Текст книги "Серебряный леопард"

Автор книги: Ф. Ван Вик Мейсон

сообщить о нарушении

Текущая страница: 14 (всего у книги 29 страниц)

Глава 4 ДИПЛОМАТИЧЕСКИЙ ПИР

В большом приемном зале дворца Бардас было необычно шумно и многолюдно. По приказам мажордома, отдаваемым на греческом языке, рабы накрывали двойной длинный стол. Были расставлены скамьи и стулья для многочисленных франкских гостей – им в этот вечер предстояло сидеть, а не возлежать, как то было принято по обычаям древних римлян.

Сэр Эдмунд встретился с графиней Сибиллой на широкой лестнице. Лучезарно милая в своем платье из тонкого как паутина шелка цвета аметиста, она поспешила ему навстречу.

– Вы запоздали с возвращением, милорд, – с упреком в голосе сказала Сивилла. С нарочитой небрежностью она поправила шелковый шарфик, чтобы лучше оттенить ожерелье из золота и аметистов, сверкавшее на ее белой полуоткрытой груди. – Что задержало вас?

Эдмунд покраснел. Замер в нерешительности.

– Сэр Тустэн и я… мы выпили вина на вилле у, графа Мориса.

– Ах так… И что же вы узнали от Мориса Склера? Скоро ли подойдет войско герцога Готфрида Бульонского?

И снова замешательство охватило Эдмунда. Что отвечать? Как себя вести в этом загадочном и непостижимом городе?

– Мы говорили о другом, – пробормотал Эдмунд.

Губы Сибиллы растянулись в улыбке.

– О чем же?

– О раздорах среди неверных. Похоже, что в последнее время последователи Мухаммеда разделились на партии и живут во вражде и страхе друг перед другом подобно нашим герцогам, графам и баронам.

– Да, конечно… после смерти в 1092 году великого султана Малик-Шаха его наследники, Арслан и Кербога, стали заклятыми врагами. И в то же время оба ненавидят и презирают эмиров Алеппо и Мосула, так же как и султана Египта.

Сибилла закусила губу и придвинулась к рыцарю так близко, что у того голова закружилась от благоухания ее духов.

– А теперь скажите мне, – продолжала она вкрадчиво, – почему вы предпочитаете разговаривать со скучным стариком? Почему избегаете меня?.

– Но мы с сэром Тустэном просто задержались… Потому что были на службе в главном соборе.

– О, Эдмунд!… – Сибилла схватила его за руку и увлекла в маленькую боковую комнату. – О, Эдмунд, Эдмунд! Выслушайте мое предостережение. Этот граф Морис из известной семьи Склеров… он смертельный враг Комнинов. Тайный враг… часто бывать у него, – она передернула своими напудренными плечами, – значит вызвать недовольство в Священном дворце. А ведь император и без того предубежден против лорда Боэмунда… Будьте же осторожны, о достойнейший рыцарь, ради меня…

Еще до того как Эдмунд смог предугадать это, Сибилла обвила своими прохладными руками его шею, притянула к себе рыжую голову и подарила ему столь жаркий поцелуй, какого он еще ни разу не получал. Он еще долго стоял, ошеломленный, – уже после того, как аметистовое ожерелье графини исчезло из виду…

Все еще взволнованный этим происшествием, Эдмунд прошел в свой покой сменить нижнюю тунику; благодаря щедротам Боэмунда он подобрал себе скромный гардероб. Особенно же ему нравилась новая туника, которую он в тот вечер намеревался надеть впервые. Выкроенная из какой-то блестящей зеленой ткани, туника светилась и сверкала на солнце. Подвернув концы ее рукавов, поправив ворот, он посмотрелся в серебряное зеркало. Какая жалость, что ему придется облачиться еще и в плащ крестоносца!

К своему поясу англо-норманн прицепил изящный кинжал, а с другой стороны – как бы в качестве противовеса – маленькую, покрытую эмалью коробочку, содержащую порошок, который, по словам Тустзна, мог служить противоядием от любого яда. Под туникой же он ощущал ободряющую тяжесть той прекрасной, стальной кольчуги, которую на прощание подарил ему герцог Тарантский. Теперь Эдмунд был готов отведать византийских яств.

