Текст книги "Подвиг адмирала Невельского"

Автор книги: Ф. Флорич

Соавторы: Изидор Винокуров
сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 12 страниц)

Прежде чем пойти на Сахалин, Геннадий Иванович остановился в Петровском, оставил там различные инструкции по подготовке постов к зиме и, захватив с собой Ьошняка, направился прямо к заливу Апива.

* * *

Двадцатого сентября 1853 года, когда уже темень спустилась иа море, «Николай» вошел в воды залива Анива. К одиннадцати часам вечера судно приблизилось к берегу. Там, очевидно, все было погружено в сон. Ни один огонек не мерцал в темноте, ни один звук не долетал до корабля.

В трех четвертях мили от берега Невельской приказал бросить якорь. Но едва раздался грохот цепного каната, как на берегу вспыхнуло несколько огней. Они беспокойно заметались. Ветерок стал доносить какие-то непонятные шумы, отдельные возгласы. Затем огни остановились на одинаковом расстоянии друг от друга, и все стихло. По всему было видно, что на берегу приняли какие-то меры предосторожности.

На «Николае» убрали паруса. Команда ушла на отдых. На палубе остались только вахтенные. Геннадий Иванович строго наказал следить за берегом и окликать любую лодку, направляющуюся к кораблю.

Ночь прошла спокойно.

С рассветом открылся берег. В него вдавались три небольшие бухточки. В каждой из них раскинулось по маленькому селению. На холме, господствовавшем над окружающей местностью, виднелась батарея.

С восходом солнца от «Николая» отчалили две шлюпки. Невельской, Буссе и Бошняк направились к берегу, чтобы произвести рекогносцировку и отыскать место для высадки десанта. Странная картина предстала перед ними, когда шлюпки прибаизились к земле.

На всем своем протяжении берег казался вымершим – ни шороха, ни живой души. Наспех сколоченные складские помещения были забаррикадированы. Кое-где из амбразур торчали стволы орудий. Похоже было, что здесь приготовились к решительной обороне.

Невельской осторожно двигался вдоль берега, наблюдая в подзорную трубу за укреплениями. И вдруг он весело рассмеялся. Оказалось, что вся оборона противника – сплошной маскарад. На возвышенности были насыпаны восемь земляных куч, наподобие амбразур, а в каждую из них вставлена ширма с грубо нарисованной пушкой. Ночыо все это, пущей убедительности ради, освещалось фонарями, укрепленными на палках между амбразурами.

Выбрав удобное место для высадки, Геннадий Иванович возвратился на судно. Весь день прошел в подготовке к десанту. На берегу все было по-прежнему недвижно.

На следующее утро «Николай» поднял паруса и подошел к берегу на расстояние пушечного выстрела. Затем к берегу направился большой баркас с командой в 25 человек во главе с лейтенантом Рудановским. Сам Невельской, Буссе и Бошняк следовали за баркасом в шестивесельной шлюпке.

Едва только шлюпки коснулись земли, как из-за «укреплений» выскочила горсточка японцев. Они неистово орали, словно подбадривая друг друга, и размахивали обнаженными саблями.

Геннадий Иванович спокойно улыбался и ждал приближения японцев. Но они только кричали, а двинуться вперед не посмели.

В это время из-за прибрежных кустов вышло несколько айнов. Они робко подошли к Невельскому.

– Америка? – спросил один из них.

– Каук! – ответил Геннадий Иванович. – Лоча! (Нет! Русские!)

Убедившись, что это действительно русские с Амура, которые пришли сюда, чтобы защитить айнов от насилий иностранцев, делегаты обрадовались и оповестили об этом остальных жителей селения.

Через несколько минут все местные обитатели высыпали на берег. Они шли, размахивая ивовыми палочками с расщепленными в виде метелочек концами. Это был знак дружелюбия и гостеприимства.

