Текст книги "Наедине с одиночеством. (сборник)"

Автор книги: Эжен Ионеско

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 10 страниц)

Орифламма[*]*
  Орифламма – большой флаг, подвешенный на веревке, протянутой поперек улицы между домами.


[Закрыть]

– Раз уж ты не заявил о его смерти, то почему не попытался хотя бы избавиться от трупа? – не унималась Мадлен. – Ведь раньше это было сделать гораздо проще.

Почему?! Я так ленив, так инертен, неорганизован и к тому же так устал, что ни на что не способен. Неспособен действовать. Я всегда забываю, куда засунул свои вещи, и бездарно трачу уйму времени на их поиски: роюсь в ящиках, залажу под кровати, переворачиваю верх дном все, что хранится в чуланах, двери которых имеют обыкновение захлопываться, превращая меня в узника, и при этом отчаянно нервничаю и чертыхаюсь. Я никогда не заканчиваю того, что начинаю, все мои планы остаются невыполненными, а инициатива затухает на полпути. У меня нет достойной цели – так о какой же силе воли может идти речь?! Если бы не приданое моей жены, ее скромные доходы…

– Десять лет прошло! В доме уже появился запах. Соседи встревожены, спрашивают, что это может быть. Рано или поздно все откроется. Можно ли быть таким легкомысленным! Теперь придется поставить в известность полицию. Представляю, какой шум поднимется!.. Как мы докажем, что он уже десять лет как мертв? Десять лет – это срок давности. Если бы ты своевременно заявил о его смерти, не пришлось бы теперь прятаться от соседей, с ума сходить. Нам бы уже ничто не грозило. Мы могли бы, как все, приглашать гостей!..

«Послушай, Мадлен, как раз тогда бы нас и арестовали! Бросили за решетку или отправили на виселицу. И никакой срок давности нас не защитил бы. Он ведь не истек тогда еще, этот срок». Всего этого я не стал произносить вслух. Разве женщина способна логически мыслить? Я просто старался ее не слушать.

Но Мадлен не умолкала.

– Из-за него у нас все кувырком. Ничего не удается, ничего не клеится! – негодовала она. – Вдобавок мы не можем пользоваться своей спальней, где провели медовый месяц, самой красивой комнатой в нашей квартире!

– Это всего лишь твои домыслы, – попробовал я возразить и, уже в который раз сделав вид, что иду в туалет, вышел в коридор, повернул налево и заглянул в комнату, которую занимал труп.

Глупо было надеяться, что он вдруг возьмет да и исчезнет ни с того, ни с сего. Да, он был там. И стал еще больше. Скоро перестанет помещаться на диване, потребуется второй… Борода достигает колен. Мадлен, правда, стрижет ему ногти.

Ну вот, я слышу ее шаги. Мне никогда не удается побыть с покойником наедине. И хоть я прибегаю ко всевозможным уловкам, она все равно ухитряется поймать меня на горячем. Постоянно за мной шпионит, выслеживает меня, наступает на пятки, дышит в затылок.

Несчастье, которое на нас свалилось, лишило меня сна. Ее же бессонница не мучит. Мадлен спит как младенец. Как будто ничего особенного в нашем доме не происходит.

Сколько раз я пытался воспользоваться ночной темнотой, когда Мадлен спала: медленно и осторожно, чтобы не заскрипели пружины, сползаю с кровати, не дыша крадусь к двери, но как только берусь за ручку, как на тумбочке зажигается лампа. «Ты куда – к нему? – вопрошает она, а сама уже спускает ноги с постели. – Подожди, я с тобой».

Бывает и так: я, в уверенности, что она занята на кухне, тороплюсь в комнату покойника, отчаянно надеясь хоть несколько секунд побыть с ним без свидетелей. Вхожу – а она уже там, сидит рядом с покойником, положив руку ему на плечо, поджидает меня.

Так что я вовсе не удивился, увидев, что Мадлен следует за мной и, как всегда, готова обрушить на меня свои обвинения. Я обратил ее внимание на то, как сверкают в темноте глаза мертвеца, но это, такое необычное, зрелище оставило ее равнодушной.

– Конечно, ты же за десять лет не удосужился закрыть ему глаза!

