимо их сильно напугали, аж до заворота кишок.

Приказываю рвануть к расположению батареи, и мы успеваем вовремя, туда же спешит до взвода противника, но глазастый Асатиани со своими минометчиками накрывают бегущих фашистов, затем и мы начинаем массажировать им кожу свинцом. Фашисты залегли, куда им беднягам с одним МП и двумя десятками карабинов, против двух минометов, шести пулеметов (ДП и МГ) двум ППШ, трем ППД и десятку МП, короче фрицы, ваши не пляшут, ваши реально танцуют. Не для того, мы учили ДОН-16, и не для того насыщали ударные части автоматическим оружием, в ближнем бою наши ударники, опасней всех кобр, гюрз, львов, тигров и т.д.

Асатиани переносит огонь на цистерны и третья мина, становится причиной пожара, эти цистерны не видны Полуэктову (они в мертвой зоне, прикрыты вагонами), и с поезда наши обрабатывают правую сторону. А мы переносим огонь дальше, станция напоминает ад, да фашистам этот кисель придется хлебать долго, и я командую отход (валить надо, пока живы), минометчики хватают первый миномет и прячась в дыму бегут к нашему «пиратскому» эшелону. Тут что-то горячее чиркнуло меня по ноге, но мне не до этого, пора уносить ноги (и чиркнутую тоже). Асатиани, поменяв прицел, выпускает последние три мины, и мы все берем ноги в руки, и давим на газ. Десять минут коротких перебежек и мы у состава, настрелявшись... Быстро грузимся, машинист трогает, и «пиратский поезд», набирая скорость, уходит. Из-за дыма показывается два германских танка, две трёшки, первая трешка получает несколько снарядов от сорокопяток и послушно загорается, в лобешник второго Полуэктов зарядил шесть мин небельверфера, что с ним стало потом, мы не интересовались, но чувствую у фашистских танкистов, воспоминания остались не очень положительные (если остались).

Состав ускоряется, и рейдовая группа убирается из ада, еще больше увеличивается скорость, да, мы не боимся встречного поезда. Не потому, что наши поезда самые поездатые в мире, а потому, что Ивашин имеет приказ, не пропускать составы, идущие с востока, а едущим с запада поездам теперь не до езды, станцию тупо не пройти. Поезд пыхтит, Лечи кричит на машиниста, что бы тот прибавил, проходит время и мы на месте, Ивашин с Хельмутом встречают нас, танки тут же, пленных не видно, видимо отогнали их в лес. Как только поезд останавливается, сержант – ЗАРовец гонит из лесу, наших пленных, что бы разгрузить орудия и минометы с платформ. И в течении пятнадцати минут, все полезное с поезда снято (и свое и чужое), затем, паровоз трогается и на нем укатывают Вахаев с Асатиани, они имеют приказ разогнать состав, спрыгнуть и обратно, а мы их подождем в лесу. Настрадавшуюся паровозную бригаду отпускаем, пусть живут, все таки свои, советские граждане.

Всех пленных накормили дважды, и они полны сил, придется им топать тридцать километров, большинство согласно, ведь теперь они на свободе. А вот предателям не позавидуешь. В лесу на условленном месте оставляю отделение Вахаева, вместе с ганомагом, как-нибудь доберутся, когда кавказцы (чеченец и грузин) их догонят, а мы уходим вперед, у нас почти четыреста человек освобожденных пленных, из них сорок женщины-военнослужащие РККА и около взвода командиров.

Идем исходя из скорости наислабейших из пленных, Ивашин ушел вперед, в машины мы загрузили наиболее женщин и ослабевших, когда один из командиров попытался сесть в грузовик (мотивируя ромбами на петлицах), пришлось пригрозить расстрелом. Ивашин получил приказ передать всех Елисееву, на жесткий фильтр, и колонна транспорта и танков ушла, а мы идем пешком, самые здоровые пленники и предатели шагают под взведенными автоматами, ЗАРОВцев. Если что, я демонстративно (громко и с матом) приказал бойцам не жалеть патронов на врагов народа и предателей Родины.

Через часик нас догоняют вахаевцы, сам Лечи хромает, неудачно спрыгнул с паровоза, зато Тенгиз Асатиани цветет и пахнет, герой, три километра чеченемца тащил на своем горбу, но дотащил. Тут мне от чего-то, кардинально поплохело, я ощутил боль в ноге, и теряя сознание, сползаю на землю...