На узкой улице за стенами дворца раздался топот лошадей и громкий говор грубых голосов; говорили на французском и на итальянском. Очевидно, при-

был Хью Великий, огненно-рыжий брат короля Франции со своей свитой. Эдмунд решил поторопиться. Он прошелся гребнем сандалового дерева по своим волосам цвета меди, уже отросшим почти до плеч, и вышел в коридор, чтобы встретить сестру.

Никогда еще Розамунда де Монтгомери не выглядела столь прекрасной, столь статной, как в этом платье желтого цвета, украшенном зеленой шелковой лентой. Прислужницы Деспоины совершили чудеса с волосами английской девушки, ставшими опять довольно длинными, но все же короче тех доходящих до талии локонов, которыми она пожертвовала в замке Сан-Северино. Теперь в волосах ее сверкала диадема филигранного серебра, которая, казалось, парила над потоком мелких завитков.

Эдмунд подошел к сестре, потрепал ее по подбородку и гордо улыбнулся.

– Видит Бог, дорогая сестрица, все эти восточные красавицы по сравнению с тобой точно павы по сравнению с соколом.

Розамунда ласково коснулась загорелой щеки брата.

– А ты, милый братец, обнаружишь, что все женщины закудахчут вокруг тебя… в дополнение к леди Сибилле. – Розамунда лукаво улыбнулась.

У подножия широкой лестницы из черного мрамора, рядом с бассейном, в котором резвились пестрые рыбки, раздался гул голосов и топот слуг, бросившихся встречать гостей.

Из-за нескольких сильных заморозков вокруг было сравнительно немного цветов, но зато повсюду пылали сотни многоцветных свечей, освещавших великолепное убранство зала.

Гостей было человек двадцать, и среди них, кроме франков, такие знаменитые византийские полководцы, как Мануэль Бутумит, великий примицерий Татиций и еще двое стратегов из императорских армий. На всех четверых византийцах были латы из серебра с прекрасной гравировкой и позолотой, плащи из тирского пурпура, котурны из позолоченной кожи и классические походные юбки давно исчезнувших западноримских легионеров.

Все эти восточные люди были смуглолицы, но сероглазы или даже голубоглазы. Бегло говоривший на французском и итальянском языках, Мануэль Бутумит представил франков Деспоине, блестящей миниатюрной фигурке в кремовом шелке. Талию украшали золотые пряжки, усыпанные драгоценными каменьями. Многоцветными камнями были украшены и ее браслеты.

Восседавшая на возвышении Деспоина на певучем латинском языке приветствовала неуклюжих, одетых в меха чужеземцев; от них пахло кожами и лошадьми; казалось, они принесли с собой холодный северный воздух, бодрящий и побуждающий к действию.

Эти франкские варвары, как подумала Евдокия, прибыли из стран, о которых она мало знала, за исключением того, что земля там бывает покрыта снегом пять месяцев в году и что их владения когда-то являлись провинциями Западной Римской империи.

Она могла даже припомнить названия некоторых из них – Арморика, Бельгика, Аквитания, Гельвеция и Нарбонензис. Как типичная византийская патрицианка, хозяйка дворца Бардас презирала этих невежественных рослых людей, горячих, неугомонных и более всего на свете почитающих грубую физическую силу.

Из опыта общения с некоторыми франкополами – предводителями западноевропейских наемников – она знала, что эти надменные звероподобные варвары называют себя «знатными людьми», но предпочитают не что иное, как только свински напиться, побить посуду, а потом убивать друг друга из-за какого-нибудь мелочного «вопроса чести».

Но ни один из этих франков, чванливо расхаживавших по залу в своих широких плащах из медвежьих, лисьих или волчьих шкур, даже не подозревал о мыслях Деспоины. С накрашенными губами, сложенными в обворожительную улыбку, она протягивала свою ухоженную руку с превосходным маникюром для поцелуя этим грубым, заросшим щетиной крестоносцам, которые с детским изумлением рассматривали убранство этого не столь уж роскошного, по византийским понятиям, дворца.