Видя, что айны радостно приветствуют русских, японцы умерили свой пыл, спрятали сабли и начали низко кланяться. А айны весело обступили шлюпки, стали сердечно обнимать матросов и солдат, всячески выказывая свою радость.

Большая группа айнов, окружив Невельского, показывала свои рубища и жаловалась на пришельцев, ко-

торые грабили, избивали айнов, заставляли работать, ничего за это не платя.

Началась высадка десанта.

Айны усердно помогали матросам выгружаться и снимать с баркаса орудия. Когда их установили и на небольшой возвышенности соорудили флагшток, раздалась команда построиться.

Вокруг матросов и солдат сгруппировались айны. Они понимали, что сейчас должно произойти нечто торжественное и важное.

Невельской подошел к строю. Тепло и дружески он поздравил остающихся на берегу с тем, что им выпала великая честь защищать землю, которая испокон веков является русской.

– Мы становимся здесь на острове для защиты земли и народа, – твердо и уверенно сказал Геннадий Иванович.

Когда он кончил речь, громкое «ура» прокатилось по строю. Тайгу разбудили ружейные залпы. Медленно пополз по мачте флаг, достиг ее конца, и широкое полотнище затрепыхалось по ветру.

С борта «Николая» ударили пушки. Команда разбежалась по вантам и реям, приветствуя подъем русского флага на южном берегу Сахалина.

Это было 22 сентября (4 октября) 1853 года. Стояла ясная и тихая погода.

... Невельской провел в новом, Муравьевском посту четыре дня. Он лично занимался устройством и размещением команды, стараясь обеспечить людям возможно лучшие условия жизни.

Прежде чем покинуть Муравьевский пост, Геннадий Иванович составил следующую декларацию:

«На основании трактата, заключенного между Россией и Китаем в городе Нерчинске в 1689 году, остров Сахалин, как продолжение Нижне-Амурского бассейна, составляет принадлежность России. Кроме того, еще в начале XVI столетия удские наши тунгусы (ороки) заняли этот остров. Засим в 1740 году русские первые сделали описание онаго, и, наконец, в 1806 году Хвостов и Давыдов заняли залив Анива. Таким образом, территория острова Сахалина составляла всегда неотъемлемую принадлежность России.

... император Николай I, осведомившись, что в по-

следнее время около этих берегов плавает много иностранных судов и что командами их производятся разные беспорядки на этих берегах и причиняются насилия обитателям оных... высочайше мне повелеть соизволил: поставить в главных пунктах острова надлежащие посты...

Во исполнение этой высочайшей воли, я, нижеподписавшийся, начальник этого края, 22 сентября 1853 года в главном пункте острова Томари-Анива и поставил Российский Муравьевский пост с упомянутой целью...»

Начальником поста Геннадии Иванович назначил Буссе.

Вечером 26 сентября на «Николае» подняли паруса. Осторожно раздвигая гладь бухты, судно двинулось в море. В тот же миг с корабля раздался залп: корабль салютовал. В ответ с сахалинского берега загрохотали орудия. Это прощались с Невельским оставшиеся в Муравьевском посту люди, которые должны были нести вахту на самом дальнем рубеже Российской земли.

Дул свежий попутный ветерок. «Николай» набирал скорость. Геннадий Иванович стоял на командирском мостике и смотрел в ту сторону, где в сгустившихся сумерках постепенно скрывался из виду Муравьевский пост. Судно прошло пролив Лаперуза и взяпо курс на запад. Спустилась ночь. Матросы и офицеры ушли отдыхать. На палубе остались только вахтенные. А Геннадий Иванович, в глубоком раздумье, еще долго взад и вперед ходил по палубе.

Учреждением Муравьевского поста завершался четвертый год неравной жестокой борьбы, которую пришлось вести Невельскому. Косность, корыстолюбие царских сановников, их злонамеренные интриги, ограниченность средств, дикая и суровая природа пустынного края – все было побеждено. Вопреки инструкциям, предписаниям и директивам, от чьего бы имени они ни исходили, Геннадий Иванович твердо и настойчиво шел к своей заветной цели. И вот как будто цель достигнута... Огромный край, о котором столько мечтали русские люди, открылся для России...