Я уныло согласился.

– Твоя безынициативность убивает меня. Времени-то было предостаточно. Но ты предпочитаешь целыми днями слоняться, ничего не делая.

– Не могу же я заботиться обо всем!

– Ты вообще ни о чем не заботишься. А думать – так и вовсе неспособен.

– Ладно, я уже это усвоил: ты постоянно мне об этом твердишь.

– Почему же ты тогда ничего не предпринимаешь?

– А почему ты сама этого не сделала? Почему не опустила ему веки?

– Да у меня все время уходит на то, чтобы заниматься тобой – бегать за тобой, продолжать и заканчивать то, что ты и не думаешь доделывать, а ведь я к тому же должна наводить всюду порядок. Все хозяйство на мне – я и стираю, и на кухне вожусь, натираю полы, мою посуду, меняю вам обоим белье, вытираю пыль – служанки-то у нас нет, пишу стихи, чтоб иметь хоть какой-то заработок. А в довершение всего – пою у открытого окна, чтобы соседи ничего не заподозрили, чтобы не догадались, что у нас что-то нечисто…

– Ну ладно, ладно, – сдался я и хотел было выйти из комнаты.

– Ты куда? – раздался окрик Мадлен. – Ты опять не закрыл ему глаза!

Я возвратился, подошел к мертвецу. Как же он постарел! Мертвые стареют быстрее, чем живые. Разве можно узнать в нем красивого молодого парня, который тем злополучным вечером, десять лет назад, пришел к нам в гости – и с первого взгляда влюбился в мою жену, а когда я на несколько минут вышел, ухитрился овладеть ею?

– Если бы ты тогда сразу же пошел в полицию и признался, что убил его, рассказал все как есть – что сделал это, потому что лишился рассудка от ревности, то не было бы даже следствия. Все очевидно – преступление совершено на почве страсти. Ты бы подписал маленькое заявление, его бы засунули в папку, тебя отпустили, дело закрыли – все уже было бы в глубоком прошлом. Но нет – ты каждый раз твердил: «Завтра, завтра!» Вот уже десять лет – завтра! Из-за тебя мы влипли в эту историю. Только ты во всем виноват!

– Завтра я пойду, – пробормотал я, но она от меня не отставала.

– Никуда ты не пойдешь, будто я тебя не знаю! Да и поздно теперь уже. Кто, спустя десять лет, поверит, что это не было предумышленным убийством? Что ты совершил его в состоянии аффекта, ослепленный гневом? Не представляю себе, как выпутаться из этой истории, если мы на что-то и решимся… Он так изменился, так постарел, может, сказать, что это твой отец и ты убил его только вчера. Впрочем, наверное, это не лучшая идея.

– Все равно нам никто не поверит, – безнадежно пробормотал я.

Я обладаю способностью смотреть на вещи здраво. Пусть я безвольный человек, но ума у меня не отнимешь. И полное отсутствие логики у Мадлен, ее нелепые рассуждения меня невыносимо раздражают.

– Постараемся что-нибудь придумать, – я опять сделал попытку удалиться.

– Ты когда-нибудь прислушиваешься к тому, что тебе говорят?! – взвизгнула Мадлен. – Закрой же ему глаза наконец!

Прошло две недели. Покойник, пугая нас, рос и старел угрожающими темпами, пугая нас до полусмерти. Процесс протекал в геометрической прогрессии. По-видимому, это была какая-то неизлечимая болезнь. Только где он мог ею заразиться?

Нам пришлось стащить покойника на пол, на диване он уже не помещался. Зато диван вновь оказался в нашем распоряжении, и мы перетащили его в столовую. Впервые за десять лет я смог прилечь после завтрака – и заснул, но тут же был разбужен криками Мадлен.

– Ты что, оглох? Совсем обленился, с утра до вечера дрыхнешь…

– Но я ведь не сплю ночью!

– …как будто в доме ничего не происходит. Прислушайся же!

Из комнаты, где находился покойник, слышался треск. Как будто с потолка отлетала штукатурка. Скрипели распираемые изнутри стены. Пол тоже скрипел и раскачивался, как корабельная палуба, причем во всей квартире. Разбилось окно, стекло разлетелось на мелкие кусочки. К счастью, это окно выходило во внутренний двор.