Неизбежно потребовалась помощь сэра Эдмунда как переводчика. Он с неохотой покинул Розамунду и вышел вперед, возвышаясь над византийцами и большинством франков. И тут какой-то франк вскрикнул так громко, что брат короля Франции стал озираться. И как эхо этого возгласа прозвучал протяжный вздох Розамунды. Эдмунд же, не веря собственным глазам, уставился на массивную фигуру рыцаря, который когда-то наседал на него со смертным приговором во взгляде. Дрого из Четраро с просиявшим лицом проталкивался сквозь группу франкской знати.

– Леди Розамунда! Клянусь святым распятием, это леди Розамунда!

Она негромко ахнула и тотчас же прижала кончики пальцев к губам. Сибилла смотрела на происходящее без всякого выражения во взгляде.

К величайшему удивлению Эдмунда де Монтгомери, ломбардец бросился к нему с радостным ревом:

– Видит Бог, это мой доблестный победитель из Сан-Северино! Приветствую!

Изрядно озадаченный, Эдмунд пожал протянутую руку своего бывшего противника. Затем проговорил:

– Добро пожаловать в Константинополь, сэр Дрого.

Множество смутных догадок промелькнули в голове у Эдмунда. Если учесть столь сердечное приветствие от потерпевшего поражение противника, возможно ли, что именно он подослал в Сан-Северино того оруженосца? Наверное, уже в сотый раз Эдмунд вспоминал события того незабываемого вечера. Почему сэр Хью явился вооруженным в комнату Розамунды? Этот вопрос не давал ему покоя. Любопытно также и то, что оруженосец не хотел назвать себя. Эдмунд всматривался в красивое и жестокое лицо Дрого, тщетно пытаясь обнаружить в нем признаки коварства.

– Когда я узнал, что вы поклялись идти в поход с герцогом Боэмундом, – говорил, посмеиваясь, синьор из Четраро, – я сказал, что поступил бы точно так же, но я сгорал от нетерпения и отправился с тем, кто уже находился в пути. Поэтому мой вымпел следует за знаменами Хью Вермандуа…

Дрого говорил, а его темно-синие глаза внимательно разглядывали византийских дам, вернее, их драгоценности и пышные платья, а затем остановились на высокой фигуре Розамунды. Зубы Дрого сверкнули белизной.

– Я в восторге, милорд! Счастлив видеть, что очаровательная леди Розамунда решила сопровождать вас. Полагаю, – добавил он, понизив голос, – что вы окажете мне честь и вновь представите вашей сестре. Мне хотелось бы поправить дело. Я имею в виду недостаточную любезность с моей стороны в прошлом.

Эдмунд колебался, не зная, что и думать. Действительно ли Вепрь изменил свое отношение к нему? И все-таки какую роль он сыграл в том деле с Хью де Берне? Следующие слова ломбардца помогли Эдмунду принять решение.

– К тому же, достойный сэр, у меня есть известия из Сан-Северино. Правда, это новости двухмесячной давности, но все же такие, о которых вы, быть может, еще не знаете.

При первой же возможности Эдмунд отвел Дрого в сторону и проговорил с волнением в голосе:

– Скажите, как поживает леди Аликc?

Прежде чем Дрого успел ответить, к ним тяжелой поступью подошел стратег Бутумит. В жилах этого могучего воина армянского происхождения, должно быть, текла и кровь западноримских патрициев, так как он не был ни смуглолиц, ни толстогуб, нос же имел большой и крючковатый.

– Ее светлость, госпожа Деспоина, просит вас, милорд, чтобы вы согласились быть переводчиком в ее беседе с его высочеством братом короля Франции.

У Эдмунда не было выбора, пришлось подчиниться. Он прошел к покрытому зеленым бархатом возвышению, где восседали две столь различные фигуры. У Хью Вермандуа были прекрасные длинные волосы, цветом своим напоминавшие золотые слитки в имперском казначействе. При этом внешность его – прямой длинный нос, маленькие, узко посаженные светло-голубые глазки, широкий подбородок и мясистые, красные губы – свидетельствовала о сладострастии, надменности и безграничной жестокости.