19 июля 1941 года где то в Белоруссии (в 100-150 км от Брестской крепости)

Очнулся я в землянке, рядом обняв меня, сидит Маша, приговаривая какие-то нежные глупости, напротив меня сидят, посмеиваясь Калиткин с Онищуком, а что со мной случилось?

Маша приказывает мне лежать, и выпроваживает дохтура с хохлом, потом подходит ко мне и говорит:

– Слушай, ты коммандос гребанный, ты же мне еще в ноябре 2011обещал беречь себя, нафига ты полез под пули?

– Я обещал? Маш, я что, ранен?

– Да милый, ты еще умудрился прошагать пять километров с раной в ноге, теряя кровь, от потери крови и потерял сознание.

И потом полезла на меня с кулаками:

– Сволочь, скотина, тварь бесчувственная, нехристь такая, а что бы было, если бы ты умер, ты обо мне думаешь иногда, говнюк напыщенный, ты же идиот, не знаешь что я беременна...

– Что беременна, кто беременна, как беременна, почему беременна? – И от радости все логические центры у меня отключились, я только покрывал поцелуями любые части тела Маши, что попадались моим губам, причем три раза умудрился поцеловать воротник любимой, и два раза вообще окружающую среду.

– Все, спи сволочь, спи кровосос, ты должен выспаться, что бы выздороветь, понял? Теперь на тебе ответственность еще и за НАШЕГО РЕБЕНКА...

На этом кончаю дозволенные речи, ибо благодарности моей к Маше не было предела, но..

об этом не пишут, то есть, конечно, пишут, но в своеобразной, специфической литературе, но тут вам не там! Все и этот день закончился.

20 июля 1941 года где то в Белоруссии (в 100-150 км от Брестской крепости)

Блин, Маша беременна? Так она тут с 3 июля, прошло чуть больше двух недель, неужели можно забеременеть (и самое главное, узнать об этом, откуда тут тест?) за неполные два десятка дней?

Что-то у меня в голове не стыкуется, чего-то я вообще не понимаю, рядом посапывает Маша. Неужели беременна, а где же логика. Машинально ищу по карманам сигареты (из той жизни привычка), но фиг вам, нет сигарет, да и вообще ниже пояса ничего нет (из одежды конечно), выше пояса белье красноармейское, а ниже только одеяло.

Засада однако, и на улицу не выйдешь, представляю часового, если он увидит меня в таком эротическом прикиде, застрелит наверно на месте, тут нудистов и других вегетарианцев реально не любят.

Машуня просыпается и крепко-крепко обнимает меня:

– Милый ты как?

– Да в норме, хватит краски мрачные нагонять, у меня рана не опасная, подумаешь, икроножную мышцу прострелили (была б опасная, была бы перемотка).

– Да но ты скотина такая раненный протопал, теряя кровь пяток километров.

– Ну и что, организм как у быка в расцвете сил, за недельку кровища восстановится, все тащи одежку.

И Маша, что бы, не расстраивать "ранетого и поломатого" быстро встав, принесла мою форму. Хотел осмотреть место раны на галифе, но Машуня дает мне форму РККА, а ранили-то меня в шикарном прикиде фельджандармского майора. Облачаюсь, нога, конечно побаливает, но жить можно, тем более рядом любимая. Она помогает доодеться мне, и вдвоем мы выходим из землянки. Само собой опираюсь на Машу, а она ниче, сильная, тащит меня как танк телегу, ну и девушка у меня, прям трактор Комацу.

Оказывается, давно рассвело, время, где-то 9 утра, бойцы вовсю продолжают обустройство лагеря, а мне дюже интересно кого ж мы вчера привели. И предлагаю Маше пройтись в ведомство Елисеева. Она не против, мы ковыляем по направлению к «кровавой гебне», все вокруг оглядываются, и прямо перед нами возникает Калиткин:

– Это что за волюнтаризм товарищи, кто разрешил ранбольному покидать палату?

– Товарищ Калиткин, а вы не забываетесь? Как вы разговариваете с командиром дивизии?

– Дорогой капитан, вы до ранения были командиром дивизии, а сейчас вы всего лишь, один из ранбольных, ясно? А ну марш в палату! Бегом!

Ни фига себе, вот чеховец крутой оказывается, а я-то думал интеллигентик, так нет, этот Чехонте быстро обернул меня из куля в рогожу, и Машундру тоже в бараний рог скрутил (а за это спасибо, очкарик).

