Текст книги "«Гнуснейшие из гнусных». Записки адъютанта генерала Андерса"

Автор книги: Ежи Климковский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 17 (всего у книги 24 страниц)

После обсуждения с Котом и английским послом вопросов эвакуации мы 7-го вечером вылетели в Янги-Юль. Андерс настойчиво добивался от английского посла, чтобы тот со своей стороны заручился согласием советской стороны на эвакуацию семей военных. Свою просьбу он обосновал тем, что разлука с семьями негативно скажется на моральном состоянии солдат. Английский посол самым определенным образом обещал всем этим заняться.

Утром на аэродроме в Ташкенте советские представители сообщили Андерсу о получении телеграммы, в которой Советское правительство выражало свое согласие на вывод Польской армии из пределов СССР.

Почему Советское правительство пошло на такое решение вопроса? Советская сторона знала, какая атмосфера царила в нашей армии. Правительству СССР было известно, что командование армии не хочет, чтобы она использовалась на Восточном фронте. Советское правительство также хорошо знало, что эта армия предельно враждебно относится к Советскому Союзу. Не была тайной и разведывательная деятельность, проводившаяся нашим военным атташатом и представителями общественной опеки. Перед лицом всех этих фактов Советское правительство не могло не прийти к выводу, что, собственно, на Польскую армию оно рассчитывать не может, что это не дружественная, а явно враждебная армия. К тому же английское правительство со своей стороны нажимало на СССР, добиваясь вывода польских войск. Этим вопросом, по словам Гулльса, занялся лично Черчилль.

Обрадованный изъявленным СССР согласием на вывод Польской армии, премьер Черчилль в телеграмме от 17 июля 1942 года выражал Советскому правительству признательность за передачу польских дивизий для защиты Ближнего Востока [70]70
  Черчилль – Сталину, 18 июля 1942 г.: «Я уверен, что было бы в наших общих интересах, премьер Сталин, если бы три польские дивизии, которые Вы так любезно предложили, объединились со своими соотечественниками в Палестине, где мы их можем полностью вооружить. Они будут играть очень важную роль в будущей борьбе… Я надеюсь, что предложенный Вами проект, который мы высоко ценим, не будет не претворен в жизнь из-за того, что поляки захотят отправить вместе с войсками значительное число своих женщин и детей, которые в основном существуют на пайки польских солдат. Питание этих иждивенцев будет значительным бременем для нас. Мы думаем, что стоит принять это бремя в целях создания упомянутой Польской армии». (Прим. ред.)


[Закрыть]. Характерно, что Черчилль не выразил благодарности за польские части ни польскому правительству, ни Сикорскому.

После получения разрешения на вывод войск Андерс немедленно поставил в известность все подчиненные ему соединения и части об эвакуации из Советского Союза.

Сикорский в течение всего этого времени ни о чем не знал. Он не был информирован ни Андерсом, державшим этот вопрос в глубокой тайне от него, ни Котом, который также не считал своим долгом докладывать правительству о задуманном плане. Сикорский узнал о выходе Польской армии из Советского Союза лишь в разгар эвакуации, когда большинство частей уже находилось в Иране. Это известие застало его врасплох.

Вот как было осуществлено исключительно важное по своим последствиям решение о выводе польских войск из Советского Союза.

Я считал это катастрофой для польского дела. Разговаривал об этом с генералом Раковским, а также с епископом Гавлиной, который, развлекаясь тогда в одной компании с Андерсом, оказывал на него значительное влияние.

Единственным результатом подобных разговоров явились резкие упреки в мой адрес со стороны Андерса: я-де бунтую, осложняю ему обстановку, мешаю осуществлению его планов, и в результате он вынужден после моих разговоров объясняться с рядом людей, которые, ссылаясь на меня, сомневаются в правильности его решения.

Были и иные последствия таких бесед. Как-то на одной из товарищеских встреч у нас в штабе в Янги-Юле я обсуждал с несколькими офицерами вопрос о выходе нашей армии. Сразу после встречи один из офицеров помчался к Андерсу и доложил ему обо всем мною сказанном, особо подчеркнув при этом мою нелояльность в отношении генерала.