Переводя тонкую и убедительную лесть, адресованную Деспоиной Евдокией гостям, и неуклюжие грубые шутки франка, Эдмунд уголком глаза заметил, что барон Дрого неуклонно прокладывает себе путь к Розамунде. Затем он увидел, как ломбардец, остановившись перед его сестрой, отвесил глубокий поклон, а та ответила ему холодной улыбкой.

Но вот на покрытое зеленым бархатом возвышение поднялся граф Болдуин Эно. Этот коренастый, могучего телосложения франк с почти начисто отрубленным ухом и обезображенной левой стороной лица говорил по-французски с таким сильным акцентом и так глухо, что было трудно уловить даже половину сказанного им. К счастью, вскоре после его появления мажордом Бардаса под звуки фанфар объявил, что пиршественный стол ожидает гостей. И тотчас заиграла струнная музыка и распахнулись занавески из узорчатой ткани голубого и золотистого цвета. Разинув рты, в немом изумлении взирали франкские рыцари на великолепие приемного зала, облицованного красным мрамором и освещенного сотнями свечей.

Пока большинство гостей не высыпали во внутренний двор и не стали во весь голос подзывать своих верховых лошадей, Эдмунд не мог покинуть свое место между графиней Сибиллой и Примицерием Татицием, командовавшим осадными машинами империи. Не мог, ибо одно обстоятельство весьма тревожило его. Не обращая ни малейшего внимания на графиню Сибиллу и хозяйку дворца, Дрого, как всегда бесцеремонный, впивался голодными глазами в леди Розамунду де Монтгомери, сидевшую в некотором отдалении от него. Это могло бы и не встревожить бывшего графа, если бы его сестра несколько раз не встречала взглядов ломбардца загадочной полуулыбкой.

Впрочем, Эдмунда беспокоило еще и странное поведение Сибиллы, вернее, ее отказ сообщить, каким образом она узнала о прибытии сэра Уго, курьера герцога Боэмунда. На его настойчивые расспросы графиня отвечала лишь шутливым взглядом из-под густо накрашенных век. Позднее она шепнула ему:

– Должна вас увидеть, как только эти напившиеся грубияны… я хотела сказать, эти сверх меры возбужденные благородные рыцари уберутся отсюда.

Когда, наконец, представилась возможность выбраться из зала, Болдуин Эно и еще несколько человек из франкской знати, слишком пьяных, чтобы забраться на лошадь, были уложены спать во дворце Бардас. Эдмунд же со слегка тяжелой от многих чаш темно-золотого вина с острова Лесбос головой направился по центральному коридору, заглядывая в небольшие комнаты, попадавшиеся ему на пути. И вдруг в одной из них увидел Розамунду. Девушка сидела на диване, закрыв лицо руками. Она горько плакала. Напротив нее, широко расставив ноги и стиснув руки за спиной, стоял барон Дрого. Казалось, что он разглядывает жаровню, пламя которой освещало комнату. Его спокойный и даже умиротворенный взгляд свидетельствовал о том, что девушке не угрожает насилие, поэтому Эдмунд убрал руку с рукоятки кинжала, который он уже было наполовину обнажил. Дрого же, заслышав шаги, медленно обернулся с горькой улыбкой на покрытом шрамами лице.

– Весьма сожалею, сэр Эдмунд, но я был вынужден передать этой леди те известия из Сан-Северино, о которых я вам говорил. Мне очень жаль, что мои новости столь неприятны, ведь я хотел бы заслужить вашу дружбу.

Эдмунд стремительно – полы его плаща взметнулись за спиной – вошел в комнату.

– Прежде чем говорить о дружбе, сэр рыцарь, не ответите ли вы мне на один вопрос?

Розамунда подняла на брата заплаканные глаза.

– Он уже сделал это, – сказала она. – И дал свое рыцарское слово, что не знает, кто послал того оруженосца.

– Это действительно так? – Голос Эдмунда прозвучал как удар борта галеры о скалу.

Рука коренастого темноволосого ломбардца медленно поднялась вверх.

– Клянусь честью, мне ничего об этом не известно. Я действительно не ведаю, кто замыслил такое злодеяние.

– Но разве вы не оставили в замке оруженосца Для присмотра за хворым конем?