– Товарищ начтыл, а вам не стыдно, какой пример вы даете раненому? Марш в палату оба, через пять минут я сам лично приду на перевязку!

Ну, ты Наполеон очкастый, Троцкий с его волюнтаризмом отдыхает абсолютно, рядом с нашим врачом-тихоней. Придется подчиниться, и мы плетемся обратно, как Наполеон у Березины, а я думаю:

– Vae victis! Тоже мне Бренн в белом халате, Ганнибал со скальпелем, Тамерлан от аспирина, Чингисхан от клистирных трубок, Атилла от горчичников, Ксеркс от новокаина. Оскорбляя мысленно Калиткина, снова очутился на своем ложе, Машуня хотела, меня раздеть, но я отказался. Тут пришел клистирный Сулейман Великолепный, и раздеться мне, все равно пришлось.

Помучив меня, Калиткин наверно решил, пусть живет, разрешил одеваться, и облачаясь я спросил.

– Калиткин, нехороший ты человек, можно мне хоть с командирами пообщаться?

– Конечно можно товарищ капитан, у вас же не горло прострелено, а нога.

– Ну тогда, Маша пошли, сходим к Онищуку и к Елисееву.

– Ранбольной Каримов, я вам разрешил общаться, а не шататься по расположению, вы скажите мадемуазель начальнику службы тыла, она вам и приведет, кого вам надо.

И терминатор от медицины, развернувшись ушел, блин значит, придется изображать Карла XII под Полтавой.

Попросил я Машу, пригласить сперва Елисеева, та тоже сильно не заморачивалась, и выглянув из землянки припахала какого-то бойца, тот и сгонял за "кровавой гебней.

– Привет больной, слушай капитанишко, какого черта ты под пули полез, что возомнил себя Карлушкой двенадцатым? (он что, читает мои мысли?)

– Привет палач вольнолюбивого демократического воинства, как ты там? Расслабься, пуля шальная, да и рана не опасная.

– Ну что, предателей, что ты приволок, опросим в последнюю очередь, а начали фильтрацию с женщин, они бедняжки и так у немчуры натерпелись. А мужики подождут, тем более двужопые предатели и враги народа.

– И что, откуда пленные?

– При взятии Минска попали, вот и фрицы помурыжив, отсортировали для отправки пленных нах фатерланд.

– Понятно, Елисеич, если будут новости, держи меня, пожалуйста, в курсе.

– Само собой, расслабься Фарход и выздоравливай, у нас все хорошо. – И нагнувшись шепотом, говорит мне:

– Выздоравливай быстрее, через три – четыре дня выходим в Польшу, ну или на Польшу, – и потом уже нормальным громким голосом, – Ну пойду я командир, сам знаешь дела.

После Елисеева, я хотел бы пообщаться с Прибыловым, о чем и сказал Маше, и та снова сделала вестовым какого-то очередного красноармейца. Прошло минут десять и Прибылов немного сутулясь, вошел в землянку, и поздоровавшись сел рядом с Маней.

– Командир, вызывали? Военинженер Прибылов по вашему приказанию прибыл (а инженер-то скаламбуримши).

– Да Прибылов, как у тебя дела, ну то есть, как обстоят дела с ремонтом и с допбронированием танков?

– Ну оба Т-28 готовы и опробованы, так как они Т-28Э, они с завода уже экранированы, и потому мы даже не планировали увеличивать бронирование данного вида танков. Неприятель зубки о них поломает.

– Так Прибылянский, давай дальше.

– Т-34 ребята сейчас доделывают, как и говорили раньше, две оставшиеся тридцать четверки пойдут на запчасти. Итого получается у нас семь боеспособных средних танков:

два Т-28Э, найденные накануне, один Т-28 который использовался и ранее, его агрегаты сегодня перенесем в не подлежащий восстановлению Т-28Э, и всего будет три экранированных Т-28. Кроме найденных и восстановленных накануне у нас был один Т-34, но с тридцать четверками проблема, они на соляре, а у нас запасов дизтоплива мало, только на один рейд всеми четырьмя танками.

Идем дальше, нами уже экранированы три БТ-7, сегодня до вечера, будут экранированы все остальные БТ-7. Завтра приступим к ремонту и дополнительному бронированию Т-26, надеюсь, завтра к вечеру доложить о готовности, товарищ командир дивизии.

– Спасибо, Прибылов, молодец, хорошо работаете!

– Служу Советскому Союзу!

– Ладно, иди Прибылов, форсируй свою нужную деятельность. Не можешь послать бойца, что бы ко мне тот позвал Кравцова?