Андерс немедленно вызвал к себе ротмистра Кедача, также присутствовавшего на встрече, и потребовал, чтобы он сказал, действительно ли так было. Ротмистр Кедач, будучи моим приятелем, прекрасно понимал как мои намерения, так и возможные неприятности по поводу моих высказываний. Он постарался преуменьшить значение нашей беседы и представил ее иначе. От Андерса он сразу зашел ко мне и предупредил, что генерал знает обо всем и его тоже расспрашивал. Затем он передал состоявшийся разговор и высказал предположение, что Андерс наверняка меня вызовет. Однако в тот раз дело до объяснений не дошло.

Не могу не вернуться здесь еще раз к телеграмме, которую обещал прислать мне начальник штаба 6-й дивизии после нашего с ним разговора. Действительно, майор Ливийский прислал телеграмму, но не мне, а начальнику 2-го отдела штаба армии подполковнику Бонкевичу, а затем отправил с курьером ему же письмо, в котором доносил, что я готовлю в армии мятеж. Он сообщал также, что 6-я дивизия сохраняет верность Андерсу.

К счастью, офицер-шифровальщик являлся моим товарищем, был рекомендован на эту должность мною и разделял мои взгляды. Поэтому, получив телеграмму, он не побежал к Бонкевичу или Богушу, а прежде всего показал ее мне. Я взял у него телеграмму и попросил пока что никому о ней не говорить, пообещав, что все устрою сам. Мне было ясно, что я должен быть готов к разговору с Бонкевичем, так как я нисколько не сомневался, что все равно через несколько дней он будет обо всем знать.

Поэтому спустя три-четыре дня я пошел к нему поболтать. Изложил ему вопросы, с которыми пришел и которые он в общем хорошо знал. Он реагировал в том духе, что ему известно, что приказ и инструкции Сикорского говорят одно, а Андерс делает совершенно иное, но его это не касается. Лично он политикой не занимается, поэтому будет делать вид, что ничего не знает о подобных делах, и не станет в них вмешиваться. В конце беседы он показал мне письмо, полученное им от Ливинского. При этом он добавил, что хорошо осведомлен о моей позиции, но вмешиваться не думает.

Разговаривая о намерениях Андерса с другими офицерами– ротмистром Юзефом Чапским, майором Владиславом Каминским, поручиками Дзеконьским, Ентысом, Раценским, Баумом и другими, – я, как правило, встречал понимание и положительное отношение. В целом, однако, такие беседы ожидаемых результатов не дали. В то же время мои действия в этом направлении, хотя они полностью соответствовали духу приказа и планов Сикорского, были квалифицированы как попытка организовать в армии мятеж. Так информировали об этом Сикорского [71]71
  Эта информация была недалека от истины, поскольку Климковский также контактировал с советскими представителями. Сохранилось изложение его разговора с уполномоченным при штабе Польской армии майором госбезопасности Жуковым. «Климковский, попросив оставить содержание разговора в тайне от поляков, заявил следующее:
  „Польская армия в СССР представляет собой балаган, а не войско. Андерс мало сделал для того, чтобы подготовить боеспособные части. Это обстоятельство вызвало резкое недовольство со стороны молодых офицеров, которые считают единственной задачей польских войск драться как можно скорее на фронте, и притом только на Восточном. Будучи в Англии, Андерс находился под большим воздействием как Сикорского, так и англичан, которые требовали от поляков согласия на эвакуацию войск на ближневосточный театр“.
  Далее Климковский заявил, что он обращается к Жукову от имени группы молодых офицеров, которая намерена добиться решения об отмене эвакуации, „выгнать из армии всех баб и всякий хлам“, обратиться с просьбой к Советскому правительству дать быстрее оружие и отправить на фронт.
  Ввиду этого Климковский хотел бы выяснить, как Советское правительство смотрит на эвакуацию польских частей из СССР, так как „если оно в этом не заинтересовано и рассматривает решение об эвакуации внутренним делом самих поляков“, – организация молодых офицеров намерена арестовать Андерса, Шишко-Богуша и командира 5-й польской дивизии генерала Раковского, собрать совещание командиров частей, радировать в Лондон, что Польская армия из СССР выезжать отказывается, потребовать от Лондона назначения нового командующего и обратиться к советскому правительству с просьбой вооружить польские части и направить быстрее на Восточный фронт.
  …Жуков ответил Климковскому, что все это он считает несерьезной затеей и рекомендовал ему ждать решения своего командования». (Прим. ред.)