Далеко за полночь оставался на палубе Невельской. Тяжелые мысли одолевали его в эту осеннюю ночь. Что-то беспокоило этого человека, который бесстрашно, не щадя ни сил, ни жизни, боролся за честь своей родины.

Надвигалась война.

Невельскому было ясно: где бы война ни возникла, она не минует Дальнего Востока.

К тому времени амурско-сахалинский вопрос уже не был малозначащим, отвлеченным, теоретическим. С каждым днем его значение возрастало. Взоры политиков многих морских держав все чаще и настойчивее обращались к землям, лежащим на берегах Тихого океана.

Чтобы обеспечить оборону русских дальневосточных владений, необходимо было наконец решить амурско-сахалинскую проблему. Снабжение всего Дальневосточного края по-прежнему в основном производилось морским путем, пролегающим через два океана, мимо мыса Горн. Стоит начаться войне, и вражеские государства немедленно перережут эту длинную коммуникационную линию, не поддающуюся никакой обороне, а также примут все меры, чтобы блокировать тихоокеанское побережье России. Это было настолько очевидно, что могло считаться азбучной истиной.

Вся деятельность Невельского в это время была направлена к тому, чтобы обеспечить России единственно возможную, кратчайшую и наиболее безопасную линию связи внутренних областей страны с ее Дальневосточным краем. Такой коммуникационной линией и мог явиться в ту пору только Амур с его бассейном.

Поскольку надвигающаяся война требовала энергичного укрепления обороноспособности Дальневосточного края, естественно, что Невельской, положивший столько трудов па его освоение, не мог безразлично относиться ко всем оборонным мероприятиям.

Генерал-губернатор ААуравьев деятельно готовился к защите вверенного ему края. Но он по-прежнему считал, что главной базой обороны Дальнего Востока должна быть Авачинская бухта – порт Петропавловск. И все его заботы были обращены на укрепление этого порта. Невельской же придерживался другой точки зрения. Он неоднократно корректно, но настойчиво обращал внимание Муравьева на оторванность Петропав-ловска-на-Камчатке от других российских владений, расположенных вдоль океанского побережья. Достаточно

было взглянуть на любую географическую карту, чтобы убедиться в основательности его доводов.

Геннадий Иванович упорно стремился убедить Муравьева, что нельзя уделять чересчур много внимания укреплению Петропавловска, что целесообразнее бросить все средства на строительство нового порта и на создание оборонной базы близ устья Амура или даже в самом устье – например, в Николаевске.

Но Муравьев совершенно игнорировал все эти предложения Невельского.

Еще перед тем, как отправиться на Сахалин, Геннадии Иванович снова подробно изложил генерал-губернатору свою точку зрения на оборону края. В заключение своего письма он прямо и откровенно осудил план Муравьева: «Петропавловск никогда не сможет быть главным и опорным пунктом на Восточном океане, ибо при первых неприязненных столкновениях с морскими державами мы вынужденными найдемся снять этот порт как совершенно изолированный. Неприятель одной блокадой может уморить там всех с голоду».

Ход дальнейших событий подтвердил правильность взглядов Невельского. Если дело касалось Дальнего Востока, кто еще мог бы лучше его разобраться во всех особенностях плана обороны этого края!

Но генерал-губернатор был очень самолюбивым человеком. Только себя одного он считал компетентным в этих вопросах. Он не терпел противоречии, не любил советов, особенно от подчиненных ему лиц. Вообще за последнее время самостоятельные действия начальника Амурской экспедиции, его независимость, «оригинальность» его суждений, его настойчивость и прямота все больше и больше раздражали своенравного, властолюбивого генерала. И он все чаще начинал подумывать, как бы ему избавиться от этого беспокойного человека, который не признавал никаких авторитетов.