– Соседи! – простонала Мадлен.

– Пошли посмотрим!

Но мы не успели сделать и двух шагов, как дверь комнаты покойника, не выстояв, сорвалась с петель и с грохотом упала. Показалась огромная голова мертвеца, запрокинутая к потолку.

– У него открыты глаза! – прошептала Мадлен.

И в самом деле, глаза трупа, ставшие громадными и круглыми, как фары, были открыты, заливая коридор холодным белым светом.

– Хорошо, что дверь уже не мешает, – сказал я, чтобы успокоить Мадлен. – Теперь ему хватит места, коридор длинный.

– Оптимист нашелся! Смотри!

Меня охватила тревога. Покойник удлинялся на глазах. Я взял мелок и провел черту в нескольких сантиметрах от его головы. Очень быстро голова добралась до этой черты, пересекла ее и стала двигаться дальше.

– Надо что-то предпринять, – не выдержал я. – Медлить больше нельзя.

– Наконец-то ты проснулся, несчастный, – прокомментировала Мадлен. – Давным-давно уже надо было что-то предпринять.

– Может, еще не поздно!

До меня дошло, что я был не прав. Трясясь от нервной дрожи, я попытался попросить у Мадлен прощения.

– Идиот! – сказала в ответ Мадлен. Это она меня так подбодрила.

Пока не насупила темнота, действовать я не мог. Стоял июнь, нужно было подождать еще несколько часов. Я мог бы еще поспать или просто отдохнуть, помечтав о чем-нибудь, однако Мадлен была возбуждена сверх всякой меры. Она все время читала мне нравоучения, бесконечно повторяя «я же говорила!», не давала мне ни минуты покоя.

Тем временем голова мертвеца приближалась, она уже достигла холла, вскоре пришлось открыть дверь и в столовую. Когда на небе зажглись первые звезды, голова была уже на пороге. А на улице все еще был народ. Подошло время ужина, но аппетита абсолютно не было. Хотелось лишь пить, однако добраться до кухни, чтобы взять стакан, можно было только перешагнув через труп. Это было свыше наших сил.

Мы не стали включать свет: комнату освещали глаза покойника.

Мадлен велела мне закрыть ставни.

– Теперь все у нас пойдет кувырком, – горько сказала она, указывая на голову покойника. А она уже сдвинула ковер, добравшись до его края. Я приподнял голову, чтобы ковер не замялся.

Я тоже был очень подавлен. Столько лет все это длилось… А сегодня мне было особенно муторно, потому что я вынужден был действовать. Я чувствовал, как по моей спине стекают струйки пота, и меня передергивало.

– Это ужасно! – воскликнула Мадлен с искаженным лицом. – Только с нами такое могло произойти!

Я с жалостью посмотрел на нее, она была очень бледна. Я приблизился к ней и ласково сказал:

– Если бы мы с тобой любили друг друга, нам все было бы нипочем. Умоляю тебя, давай любить друг друга. Я уверен, что любовь поможет нам все преодолеть, она изменит нашу жизнь. Ты меня слышишь?

Я хотел ее поцеловать, но она оттолкнула меня. Губы ее были плотно сжаты, взгляд суров. А меня понесло:

– Ведь было время, когда каждый восход солнца означал для нас новую победу, помнишь? Весь мир принадлежал нам. Вселенная была прозрачным покровом, сквозь который сиял свет нескольких солнц. Этот свет дарил нам ласковое тепло. Светлый, легкий мир изумлял и радовал нас, слагая гимны молодости и любви. Все было в наших силах, стоило только очень сильно пожелать…

– Глупости! – отрезала Мадлен. – Ни любовь, ни ненависть не помогут нам избавиться от мертвеца. Чувства здесь ни при чем.

У меня опустились руки.

– Я избавлю тебя от него, – пробормотал я и, поплевшись в свой угол, съежился в кресле. Мадлен же с мрачным видом взялась за шитье.