[Закрыть].

31 июля 1942 года по взаимному согласию польской и советской сторон было созвано совещание, на котором были установлены окончательные условия эвакуации: решены вопросы передачи имущества, определены количество людей, подлежащих эвакуации, время и способ их отправки и прочее.

Не буду описывать весь ход совещания, остановлюсь лишь на самых важных моментах.

Вот что было сказано в самом начале протокола:

«В соответствии с постановлением Советского правительства, решившего удовлетворить просьбу командующего Польскими вооруженными силами в СССР генерала Андерса об эвакуации Польских воинских частей из СССР, эвакуации подлежат все без исключения соединения, части, подразделения и все солдаты Польских вооруженных сил в СССР, равно как и члены семей военнослужащих в количестве 20–25 тыс. человек, а всего, считая солдат и членов их семей, 70 тыс. человек».

Словом, вторично было подтверждено и самим Андерсом подписано, что эвакуация производится лишь по его личной просьбе. Позже (протокол был скреплен подписями всех участников совещания) этот пункт был скрыт от Сикорского Андерсом и Котом.

Как явствует из протокола, в ходе дальнейшей дискуссии Андерс, желая сохранить хотя бы некоторую видимость приличия, обратился с просьбой разрешить ему оставить в Советском Союзе для проведения дальнейшего призыва в Польскую армию небольшой штаб, на что получил совершенно ясный и недвусмысленный ответ:

«Представитель правительства СССР заявляет, что такая просьба не может быть удовлетворена, ибо правительство Польши, вопреки договору между СССР и Польшей, не считает возможным использовать на советско-германском фронте польские части, сформированные в СССР. Поэтому Советское правительство не может дать своего согласия на дальнейшее формирование в СССР польских частей…»

Итак, Андерс взял на себя также смелость заявить, что «правительство Польши вопреки договору… не считает возможным использовать на советско-германском фронте польские части, сформированные в СССР».

Подписывая этот пункт, наш командующий тем самым шел на сознательный срыв договора, заключенного между двумя правительствами. Он мог еще в момент подписания протокола не согласиться с такой формулировкой и заявить: «Если вопрос ставится так, то мы остаемся в Советском Союзе и идем на фронт». Но это противоречило бы тому, что он обещал англичанам, и он решил, что лучше принять на себя всю ответственность за срыв договора, чем «обмануть возлагаемые на него англичанами надежды», как он сам говорил.

Затем было согласовано, что эвакуация будет осуществлена в период с 5 по 25 августа. Планы перевозки по железной дороге и морским транспортом были разработаны офицерами связи Советской Армии при штабе и представлены нам для согласования.

Далее Андерс заверил, что тотчас по приезде в Пехлеви части перейдут в распоряжение английских властей, с которыми имеется на сей счет полная договоренность.

На этом в основном и закончились переговоры об эвакуации. В числе прочих были затронуты также вопросы хозяйственные – о передаче имущества и т. п. Необходимо подчеркнуть, что Андерс по собственной инициативе предложил передать в распоряжение советских властей излишек английского обмундирования, который имелся в Польской армии и составлял около тридцати тысяч комплектов. Это, однако, не помешало ему впоследствии распространять версию, будто обмундирование самовольно задержал Берлинг.

Переброска войск в Иран, продолжавшаяся около двух недель, проходила нормально. Еще в самом начале эвакуации прошел слух, что эта эвакуация – последняя и следствием ее явится срыв условий договора между нами и Советским Союзом. Андерс испугался волнений среди солдат и несколько раз выступил в частях, заявив, что призыв в армию будет продолжаться и предстоит еще одна эвакуация. Это, конечно, был обман, рассчитанный лишь на успокоение солдат.

Тем временем эвакуация польских войск шла полным ходом. Главной базой эвакуации в Красноводске продолжал руководить по поручению польского командования Зигмунт Берлинг.

Почти ежедневно несколько тыс. польских солдат грузились на предоставленные Каспийской военной флотилией корабли, которые доставляли их в иранский порт Пехлеви, где уже действовали лагеря под английской опекой.