Последнее письмо Невельского еще больше подлило масла в огонь. Решение созрело. Теперь оставалось только ждать удобного момента.

Ничего не подозревая о том. что против него замышляется, Геннадий Иванович с прежней энергией продолжал свою деятельность.

На обратном пути из залива Томари-Анива Невельской посетил Императорскую гавань. Чтобы тщательно

ее исследовать, он высадил там своего самого надежного помощника – лейтенанта Николая Константиновича Бошняка с десятью казаками и матросами. Затем он направился к заливу Нангмар.

Осмотрев пост и проверив его готовность к зимовке, Геннадии Иванович на оленях двинулся к озеру Кизи, а оттуда на лодке добрался к Мариинскому посту. Затем он побывал в Николаевске и, только когда наступили морозы, возвратился в Петровское.

В результате проверки всех постов Невельской убедился, что к зиме все люди полностью обеспечены теплым жильем, одеждой, продовольствием, а главное – бодры, здоровы и веселы.

И зима в тот год выдалась особенно суровая, морозная и ненастная. Казалось, небо над приамурской землей прорвалось – снег сыпался и сыпался без перерыва. Тихоокеанские ветры, словно сговорившись, непрестанно дули во всю силу, вздымая снежные бураны.

Наступил новый, 1854 год. Геннадий Иванович встречал его, тоскуя по своим друзьям и помощникам, которые стали д [я него родными, близкими людьми. И, хотя

161

11 Подвиг адмирала Невельского

во время объезда постов Геннадий Иванович лично убедился, что им не грозят никакие опасности и невзгоды, какое-то беспокойство тяжелым грузом лежало на сердце. Он словно чуял что-то недоброе. Да и дома не все ладно... Голодная зима 1852 года сильно подорвала здоровье дочки Катюши. Девочка все хворает и хворает, просто тает на глазах... Да, невесела нынче новогодняя встреча...

В один из январских дней, как обычно, свирепствовала пурга. Если бы не густые дымки над избами, занесенное снегом Петровское казалось бы вымершим. Но вдруг сквозь рев пурги послышались гортанные крики каюров и заливистый собачий лай. У дома Невельских остановились нарты. Закутанный в меха, заросший щетиной, с замерзшим, обветренным лицом, в дом ввалился нежданный, но дорогой гость. Это был Дмитрий Иванович Орлов. Геннадий Иванович горячо обнял и расцеловал неутомимого старика следопыта.

Когда Орлов отдохнул и отогрелся, он представил Геннадию Ивановичу подробные отчеты о положении дел на Сахалине, в Императорской гавани, а также в Мариинском и Николаевском постах, которые он посетил по пути.

Сахалинские, Мариинские и николаевские донесения порадовали Невельского. Оставшиеся там люди без устали трудились. Не считаясь ни с погодой, ни с трудностями, они разведывали край с горячностью истых ис-• следователей, наносили на карты кроки своих маршрутов, теснее завязывали дружбу с народами, населявшими приамурские земли.

Но известия, привезенные Орловым из Императорской гав-ани, от Бошняка, были ужасны. Над зимовкой нависла угроза голодной смерти, на этот раз еще более неумолимая, чем в 1852 году. Возникла она по вине Буссе.

Этот петербургский офицер, которому были чужды благородные стремления Невельского и всех его сподвижников, не мог понять высокого чувства товарищества, каким были спаяны все члены Амурской экспедиции. Воображая себя «великим психологом, этнографом, гидрографом, политиком и даже мореходцем», он по существу был беспринципным, бездушным карьеристом, который превыше всего ставил свои личные интересы.

Ради собственного благополучия он нарушил приказание Невельского и этим обрек большую группу людей на голодную смерть. Один лишь Буссе нес ответственность за трагедию, которая разыгралась в ту зиму в Императорской гавани.

За все время существования Амурской экспедиции ни одна зимовка не была так полно снабжена продовольствием, одеждой и всем необходимым, как зимовка Буссе.