Голова мертвеца была уже на расстоянии полуметра от противоположной стены. Он постарел еще больше. «А мы ведь привыкли к нему», вдруг понял я, настолько привыкли, что мне по-настоящему жаль расставаться с ним. Если бы он лежал спокойно, то мог бы оставаться у нас как угодно долго. Ведь он стал частью нашего дома, нашей семьи, он состарился рядом с нами. Это что-то да значит! Человек ко всему привыкает – такова его натура… Я подумал о том, как опустеет дом, когда его не станет… А сколько воспоминаний с ним связано! Он был свидетелем всей нашей жизни. Далеко не безоблачной, естественно, и главным образом как раз из-за него. Но ведь жизнь и не может состоять только из веселья! Я уже почти не помнил, что именно я его убил, можно сказать, казнил в припадке гнева, благородного негодования… Мы давно уже безмолвно простили друг друга, ведь мы оба были виноваты. Но забыл ли он?

Голос Мадлен вторгся в мои мысли:

– Он уже упирается лбом в стену. Надо действовать.

Я встал. Распахнул ставни, выглянул в окно. Как прекрасна была эта летняя ночь! Два часа после полуночи. На улице – ни души. Не светится ни одно окно. В черном небе – круглая ослепительная луна, Млечный путь. Бесчисленные туманности, небесные дороги, струящееся серебро, мерцающий свет на бархате ночи… И белые цветы, россыпи и букеты, целые сады цветов, призрачные леса, прерии… И бесконечное пространство…

– О чем ты думаешь? – как всегда, вмешалась Мадлен. – Нас могут заметить, этого нельзя допустить. Я буду наблюдать за улицей.

Она вылезла в окно. Добежала до угла, осмотрелась по сторонам и подала мне знак: «давай!»

В трехстах метрах была река. Наш дом отделяли от нее две улицы и небольшая площадь, там можно было встретить американских солдат, которые посещали расположенные на площади бар и бордель. Хозяином этих заведений был владелец нашего дома. Хоть бы не натолкнуться в темноте на одну из лодок, вытащенных на берег. Значит, надо сделать крюк, а это осложнит мою задачу. Но другого выхода не было, приходилось рисковать.

Я взял покойника за волосы, приподнял, сильно напрягшись. Положил его голову на подоконник, а сам спрыгнул на тротуар. Затем стал вытаскивать труп, стараясь не задеть горшки с цветами. Было такое чувство, что я тащу за собой всю нашу квартиру: спальню, коридор, столовую, весь дом, потом – что вытягиваю все свои внутренности – сердце, легкие, клубок запутанных чувств, нереализованные планы, неосуществленные желания, тлетворные мысли, тусклые, разлагающиеся образы, растленную идеологию и развращенную мораль, искаженные ассоциации, отравленные газы, которые высасывали мои органы, как растения-паразиты. Я испытывал невыносимые страдания, был в изнеможении, исходил кровью и слезами… Я не выдерживал, но надо было терпеть, а как это тяжело! И еще этот страх: вдруг кто-то заметит. Я вытащил из окна его голову, длиннющую бороду, шею и туловище, сам я уже находился у ворот соседнего дома, а его ноги – все еще в коридоре. Ко мне подошла дрожащая от страха Мадлен. Я собрал все свои силы – и рванул, с огромным трудом сдерживая рвущийся из горла крик боли. Затем продолжал медленно пятиться. Мадлен сообщала, что улица пустынна и все окна темные. В конце концов я преодолел улицу, повернул за угол, стал двигаться дальше. Тело наконец полностью вылезло из окна. Мы находились прямо в центре хорошо освещенной площади. Вдали послышался шум грузовика, собачий вой.

– Оставь его, – не выдержала Мадлен, – вернемся домой!

– Возвращайся, если хочешь. Я справлюсь.

Я остался один. Покойник стал неправдоподобно легким. Несмотря на свой рост, он сильно исхудал, ведь все эти годы он ничего не ел. Я повернулся, потом начал крутиться на месте, оборачивая мертвеца вокруг себя, как ленту. Я подумал, что так мне будет легче донести его до реки. Однако, когда его голова коснулась моего тела, он вдруг издал долгий, пронзительный свист. Со всех сторон откликнулись полицейские свистки. Залаяли собаки. Вспыхнул свет в близлежащих домах, люди прильнули к окнам, из бара вывалились американские солдаты с девицами.

