Текст книги "Игра страсти"

Автор книги: Ежи Косински

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 20 страниц)

Появление трейлера Фабиана вызвало волнение в толпе. Белый господин в сером с иголочки деловом костюме поздоровался с Фабианом. Не успел латиноамериканец познакомить его с пойманным в его сети уловом, как белый господин дал понять Фабиану, что он один из предпринимателей.

– Меня зовут Кулидж, – представился он, оглядывая приезжего и его трейлер. – Такой гостиницы на колесах я еще не видел. Думаю, немало лошадиных сил требуется для того, чтобы таскать его.

– Да и человеческих сил, думаю, требуется немало, – вмешался Хлопотун.

– Мы и занимаемся человеческими силами, – заметил Кулидж, беря под руку Фабиана, разглядывавшего толпу.

Он провел его через эту толпу, молча расступавшуюся перед ними, мимо нескольких покупателей, холодным взглядом оценивавших гаитянцев.

– А как ко всему этому относится закон? – поинтересовался Фабиан.

– Это вы о чем? – посмотрел на него Кулидж.

– Все о том же, – отвечал Фабиан. – Разве продажа людей не противозаконна?

– Людей никто и не продает, – подчеркнул Кулидж. – Мы продаем возможности. Людям, которым нужна работа, или людям, которым нужны люди.

– Но эти гаитяне прибыли сюда нелегально, – вежливо продолжал Фабиан.

– Что легально, а что нет, решает закон, – невозмутимо заявил Кулидж. – Но закон не смог помешать сотням тысяч этих иностранцев – гаитян, доминиканцев и прочих – перебраться через границу. А теперь закону вмешиваться поздно.

– Вы хотите сказать, что полиция, иммиграционные власти, профсоюзы, агентства, заботящиеся о благосостоянии населения, пресса ничего не знают о том, что здесь творится? – спросил Фабиан.

– Знать – это одно, а что-то предпринимать – другое, – спокойно возразил Кулидж. – У властей недостаточно кадров и средств для того, чтобы собрать всех этих людей, попавших к нам в страну, предоставить им адвокатов, одного за другим привлечь к суду за нарушение закона, о существовании которого они даже не подозревают, перевести на английский то, что они говорят, и на ихний туземный – то, что сказано в законе, доказать их вину, выслушать их жалобы, судить их опять, депортировать каждого из них в Гаити, Мексику или Колумбию. Это слишком большая работа. Власти предпочитают искать марихуану. Им это проще.

– Эти туземцы знают по-английски только одну фразу: «Дайте мне работу», – вмешался Хлопотун.

– Мы помогаем им найти еду, жилье и работу, – продолжал Кулидж. – Должен же, в конце концов, кто-то помочь им.

– И во сколько обходится им такая помощь? – спросил Фабиан, в упор посмотрев на говорящего.

– Если речь идет об одном человеке, то она стоит больше, чем на двоих. А если нанять целую семью, да еще с малышами, то вы на этом здорово выгадаете.

– И сколько же я заплачу, скажем, вот за эту пару? – поинтересовался Фабиан, указав на темнокожую чету – низенького мужчину лет пятидесяти с лишним и женщину, по-видимому его жену, чуть помоложе, но с изрезанным морщинами лицом и усталыми глазами. Они, заметив, что на них смотрят, стали переминаться с ноги на ногу, жадно разглядывая Фабиана и через силу улыбаясь, обнажив гнилые зубы.

Бросив профессиональный взгляд на эту пару, Кулидж заявил:

– Такая пара еще в состоянии творить чудеса, работая на ферме или в поместье.

– Туземцы-рабочие – это же чудотворцы, – вторил Кулиджу Хлопотун.

– И что же произойдет, если я найму их? – с напряжением в голосе спросил Фабиан.

– Они знают, что принадлежат вам. Все подписано, запечатано, доставлено по назначению, мистер Охранник природы, – объяснил Хлопотун.

– Хотите сказать, что других забот у меня не будет? – поинтересовался Фабиан.

– А какие еще вам нужны заботы? – пожал плечами Кулидж.