– Оставил. Но то был простоватый парень, бесхитростный, как солнечный свет. – Большие, темно-синие глаза ломбардца пристально взглянули на Розамунду. – Вам следует искать злоумышленника в другом месте…

– Где же, например? – спросил Эдмунд.

– А мне казалось, вы более наблюдательны… Неужели вы не заметили, как часто младший брат сэра Хью заглядывался на вашу сестру? И вы ведь знали, что сэр Робер ненавидит своего старшего брата?

Выводы были столь очевидны и все же столь неожиданны, что Эдмунд на короткое время лишился дара речи. Мысленно возвратившись в прошлое, он припомнил, что Герт был не вполне уверен относительно личности промелькнувшего как тень посланца. Англо-норманн шагнул к ломбардцу:

– Простите мне мои подозрения, Дрого из Четраро. Мне следовало бы знать, что такой достойный воин, как вы, не способен на вероломство.

После крепкого рукопожатия Дрого, однако, не отпустил руку Эдмунда.

– Нет, сэр рыцарь, не отходите… Раз уж я жму вашу руку, то, пожалуйста, выслушайте меня.

Новый приступ рыданий вырвался из груди Розамунды:

– Рана сэра Хью оказалась не смертельной.

– Это отлично, но как здоровье сэра Хью? Он поправился?

– Не совсем. Он потерял дар речи, а его правая рука неподвижна. Но самое плохое – в его голове бродят разные странные и буйные фантазии, порой слугам приходится удерживать его силой.

– Да простит меня Бог! – пробормотал Эдмунд. – Ведь это моя рука нанесла ему тяжелое ранение.

– Тебе еще предстоит узнать наихудшую новость, – всхлипнула Розамунда. – Пойди сюда, брат мой, и сядь возле меня.

– Наихудшую? Что может быть хуже услышанного?

– Сэр Дрого сообщает плохие вести относительно твоей возлюбленной.

Плечи Эдмунда сковало холодом.

– Она… Аликc мертва?

– Нет, она ушла в монастырь и готовится принять обет.

Кровь прилила к голове Эдмунда. Невидящими глазами смотрел он на мощную фигуру Дрого.

– От кого вы узнали об этом?

– От епископа из Беневенто, он рассказал, что леди Аликc де Берне два месяца назад явилась в монастырь Святой Урсулы близ Беневенто. – Дрого положил руку на неподвижные плечи Эдмунда. – Проклинаю ту минуту,, когда вынужден говорить столь жестокие вещи.

Он пересек музыкальную комнату, готовясь отвесить глубокий поклон Розамунде. Она сидела прямо, слезы текли по ее щекам.

– Полагаю, леди Розамунда, что вы сможете принять меня в лучшие времена.

Ответ Розамунды прозвучал весьма сдержанно:

– Если я пожелаю увидеть вас снова, сэр рыцарь, вы будете извещены об этом.

Если бы Эдмунд де Монтгомери не был погружен в глубокий транс, он бы несомненно заметил, как вспыхнуло лицо барона. Дрого не привык получать столь небрежный ответ от дамы, даже если она так красива, как Розамунда.

Глава 5 БИБЛИОТЕКА

Во дворце Бардас все замерло, было так тихо, что явственно слышалась даже команда сержанта охраны, сменявшего караул на улице. Эдмунд де Монтгомери, сидя в кресле в глубоком раздумье с опущенной на грудь головой, невидящим взором уставился в пламя жаровни.

Аликc в монастыре! Аликc в голой и тесной келье. Аликc – послушница, ее нежное тело в тяжелом белом облачении. Аликc, отрезанная от тепла и всех радостей жизни на земле.

Почему Аликc де Берне сделала такой фатальный шаг? Почему? В его ушах ясно, как будто они были только что произнесены, звучали ее слова:

«Я буду верить тебе, моя единственная любовь, как ты веришь мне. Призываю Господа Бога в свидетели того, что, пока я живу, не стану больше ничьей женой. Ни единого человека. Только Эдмунда де Монтгомери».

Пальцы его сжали деревянные подлокотники в форме львиных голов. Так вот что значила ее клятва – ни единого человека, кроме Эдмунда де Монтгомери. Ни единого человека. Она и не выйдет ни за одного человека, но станет невестой Христа.