Из-за угла появились двое полицейских. Они бежали к нам, были уже совсем близко. «Все кончено», – подумал я.

И вдруг борода мертвеца разметалась, превратившись в парашют, и мы стали взлетать. Один из полицейских подпрыгнул, но было уже поздно – ему удалось ухватить меня лишь за один башмак. Я же сбросил другой. Американские солдаты восторженно щелкали фотоаппаратами. Набирая скорость, мы взмывали вверх, а полицейские грозили мне кулаками. Люди в окнах зааплодировали. Только Мадлен, тоже смотревшая в окно, крикнула с презрением: «Ты не умеешь быть серьезным! Хоть ты и взлетел, но в моих глазах ты не возвысился!»

Американцы вопили, приветствуя и поддерживая меня, – они думали, что я устанавливаю новый спортивный рекорд. Я сбросил одежду, швырнул вниз сигареты – пусть полицейские их поделят. Передо мной расстилались млечные пути. И я гигантской орифламмой стремительно преодолевал их…

Перевод С. Матвиенко

Фотография полковника

Это было в самом деле прекрасное место. Белоснежные дома окружали цветущие саду. Широкие улицы украшали тенистые деревья. У ворот поджидали новые, сверкающие машины. Безоблачное небо излучало чистый голубой свет. Я снял плащ, перекинул его через руку.

– Здесь всегда хорошая погода, иначе не бывает, – заметил городской архитектор, который сопровождал меня. – Поэтому участки очень дорогие. Виллы построены из самых лучших материалов. Здесь живут богатые, веселые, здоровые, во всех отношениях приятные люди.

– Действительно, – подтвердил я. – Тут и листья, я смотрю, уже распустились, при этом их легкая тень не затемняет фасады зданий, а в других районах города небо затянуто серыми тучами, будто седыми прядями, ветер вздымает слежавшийся снег. Сегодня утром я проснулся, дрожа от холода. А сейчас – как будто перенесся за тысячу километров, на юг, в самый разгар весны. Если летишь на самолете, то словно попадаешь в другой мир. Однако, чтобы оказаться, например, на Лазурном берегу, нужно сначала добраться до аэропорта, а потом более двух часов провести в воздухе. Сюда же я приехал на трамвае. Путешествие имело место на месте, простите мне этот невольный каламбур, – я устало улыбнулся. – Чем это объясняется? Может быть, этот район как-то особенно защищен от непогоды? Но ведь вокруг нет холмов. Да холмы и не спасают от дождей, это известно. А может, дело в каких-то теплых воздушных потоках? Но об этом знали бы. А так – и ветра нет, а воздух свежий. Удивительно.

– Просто это оазис, – ответил мой спутник. – Небольшой островок, какие нередко встречаются в пустынях, когда среди раскаленных песков вдруг возникает дышащий прохладой, яркий от роз, окруженный водоемами призрачный город.

– Вы говорите о миражах, – блеснул я эрудицией.

Мы гуляли по парку, в центре которого был небольшой пруд, мимо особняков, садов, цветов, и прошли так около двух километров. Вокруг царили спокойствие – и оглушительная тишина, которая сначала казалась умиротворяющей, но теперь начинала тревожить.

– Почему так пустынно на улицах? Кроме нас, совсем нет других прохожих. Время обеденное, все должны собраться по домам. Почему же не слышно звяканья посуды, звона бокалов, смеха, разговоров? Почему закрыты все окна?

Мы как раз проходили мимо двух строительных площадок. Среди зеленых деревьев белели недостроенные здания.

– Как жаль, что я так мало зарабатываю, сказал я, – если бы у меня были деньги, я купил бы здесь участок. Вот и дом уже почти готов. Уехал бы из грязного пригорода с его бедными обитателями, холодными, пыльными, пропахшими фабричными дымами улицами. А здесь такой чудесный, сладкий воздух.

Я с наслаждением вдохнул полной грудью.

Мой спутник помрачнел.

– Полиция заморозила строительство. Ведь квартиры все равно никто не покупает. Здешние жители давно собрали бы свои вещички и покинули этот квартал, если б имели, где жить. А может быть, теперь это для них дело чести – остаться. И они остались, забившись в свои роскошные квартиры. Выходят лишь в случае крайней необходимости, группами по десять-пятнадцать человек. И все равно это небезопасно.