– Нужно ли разрешение на работу? Какие-то бумаги от соцобеспечения, органов страхования, какие-то другие документы?

– Расслабьтесь, дружище, – потрепал его по плечу Кулидж. – Чересчур уж вы беспокоитесь. Наши туземные друзья вовсе не рассчитывают на благотворительность.

– Им нужен заработок, – подхватил Хлопотун.

Кулидж кивнул в знак согласия и добавил:

– Имейте в виду, всего неделю назад они умирали с голоду в Порт-о-Пренсе.

– Теперь вы можете стать принцем их порта, мистер Охранник природы, – сострил латиноамериканец.

– Дайте им работу, и они ваши, – произнес Кулидж, заражаясь оживлением латиноамериканца.

– А что, если я впоследствии передумаю и не захочу их больше использовать? – спросил Фабиан.

– Все зависит от вас. Можете передать их хорошему соседу, – с лукавым видом отвечал Кулидж, – или вызвать полицию и попросить депортировать их. Или обратиться к нам, чтобы мы от них отделались.

– Позвоните мне, и я сам это проделаю, – предложил свои услуги Хлопотун.

Фабиан еще раз взглянул на пожилую пару. Поняв, что от них хотят отделаться, они перестали заискивающе улыбаться. Они неожиданно стали бесстрастными и равнодушными.

– Дайте мне подумать, – спокойно произнес Фабиан.

– Думайте, но не слишком долго, – грубо оборвал его Кулидж. – Как только море начнет штормить, многие из них просто пойдут ко дну.

– А после того как они пойдут ко дну, цены на рабочих вырастут, – подхватил Хлопотун.

Взмахнув на прощанье рукой, Кулидж пошел прочь. Фабиан увидел, что он направляется к другому потенциальному покупателю – господину могучего телосложения. Из кармана его пиджака торчало несколько авиабилетов.

Хлопотун внимательно посмотрел на крепко сбитого господина и билеты.

– А вот и кот, который знает, зачем он сюда пришел, Не успев купить себе туземцев, он уже позаботился о том, чтобы посадить их на самолет. Бьюсь об заклад, уже нынешним вечером они станут вкалывать у него на ферме.

Фабиан вновь стал бродить среди толпы в сопровождении Хлопотуна, несколько потерявшего к нему интерес.

– Но тут нет молодых женщин, – рассеянно заметил Фабиан.

– А что, вас интересует молодая женщина? – как бы невзначай спросил латиноамериканец.

– А какого мужчину она не могла бы заинтересовать? – отозвался Фабиан, двигаясь в сторону своего трейлера.

– И какого же возраста? – поинтересовался его спутник, все еще не отстававший от него.

Оба оказались на улице. Мимо проходила темнокожая женщина, тащившая за собой детей – мальчика и девочку постарше. Латиноамериканец заметил, что Фабиан взглянул на девочку.

– А вот хорошенькая девочка, – сообщил он.

– Вряд ли это девочка, скорее юная дама, – возразил Фабиан.

– Понимаю, о чем вы, – отозвался латиноамериканец и, задумавшись, спросил: – А не хотели бы вы завести себе такую дочь?

– Дочь? – рассмеялся Фабиан. – А не поздновато ли для меня? У нее и без меня есть отец.

– Что ж такого? Не хотели бы вы стать ее приемным отцом?

– Заиметь такую приемную дочь я был бы не против, – осторожно ответил Фабиан. – А что?

– Я могу отвести вас в такое место, где детей вроде нее раздают приемным родителям вроде вас каждый день.

– Но законно ли это? – спросил Фабиан.

– Законнее не бывает, – с важным видом отозвался латиноамериканец. – Эти дети сироты. Всеми оставленные. Выброшенные на улицу мамочкой и папочкой, которые не могут или не хотят их содержать или морят голодом и избивают.

– А у вас какой интерес?

– Как всегда – получить комиссионные. Только и всего.

– С детей?

– Вы что, шутите, мистер Охранник природы? У этих пацанов за душой ни гроша. Платит приемный папаша. Но дело стоящее – приятно иметь ребенка.