* * *

Примерно 10 августа в Москву для переговоров с Советским правительством прибыл Уинстон Черчилль в сопровождении начальника имперского генерального штаба Алана Брука и генерала Уэйвелла.

Премьер Черчилль хотел также встретиться с Андерсом и с этой целью пригласил его в Москву. 12 августа мы вылетели из Ташкента в Москву, где остановились, как и в предыдущий приезд, в гостинице «Националь».

В это время отношения между нашим штабом и советскими офицерами связи уже были прохладными, но внешне вполне корректными. Поддерживались лишь необходимые контакты – и только официально. Находясь в Москве, Андерс ни с кем из представителей советских властей не разговаривал, да, собственно, и говорить ему было не о чем. Все было кончено. Никто его не встречал и никто не провожал.

Черчилль тоже не имел времени для беседы, так как был целиком поглощен переговорами с Советским правительством. Два-три раза Андерсу удалось побеседовать лишь с английским послом Керром, жившим рядом с нами, и однажды – с фельдмаршалом Бруком и генералом Уэйвеллом. Разговоры касались главным образом возможностей сопротивления советских войск на фронте. Польские дела не затрагивались, лишь один раз Брук спросил, как идет эвакуация, когда закончится и когда солдаты смогут быть готовы к боевым действиям. Андерс заявил, что эвакуация проходит четко, никаких задержек нет, а солдаты будут готовы к боям, как только получат оружие и освоят его.

Черчилль назначил Андерсу аудиенцию на последний день своего пребывания в Москве. Андерс ожидал его с семи часов вечера до трех часов утра. Черчилль вернулся из Кремля очень усталый, но довольный. Было заметно, что переговоры закончились успешно. В шесть часов этого же утра Черчилль должен был вылететь в Каир.

Поздоровавшись, Черчилль сразу же заявил, что глубоко сожалеет, но не располагает временем для беседы с генералом Андерсом. Все же несколько минут он нам уделил. Но это была не полноценная встреча, а лишь беглый обмен фразами. В помещении в течение всей аудиенции без конца сновали какие-то офицеры – английские и американские.

В разговоре Черчилль совершенно не интересовался польскими делами. Он хотел лишь узнать, как Андерс оценивает Советскую Армию и военный потенциал Советского Союза.

Андерс же к этой теме не был подготовлен, так как полагал, что речь пойдет лишь о Польской армии и намечаемом ее использовании. Поэтому на задаваемые вопросы не мог дать сколько-нибудь вразумительного ответа, никаких цифр не приводил, ибо ничего не знал о положении ни на фронте, ни в тылу. Английского премьера особенно интересовали бои на подступах к Волге и Кавказу, но Андерс ничего о них сказать не мог, кроме того, что они идут.

Черчилль был поражен полным невежеством Андерса в этих вопросах. Общая оценка, какую давал Андерс боеспособности Советского Союза, была весьма отрицательной. Однако Черчилля не интересовала общая оценка, тем более что он с нею не соглашался, а голословные утверждения его не удовлетворяли. Поэтому он очень скоро прервал разговор и на прощанье пригласил Андерса в Каир, где, как он сказал, представится возможность поговорить более обстоятельно [72]72
  В своих воспоминаниях Черчилль даже не стал рассказывать об этой встрече с польским генералом. Британский полковник И. Джекоб, беседовавший в тот же день с Андерсом, в своих записях впоследствии отметил, что генерал и его окружение «не любили немцев, но русских они ненавидели». (Прим. ред.)


[Закрыть].

На следующий день после отъезда Черчилля мы вылетели в Ташкент. С нами, как всегда, был неразлучный Гулльс. В Янги-Юле Андерс упаковал свои вещи, в том числе огромное количество драгоценностей. Их было так много, что генерал побоялся лично провозить такое количество, опасаясь возможного досмотра. Поэтому он старался часть из них, например кольца, раздать тем, кто отправлялся самолетом. Например, одной военнослужащей, летевшей с нами, он дал провезти несколько колец, в том числе перстень с тремя брильянтами, купленный поручиком Косткевичем за восемь тыс. рублей.

На Ближнем Востоке

Итак, 19 августа мы покинули советскую землю, чтобы уже никогда туда не вернуться. Мы летели через Ашхабад в Тегеран. В тот же день после полудня приземлились в Тегеране.