– Вы это серьезно? Или просто разыгрываете меня? Хотите напугать? Зачем вы омрачаете такой замечательный день?

– Мне вовсе не до шуток, уверяю вас.

У меня сжалось сердце. Вокруг будто все померкло. Этот чудесный пейзаж, в котором я растворился, которым упивался, который уже успел стать частью меня, вдруг отстранился, отделился от меня, превратился в мертвый образ, заключенный в раму. Я почувствовал себя безнадежно одиноким, окруженным бездушной пустотой.

– Ради Бога, что все это значит? Еще несколько минут назад все было так прекрасно! Я надеялся провести приятный день, чувствовал себя таким счастливым…

Мы опять подошли к пруду.

– Дело в том, – объяснил архитектор, – что здесь, именно здесь, каждый день обнаруживают двух-трех утопленников.

– Утопленников?!

– Вот, вы можете сами в этом убедиться.

Подойдя к краю пруда, я и в самом деле увидел, что в воде покачиваются распухший труп офицера в форме инженерных войск и тело мальчика пяти-шести лет, его рука намертво сжимала палочку для серсо.

– Вон там еще один, – архитектор вытянул руку. – Сегодня их трое.

То, что я сначала принял за водоросли, было рыжими волосами, расстилающимися на поверхности воды.

– Какой ужас! Это женщина?

Архитектор пожал плечами.

– Наверное. Один – мужчина, второй – ребенок…

– И очевидно, мать этого ребенка. Несчастные! Кто это мог сделать?

– Все тот же неуловимый убийца.

– Значит, и нам угрожает опасность! Уйдем отсюда! – воскликнул я.

– Пока вы со мной, вы в безопасности. Я муниципальный служащий. Убийца не нападает на представителей власти. Вот если я выйду на пенсию, но пока…

– Давайте уйдем! – взмолился я.

Мы поспешили отойти от пруда. Скорее покинуть этот квартал! «Богатство не гарантирует счастья», – подумал я, и меня охватила отчаянная тоска и безысходность. Зачем жить, если таков конец?

– Возможно, его арестуют до вашего выхода на пенсию? – спросил я.

– Это совсем не просто. Мы делаем все возможное, поверьте мне, – ответил он хмуро. И добавил: – Не сюда. Так вы будете кружить и все время возвращаться на это место.

– Прошу вас, выведите меня отсюда. А ведь так замечательно начинался день! Теперь эта ужасная картина все время будет стоять у меня перед глазами!

– Не надо было вам показывать этих утопленников…

– Нет, я предпочитаю знать, лучше все знать…

Через несколько минут мы уже были за границами квартала, на окружном бульваре. На остановке в ожидании трамвая толпился народ. Небо было беспросветно серым, тяжелым. Я сразу же закоченел, поэтому надел плащ, укутал шею шарфом. Шел дождь со снегом, образовывая на тротуаре грязные лужи.

– Вы не торопитесь? – спросил меня архитектор (я только что узнал от него, что он является также комиссаром полиции), – может, пропустим по стаканчику?

Он, в отличие от меня, опять повеселел.

– Здесь рядом, в двух шагах от кладбища, есть бистро, там, кстати, и венки продают.

– Нет, у меня решительно нет настроения…

– Да не расстраивайтесь вы так. Жизнь будет немила, если принимать близко к сердцу все несчастья, которые преследуют человечество. Ведь постоянно где-то кого-то убивают, в том числе детей, кто-то погибает, старики умирают от голода, полно вдов, сирот, несчастных…

– Все это так, господин комиссар, но когда это происходит на твоих глазах, очень трудно сохранять спокойствие.

Мой спутник хлопнул меня по плечу:

– Вы слишком чувствительны, мой друг!

Мы вошли в бистро.

– Сейчас мы поднимем вам настроение. Два пива! – заказал комиссар.

Мы выбрали место возле окна. К нам подошел толстый бармен в жилетке, закатанные рукава рубашки открывали волосатые руки.

– Для вас у меня найдется особенное пиво! – сказал он.

– Постойте, угощаю я, – остановил меня комиссар, увидев, что я полез в карман за деньгами.