– Пошли, – внезапно произнес Фабиан.

– Будете моим гостем, – отозвался предприимчивый латиноамериканец.

Оба вновь оказались на оживленных городских улицах. Проводник сбавил скорость, чтобы Фабиан мог успевать за ним на своем трейлере. Он посигналил Фабиану, и тот остановился перед обширным зданием с облупившимся фасадом, которое, по-видимому, некогда было каким-то учреждением. Оба поднялись на верхний этаж, где Фабиан оказался в обществе четырех мужчин, сидевших в просторном помещении – по-видимому, приемной. Хлопотун исчез в одном из небольших кабинетов, отгороженных от приемной фанерной перегородкой. Остальным мужчинам было за сорок или пятьдесят. На их лицах – бледных и одутловатых – было одинаковое загадочное выражение.

Никто не нарушил молчания. Появившийся Хлопотун знаком пригласил Фабиана следовать за ним.

В кабинете за письменным столом сидел невысокий лысоватый господин в очках. Поднявшись навстречу гостю, он представился как адвокат и указал на заключенные в аккуратные рамки лицензии на латинском и испанском языках.

Фабиан сел напротив него, а Хлопотун, придвинувший сбоку стола стул, как бы выполнял обязанности посредника.

Адвокат посмотрел вошедшему в глаза и вежливо улыбнулся, несколько утратив свой официальный вид.

– Рубенс сказал, что вы хозяин конюшни, находящейся за пределами этого города.

– Да, это так.

– Следовательно, вы располагаете известными средствами, – продолжал адвокат, перегнувшись через стол. Его улыбка стала шире.

Фабиан кивнул.

– Отлично, – с удовлетворением отозвался хозяин кабинета. – Со слов Рубенса я понял, что вы, как человек состоятельный, ищете… – Оборвав себя на полуслове, адвокат поправился: —… можно сказать, вы хотели бы стать приемным родителем ребенка определенного возраста…

– Ребенка женского пола, – вмешался Хлопотун.

Адвокат укоризненно взглянул на него, затем пододвинул к себе карандаш и лист бумаги. Повернувшись к Фабиану, он спросил:

– Вы женаты, сэр? – И тотчас стал похож на агента по переписи населения.

– Нет.

– Разведены?

– Вдовец, – ответил Фабиан.

– Отлично, – сказал адвокат, но тут же поправил себя: – Сожалею об этом. Ваша жена умерла…

– От рака, – отозвался Фабиан. – В больнице.

– От рака, – записал адвокат. – В больнице. И сколько у вас своих детей? – продолжал он допытываться.

– Я бездетен.

– Счастливая ваша жена, – с философским видом заметил адвокат. – Не оставила после себя сирот. И некому оплакивать ее кончину, кроме мужа. – Сделав паузу, он продолжал как бы невзначай: – Вы намерены жениться вновь?

– Не сейчас, – сказал Фабиан.

Адвокат вздохнул с таким видом, словно самая трудная часть испытаний осталась позади.

– Что касается девочки… – Он снова умолк, чтобы поправить себя. – Ребенок какого возраста вас интересует? – Карандаш адвоката повис в воздухе. – Как приемного родителя, – добавил он с выражением.

Фабиан задумался.

– Школьного возраста. Почти юная дама, – вмешался Хлопотун. Адвокат сделал какую-то запись.

– Вы хотели бы отправить ребенка в школу или желали бы воспитывать ее дома?

– Желали бы воспитывать, – осклабился Хлопотун.

– Я предпочел бы отправить ее в школу, – ответил Фабиан.

Словно желая подчеркнуть важность того, что намеревался сказать, адвокат снял очки и положил их на стол.

– Позвольте мне быть с вами откровенным, – произнес он официальным тоном. – Вы предпочитаете стать первоначальным приемным родителем или же намереваетесь быть следующим?

– Я вас не понимаю, – отозвался альтруист.

– Первоначальный родитель – это тот, кто является первым восприемником ребенка, – объяснил он.

– Как первородный грех, – вмешался Хлопотун.

Не обращая на него внимания, адвокат продолжал:

– Следующий приемный родитель – это тот, который заменяет или наследует первому.