Эвакуация заканчивалась. Большая часть воинских подразделений уже находилась на иранской земле.

Андерс расположился под Тегераном в красивой гостинице «Дербент». Меня он вновь оставил при себе в качестве того же офицера для поручений, хотя официально я занимал должность командира 12-го полка. Словом, я, как и прежде, был при генерале и продолжал принимать участие в различных заседаниях, совещаниях, конференциях, визитах и инспекциях. Кроме того, я теперь почти каждый месяц самостоятельно ездил в Каир и Палестину, где имел несколько принципиальных разговоров с Котом.

В Тегеране состоялась встреча Кота с Андерсом.

Кот понимал, что его политическая ответственность за нынешнее положение большая, чем Андерса, поскольку последний фактически был подчинен ему как представителю президента и правительства (являясь послом в Москве, Кот продолжал оставаться и министром, входящим в состав правительства). Он не мог оправдываться своей неосведомленностью о происходящем в штабе, так как в течение всего времени имел там своего представителя. Сначала им был доктор Хауснер, а затем инженер Енич. Кроме того, Андерс часто информировал посла непосредственно, да и вообще они редкий месяц не «совещались» по крайней мере раза два.

На этом этапе Кот снова начал помышлять о разделении функций премьера и Верховного Главнокомандующего, намечая себе пост премьера. Вместе с Андерсом они решили, что впредь Сикорский не должен совмещать оба поста, и стали добиваться разделения функций. Но при этом каждый из них шел своим путем и, конечно же, рассчитывал добиться выгоды для себя: если Кот желал занять пост премьера, а Сикорского оставить на посту Верховного Главнокомандующего, то Андерс стремился к тому, чтобы в случае разделения функций Сикорский сохранил за собой пост премьера, а обязанности Верховного Главнокомандующего передал ему.

Позже Андерс под влиянием англичан отказался от этого замысла и стал стремиться к полному устранению Сикорского из нашей политической жизни, а затем и к его физическому уничтожению. Но не будем опережать событий.

Кот отчетливо видел, что Андерсу присущи необузданная амбиция и властолюбие, что у него ограниченный ум и полное отсутствие политической подготовки. Поэтому он предполагал, что игра с Андерсом будет несложной. Он не учитывал, однако, что игру придется вести не с Андерсом, а с англичанами, в руках которых Андерс являлся лишь орудием.

Помню, как в день нашего приезда в Тегеран Гулльс сообщил Андерсу, что на следующее утро будет готов английский самолет для поездки в Каир.

А вечером мы сидели за ужином, в котором принимали участие Кот, Андерс, наш посол в Тегеране министр Бадер, Гулльс, я и еще несколько лиц. Во время ужина, проходившего на террасе, к нам подошел капитан Мареш, руководитель филиала 2-го отдела верховного командования в Тегеране, и подал Андерсу телеграмму с грифом «Вручить лично». Прочитав ее, генерал сначала сморщился, а потом усмехнулся, подал ее Коту, а затем мне. Это была телеграмма от Сикорского. В ней говорилось:

«Запрещаю вам, господин генерал, поездку для встречи с премьером Черчиллем и ведение с ним каких-либо принципиальных переговоров. Это подрывает мой авторитет и весьма отрицательно влияет на общее положение польских дел.

Верховный Главнокомандующий Сикорский».

После разговора с Котом по поводу телеграммы Андерс решил все же поехать. Кот не только не удержал Андерса от встречи, но, напротив, еще больше подстегнул его, сказав, что тот должен лететь и не может поступить иначе, так как отказ явился бы оскорблением для Черчилля. Не ограничившись уговорами, Кот пообещал даже свое заступничество, если Сикорский будет гневаться за несоблюдение субординации.

Андерс прекрасно понимал, что нарушает сугубо военный приказ, к тому же отданный ему в письменном виде. Но разве мало уже было таких приказов, которые он бросал в корзину? Заверение Кота в готовности взять все это дело на себя еще больше приободрило его, и он тем быстрее решился на поездку.