Снова ему вспомнился тот вечер на зубчатой стене Сан-Северино. Он так ясно представлял себе ее милое лицо, освещенное звездами, мягкое и теплое прикосновение ее губ. Нет, он не может ее упрекнуть в нарушении верности слову, но образ Аликc, запечатленный в его памяти на фоне каменной стены, побуждал каждую клетку его тела восстать против свершающегося.

Что же делать? Что предпринять? Поискать судно, плывущее в Италию, и вернуться в Сан-Северино прежде, чем голова Аликc лишится копны золотистых локонов, которые он так любил гладить. Предотвратить минуту, когда она навсегда заключит брачный союз с самым великим Владыкой всего сущего? Эдмунд задыхался от отчаяния.

Но мог ли он вернуться, не поступившись честью? Обет крестоносца должен быть выполнен. Кроме того, леди Аликc никогда не вернулась бы в мир ради свадьбы с нарушившим свою клятву рыцарем, душа которого обречена на вечные муки. И тем не менее… все его существо взывало к любимой, рыдало по хрупкой красоте Аликc, по незаменимой прелести ее присутствия.

– Это лишено смысла, – пробормотал он, не замечая маленькую мышку, которая выбежала погреться у жаровни. – Нет. О возвращении нельзя и помышлять. У герцога много врагов, а эти византийцы столь же ненадежны, как летний шквал над рекой Арен.

Рыжая голова в задумчивой печали склонилась еще ниже, а глаза Эдмунда уже стали слипаться, когда он неожиданно заметил, что мышь готова обратиться в бегство. Отклонившись в сторону, он извлек кинжал, но в эту секунду на его плечо легла мягкая рука. Нет, это был не убийца – маленькая гибкая фигурка в разлетавшемся платье аметистового цвета возникла перед ним.

– Уберите ваш смертоносный клинок, милорд.

Черты Сибиллы, всегда отличавшиеся классической красотой и нежностью, казались мягче обычного. Возможно, потому, что она с особой тщательностью и искусством нанесла белила и румяна на лицо, умело подчеркнув его очарование.

– Как вы опрометчивы, франк. Я могла бы уже давно заколоть вас, если бы захотела. – В шутку она похлопала по тонкому стилету, торчащему у нее за желтым шелковым поясом. – Право, сэр Эдмунд, когда же вы научитесь остерегаться? И не поворачиваться спиной к незапертой двери?

Он пожал плечами:

– Возможно, было бы лучше, если бы вы отправили меня к праотцам.

Выражение лица молодой женщины вдруг изменилось.

– Я довольно долго стояла у вашего кресла, наблюдая всю глубину вашей печали, и сердце мое защемило от жалости. Что за прискорбные известия вы получили? – Она стала на колени рядом с ним. – Не бойтесь, Эдмунд, довериться мне. Я могу быть чрезвычайно благоразумной… если решу именно так поступать, – добавила она, загадочно улыбнувшись.

– Это личное горе, и не такое, которое вы могли бы понять, – ответил он, распрямляясь и вытягивая затекшие от длительного сидения ноги.

– Не будьте так уверены. Я… что ж, за свои двадцать восемь лет мне пришлось многое видеть и, возможно, многому научиться. Например, могу поклясться, что в настоящий момент вы крайне нуждаетесь в утешении. Пройдемте со мной в личную библиотеку Евдокии. Там горит уютный огонь. Возможно, рассказ о горе развеет вашу печаль.

Она с нежностью сомкнула свою руку на его руке, и на ее шее сверкнули бусы из венецианского стекла, подчеркнув темный глянец ее волос.

– Я бы успокоила вас, может быть, дала бы вам совет, дорогой Эдмунд. Не выпить ли нам чашу вина, прежде чем отправиться на отдых? Прием ведь давным-давно закончился. Какой скучный и затянувшийся вечер! Почему это франки не способны на разговоры, не касающиеся войны, женщин или охоты?