Подождав, когда смысл его слов дойдет до сознания Фабиана, адвокат добавил:

– Большинство юных дам того возраста, который вам нужен, уже были приемными детьми и имели по нескольку различных приемных родителей. – Постучав карандашом по крышке стола, он объяснил: – Некоторым господам, женатым или холостым, имеющим своих детей или без таковых, нравится предлагать кров приемному ребенку женского пола определенного возраста и содержать ее лишь в течение определенного времени – скажем, в течение двух или трех лет. Когда она становится слишком старой для него, хотя она теперь уже не девушка, вы знаете, что я имею в виду, – за все время разговора он впервые ухмыльнулся, – юной даме снова становится нужным прибежище. Ее прежний покровитель принимается искать другого ребенка – девочку – того возраста, который более всего его устраивает – вы понимаете, что я имею в виду. – Его ухмылка превратилась в плотоядную улыбку.

– Думаю, я вас понял, – отозвался Фабиан.

– Разумеется, белые девушки пользуются большим спросом, – заметил адвокат, возвращаясь к официальному тону. – Найти девочку для первого приемного родителя обычно связано с большими затратами, – добавил он осторожно.

– Ведь она еще не дама, – буркнул себе под нос Хлопотун.

– Однако после двух или трех приемных родителей органы, следящие за социальными условиями таких детей, становятся более покладистыми, и девушку можно получить по более дешевой цене, – заверил Фабиана адвокат.

– Теперь она уже не дама, – вмешался Хлопотун.

– И сколько же нужно в среднем уплатить за удочерение девочки? – поинтересовался Фабиан.

– Разумеется, это зависит от ее цвета кожи, биографии, внешности и так далее, – подумав и произведя какие-то расчеты, ответил адвокат.

– «И так далее» увеличивает цену, – объяснил Хлопотун.

– Смею вас уверить, что девочка сумеет удовлетворить все ваши ожидания за цену, не превышающую стоимости лошади, на которой вы катаетесь для удовольствия, – заключил адвокат.

– Тут такое же катанье для удовольствия! – вырвалось у латиноамериканца.

После того как этот вопрос был улажен, адвокат быстрым движением положил перед Фабианом большой альбом с аккуратно подобранными фотографиями мальчиков и девочек.

– Здесь они все, – произнес он. – К сожалению, некоторые портреты низкого качества.

– Чего нельзя сказать о девочках, – подмигнул латиноамериканец.

– Под каждым портретом приведены основные данные: возраст, рост, вес и так далее, – поспешил добавить адвокат. – Инициалами помечено досье, которое мы заводим на каждого ребенка, куда заносятся сведения о его семье, религиозной принадлежности, учебных заведениях и органах опеки, переделках, в которых они побывали.

– Задержаниях за бродяжничество, – осмелел Хлопотун.

Адвокат безуспешно попытался осадить его, бросив на него убийственный взгляд.

– Бродяжничество – риск, с которым приходится сталкиваться, имея дело с детьми, склонными к приключениям, – холодно заметил адвокат. Затем, чтобы выиграть в глазах Фабиана, поспешил добавить: – Чтобы защитить приемного родителя от излишнего внимания со стороны юридических инстанций, мы обязательно предоставляем им заключения представителей органов социальной поддержки, которые, в частности, подтверждают, что данный приемный ребенок неоднократно утверждал и даже выдумывал, будто бы новый приемный отец проявлял по отношению к ней нездоровый интерес. Иными словами, мы пытаемся юридически подтвердить, что ему присущи полеты фантазии.

– И много ли волокиты связано с такого рода удочерением? – спросил Фабиан.

– Хватает, – взмахнул рукой адвокат. – Однако, как я уже отмечал, лица, с которыми мы имеем дело, люди весьма просвещенные, и они наши друзья.

– А если девочка разочарует приемного родителя? – поинтересовался Фабиан.

– Можно помочь ей сбежать, – посоветовал Хлопотун.

– Как я уже говорил, мы можем предложить ее другому приемному родителю, – с некоторым раздражением ответил адвокат. – После этого вы сможете выбрать другого ребенка – постарше или помоложе, – продолжал он.