В связи с отъездом Андерс совершил еще одну служебную нелояльность, а может быть, и нечто большее, чем нелояльность: он показал телеграмму Сикорского Гулльсу, подчеркнув при этом, что хотя Сикорский запрещает ему встречу с Черчиллем, он все же решил ехать. Это было уже второе официальное выступление против Сикорского перед англичанами (первое – при обсуждении приказа, запрещавшего вывод Польской армии из Советского Союза), и в обоих случаях Андерс старался принизить Сикорского в глазах англичан и показать им свою преданность. При этом он давал ясно понять, что если в связи с этим он будет иметь какую-нибудь неприятность, то рассчитывает на помощь и заступничество Черчилля, ибо поступает так только ради него, только из огромного уважения, которое питает к премьеру Англии.

Гулльс усмехнулся и дружески похлопал Андерса по плечу, с довольно иронической улыбкой заверив его, что он может быть спокоен, ибо Черчилль наверняка не станет навлекать на него какие-либо неприятности. С этого времени Андерс фактически стал марионеткой в руках англичан. Теперь уже не он вел игру против Сикорского, а англичане. Впрочем, иначе и быть не могло, ведь мы, поляки, являлись предметом международных интриг, в чем Андерс совершенно не разбирался. Да и как он мог в чем-либо разбираться? В течение двух лет пребывания при Андерсе, ежедневно с ним общаясь, я никогда не видел, чтобы этот человек что-нибудь читал – хотя бы газету или журнал, не говоря уж о более серьезной литературе. Он решительно ни к чему не проявлял интереса, кроме, конечно, бриджа, женщин, охоты и иногда бегов. Что происходило на свете, какие высказывались взгляды, что говорилось о нас, какие были в отношении нас планы – это никогда не доходило до его сознания.

Разве могли иностранные деятели мечтать о лучшем кандидате на пост Верховного Главнокомандующего или даже «вождя» народа?

Когда генералу докладывали о какой-либо трудной проблеме, он устранялся от ее решения, говоря: «Жизнь сама все это разрешит, жизнь сама все выведет на нужную дорогу», – и переходил к другим вопросам.

На следующее утро, когда мы уже были готовы к отлету, нам вручили еще одну шифрованную телеграмму от Сикорского. В ней Верховный Главнокомандующий подробно разъяснял, почему он не разрешает Андерсу ехать на встречу с Черчиллем. Он писал:

«Господин генерал, вы должны в будущем воздерживаться от вмешательства в вопросы, не входящие в вашу компетенцию. Если вы еще не уехали в Каир, то воздержитесь от поездки, сославшись на этот мой недвусмысленный приказ. Формы организации наших войск на Ближнем Востоке определены в Лондоне с британским штабом по предложению генерала Окинлека. Генерал Клямецкий летит в Каир для обсуждения деталей. До прибытия начальника штаба Верховного Главнокомандующего переговоров по поводу организации не начинать…»

Эта телеграмма также не остановила моего шефа. Мы вылетели в Каир – Андерс, Гулльс и я.

На каирском аэродроме нас встретил английский генерал Беннет-Несбит, официально – глава союзнической миссии на Ближнем и Среднем Востоке, а на самом деле начальник английской разведки в этом районе и сотрудничавших в то время с англичанами разведок Польши, Чехословакии, Греции, Югославии и т. д.

Это было свидетельство особого внимания и расположения, проявляемых в отношении Андерса англичанами. Беннет-Несбит был весьма предупредителен и изысканно вежлив по отношению к Андерсу. Он сообщил, что Черчилль вот уже несколько дней ожидает приезда генерала. Это, конечно, была банальная вежливость, но она приятно пощекотала слух Андерса. А может быть, генералу действительно казалось, что Черчилль ждет его «уже несколько дней»? О Беннет-Несбите было известно, что он личный враг Сикорского.

В Каире мы остановились в «Шепердс-отеле» – красивейшей гостинице столицы фараонов.

На следующий день Черчилль принял Андерса в помещении английского посольства. Разговор продолжался около сорока пяти минут. Черчилль опять интересовался только и исключительно Советским Союзом, его военным потенциалом и возможностями продолжения войны. Больше всего его интересовало, как будут проходить дальше бои на Кавказе. Он считал Андерса одним из источников информации. Следует подчеркнуть, что он снова был сильно разочарован, так как Андерс и на сей раз не приводил никаких убедительных доводов. По поводу весьма отрицательного суждения о Советском Союзе, высказанного Андерсом, Черчилль ему заметил, что «публичное высказывание подобных взглядов было бы очень опасно, и враждебное отношение к России ни к чему хорошему не приведет». Андерс же, не располагая никакими цифровыми данными, продолжал отстаивать точку зрения, что Кавказ падет в самое ближайшее время. Это был период, когда немецкое наступление на Кавказе развивалось успешно.