Безмолвно, как во сне, проследовал Эдмунд де Монтгомери за смутным силуэтом византийки – через холл в высокую бронзовую дверь с изображениями сцен из мифологии Древней Греции. Два больших кресла, обтянутых китайским шелком, стояли там, отбрасывая косые тени перед очагом, освещавшим стены, окрашенные в теплые алые тона. Потолок комнаты отсвечивал голубизной подобно летнему небу. На столике перед очагом находились изумительно выполненная ваза из венецианского стекла и кубки, более прекрасные, чем утренний туман, здесь же стояли блюда пирожных, фруктов и сыра.

Пламя выхватило из полумрака волнующие контуры фигурки Сибиллы, а она, грациозно передвинув кувшин с вином, согревшийся перед очагом, наполнила два высоких кубка. Исходивший от них пар нес в себе запахи гвоздики и корицы. Не обращая внимания на возражения Эдмунда, она вручила ему кубок, а сама опустилась в кресло. Пламя смутно освещало ее персиковые щеки, маленький решительный подбородок и вздернутый носик.

Помолчав несколько минут, Сибилла, отведя взор от пламени, нежным голосом спросила:

– Не могли бы вы, Эдмунд, поведать мне, кто это тайно приезжал к вам и какие новости побуждают вас столь мрачно смотреть на мир?

И хотя он перед этим решил ни за что не упоминать имени Аликc де Берне, к тому времени, когда византийка вновь наполнила его кубок, это намерение было как бы смыто потоком эмоций. И он услышал свой голос, повествующий о столь печальном для него событии.

Сибилла слушала, устремив взгляд на огонь, и лишь ободряюще улыбалась, когда он делал паузы. Время от времени она подымалась, чтобы предложить сыр или бисквиты. Не говоря ни слова, она снова и снова наполняла его кубок. Ему казалось, что ее платье стало прозрачным… и что это милое, умное создание действительно понимает всю глубину его отчаяния.

Барахтаясь в приятном потоке эмоций, он стал понимать, что краткие реплики собеседницы рассчитаны на то, чтобы вывести его из оцепенения, пробудить желание действовать. Графиня Сибилла, ставшая вдруг непреодолимо и неописуемо желанной, убеждала его, что жизнь коротка, а время быстротечно. Чего стоит оплакивание утраченной любви? Своим низким и мягко вибрирующим голосом она напоминала ему, что в Византии можно найти множество честных, знатных и богатых дам, причем без особых стараний со стороны столь знаменитого паладина, как он.

Когда его голова с сомнением покачивалась, Сибилла поспешно добавляла:

– Ни одна из них, конечно, не могла бы подняться до совершенств утраченной вами Аликc, но я знаю нескольких дам, которые многое бы отдали, чтобы стать хозяйками в тех огромных владениях, которые вы, безусловно, отвоюете у неверных. Помните же, Эдмунд, что вы полны жизненных сил и что не стоит печалиться об умершем прошлом.

– Возможно, – промолвил он, расслабляясь в своем удобном кресле.

Некоторое время спустя, когда он сидел, потягивая лесбосское вино и глядя на тонкую, освещенную пламенем фигурку женщины, такую миниатюрную в огромном кресле, им овладело приятное чувство отдохновения.

– Сегодня мы слышали, – поведал он ей, что Кылыдж Арслан, великий турецкий султан, не только созвал своих вассалов со всех пределов владений, но также послал своего брата в качестве эмиссара к сарацинам на юг, убеждая их присоединиться к нему, чтобы уничтожить нас, едва мы вступим на равнины за горами. Я не знаю, как именуется эта провинция, но ведь у византийцев для нее, конечно, есть название.

– Может быть, вы имеете в виду провинцию Каппадокию, или Космодион, или Опсикон?

Он пытался запомнить эти названия, но безуспешно.

– Не в этом дело, но говорят, что неверные налетят на нас как саранча, которая опустошила здесь все прошлым летом, а по численности они будут равны песчинкам на побережье.

– А если даже и так, что из этого? – Сибилла придвинулась к нему на кресле, наклонясь вперед, платье ее распахнулось, обнажив нежные контуры грудей; увы, Эдмунд в это время теребил свои медно-рыжие кудри. – Чем больше их будет, тем выше честь победы, которая выпадет на долю доблестных рыцарей. Сколько бы их ни было, они не смогут противостоять ударам кавалерии франков. Мы отвоюем Гроб Господень.