– Станете профессиональным отцом. – В словах Хлопотуна появились восторженные нотки.

Сочтя свою задачу выполненной, адвокат поднялся. Передав тяжелый альбом клиенту, он произнес:

– Можете как следует изучить эти материалы.

Латиноамериканец церемонно выпроводил Фабиана из кабинета и, усадив его на скамью в приемной, снова исчез за одной из фанерных перегородок. Трое мужчин по-прежнему сидели в приемной. Когда Фабиан стал перелистывать толстые глянцевые страницы альбома, они даже не повели бровью. Фолиант не вызвал у них интереса.

Большинство фотографий было сделано «поляроидом» или же с помощью моментальной съемки где-нибудь в парке для увеселений либо на автобусной остановке. Некоторые, видимо, были вырваны из семейного альбома или же вырезаны из журнала, где описывались наиболее отвратительные примеры издевательств над детьми. На всех фотографиях были изображены девочки или мальчики школьного возраста. Одни из них улыбались в наивной попытке выиграть в глазах зрителя. Другие вежливо пучили глаза, хмурились, раздраженные, испуганные, или смотрели с подозрением.

Фабиана привлекла фотография девочки-латиноамериканки лет четырнадцати – худенькой, с внимательными, выразительными глазами и полными губами. На плечи спускались длинные блестящие черные волосы. Просторное, не по росту, платье было схвачено на мальчишеской талии поясом наподобие монашеского одеяния. На руке полотенце.

У Фабиана вдруг появилось желание записать номер и инициалы под фотографией и предпринять шаги к тому, чтобы стать приемным отцом.

Но в этот момент он вдруг осознал, что у него нет ни сил, ни средств для того, чтобы довести дело до конца. Он задержался на фотографии, затем неохотно перевернул ее и закрыл альбом.

Фабиан ехал по почти опустевшим финансовым кварталам города (учреждения закрывались) до тех пор, пока не обнаружил просторную свободную площадку для парковки, втиснувшуюся между стоящими напротив друг друга небоскребами, словно в зеркале, отражавшимися в бесчисленных окнах. Фабиан припарковал свой трейлер таким образом, чтобы загородить въезд на площадку. Теперь у него появилось поле для прогуливания лошадей и игры в поло. Опустив заднюю платформу трейлера, он вывел двух своих кобылок. Ласточка тотчас повела ноздрями, а Резвая начала прыгать и становиться на дыбы, чтобы поразмяться.

Ласточка была американской верховой лошадью кремового цвета с плоской мордой и маленькими, аккуратными ушами. Она была высотой немного более пяти футов, или ста шестидесяти сантиметров в холке, как любят говорить конники, и изящно изогнутой шеей, какой вы не увидите ни у какой другой породы. Когда Ласточка стояла неподвижно, у вас создавалось впечатление, из-за ее короткой спины, что лепивший ее скульптор из-за спешки или по небрежности не завершил своей работы. Резвая – цирковая лошадь из штата Теннеси – была полной ее противоположностью. Ростом немногим менее полутора метров в холке, она имела породистую морду и короткие округлые уши, ловко посаженные на толстую, крепкую шею, с крепкими боками, переходящими в мускулистые ноги и широкий круп.

Профессиональные игроки в поло, которые ездили на более быстрых, смелых и подвижных чистокровных лошадях, открыто смеялись над лошадьми Фабиана. Они заявляли, что длинная изогнутая шея Ласточки мешает обзору и затрудняет нанесение удара по мячу. Временами, когда Резвая переходила на рысь или галоп, вспоминая свои цирковые привычки, она начинала подпрыгивать или раскачиваться из стороны в сторону, словно деревянная лошадка на карусели. К презрительным насмешкам своих критиков Фабиан относился столь же равнодушно, как и его пони.

Каждую из этих лошадей он приобрел за треть ее рыночной стоимости лишь по той причине, что как цирковые лошади они больше не годились. Он купил их для своих нужд и приучал к скорости и толкотне игры, и садился на них всякий раз, как его приглашали принять в ней участие.