Прежде чем покинуть Муравьевский пост, Геннадий Иванович оставил Буссе подробнейшую инструкцию, как поступить с транспортом «Иртыш», которого ожидали в заливе Анива. Согласно этим указаниям, Буссе должен был там же организовать зимовку транспорта. Если по каким-либо причинам этого нельзя будет сделать, то транспорт следует отправить в Петропавловск. И только в самом крайнем случае, при наличии серьезных повреждении у судна, направить его для зимовки в Императорскую гавань. В последнем случае Буссе должен был по приказанию Невельского: «а) тщательно, вместе с командиром транспорта, осмотреть команду и всех, кто окажется слабым, заменить здоровыми людьми с поста и б) снабдить команду чаем, сахаром, ромом, водкой... рисом, зеленью, теплой одеждой... и железной печкой; провизии отпустить по крайней мере на семь месяцев».

Отдавая это приказание, Геннадий Иванович исходил из реальных возможностей Буссе и учитывал обеспеченность Муравьевского поста. Более того, в случае необходимости Буссе мог на месте пополнить свои запасы путем торговли с местными жителями.

Невельской обеспечил также полностью и зимовку в Императорской гавани, где находился Бошняк с командой в десять человек.

Все предусмотрел начальник Амурской экспедиции, кроме одного – возмутительных действий Буссе, равносильных предательству.

Первого октября в залив Анива пришел транспорт «Иртыш». На судне был серьезно поврежден руль, в корпусе оказалась течь, а главное, часть команды уже была больна. Командир «Иртыша» доложил обо всем этом начальнику Муравьевского поста – Буссе. В связи с тем, что командир транспорта не нашел удобного места для зимовки в заливе Анива, а идти в Петропавловск

никак нельзя было из-за повреждений судна, «Иртыш» должен был отправиться в Императорскую гавань и остаться там на зимовку.

Командир транспорта попросил Буссе, согласно приказаниям Невельского, заменить больных людей здоровыми и снабдить команду всем необходимым для зимовки.

Буссе не внял этой просьбе, не выполнил инструкции начальника Амурской экспедиции, и транспорт покинул Муравьевский пост ни с чем, хотя все необходимое имелось там в изобилии.

«Мне предстояло, – докладывал в письме Невельскому командир «Иртыша», – или погибать в море, на пути в Петропавловск, или выдержать в Императорской гавани все трудности зимовки без надлежащего снабжения. Я был вынужден избрать последнее».

Кроме «Иртыша», в Императорскую гавань пришел зимовать и транспорт «Николай». Внезапно наступившие морозы и недостаток в людях вынудили командира судна принять такое решение. Правда, положение «Николая» было несколько лучшим по сравнению с «Ирты-шом», поскольку его команда имела небольшой запас продовольствия и одежды.

Таким образом, в Императорской гавани собратось более восьмидесяти человек, из которых многие были больны. А продовольственные запасы на зимовке были рассчитаны всего на одиннадцать обитателей поста.

«При таком положении вещей, – доносил Бошняк,– надобно ожидать весьма печального исхода этой зи– • мовкн».

Отчет лейтенанта сильно встревожил Невельского. Но что делать? Для того чтобы в зимнюю пору, на нартах, перебросить необходимые продукты в Императорскую гавань, необходимо обеспечить запасы корма для собак хотя бы в трех пунктах по пути. Для этого нужно время. Но время сейчас – главный враг, ибо каждый день промедления может стоить человеческих жизней.

Геннадий Иванович решил обратиться за помощью к местным жителям. Неподалеку от Петровского кочевали эвенки с оленьими стадами. Они с готовностью откпикну-лись на просьбу русского начальника. Два эвенка с восемью оленями немедленно направились в Мариинский

пост. Взяв там муку, сахар, чай, медикаменты, они повезли все это в Императорскую гавань. Там эвенки отдали в придачу Бошняку и своих оленей для убоя, а сами остались на зимовке, чтобы, охотясь на лосей и изюбров, снабжать больных люден свежим мясом.