Я же никак не мог прийти в себя.

– Хотя бы иметь описание его внешности!

– Оно у нас есть. Во всяком случае, мы знаем, как он выглядит. Его портреты расклеены всюду.

– Откуда они у вас?

– Обнаружили у утопленников. Кроме того, некоторые его жертвы, находясь в предсмертной агонии, сумели нам кое-что сообщить. Мы знаем, как он действует. Все обитатели квартала, между прочим, это знают.

– Тогда почему появляются все новые жертвы?

– В самом деле, каждый вечер на его удочку попадаются два-три человека. И нам никак не удается его схватить.

– Непонятно.

Между тем похоже было, что архитектора все это немало забавляет.

– Убийца поджидает своих жертв на остановке трамвая, – начал рассказывать он. – Изображая нищего, он подходит к выходящим из трамвая пассажирам и просит милостыню, изо всех сил стараясь их разжалобить. Будто бы он только что вышел из больницы, никак не может найти работу, одинок, не имеет крыши над головой. Попадется ему жалостливый человек – и он уже мертвой хваткой вцепляется в него. Умоляет что-нибудь у него купить – искусственные цветы, ножницы, какие-то неприличные картинки. Человек отказывается, говорит, что спешит, но убийца не отстает. Так они доходят до пруда. И здесь он исполняет свой коронный номер – являет фотографию полковника. Почему-то это всегда срабатывает. Жертва склоняется, чтобы рассмотреть фотографию – ведь уже начинает темнеть, – в этот момент убийца и наносит свой удар: толкает несчастного в пруд.

– Невероятно. Все всё знают – и все равно попадаются.

– Да, ловушка весьма хитроумная и искусная.

Я невольно бросил взгляд на остановку. Из подъехавшего трамвая выходили люди, но никого подозрительного поблизости не было. Комиссару нетрудно было угадать, о чем я думаю.

– Он не появится – он знает, что мы здесь.

– А почему не установить пост? Здесь же может дежурить переодетый полицейский.

– Это невозможно. У наших людей и так по горло работы. Кроме того, они тоже не могут устоять перед фотографией полковника – мы ведь пробовали, и уже пять человек утонули. Ох, если б мы знали, где его искать!

Я распрощался с архитектором-комиссаром, поблагодарив его за то, что он сопровождал меня и рассказал об этих ужасных преступлениях. Жаль только, что эта информация не попадет на страницы газет: я не имею никакого отношения к журналистике и никогда не выдавал себя за репортера.

То, что я услышал, наполнило меня глубокой, безысходной тоской и отчаянием.

Дома, в мрачной и темной (днем отключают электричество) гостиной с нависающими потолками, где царит вечная осень, меня ждал Эдуар. Худой, изможденный, весь в черном, с мертвенно-бледным несчастным лицом и лихорадочно блестящими глазами, он сидел возле окна. Как видно, лихорадка все еще мучила его. Заметив, что я не в себе, он спросил о причине. Я начал рассказывать, но Эдуар прервал меня: весь город об этом знает, сказал он слабым, дрожащим голосом. Как могло случиться, что я об этом ничего не слышал? – удивился он. Давно известны все подробности, а люди даже, можно сказать, свыклись с этими реалиями, хотя, естественно, и возмущаются.

Я, в свою очередь, был удивлен тем, что мой рассказ не произвел на него должного впечатления. Впрочем, я, скорее всего, несправедлив к Эдуару: ведь его снедает болезнь, туберкулез. Да и разве можно разобраться в чужой душе?

– Давайте немного пройдемся, – предложил Эдуар. – Я уже целый час жду вас, а здесь так холодно. На улице, должно быть, теплее.

Я чувствовал себя опустошенным, разбитым и охотнее всего отправился бы в кровать, но все же согласился прогуляться с ним.

Он поднялся, надел черную фетровую шляпу, серый плащ, взял в руки свой тяжелый портфель и тут же его выронил. Из портфеля выпали фотографии – фотографии полковника – с усами, приятным, располагающим лицом, в парадной форме. Когда мы водрузили портфель на стол, оказалось, что в нем еще множество таких снимков.