Однако он продолжал совершенствовать поступь, которой обучили лошадей, исключая при этом те излишества, которые допускали в их отношении, готовя животных к представлениям. К примеру, Ласточку, подобно большинству других американских верховых лошадей, неоднократно заставляли вырабатывать тот шаг, каким славится ее порода – немыслимые прыжки, витиеватая рысца и знаменитая иноходь – эта неровная, медленная поступь, когда копыта ударяются о землю через определенные промежутки времени.

Элегантной походки удалось добиться благодаря тому, что были подрезаны депрессоры у основания хвоста. На лошадь надевали сбрую, из-за чего хвост стоял торчком, а прооперированные мускулы не заживали. Перед каждым выступлением или показом сбруя снималась, и, для того чтобы хвост торчал, в задний проход лошади сыпали порошок, вызывающий раздражение. Хвост задирался еще выше.

Даже после того как Фабиан приобрел Ласточку и отказался от использования упряжи, хвост животного не сразу обрел свою обычную подвижность. Чтобы защитить лошадь от мух, когда он выпускал ее из конюшни, Фабиану приходилось опрыскивать ее средством от насекомых.

Умевшие принимать красивую стойку, со своим гладким, стройным корпусом, Резвая, как и Ласточка, являлись воплощением труда и упорства предыдущего владельца. Как это делается с большинством скороходов, пестуемых в Теннеси, три особых аллюра, которые служили его торговой маркой, были выработаны с помощью особых приемов. Лошадей обували в особые высокие «башмаки» с тяжелыми клиньями под разными углами, что создавало нагрузку на их мышцы и связки, придавая животному измененную поступь. Передние ноги смазывались выше копыт сильным химическим веществом, затем подтягивались с помощью цепей возле сустава и заключались в тяжелые «башмаки». Химический препарат, наряду с обычным воздействием цепей и «башмаков», вызывал появление разъедавших плоть язв порой размером от двух до трех дюймов. Обретя неустойчивое равновесие, лошадь, приученная к измененному аллюру, чтобы облегчить страдания, принималась гарцевать, за что и ценилась. Самой распространенной была ходьба трусцой, переходившей в «большой шаг», когда передняя нога лошади поднималась до предела. В то же самое время задняя нога рассекала воздух, опережая след передней ноги на целых пятнадцать дюймов.

Чтобы сделать линию живота более стройной. Резвую кормили по особому рецепту; чтобы сделать стройными шею и плечи, лошадь заставляли месяцами потеть, надев на нее капюшон из пластика. Даже подчеркнутый изгиб шеи явился результатом многолетнего давления на нее постепенно подтягиваемой узды.

На площадке для парковки, чтобы защитить копыта лошадей, Фабиан надел на них резиновые боты, затем на каждой из лошадей объехал площадку вдоль и поперек, давая им возможность принюхаться к незнакомому воздуху, приглядеться к непривычному ландшафту.

Он начал испытывать тот особый подъем, который охватывал его, когда предстояло бросить вызов мощи лошади с помощью выверенных и точных команд. Фабиан знал, что красота, поступь и опасность, исходящая от лошади, целиком зависят от ее анатомии, а не от умственных способностей. Союз всадника с конем, по существу, представляет собой противоборство человеческого разума и физиологии животного. У Фабиана был целый набор поведенческих версий этой неуловимой и таинственной природы лошади. Часто он воспринимал ее как самоходный кран, кабиной которого является спина животного, а изогнутая шея – стрелой, поднимающей и опускающей ковш, которым является его голова. А иногда представлял себе лошадь подвижным подвесным мостом: ноги – это опоры, мускулы – поддерживающие кабели. Подчас животное казалось ему автономным пружинным механизмом, который, наподобие катапульты, поднимал и толкал себя вперед, чтобы затем как ни в чем не бывало вернуться на землю, готовым снова совершить прыжок.

Однако, подобно тем хитроумным приспособлениям, которые порой использовались во вред животному, любая лошадь, как бы умело ни была она подготовлена, если по воле всадника она оказывалась на пределе своих физиологических возможностей, то она могла совершенно неожиданно рухнуть на землю. Самым жестоким наказанием для любого игрока в поло была гибель коня под ним во время игры.