Орлов, несмотря на усталость, просил Невельского немедленно отправить его с несколькими нартами на помощь Бошняку. Но Геннадий Иванович не мог отпустить этого благородного человека: осмотрев Орлова, доктор сказал, что при такс л состоянии здоровья ему не пройти и двухсот верст.

Отправив первую партию оленей, Невельской предложил начальнику Мариинского поста договориться с кочующими в его районе эвенками и на их оленях дополнительно доставить продукты для зимовщиков в Императорскую гавань.

В это время пришло очередное донесение от Бош-няка. Сообщая о жизни на Константииовском посту, Николай Константинович писал: «...здоровых... не

имеется... Надежда на скорую от вас помощь нас всех еще одушевляет и поддерживает, хотя я сознаю, что это сопряжено с большими препятствиями».

Положение Бошняка становилось все более тяжелым. Орлов упооно настаивал на том, чтобы его отпустили в И шераторскую гавань, и после долгих колебаний Геннадий Иванович согласился. На двух нартах, груженных продуктами и медикаментами, в жестокую, неистовую пургу Дмитрий Иванович самоотверженно ушел из Петровского на помощь товарищу.

Одновременно Невельской, с согласия местных жителей, отправил на оленях в Императорскую гавань все, что только возможно было для спасения людей. При этом ему приходилось урезать и без того скудный паек на других зимовках.

Зима 1854 года была самой страшной. К весне из восьмидесяти четырех человек, так неожиданно собравшихся в Императорской гавани, несмотря на героические меры, принятые Геннадием Ивановичем, умерло двадцать человек. Этой же весной умерла от недоедания и маленькая Катя – первая дочь Невельских²¹.

А Буссе?

Буссе спокойно благоденствовал. Изредка он присылал Невельскому донесения о благополучии Муравьев-

ского поста и зимующей там команды. При этом препровождались журналы исследований, которые проводил отнюдь не он, а его неутомимый помощник – лейтенант Рудановский²².

* * *

А далеко от Амура, за много тысяч верст от Петровского, уже шла война. Невельской узнал о ней из письма Муравьева. Еще в октябре 1853 года турецкий султан, подстрекаемый английским и французским послами – Стрэфордом и Лакуром, – объявил о начале военных действий.

Восемнадцатого (30) ноября того же года адмирал Нахимов смело вошел в Синопскую бухту и разбил турецкий флот, во много раз превосходивший по силе нахимовскую эскадру.

Как Муравьев, так и Невельской понимали, что дело не ограничится нападением одной только Турции. Рано или поздно западные державы тоже ввяжутся в войну и примут все меры, чтобы решить спорные вопросы силой оружия. Поэтому все действия как губернатора, так и начальника Амурской экспедиции были направлены к тому, чтобы подготовить достойную встречу вражескому флоту.

Но у каждого из них была своя точка зрения. И генерал-губернатор, пользуясь правом старшего начальника, осуществпял свои план, не считаясь с критическими замечаниями и предложениями Невельского.

Еще 22 апреля 1853 года Муравьев докладывал Николаю I о всех исследованиях Амурской экспедиции. В момент, когда международная обстановка была очень напряженной и со дня на день ожидали разрыва с западными державами, самостоятельные и решительные действия Невельского удостоились высочайшего одобрения.

Но не о заслугах Невельского говорил Муравьев, докладывая царю о работах экспедиции. Ему важно было убедить Николая в необходимости организовать всемерную оборону исследованного края и в первую очередь усилить обороноспособность Петрогтавповска.

Выслушав доводы Муравьева, царь заметил:

– Все, что ты говоришь, – хорошо, но я ведь должен посылать защищать это из Кронштадта.

– О нет, ваше величество, – ответил Муравьев, – ныне нет, кажется, надобности посылать так издалека. – И, указывая на Амур, добавил: – Можно и ближе подкрепить...