– Ведь это именно те злополучные фотографии! – воскликнул я. – Откуда они у вас? И почему вы мне об этом ничего не сказали?

– Я очень редко открываю свой портфель, – пробормотал он.

– Но вы же всегда его с собой носите!

– Однако это не значит, что я должен все время в нем рыться.

– Так давайте сейчас посмотрим, что еще там лежит.

Он засунул в портфель свою болезненно-белую руку с искривленными суставами – и вытащил множество вещей: искусственные цветы, неприличные картинки, конфеты, детские часы и копилки, пеналы, булавки, какие-то коробочки и сигареты. Весь стол оказался завален. И как только все это умещалось в портфеле?

– Мои здесь только сигареты, – сказал Эдуар.

– Но это же вещи убийцы! – вскричал я. – У вас в портфеле!

– Я ничего об этом не знал.

– Выкладывайте все! – потребовал я.

Он стал извлекать из портфеля визитные карточки преступника, его удостоверение с фотографией, записи с именами жертв, а также дневник – в нем были подробно описаны все его чудовищные злодеяния, изложено его кредо, взгляды и планы.

– Да это же неопровержимые улики! – я был очень возбужден. – Мы можем добиться его ареста!

– Я даже не подозревал, – пролепетал Эдуар.

– Вы могли спасти столько людей, – не сдержался я.

– Я потрясен, но я уже говорил, что редко заглядываю в свой портфель и никогда не знаю, что в нем.

– Но ведь все эти вещи не могли сами туда попасть! Где вы их взяли – нашли, вам кто-то их дал?

Он до слез покраснел, и мне стало жаль его.

– Вспомнил! – воскликнул Эдуар через несколько секунд. – Преступник прислал мне свой дневник, свои признания с просьбой, чтобы я где-нибудь их опубликовал. Это было давным-давно, до всех этих убийств. Может быть, тогда он и не собирался их совершать, может; мысль о реализации этих чудовищных идей пришла ему в голову много позже. Я же не придал этому значения, приняв за бред сумасшедшего. Я очень сожалею, что не задумался, не сопоставил эти записи с последующими событиями, не увидел связи между намерениями и поступками.

Эдуар вытащил из портфеля большой конверт. В нем была карта и подробный план действий преступника, с указанием точного времени его нахождения в том или ином месте.

– Мы должны немедленно передать все это в полицию, – сказал я. – И они его схватят. Поспешим, префектура закрывается рано. Когда стемнеет, там уже никого не сыщешь, а завтра убийца может изменить свои планы. Надо найти комиссара.

– Конечно, – без энтузиазма согласился Эдуар.

Выскочив из квартиры, мы встретили в коридоре консьержку, которая попыталась нам что-то сказать, мы успели услышать только: «Вы не могли бы…», – но не остановились.

На улице мы замедлили шаг, чтобы восстановить дыхание. Справа от проспекта, куда ни глянь, расстилались возделанные поля, слева была городская застройка. И с одной, и с другой стороны изредка попадались чахлые деревья. Небо было окрашено кровавым отблеском заходящего солнца. Прохожие почти не встречались. Мы шли по трамвайным путям (похоже, трамвай уже не ходил), они простирались до самого горизонта.

Откуда-то взялись три или четыре военных грузовика, они, заблокировав проезжую часть, перегородили дорогу и нам. Мы с Эдуаром вынуждены были остановиться, и тут я заметил, что у моего друга нет с собой портфеля. Оказалось, что в спешке он забыл портфель дома.

– О чем вы только думали! – набросился я на ошеломленного Эдуара. – Без улик к комиссару идти бессмысленно. Бегите за портфелем. Я же должен предупредить комиссара, чтобы он не ушел. Поторопитесь и постарайтесь поскорее догнать меня. Не очень-то приятно оставаться на улице одному.

Эдуар ушел. Мне стало не по себе. Тротуар в этом месте опускался ниже уровня проезжей части, надо было подняться на четыре высокие ступеньки, что я и сделал, как раз поравнявшись с одним из грузовиков. Внутри, тесно прижавшись друг к другу, сидели молодые солдаты в темно-зеленой форме, человек сорок. У одного из них в руках был букет красных гвоздик, он использовал его в качестве веера.