Однажды, возможно во время одного из религиозных праздников, на котором воссоздавались картины адских мук, на котором ему довелось, путешествуя, побывать, Фабиан слышал, что если Господь действительно желает низвести человека до низшего состояния, то лишает его священного пламени. Фабиан знал, что единственное его пламя – это поло: единственное искусство, которое он освоил, – это с ходу, сидя верхом, нанести удар по мячу: единственная способность – умение оказаться с мячом в таком месте поля, где, не боясь других игроков, он понесется галопом, держа наготове клюшку наподобие пики. В мозгу – сжатое до пределов время, настоящее, прошлое и будущее. И мгновенное, безошибочное решение. В этот кратчайший, самый яркий момент его жизни он испытывал блаженство, несказанную радость, словно первооткрыватель, оказавшийся за пределами обычного состояния, чувствовал себя богом на вершине блаженства.

Погоняв быстрой рысью обеих лошадей вокруг пустынной площадки, Фабиан взял клюшку, ударил по мячу, улетевшему в темнеющее безмолвие и сел верхом на Ласточку. Ему нравилось пользоваться такими приемами, чтобы, по выражению игроков в поло, «набить себе руку» – ездить верхом и наносить удары по мячу, находясь в одиночестве, вдали от суеты и толкучки игры, во время которой мяч мог неожиданно прилететь откуда угодно.

Помимо того, что такая практика помогала ему выработать меткость и координацию движений, она приучала его лошадей к взмахам клюшки, толчее и суматохе. Фабиан изобрел приспособление, в котором сочетались узда и подпруга. Сев на Ласточку, он мог править обеими лошадьми левой рукой. Правой же мог бить по мячу с любой стороны лошади. Иногда рука у него срывалась, и он невзначай попадал клюшкой по Резвой, которую увлекала за собой сбруя. Скользя и спотыкаясь на неровной, в колдобинах поверхности площадки, лошади иногда сталкивались между собой, вставая на дыбы, брыкаясь и то и дело ударяясь друг о друга боками. Накормив и напоив Ласточку, Фабиан принялся за Резвую. С клюшкой в руке он с размаху вскочил в седло.

Освободившись от всадника, лошадь помчалась вперед со скоростью, которую позволяла сбруя. Она стала мишенью для некоторых резких ударов Фабиана, но не шарахалась от них, продолжая бежать тем же шагом. Фабиан снова подумал, что лошади повинуются его воле, и понял, что может рассчитывать на них во время игры.

Совершая короткие спурты рысью, легким галопом или мчась во весь опор, держа в левой руке поводья и кнут, а клюшку в правой, Фабиан принялся за свой ритуал – стал «набивать себе руку». Он принялся гонять мяч по площадке для парковки, нанося удар за ударом с правой стороны. Когда мяч отскакивал, он отбивал его ударами с левой стороны. Затем, рисуя другой узор, носясь по площадке, превращенной в поле для игры в поло, он изменил стратегию, нанося удары по мячу через холку коня с левой стороны. Когда мяч летел назад, он бросался к нему и отправлял его высоко вверх ударом справа.

Непрерывная беготня утомила Резвую. Кобыла споткнулась и упала. Фабиан привязал взмыленное животное к задку своего трейлера. Почуяв, что наступил ее черед, ее напарница начала становиться на дыбы, нетерпеливо переминаться с ноги на ногу, нервно прядая ушами. На этот раз на дальнем конце площадки Фабиан поставил ряд пустых винных бутылок, поместив между ними несколько мячей. Вскочив на лошадь, Фабиан пришпорил ее. Спокойно стоявшая до этого Ласточка ринулась вперед, вытягивая ноги и стуча копытами.