– Хорошо, сам схожу, – и Прибылов стал Отбыловым, ну отбыл он, ушел!

Раздался грохот сапог, и в землянку, как на позиции врага (ну или как гусар, в будуар томной красавицы) ворвался летун Кравцов.

– Товарищ комдив вызывали?

– Да Кравцов присаживайся, надо мне с тобой поговорить, товарищ Машкова, можете нас оставить наедине, просто нам надо поговорить конфиденциально, – на что начтыл фыркнула презрительно, и ушла по своим тылово-крысиным делам.

– Слушай Кравцов, вчера мы разметелили к едрене фене станцию, и противнику надо три-четыре дня, что бы привести все в порядок. То есть с этой линии, прущие вглубь СССР полчища не смогут получать свое довольствие. Но есть и другие линии, в ста двадцати километрах южнее есть еще станция, и через ту линию гитлеровцы отменно снабжают своих вояк. Вот и предлагаю сделать туда налет, апробировать наши партизанские ВВС, в первый раз бомбили очень хорошо, но фактор неожиданности, во второй раз может не сыграть.

Предлагаю следующее, в два часа ночи, По-2, на малом газе, подходят к станции и накрывают бомбовым ударом зенитчиков, как только По-2 отбомбятся, на станцию прилетаете вы, и юнкерсы, и ишаки с чайками. Постарайтесь и к чайкам с ишаками приделать бомбы, ну и потом отбомбиться так, что бы и эта станция на неделю вышла из игры.

Но сперва, надо слетать, днем, на одиночном юнкерсе, и разведать местоположение зениток. Затем передадите, эту информацию летчикам с По-2, да и стрелка надо в По-2 с пулеметом МГ (к нему патронов море разливанное), что бы по расчетам зениток поработать. Понятна мысль Кравцов?

– Да куда понятней товарищ комдив, предлагаю, где-то к часам двенадцати, самому вылететь на рекогносцировку.

– Да, еще, назначаешься главным, так как все-таки ты бомбардировщик, а Никифоров истребитель, и специфика службы у него немного другая. И на разведку лети сам, у тя ж привычка работать по наземным целям, у Никифорова привычка работать по воздушным целям, все иди.

Кравцов, обрадованный предстоящим делом, ускакал как молодой газел (да не газель, она же женского полу, а именно газел-самец, а в случае Кравцова он даже газелллл)

За разговорами пришло время обеда, сам начтыл (честь-то какая) принесла поднос с яствами, ну и мы вдвоем прилично так покушали. Потом сидели и пили чай, проводя время в приятных интимных разговорах. А я все думал:

С кем же я поговорить-то забыл а? Кого же я сегодня не повидал?

Епрст... Я ж сегодня Онищука не видал, и сам этот украинский гарный парубок, чего-то зайти не додумался.

– Маш, а где Петруха?

– Так они же на разведке!

– И кто их туда послал?

– Ну они ж у тебя разрешения спросили, со своим чеченёнком (она смотрела фильм "12"?) с утра тут были, не помнишь?

– Неа, не помню, и что, куда они отправились?

– Осмотреть окрестности, собрать информацию от агентуры, наведаться к Ильиных, но самое главное к Тухватулину.

– К кому?

– Ты, что не помнишь этого татарина-лейтенанта? Ну, Ильиных случайно нашел склад мобзапаса, а там и этот лейтенант с отделением охранников, ну и много всего там на складе, патроны там, гранаты, провиант ГСМ и т.д. При отступлении про склад вояки забыли, а и этот сидел тихо мирно, ждал команды от начальство, а оно тю-тю. И сидеть бы Тухватулину до морковкиного заговения, или взятия Берлина, как Ильиных вспомнил о складе, и человечка направил.

– И?

– Короче предлагаем после нашего ухода отсюда, Тухватулину с его бойцами перебраться сюда, и тут оставить около роты бойцов. Отдохнув три четыре дня, приучат фрицев к покою, и снова начнут нашу пляску смерти, пляску немецкой смерти.

– Ну, тогда ладно, а кто это мы, которые предлагают это? И куда это мы собрались уходить?

– Ну пока ты раненый и без памяти был, я и предложила... Как куда? В Польшу.

– А не много ли вы на себя берете, товариСЧ наполеонша? И кто это тебя в Польшу возьмет, что это тебе круиз по Адриатике? Вообще нюх потеряла овца?