И Муравьев начал убеждать царя, что экспедиция решила вопрос об Амуре на месте и что решение это соответствует точному смыслу Нер¹¥инского трактата и таким образом доказывает неоспоримое право России на Амур. Следовательно, у правительства имеются все основания разрешить плавание по Амуру русским судам, которые и доставят все необходимое для обороны Петропавловска.

– Эх, Муравьев, Муравьев, – покачал головой и благосклонно усмехнулся Николай. – Право, ты когда-нибудь сойдешь с ума от Амура...

Генерал почтительно склонился:

– Государь, сами обстоятельства указывают этот путь...

Николаи еще раз перелистал документы, представленные Муравьевым, нахмурился, потом взял перо и размашисто наложил резолюцию: написать Пекинскому трибуналу о разграничении; предложение же Муравьева о сплаве по реке Амуру запасов оружия, продовольствия и войск рассмотреть в Особом комитете.

II на этот раз амурский вопрос вызвал долгие споры среди членов Особого комитета. В конце концов сошлись на том, чтобы идти русским судам по Амуру.

Николаи I утвердил это решение.

– Плыви по Амуру, – сказал он Муравьеву. – Но смотри, чтобы при этом не ггахло порохом.

Вся Сибирь встрепенулась при вести об открытии плавания по Амуру, которого она ожидала более 160 лет.

Это решение вызвало большую радость среди всего населения края. Муравьев – именно он, а не Невельской – был героем дня.

«Генерал-губернатора Николая Николаевича Муравьева, – захлебываясь, писал особый чиновник, приставленный к губернатору, – везде встречали с восторгом, давали в честь его обеды, сочиняли стихи и песни» ²³.

А когда Муравьев прибыл на Шилку, где его ждал специально выстроенный пароход «Аргунь» и караван из 76 различных судов, горное ведомство встретило генерал-губернатора торжественной иллюминацией.

Четырнадцатого мая 1854 года флотилия начала свое плавание по Шилке. К берегам реки устремились жители прибрежных мест. Громкими криками «ура» они приветствовали русские суда, плывущие к Амуру.

«Восемнадцатого мая, в 2 часа 30 мин. пополудни, флотилия вступила в воды реки Амура, – доносил тот же чиновник, одной из обязанностей которого было справедливое и точное освещение событий. – Все встали на лодках, сняли шапки и осенились крестным знамением. Генерал-губернатор, зачерпнув в стакан амурской воды, поздравил всех с открытием плавания по реке; раздалось восторженное «ура», и суда понеслись по гладкой поверхности Амура. Таким образом, после двухвекового промежутка времени патриотическими усилиями и настойчивостью Н. Н. Муравьева снова появилась флотилия на водах амурских»²⁴.

Так Муравьев, ходатай по делам Амура, начал пожинать лавры Невельского, словно только он и был главным инициатором этого дела. И, пока генерал-губернатор с комфортом спускался по Амуру, Геннадий Иванович Невельской, этот скромный, честный труженик, .брел через горы, по грязному тающему снегу, из Петровского в Николаевск, чтобы встретить приближающуюся флотилию. Он лично хотел проверить, не грозит ли какая опасность русским судам, плывущим по Амуру.

Свыше 500 верст проплыл Геннадий Иванович навстречу флотилии и всюду договаривался с теми из местных жителей, которые могли служить русским судам лоцманами.

Вечером 5 июня Невельского нагнал специальный нарочный с извещением, что в залив Нангмар прибыли два корабля из Петропавловска и шхуна «Восток» с важными документами. Оставив людей для встречи Муравьева, Геннадий Иванович поспешил к заливу. Там он получил известие о нападении Англии, Франции и Сардинии на Россию.

Разгром турецкого флота адмиралом Нахимовым потряс западные державы. Четвертого января 1854 года они направили в черноморские воды свои военные корабли, а 27 и 28 марта объявили о состоянии войны с Россией.

Невельскому стало ясно, что до появления

Геннадий Иванович встал на лодке и обнажил голову.