Фабиан крепко держал кобылу в узде, резко поворачивал ее, делал полуоборот, галопировал, все время удерживая мяч возле передних ног лошади. Переводя взгляд с мяча на бутылку, готовый к удару, он поднял ввысь клюшку, сжимая ее рукой и отведя локоть назад. Привстав на напружиненных ногах и сжав коленями бока Ласточки, он выставил вперед левое плечо и, взмахнув поднятой клюшкой, словно большой косой, нанес мощный удар по катящемуся мячу, послав его на полсотни ярдов. Пролетев это расстояние по изящной дуге, мяч ударился о бутылку, которая разлетелась вдребезги, нарушив предвечернюю тишину.

Фигуру бродяги, скрючившегося у закопченного забора, окружавшего площадку для парковки, обдало дождем стеклянных осколков.

Осадив Ласточку, Фабиан подъехал к нему. Кобыла заржала, отшатнувшись, не желая приближаться к бродяге. В грязных штанах, рубахе, покрытой коркой грязи, незнакомец был закутан в рваный плащ с наполовину оторванным рукавом.

– Чего это ты тут катаешься, командир? – спросил он, обнажив беззубые десны.

– На хлеб зарабатываю, – отозвался Фабиан, подъезжая ближе.

– Вот на этом ящике на колесах? – допытывался бродяга, ткнув палец в фургон.

– Это мое жилье.

Подняв красную, воспаленную руку с короткими пальцами, бродяга попытался погладить лошадь. Лошадь заржала, и он тотчас убрал руку.

– Не найдется ли малость супу, командир? – бросил на него молящий взгляд бродяга.

Фабиан вновь осадил Ласточку, намереваясь повернуть назад.

– Пойдем ко мне, – сказал он.

Нетвердым шагом бродяга пошел следом за Фабианом и его лошадью. Он обливался потом, чтобы не отстать от них. Пока Фабиан привязывал Ласточку рядом с Резвой, он нерешительно стоял у двери.

– Не очень-то я люблю расхаживать по гостям, – признался бродяга, с подозрением заглядывая внутрь. – А ты меня не украдешь, командир?

– Украду? Зачем?

– Ради опыта, – прошептал он. – Начнешь опыты на мне проделывать: станешь наркотой пичкать, бить, жечь. С такими, как я, и не такие вещи проделывают.

– Нарочно я людей не обижаю, – отозвался Фабиан. – Я их люблю. Я с ними развлекаюсь.

Оба оказались внутри прицепа. Бродяга с любопытством огляделся вокруг.

– Можно мне посмотреть остальное, командир?

Схватив свой плащ, с почтением на лице, смешанным со страхом, следом за Фабианом незнакомец прошел на кухню, где стал внимательно разглядывать генератор и микроволновую печь, в испуге отскочил назад, увидев, как Фабиан включил утюг. С некоторым изумлением он улыбнулся, услышав от хозяина фургона, как действует утюг с автоматическим таймером. Его восхитил выполненный из стеклопластика санузел, в котором размещались умывальник, туалет и ванна. С одобрением закивал головой при виде аптечки. Следуя за Фабианом, он заглядывал в помещения, где хранилось оснащение для игры в поло, а также упряжь и приспособления для выездки лошадей. Стеллажи с седлами и сапогами, а также одежда и экипировка всадника совсем не заинтересовали его, но его поразило зрелище макета полностью снаряженной лошади. Изготовленный из дерева, на пружинах, макет высотой в холке полтора метра был помещен в проволочную клетку. Забравшись верхом на неподвижный макет, Фабиан, бывало, набивал себе руку, и мячи, по которым он ударял, отскакивали от сетки.

На кухне, куда Фабиан привел бродягу, тот хлебал суп, который подогрел и налил ему хозяин, то и дело поглядывая на ряд бутылок, выстроившихся в баре. Покончив с едой, бродяга попросил выпить, и Фабиан налил ему стаканчик. Оба перешли в гостиную.

– Ништяк домишко, – воскликнул бродяга. – А кое у кого вообще нет никакого жилья, – размышлял он, оглядываясь вокруг. – Всякий барыга заплатит за любую хренотень столько, что такому, как я, хватит на целый год, – пробормотал он, уставившись на телевизор. – Толковое у тебя жилье, командир, – продолжал он. – Точно говорю. Как ты его содержишь?