Черчилль не соглашался с такой оценкой. Он доказывал, что это невозможно, ибо Германия имеет на Кавказе столько же воинских соединений, сколько и Советский Союз, но в силу того, что немецким войскам приходится воевать на чужой земле с враждебно относящимся к ним населением, она должна проиграть сражение. При этом он подчеркивал, что Советский Союз имеет там замечательные условия для обороны и к тому же может использовать дополнительно еще несколько соединений из резерва. Черчилль прекрасно ориентировался, где, сколько и каких советских дивизий находилось, в то время как Андерс не имел об этом даже приближенного представления. Продолжая развивать свою мысль, Черчилль заявил, что для того чтобы Германия добилась победы на Кавказе, она должна была бы бросить туда в три раза больше войск, чем имеет сейчас, а это ей не под силу из-за отсутствия каких-либо резервов. Он добавил, что русские чувствуют себя так уверенно, что когда он предложил им помочь авиацией и построить на кавказской территории несколько аэродромов для английских военно-воздушных сил, они решительно отказались, считая, что в такой помощи совершенно не нуждаются.

Хотя Черчилль совершенно не разделял взглядов Андерса и его стратегических оценок, он все же решил (подчеркивая при этом, что принимает во внимание точку зрения Андерса о возможности проникновения немцев через Кавказ) на всякий случай дислоцировать Польскую армию на территории Ирака для охраны иракской нефти.

Так было принято решение оставить нас в Ираке. Мы вошли в состав английской армии, которой командовал генерал Вильсон, позже ставший фельдмаршалом. Предполагалось, что наше командование расположится в Киркуке, а дивизии – частично в Киркуке, частично – в находившемся неподалеку от нас (в тридцати километрах) Канекине.

Мы были там нужны не столько с точки зрения возможного проникновения немцев в эти районы, сколько для предотвращения на нефтепромыслах внутренних беспорядков – ведь Ирак относился к англичанам враждебно и мог вторично предпринять попытку вырваться из-под английского влияния. И вот, чтобы не допустить этого и сохранить господство англичан, использовалась теперь Польская армия.

О Польше говорить не пришлось. Когда Андерс довольно робко намекнул о наших общих вопросах, Черчилль с раздражением ответил, что теперь не время рассуждать о польских делах, что сейчас есть более важное дело – выиграть войну [73]73
  Так неожиданно Андерсу повторили его собственный тезис, озвученный еще в Советском Союзе. Тогда на замечание генерала Токаржевского о необходимости усилить работу против немцев в Варшаве Андерс резко ответил: «Нет, задача поляков разбить Роммеля». (Прим. ред.)


[Закрыть].

Когда затем Андерс заметил, что армия измучена, так как находилась в тяжелых климатических условиях, и было бы хорошо, если бы она могла остаться в Иране или перебраться в Палестину, чтобы отдохнуть, Черчилль не без иронии возразил, что, насколько ему известно, Андерс «не уполномочен детально рассматривать эти вопросы». Он, Черчилль, считает, что будет лучше, если окончательно это будет согласовано с Сикорским в Лондоне. По его мнению, условия для Польской армии будут замечательные, а стратегические цели, о которых говорил Андерс, требуют ее пребывания именно в Ираке, а не в каком-либо другом месте. На этом, собственно, беседа и закончилась.

Запись ее вел английский полковник Джекоб. Когда Гулльс принес запись Андерсу, последний был очень недоволен рядом формулировок и обратился к Гулльсу с просьбой изъять их. Тот ответил, что сделать этого не может, так как все соответствует действительности и ему не дано права вносить поправки. Затем полностью перевел всю запись беседы, заметив, что она парафирована английской стороной и никаким изменениям не подлежит. Андерс вынужден был подписать то, что ему представили. В польском переводе записи этой беседы ряд мест был произвольно препарирован Андерсом. После переговоров в Каире мы примерно 25 августа 1942 года вернулись в Тегеран. Затем Андерс побывал в Пехлеви, откуда войска тем временем уже перебирались в Ирак.