Графиня Корфу наклонилась еще ниже, ее огромные фиалковые глаза буквально впились в Эдмунда.

– Конечно! Разве можете вы, крестоносцы, потерпеть неудачу? Разве вами не руководит такой мудрый и удачливый воин, как герцог Боэмунд Могучий?

– Правда, правда, – бормотал он. – Из того, что я слышу и вижу… да сравните его хотя бы с этим жалким хвастуном из Вермандуа… Нет, ни одна армия христианского мира не сравнится с нашей.

– Конечно, если только герцог прибудет до того, как другие западные властители, возбудив в нем страх и зависть, настроят нашего императора против него, – высказала свое мнение Сибилла, снова наполняя вином кубок воина. – Это легко было бы сделать, лишь напомнив нашему императору, что Боэмунд и Робер Гюискар, его отец, едва не захватили этот город. Так что прибудет ли он вскоре? Станет ли продвигаться к Константинополю по самой короткой дороге?

Луч инстинктивной осторожности, вспыхнув в мозгу англо-норманна, тут же погас, растворившись в дурманящих парах, которые, казалось, подымались из кубка.

Сибилла рассмеялась и поднялась, чтобы немного постоять перед пламенем, освещающим ее прелести.

Небрежный взмах руки как бы отстранил расспросы красавицы.

– Я не могу сказать вам этого.

– Но вы же знаете, Эдмунд, драгоценный мой, конечно, вы должны это знать. Или нет? Возможно, милорд из Таранто недостаточно доверяет вам?

– Это не так. Он очень верит мне. – Эдмунду становилось все труднее ясно выражать свои мысли.

– Тогда не говорите ничего больше. Прошу вас. Пусть это доверие останется незапятнанным, – промурлыкала она, а затем, поднявшись с кресла, окружила его аурой благоуханий – Ваша туника такая толстая, а ваш плащ такой тяжелый – не удивительно, что вы потеете как деревенский жених! Разрешите мне расслабить вам воротник и пояс.

Он едва понимал, что Сибилла уселась к нему на колени и одной рукой пытается расстегнуть серебряную брошь, закрепляющую воротник его туники.

Испустив деланно испуганный возглас, она покачала головой – и благоухающие локоны скользнули по его лбу и подбородку.

– Деспоина Евдокия, безусловно, огорчилась бы, Эдмунд, если бы узнала, что на ее прием вы надели рубашку из стальных колец. Ведь было так тепло, что вы, должно быть, чувствовали себя ужасно неудобно.

– Да, – вздохнул он, стягивая С себя плащ и верхнюю тунику. – Такая рубашка становится со временем страшно тяжелой.

Ощущение прохладных пальцев на его лбу, мягко проводящих по волосам, приятно волновало его.

– Как странно, что ваши локоны и локоны моего друга из Таранто почти одного цвета. Но почему бы и нет? Ведь вы оба могучие воины.

Он поднял глаза, глядя на освещенные контуры женского лица, которое все приближалось к нему, чувствовал зовущую теплоту ее легкого тела под тонкой нижней туникой. Как изумительно мягка была Сибилла и как легка. Ее голова теперь покоилась под его подбородком, пальцы их рук переплелись.

– Вы даже не можете себе представить, как долго и как упорно я спорила с герцогом по поводу того, куда ему следует двигаться после того, как он переплывет Адриатическое море и снова вступит в Грецию. – Голос ее теперь был едва слышен. – Представляете? Он пренебрег моим самым искренним советом и настаивал на том, что поведет свою армию по Македонии через… дайте вспомнить… да, через Охриду и Додону. – Она еще теснее прижалась к его широкой, мускулистой груди. – А знали вы, что его армия в действительности отплывает не из Бари, как он говорил, а из Бриндизи?

Его рука жадно потянулась к кубку. Глядя на колыхающиеся длинные полотняные занавески, прикрывавшие деревянные ставни окон библиотеки, он сделал большой глоток вина, согревший его, а затем окунулся в иное приятное ощущение – ее щека теперь прижимается к его щеке, нежная рука обвивается вокруг шеи, а плотные груди касаются его тела.