вражеских кораблей в тихоокеанских водах остались буквально считанные дни. Не теряя времени, Геннадий Иванович тотчас покинул залив Нангмар и возвратился в Мариинский пост. Там он сел на байдарку и снова поплыл навстречу Муравьеву.

На седьмой версте выше Мариинского поста Невельской внезапно увидел иа повороте реки плывущую по Амуру флотилию. Геннадий Иванович встал на лодке, выпрямившись во весь рост, и обнажил голову.

Навстречу ему, запрудив всю реку, двигались суда. На их мачтах развевались родные флаги. С глубоким волнением следил Невельской, как из-за излучины берега появляется флотилия. Влажная пелена застилала эту величественную картину и мешала ему смотреть.

К полудню 14 июня 1854 года вся флотилия стояла у Мариинского поста. Не скрывая своей самой искренней радости, Геннадий Иванович горячо поздравил Муравьева с благополучным завершением первого плавания по Амуру.

Генерал-губернатор благосклонно принял поздравления начальника Амурской экспедиции. Затем он передал Невельскому благодарность царя за все его действия и распоряжения, направленные к достижению важной государственной цели.

Но в то же время, чтобы Невельской не тешил себя надеждой и далее вести себя так же независимо, генерал-губернатор немедленно распорядился: небольшое

число прибывших людей разместить в Мариинском и Николаевском постах, где будут зимовать экипажи фрегата «Паллада» и шхуны «Восток», которые должны войти в реку Амур. Наибольшую же часть прибывшего народа перебросить в залив Нангмар, а оттуда – на транспортах в Петропавловск, чтобы всемерно укрепить этот порт и защищать его.

Муравьев не принимал в расчет соображения Невельского, они только раздражали властного генерал-губернатора. Между ними по каждому малейшему поводу все чаще и чаще возникали разногласия, все сильнее отдаляли их друг от друга.

«Невельской просит меня не обездолить его народом...» – с нескрываемым неудовольствием писал своему адъютанту Муравьев.

Далее он возмущался тем, что Невельской «строит

батарею в Николаевском, на увале, а не там, где приказано. Он, оказывается, вреден как атаман: вот к чему ведет честных людей излишек самолюбия и эгоизма...»

Каким нужно было быть циничным человеком, чтобы обвинить Геннадия Ивановича в самолюбии и эгоизме!

Только низкой завистью к заслугам Невельского, могущим затмить заслуги самого Муравьева, можно объяснить ту оценку, которую генерал-губернатор дал начальнику Амурской экспедиции.

Муравьев твердо решил избавиться от Невельского. Он ни с кем не хотел делить славу приобретения для России Амурского края. И он поделился в письме к адъютанту своей тайной мыслью:

«.. .Для успокоения Невельского я полагаю назначить его при себе начальником штаба... Таким образом, Невельской с громким названием не будет никому мешать и докончит свое там поприще почетно».

Так были сочтены дни Невельского как начальника Амурской экспедиции.

«Мавр сделал свое дело. Мавр может уйти».

КОНЕЦ АМУРСКОЙ ЭКСПЕДИЦИИ

На всех морских картах того времени берег Татарского пролива значился скалистым и неприступным. Сахалин по-прежнему изображали полуостровом – низкий песчаный перешеек связывал его с материком, а устье Амура было отмечено как недоступное для глубо-косидящих судов.

Все открытия Невельского и составленные Амурской экспедицией новые карты хранились в тайне.

Неприятель знал, что в тихоокеанских водах крейсирует русский флот: фрегаты «Паллада», «Диана», «Аврора», корвет «Оливуца». Это были парусные, устаревшие корабли. Но противник хорошо помнил удар адмирала Нахимова по турецкому флоту. Русские моряки, не раз доказавшие свое искусство и мужество, могли и на старых кораблях нанести большой ущерб морской торговле и колониальным владениям вражеских государств на Тихом океане. Поэтому главной целью неприятеля в