– Прости милый, но ты был без памяти...

– А чеж, тогда не подняла по тревоге всех и не рванула на осаду Берлина а? Ты ж такая вумная, и вообще, ты у нас начтыл или кто? А ну вперед, заниматься своими крысиными делами. Мне кажется любимая, ты на себя много берешь.

Теперь я хочу поговорить на другую тему, объясни мне, каким макаром ты забеременела, и главное узнала об этом, за две недели а? А то я логики не всасываю, физиология, что ли поменялась и у тебя милая после переноса, каждую неделю "критические дни"? И ты во время переноса с собой "случайно", захватила пачку тестов на беременность?

– Ну, ты дурак милый, я ж тебя этим поддержать хотела, мы ж с тобой планировали ребеночка, до переноса, я и подумала, что эта весть тебе поможет быстрей выздороветь! Правда забыла про твой дурацкий критический образ мышления.

Блин, и как такую женщину, не обнять, не прижать к себе, она же ангел мой, ангел земной.

– Прости милая, прости психа, прости дурака, прости долбо... прости короче меня.

Маша гладит меня и смотрит на меня всепрощающе, она видит во мне не грозного комдива, а просто больного, но любимого, глупого, но своего...и она права!

Раздается воспитанный стук в дверь, землянки, мы с Машей хором кричим:

– Войдите.

И в землянку входит Семенов, за ним радист, с телеграммой.

– Привет болезный, ну как там твоя героическая нога? – спрашивает Романыч.

– Не дождетесь, – отшучиваюсь я, Маша жестом приглашает сесть Семенова, а радист перебирает ногами, не терпится ему, значит.

– Ну Генка, в чем дело? – спрашиваю я у Зворыкина (радиста нашего).

– Тут товарищ командир телеграмма с центра.

– Читай Зворыкин, тут все свои, – и тот читает.

"Одобряем разгром станции D. предлагаем разработать план аналогичного нападения на станцию W. Всем бойцам привет от генерал-майора Старыгина!"

Блин, и эти прочитали мои мысли, однако тут сильно развито ясновидение что ли, или Мессинг им подсказывает а? А Кравцов наверно уже обратно возвращается на юнкерсе своем, время-то два часа дня уже.

– Геннадий, передай в центр, что мы уже занимаемся этим делом. Ну и передай данные о нападении на станцию D. А конкретные потери врага, тебе должен сказать Полуэктов, он занимался корректированием огня, и ему с высоты, да в бинокль виднее было.

– Хорошо, разрешите идти?

– Ну да сообщи, что особо отличились Полуэктов, Хельмут и Асатиани.

– Будет сделано, товарищ комдив, разрешите выполнять?

– Да Зворыкин, иди, – И Генка свалил, передавать информацию в Москву, в центр, кстати, мы используем шифр системы ЧУКЧА. Не слышали про такую систему шифрования?

Так это придумал Шлюпке, то есть предложил, заранее чередовать языки, национальностей и народностей СССР. И на эту неделю принята система ЧУКЧА, а расшифровывается просто:

Ч – чеченский;

У – узбекский;

К – калмыкский;

Ч – чукотский;

А – адыгейский;

И что думаете, просекут хваленые либерастами умницы-гитлеровцы? Да нет, думаю, черта с два, и даже с три, тут не семи пядей, а семисот пядей во лбу не хватит дотумкать, нашу выдумку фрицам.

на следующую неделю идет следующая система:

К – кумыкский;

А – абхазский;

Б – балкарский;

А – Аджарский;

Н – Ногайский.

То есть на этой неделе ЧУКЧА, на следующей КАБАН, и т.д. и плевать нам на энигмы. На черта нам выдумывать велосипед, когда человечество уже выдумало гоночный болид?

Правда русский, украинский, белорусский, литовский, эстонский и латышский, мы использовать не сможем, на той стороне много человечишек, могут их знать, ну айзсарги всякие, нахтигали-бранденбурги, Шухевичи и прочие Коновальцы. А нет, Коновальцу Судоплатов уже устроил взрыв мозга, ну на той стороне перконкрусты, сичевые стрельцы всякие точно есть.

Извините, отвлекся, растекся мыслью по Еве, тьфу, простите по древу. А че аблаката язык кормит, его фуагрой не корми, дай потрындеть! Сержантом-то, с армейской лаконичностью я недолго был, а аблакатом с их повышенной болтологичностью надцать лет!

Ну, тут мои размышления, прерывает радостный во всю ивановскую Кравцов, без стука врываясь в землянку.