Итак, мы снова оказались в пустыне, и притом в одной из крупнейших и самых жарких пустынь мира, где нас еще больше мучил зной, еще больше терзала малярия.

Сикорский был очень подавлен происшедшим. Он был уверен, что это результат интриг и происков Андерса, но не знал, как все произошло. Взгляды Андерса и его желание вывести армию из Советского Союза ему были давно известны, но он не мог предположить, что Андерс зайдет так далеко и осмелится вопреки его приказам и постановлению правительства, на свой страх и риск провести столь ответственную и принципиальную акцию.

За невыполнение приказа, запрещавшего выезд для встречи с Черчиллем, Сикорский приостановил назначение Андерса на должность командующего польскими войсками на Ближнем Востоке. Кроме того, он выразил намерение вообще отстранить его от исполнения служебных обязанностей.

Переговоры по этому вопросу тянулись несколько недель. Кот старался, как мог, спасти Андерса. Он совещался с ним по многу часов в день и после каждого такого совещания посылал Сикорскому телеграмму, в которой оправдывал поведение Андерса и советовал оставить его на должности командующего на Ближнем Востоке.

20 августа 1942 года, в тот самый день, когда Андерс вылетел в Каир, Кот направил Сикорскому такое письмо:

«…Я ужасно подавлен твоей телеграммой Андерсу. Ругать его за то, что он в Москве решал весьма срочные вопросы, – это ведь для него невероятно обидно… Запрещение совершить поездку в Каир Андерс воспринял весьма болезненно. Нельзя было к этому так относиться. Если Черчилль вызвал его в Москву для обсуждения вопросов Ближнего Востока и затем перенес разговор на вечер 20 числа этого месяца в Каире и прислал за ним сюда самолет, то чем можно было бы объяснить отказ от встречи? Нужно было бы сослаться на твой приказ, но ведь он опоздал, так как телеграмма пришла два часа ночи, а вылет был назначен на пять утра. Впрочем, от этого разговора может быть лишь польза для польского дела. Английское командование не во всем доброжелательно относится к полякам, доказательством чего может служить хотя бы выделение для размещения польского войска малярийных районов пустыни, куда не посылают английских солдат. Я полагаю, что переговоры Андерса дают единственную надежду на отвод наших частей из района, куда их сейчас направляют. Кроме того, из телеграммы следует, будто дивизии, прибывающие из СССР, должны расформировываться и вливаться во второй корпус. Это значит, что Андерс должен быть поглощен Зайонцем. Если и можно говорить о каких-то ошибках Андерса в России, то я уверен, что он своей энергией и полководческим талантом выше всех здешних на несколько голов, и что войска, прибывшие из СССР, не признали бы другого командующего, так как все были очевидцами невероятных трудов и усилий Андерса. Мне кажется, что и Черчилль, и Брук, и другие только в нем видят действительного командующего польской армией и именно с его мнением будут считаться. Впрочем, это покажет будущее. Интересы нашего дела на Востоке требуют, чтобы здесь не было никаких кризисов, а тем более раздраженности. Поэтому, видя, как удручен Андерс твоей телеграммой, очень прошу тебя изменить в отношении его тон и показать ему, что он пользуется твоим доверием, которого он заслуживает больше, чем те, кто здесь против него интригует по чьей-то команде, – сторонники старого режима и „двуйками“, на словах защищающие сейчас тебя от Андерса, а в других разговорах заявляющие, что их вождем был и будет Рыдз…»

Вот какое письмо прислал «друг» Сикорского Кот в то время, когда он уже хорошо знал Андерса и был посвящен в различные его махинации. Сколько фальши в этом письме!

Совершенно очевидно, что Черчилль приглашал Андерса в Москву не для обсуждения вопросов Ближнего Востока. О Ближнем Востоке мой шеф не имел ни малейшего представления, и трудно себе представить, чтобы английский премьер-министр интересовался его мнением и искал у него какого-то совета на сей счет. Черчилль пригласил Андерса в Москву в расчете на то, что получит определенные конкретные данные о положении в России.