– Товарищ комдив, разрешите обратиться!

– Обращайся, не томи, знаешь же, что я жду тебя "с томленьем упованья".

– Полетал я над станцией, на станции шесть зенитных огневых точек: две батареи длинноствольных 88мм орудий, и четыре батареи малокалиберных зенитных автоматов. Предлагаю кукурузникам, начать с малокалиберных, они, по-моему, для По-2 опасней 88мм пушек, те медлительны, а автомат закидает их своими снарядами.

– Так продолжай Кравчук, хотя нет, Кравчук это один дерьмократ такой был (а может и жив курилка).

– Не понял, товарищ комдив, какой-такой дерьмокат-самокат?

– Не важно, Кравцов, не отвлекайся, давай по существу, что предлагаешь?

– Так вот, для малышей (ну мы По-2 так называем) более опасны автоматы зенитные, потому предлагаю малышам задавить прожектора, затем автоматки, и на десерт навалять ахт-ахтам. А к тому времени, и мы налетим, авиаслесари уже приделывают бомбы и к ишакам и к чайкам. Конечно же это не юнкерс, и не хейнкель, и совсем не ТБ, и даже не СБ, но на безрыбье и крокодил за скумбрию сканает.

– Понятно, Кравцов, на малышах кто полетит?

– На одном Игорь Инжеватов, младлей, он до плена на таком и летал, на втором полетит Александр Сафрониди, этот-то истребителем был, на ишачке летал, но с По-2 справится, мы же все на них учились!

– Ладно, Сергей иди уж (Просто я вспомнил, что Кравцова зовут Сергеем, а то все Кравцов, да Кравцов), и Серёга, так же стремительно как вошел, вышел, да нет, прямо вылетел, он же летун!

За то время пока Серёга трындел, Машундра снялась с места дислокации и свалила в неизвестном направлении. Хотя нет, в известном, в двери, до Машиной ретирады, мелькнула Глафирка, значит и благоверная моя ушла на склад.

Лежу, размышляю и предательская мысль бьет в голову, как подкалиберный в кормовую часть "Тигра", блин каламбур получился, кормовая часть "Тигра" (от слова корм). Вообще-то пока, до Тигров сумрачный гонимый тевтонский гений не додумался, и самый страшный зверь это Т-IV, особенно новая модификация (новая на 1941 год). Ну да ладно, нам в встречном танковом бою, с ними, не воевать, Мы партизанская дивизия, исподтишочники, исподтишка ужалим фрицев-гансов, и в лес и чем глубже в лес, тем "широка страна моя родная"!

Тут слышен грохот сапог, и в землянку скатываются пышущие здоровьем и молодецким азартом, три богатыря, Илья Муромец – украинского производства, Добрыня Никитич чеченского производства и товарищ Алеша Попович (тогда уж Муллаевич) родом с Киргизских степей. Онищук, Вахаев и Мамбеткулов. От них прет каким-то немецким одеколоном. Все гладко выбриты, и очень похожи на бравых Швейков тевтонского производства (тем более наряжены в вермахтнатиков), вот только из Мамбеткулова немец как из меня балерина Волочкова.

– Привет Фара, – кричит Петруха ладно кидая задницу на скамейку, остальные архаровцы, так же бесцеремонны, гуляй-польцы отдыхают.

– Бойцы, вы к мамке на побывку прибыли, или к командиру на доклад, – жестко пресекаю я махновщину.

Разведчики стройными рядами, отрывают кинутое со скамьи, и выстраиваются почище эсэсни из "Семнадцати мгновений весны".

– Товарищ Онищук. Петр Тарасыч, вы заместитель командира Дивизии Особого Назначения НКВД СССР, или сотник Гаврюха из махновцев? А вы товарищ Вахаев, вы что на базаре мандаринами торгуете (штамп блин)? Мамбеткулов, когда до войны вы учили детей в школе, вы их учили таким же манерам?

И товарищи разведчики стоят предо мной, как хулиганы десятиклассники, перед директором школы, который поймал их в туалете школы, с сигаретами. Советское воспитание, и политработа комиссаров в армии, снова вернулись к ним, и вся тройка стоит краснея и местами белея как футболки Спартака (красно-белые). Я ж замолкаю, теперь их очередь говорить, пусть докладывают. Тут Петруха что-то шепчет своим, и вся троица выходит обратно на улицу. Раздается стук, и четким, командным голосом Онищук говорит: