Текст книги "142 страуса"

Автор книги: Эйприл Давила

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 15 страниц)

Annotation

Перед вами роман о семейных распрях из-за наследства. Правда, наследство – это страусиная ферма в пустыне Мохаве, и наследница категорически не хочет посвятить жизнь выращиванию этих двухметровых бестолковых птиц.

Но что-то удерживает Таллулу от продажи ранчо. А после того, как она узнаёт о планах родственников на семейное дело, девушке ничего не остается, как вытащить голову из песка и повернуться лицом к хлопотному наследству: правде о смерти бабушки, алкоголизму матери, алчному гневу дяди и ста сорока двум страусам, чья судьба теперь в ее руках.

Захватывающая, трогательная и кинематографичная история, в которой смешались юмор, драма, любовь и, конечно, целая стая огромных странных птиц!

Эйприл Давила

ГЛАВА 1

ГЛАВА 2

ГЛАВА 3

ГЛАВА 4

ГЛАВА 5

ГЛАВА 6

ГЛАВА 7

ГЛАВА 8

ГЛАВА 9

ГЛАВА 10

ГЛАВА 11

ГЛАВА 12

ГЛАВА 13

ГЛАВА 14

ГЛАВА 15

ГЛАВА 16

ГЛАВА 17

ГЛАВА 18

notes

1

2

3

4

5

6

Эйприл Давила

142 страуса

ГЛАВА 1

За четыре дня до того, как страусы перестали класть яйца, бабушка Хелен погибла в аварии, которую объявили несчастным случаем, хотя меня такое заключение не убедило. Трагедия произошла в воскресенье, когда почти все местные жители были в церкви и только тяжелые грузовики с ревом неслись навстречу бабушкиному пикапу по шоссе, пролетали мимо один за другим, пока прицеп с помидорами из Сакраменто не оказался слишком притягательным.

У бабушки не было никаких назначенных встреч или других планов, требующих поездки жарким июльским днем по пустыне Мохаве. Перед выходом из дома она не кричала мне с первого этажа, не нужно ли купить что-нибудь в городе. Последнее, что я слышала, – звон ключей, когда она забирала их со столика, и стук закрывшейся за ней входной двери. А через несколько часов мне позвонили.

– Таллула? – нерешительно прозвучал в трубке низкий голос. – Это шериф Моррис. Извини, что приходится сообщать тебе об этом по телефону, но я хотел, чтобы ты узнала о случившемся от меня.

И я все поняла. Сразу. В воображении представилась сцена: бабушка Хелен выворачивает полными руками руль, пикап вылетает через двойную сплошную на встречную полосу узкого шоссе, и, прежде чем все превращается в груду покореженного металла, кабину наполняет гробовая тишина и время замедляется.

– Ты меня слышишь?

Дневной свет просачивался в дом через выцветшие желтые занавески. Коричневые плитки столешниц поблескивали.

– Да, – ответила я. – Спасибо, что позвонили. – И повесила трубку.

Стены маленькой кухни стали давить на меня. В груди что-то болезненно сжалось.

Я с трудом протиснулась через входную дверь и тяжело опустилась на ступени крыльца, глядя на холмистый простор пустыни. Знойный сухой воздух обжигал мне горло и опалял губы. В загоне, грациозно вышагивая длинными мясистыми ногами, расхаживали друг мимо друга страусы. Наша старая овчарка, пес Хенли, семенила по направлению к своему любимому прохладному уголку в амбаре. Листва орехового дерева шуршала от легкого жаркого ветерка. А бабушка умерла.

Как странно, что один телефонный звонок от едва знакомого мне человека может стереть бабушку из моей жизни. Казалось, вот-вот она выйдет из амбара, потирая костяшкой пальца складку между бровями и ворча по поводу мышей, снова посягнувших на запасы еды. Но она не появлялась.

Солнце подкрадывалось к фиолетовым скалам хребта Сан-Гейбриел на западе. Свет теперь падал косо, тени удлинились. Наконец в конце почти километровой гравийной подъездной дорожки показался минивэн тети Кристины и, приблизившись к дому, остановился в тени орехового дерева.

Тетя, на восьмом месяце беременности, выплыла с водительского сиденья так же медленно, как мед сползает с ложки. Она опиралась на автомобиль, пока крепко не встала на ноги, затем с широко расставленными руками повернулась ко мне:

– Таллула, дорогая!

Свободного покроя платье в бледно-розовый цветочек плотно обтягивало ее живот.

Я позволила заключить себя в объятия. По щекам текли слезы. Тетя похлопала меня по спине и проговорила:

– Все хорошо, – хотя мы обе знали, что в смерти человека ничего хорошего нет.

Затем она обняла меня за талию и повела в кухню, где наполнила водой чайник. Жара не располагала к чаепитию, но прохлада, которую давал кондиционер, кажется, позволяла пренебречь обыкновением. В качестве успокоительного тетя добавила в заварку ромашку. Тетя Кристина двигалась с полнейшей уверенностью, как будто вместе с новостью о гибели главы семьи получила список инструкций.

Потягивая чай за кухонным столом, мы с ней могли бы сойти за сестер. Она всего на шесть лет старше меня: младшую дочь бабушка неожиданно родила, когда уже считала, что ее детородный возраст миновал. Я же, зачатая матерью-школьницей, стала менее желанным сюрпризом. Волосы у меня длиннее, чем у тети Кристины, и светлее, поскольку выгорели на солнце, а кожа по той же причине темнее, но овал лица, тонкие губы, изогнутые, почти незаметные брови у нас с ней почти одинаковые.

Тетя вынула из своей кружки чайный пакетик, бросила его в мусорное ведро и, перегнувшись через огромный живот, убедилась, что пакетик попал куда надо. Все так же деловито двигаясь, она перебрала лежавшие на столах предметы, пока не нашла бабушкину телефонную книгу – старинный блокнот с золотыми буквами-закладками на черном фоне. Тетя открыла страницу на нужной букве, провела наманикюренным ногтем по списку, пока не нашла нужное имя, и набрала номер.

– Лиззи, – сказала она в трубку, – это Кристина, дочь Хелен. Боюсь, у меня плохие новости. Случилось несчастье. – Когда она повторяла все то, что сообщил мне шериф, голос у нее немного дрожал.

Чувствуя, как холодеют руки, я неотрывно смотрела на свою нетронутую кружку и слушала, как тетя обзванивает десяток людей, снова и снова объясняя им обстоятельства несчастного случая. И каждый раз, слыша это выражение, я испытывала все большие сомнения.

Когда я окончила среднюю школу в Викторвилле, бабушка Хелен уговорила меня не поступать в колледж, как мои друзья. Она даже немного повысила мне плату за работу на ранчо, и поначалу я торжествовала: вот я зарабатываю деньги, а мои товарищи вязнут в долгах, – но со временем, просматривая их страницы в соцсетях, поняла, что они развиваются, тогда как я годами занимаюсь одним и тем же, и стала нервничать.

В конце концов я нашла вакансию в Службе охраны лесов и послала туда резюме, но бабушке ничего не сказала, пока меня не пригласили на собеседование. Когда же я ошарашила ее этой новостью, она бросила вилку, не доев свой ужин, и вышла из комнаты. Мы даже не спорили. Я спокойно вымыла тарелки. Я была готова к тому, что она расстроится. Ничего, это пройдет.

Я сдала экзамен на профпригодность, и тут ее возражения полились рекой. Бабушка упорно настаивала на том, что я необходима ей на ранчо, но я понимала: дело не столько в объеме работы, сколько в самом факте моего отъезда. Бабушка могла нанять кого-то на мое место, причем за меньшие деньги, но она надулась и несколько дней не разговаривала со мной.

Только когда я получила письмо, сообщающее, что меня временно прикомандировали к пожарной команде в Монтане, бабушкин гнев вырвался на поверхность и мы поругались. А уже на следующий день я сидела на кухне, потягивая чай и слушая, как тетя Кристина обзванивает родных и близких и сообщает об аварии, унесшей жизнь бабушки Хелен. Черт бы побрал эту аварию.

Мою скорбь оскверняло негодование. Я отказалась остаться, и тогда она просто устранилась и спихнула все хозяйство мне на руки, зная, что только я могу управлять ранчо в ее отсутствие. Грязный прием.

Три дня прошло в хлопотах. Я не поднимала головы и держала свое мнение при себе. Состоялись встречи с сотрудником похоронного бюро и с бабушкиным юристом. Никто особенно не удивлялся, что она оставила ранчо мне. Никого из ее троих детей это наследство ничуть не интересовало. И все же требовалось соблюсти необходимые процедуры: подписать документы и сообщить место и время поминальной службы, словно такие мероприятия проводятся по расписанию.

Пока тетя Кристина занималась организацией поминок, я в одиночестве надрывалась на ферме. В жаркие летние месяцы, в пик сезона, страусы каждый день кладут десятки яиц. Их нужно собрать, вымыть, отполировать и поместить в холодильную камеру, а затем разослать по специализированным продуктовым магазинам по всей стране. Осилить эту работу без бабушки было очень трудно.

Раньше мы следовали заведенному порядку. Бабушка Хелен выманивала самку страуса с гнезда пригоршней зерен, я быстро забирала яйца и складывала их в тачку, а затем мы вместе готовили их к отправке. Теперь мне приходилось крутиться одной, что оказалось даже сложнее, чем я ожидала.

На третье утро после предполагаемого несчастного случая я остановила тачку около одного гнезда и зачерпнула немного зерен из висящей на поясе сумочки. Пощелкала языком, как всегда делала бабушка, и покрытая пылью самка страуса подняла и повернула ко мне голову, сосредоточив взгляд больших глаз на моей ладони, дотянулась до нее своей извилистой шеей, и я отошла назад. Гнезда страусов не похожи на свитые из травы и веточек гнезда маленьких птиц, например вьюрков, – они представляют собой простое углубление в песке с высокими краями, чтобы яйца не выкатывались.

Потом самка страуса покачалась из стороны в сторону, вставая на ноги, и подняла свое похожее на вытянутый перистый шар тело, под которым обнаружились три яйца, каждое размером с футбольный мяч. Мягкая пыль прилипла к кремовобелой скорлупе. Птица шагнула ко мне, и я отступила. Когда она отошла от гнезда, я насыпала зерна на землю и бросилась собирать яйца, но успела схватить лишь одно – самка кинулась назад, больно ущипнула меня за руку и уселась на два оставшихся яйца. Я выругалась, тряся пораненной рукой, и начала сначала. На сбор всех яиц мне пришлось потратить восемь муторных часов, хотя с бабушкой Хелен мы справлялись за два.

В конце дня я влетела в дом с покрытыми красными пятнами руками и шлепнулась на стул у кухонного стола, измученная и раздраженная. Глупо было надеяться управлять фермой в одиночку.

Тетя Кристина заняла кухню, готовясь к завтрашним поминкам. Она протирала поверхности и складывала аккуратными стопками на каждом конце стола бумажные салфетки.

– Ничего не трогай, – предупредила она. – Сейчас найду тебе что-нибудь поесть.

Тетя чуть приоткрыла холодильник и придержала обеими руками сделанные из фольги формы с лазаньей и спагетти, угрожавшие выпасть наружу. Как только в новостях сообщили об аварии, на пороге дома то и дело стали появляться незнакомые мне люди с различными запеканками – в основном это были подруги тети Кристины по церкви.

Она передвинула по столу в мою сторону тарелку с макаронами лингуине в темно-зеленом соусе песто. Я и не подозревала, как проголодалась, пока не положила в рот первую ложку соленой стряпни. Когда желудок стал наполняться едой, я немного воспряла духом, но раны на руках продолжали пульсировать болью.

Тетя Кристина доставала из посудного шкафа кружки и составляла их около кофеварки, а я притянула к себе телефонную книгу, пролистала ее до буквы «Д» и уставилась на первую запись черными чернилами – «Джо Джаред, страусиная ферма Джей-Джея, Юма», сделанную бабушкиным изящным высоким почерком с наклоном вправо. Джо Джаред десятилетиями спал и видел, как бы заполучить наше ранчо: с этими землями он мог бы повысить продуктивность своей фермы на пятьдесят процентов, снизив стоимость доставки товара на основной рынок в Лас-Вегасе. Раз в несколько лет он присылал предложения о покупке, однако бабушка Хелен выбрасывала их, даже не читая. Но, что бы она там ни думала, я не собиралась застревать в пустыне на всю жизнь. У меня был запасной выход.

Однако мысль о том, чтобы продать ранчо, вызывала чувство вины. Если бы бабушка хотела, чтобы ферму продали, а деньги поровну разделили между ее детьми и внуками, она бы упомянула об этом в завещании. Тем не менее она оставила ранчо мне, поскольку я была в состоянии справиться с работой: знала, как обращаться с птицами, и успела достаточно ознакомиться с оформлением счетов, чтобы разобраться в бухгалтерии. Бабушка верила, что я сумею вести семейный бизнес.

Тетя Кристина продолжала суетиться на кухне, расставляя букетиками пластиковые вилки и ложки по кружкам. Одноразовые столовые приборы при этом терлись друг о друга и шуршали.

Я провела пальцем по списку телефонов на странице. Имя Джо Джареда в самом верху выделялось своей аккуратностью. Остальная часть страницы представляла собой размазанные каракули, посвященные моей маме. Первая запись с контактами Лоры Джонс – адрес какой-то дрянной квартирки в Голливуде – была сделана в три строчки синими чернилами; на полях значилось мое имя, а под ним крошечными буквами отчетливо выведен день моего рождения.

Дальше шли карандашные записи, стертые и переписанные столько раз, что в листе образовалась небольшая дырка, и следующий адрес моей матери был указан уже ниже. Здесь пометки тоже несколько раз стирались и обновлялись, так что бумага под ними совсем истончилась. Я даже не знала, не устарел ли еще адрес в Окленде. Обычно мать звонила нам, чтобы сообщить, куда переехала, но порой делала это не сразу. Самым надежным средством связи с ней давно уже был ее мобильный телефон.

– Ты ведь позвонила ей по поводу завтрашнего дня? – спросила тетя, незаметно подойдя сзади.

Я вздрогнула и захлопнула телефонную книгу.

– Да, – ответила я.

Услышав о смерти бабушки, мама погрустнела, но не выразила особого огорчения. Если точнее, то она произнесла: «Вот блин». Потом прилежно записала адрес церкви, где будет проходить поминальная служба, и пообещала приехать. С таким же равнодушием – «ну что ж, все там будем» – относились к случившемуся и остальные, и мне хотелось на всех наорать. Конечно, бабушка Хелен прожила насыщенную событиями жизнь, но ей еще рано было отправляться на тот свет. Она ушла в мир иной, бросив нас всех, но никто, кроме меня, этого не понимал.

Тетя Кристина схватила с кухонного стола свою огромную сумку и перекинула ремень через плечо.

– Я заеду за тобой в десять. Пожалуйста, будь готова к этому времени.

– Ага, – рассеянно ответила я и, как только тетя протиснулась через входную дверь, снова открыла телефонную книгу. Услышав, как заревел мотор машины, я набрала номер Джо Джареда.

– Хелен Джонс, – произнес он, видимо прочитав имя на определителе номера. Голос его прозвучал так резко, что я отдернула трубку и тряхнула головой, словно ухо мне буравило что-то острое.

– Нет, – проговорила я, снова поднося трубку к губам. – Это ее внучка, Таллула. – Мы с Джо никогда не встречались. Я почувствовала озноб, но рука, державшая телефон, вспотела. – Вы все еще хотите купить наше ранчо?

Я не собиралась отказываться от работы в Монтане.

ГЛАВА 2

Следующим утром я встала рано, чтобы до начала траурной церемонии собрать как можно больше яиц. Джо Джаред принял мое предложение с энтузиазмом, но, пока не улажены все детали сделки, я должна была выполнять свои обычные ежедневные обязанности на ферме.

Темное небо тяжело нависало над землей и обещало разразиться грозой. Дождь в пустыне – явление редкое и всегда желанное. Скоро тучи разверзнутся, словно им распороли брюхо. Ливень будет извергаться с неба час или два, пропитывая водой пересохшую землю, и все вокруг засияет. Я любила ненастные дни, как и все жители этих мест: резвые дети плясали на улицах, запрокидывая головы, да и взрослые сразу оживлялись, сбивались в кучки, благодарно кивая и соглашаясь, что природа истомилась по дождю. Зонтов ни у кого не было.

С трудом выкатив тачку из амбара, я протолкала ее по песку в середину загона. Металлическая решетка в основании высокого элеватора со щелчком открылась, и все страусы повернули к ней головы. Корм посыпался по желобу в кормушку, и страусы устремились на завтрак.

Я увильнула с их пути, мечтая о Монтане, где меня не будут целый день клевать агрессивные птицы весом в три раза больше, чем я сама. На моих руках уже не было живого места от синяков всех мыслимых оттенков. Я намеревалась собрать яйца, пока страусы будут заняты трапезой, чтобы по возможности избежать новых щипков, но, когда они поднялись на ноги, оказалось, что все гнезда пустые. Все, за исключением единственного, где покоилось одинокое яйцо.

Я в растерянности подняла его. Оно было теплым и довольно тяжелым. Я оглядела землю в поисках других белых шаров, но яиц больше не было. Бережно прижимая к себе яйцо, я обошла весь загон, заглядывая в пустые гнезда. Песчаные ямки казались маленькими воронками, оставшимися после бескровной битвы.

У кормушки страусы, плотно сбившись в стаю, тянули длинные шеи и быстрыми, нарочитыми движениями – так моя тетя иной раз проверяла температуру кастрюли – клевали зерна. На первый взгляд все было как обычно.

С дальнего конца загона я наблюдала, как птицы закончили завтрак и стали расходиться от опустевшей кормушки, разбредаясь в разные стороны. Под темным небом коричневые, словно песок пустыни, самки размашистым шагом поспешили к гнездам и уселись на них точно так же, как делали это каждый день. Никаких странностей в их поведении не замечалось. Когда они закрыли собой пустые лунки, я даже засомневалась, уж не померещилось ли мне все это, но единственное яйцо, которое я держала в руках, убедило меня, что все происходит наяву.

Я тут же вспомнила о вчерашнем разговоре с Джо Джаредом. Он выразил горячее желание приобрести ранчо, но не приходилось сомневаться, что покупатель даст задний ход, если узнает о странностях в поведении птиц. Сами по себе яйца его не волновали: он поставлял на продажу мясо и кожу страусов, а потому занимался выведением и выращиванием птенцов на замену тем птицам, которых отправлял на бойню. То есть яйца ему все-таки были нужны – что за страусиная ферма без страусиных яиц?

Так и держа на сгибе локтя яйцо, я в поисках симптомов болезни обхватила другой рукой клюв ближайшей самки. Она, запротестовав, распушила перья и стала ерзать на гнезде, но я держала ее крепко, и потому страусиха наконец позволила мне приблизить к себе ее голову и проверить, нет ли во влажных глазах выделений и не видно ли каких-то других изменений. Ничего не обнаружив, я осмотрела также одного из самцов, но по всем внешним признакам птицы были совершенно здоровы.

Тогда я предположила, что отсутствие яиц может быть связано с порчей корма, забралась по лестнице элеватора и заглянула в резервуар, но зерна были сухие и без гнили. Я даже отхлебнула воды из поилки, подозревая горький привкус или несвежий запах, но вода оказалась прохладной и чистой. Разумеется, я понимала, что не все могу определить: прежде чем вред становится очевидным, не уловимые ни глазом, ни вкусовыми рецепторами, ни обонянием токсины некоторое время накапливаются в организме. Как объяснить, что страусы вдруг ни с того ни с сего перестали нестись? Что могло произойти за одну ночь? Ерунда какая-то. По видимости, все было в порядке. Все, кроме отсутствия яиц.

Из-за низких туч, заслонивших солнце, я потеряла счет времени и, когда заметила приближение тетиного минивэна, все еще пребывала в размышлениях. Положив единственное яйцо в холодильную камеру, я поспешила в дом переодеваться.

Когда тетя Кристина просигналила у дверей, я вышла из дома в недавно купленном черном хлопковом платье, которое жало в плечах, но, к счастью, закрывало синяки на руках, и забралась на переднее сиденье машины. Тетя была в элегантном черном платье для беременных с атласным V-образным воротником. Она неодобрительно покосилась на мои грязные сапоги, но промолчала.

Мои притихшие двоюродные сестры сидели в два ряда позади меня, одетые в одинаковые черные наряды. Когда я приехала жить на ферму, Габби, старшая из кузин, была еще младенцем и в любом месте сразу становилась центром внимания. Лишь только она сделала свои первые шаги, как у тети появилась вторая дочь, затем третья, четвертая, пятая, и семейное восхищение последовательно делилось между всеми поровну, пока они не лишились индивидуальности и не стали просто «девочками». Мне казалось, что пятеро детей – больше чем достаточно, но потом, после перерыва в несколько лет, тетя Кристина объявила, что Бог счел целесообразным снова благословить их семью. И опять девочкой.

Сейчас тетя, отягощенная грузом шестой беременности, решительно налегала на руль. Чудо, что она вообще дотягивалась до педалей, учитывая, насколько ей пришлось отодвинуть кресло, чтобы разместить свой гигантский живот. Она завела машину и сказала:

– После службы забери фотографию бабушки, для которой я заказала рамку. – Машина загрохотала по гравию. – А я возьму цветы и урну.

Ее энергичность в приготовлениях к поминкам впечатляла, но такова уж была тетя Кристина: неизменно о чем-то хлопотала, и дело в ее руках всегда спорилось.

Когда мы выезжали с ранчо, я тревожно обернулась на птиц, снова задумавшись об отсутствии яиц и лелея надежду, что пустые гнезда – всего лишь случайность. Вдалеке вершины гор скребли по серому небу. Над мчащимся минивэном нависали темные тучи. Минут через десять мы прибыли в крошечный городок Сомбра, беспечно проехали на красный сигнал единственного светофора и продолжили движение по обширной пустыне, отделявшей нас от пригородов Викторвилла.

Тетя Кристина перечисляла людей, которых хотела видеть на поминках на ранчо, группируя их по семьям.

– Всего получается девять машин, – подытожила она. – Я сказала им припарковаться вдоль загона, чтобы никого не запереть. Надеюсь, дождь подождет, пока все соберутся в доме. – Тетя наклонилась вперед над своим животом и взглянула на небо через ветровое стекло. – Я приготовила для заварки кофе и договорилась, чтобы две женщины из церкви разносили гостям еду. – Она глянула на меня. – Тебе нужно только улыбаться и быть вежливой.

– Я умею быть вежливой, – заметила я.

Слева от нас вырастал из-под земли цементный завод с пятью производственными элеваторами и тремя гигантскими полукруглыми ангарами. Массивное сооружение из изогнутых труб в три раза выше, чем элеваторы, окружали строительные леса, которые никогда не снимались, но каким-то образом казались временными. На этом заводе работал мой бойфренд, но сегодня он взял в счет отпуска выходной, чтобы поддержать меня.

– Девон приедет? – словно прочтя мои мысли, поинтересовалась тетя Кристина.

Я кивнула. Девон приятно уравновешивал деловитую сосредоточенность моей тети. Мысль о том, что он тоже будет в церкви, утешала.

Пустынные холмы, поросшие островками чахлого кустарника, наконец сменились типовыми домами и одноэтажными торговыми центрами Викторвилла. Когда мы прибыли к евангелистской церкви в Хай-Дезет-Оазис, небо еще удерживало воду, но в воздухе уже чувствовалась влага, да и атмосферное давление явно упало.

Приближаясь по парковке к тяжеловесному бетонному зданию, я увидела скопище автомобилей и подумала, есть ли среди них мамина машина. Раньше она ездила на черной развалюхе «интегра», но это было одиннадцать лет назад, и я не имела представления, на чем она передвигается сейчас. Мы проплыли мимо «субару» с наклейкой из национального парка Редвуд. Я попыталась представить маму в туристическом лагере около Уиллитса или Юкайи^[1]. Это казалось маловероятным, так же как и предположение, будто она владеет стоящим радом пикапом «форд», каждый день является на работу в респектабельную фирму и имеет стабильный заработок.

Дело в том, что я не имела понятия, что за человек теперь моя мама. Откуда мне знать, когда я одиннадцать лет ее не видела? Скорее всего, она мало изменилась: наверняка по ночам разливает пиво в баре, а весь день спит. А может, наконец выучилась на онлайн-курсах, на которые все время собиралась записаться, и служит каким-нибудь администратором в офисном здании в центре Окленда. Не исключено, что стала помощником юриста. Мы проехали мимо «мерседеса», и я попыталась представить мать за рулем, с убранными в пучок на затылке светлыми дредами, но невольно улыбнулась этой мысли. С другой стороны, никто из бабушкиных знакомых не водит таких хороших машин. Я перестала фантазировать и приготовилась встретить в церкви кого угодно.

Двойные двери, выходящие на парковку, стояли распахнутыми, несмотря на неприветливую погоду. Мы с тетей Кристиной и девочками прошли по центральному проходу и появились из-под низкого балкона. Уродливая церковь походила на пещеру. Я присутствовала там на крестинах всех своих двоюродных сестер и каждый раз замечала безнадежное отсутствие красоты и резкий, неистребимый запах промышленных чистящих средств. Все поверхности – пол, стены, потолок – были затянуты тканью цвета овсяной каши. Естественный свет проникал только через одно большое круглое окно над грубым металлическим крестом. Ни витражей, ни архитектурных излишеств. Я поймала себя на мысли, как потом мы с бабушкой посмеемся над безвкусием этого места, и вдруг осознала, что ничего такого не будет.

Около тридцати посетителей, отпросившихся на утро с работы, чтобы отдать покойной последний долг, не занимали первые ряды скамей. Огромный помост легко вмещал человек триста, и я могла представить гигантский хор, поющий с поднятыми вверх руками, но в тот день на сцене находился только маленький столик, накрытый белым кружевом. На нем между вазой с лилиями и бабушкиной фотографией в рамке стояла деревянная урна.

Я топталась около тети Кристины, пока она шепотом здоровалась с друзьями. Круглая, как пышка, женщина с короткими курчавыми волосами и в очках взяла меня за руку и произнесла:

– Соболезную твоей утрате.

Я узнала ее: она привезла нам домой гигантскую, человек на пятнадцать, лазанью.

– Спасибо, – ответила я и с облегчением заметила, что приближается другой сочувствующий – мужчина среднего возраста с жесткой бородой; женщине пришлось отойти, давая мне возможность поговорить с ним.

– Соболезную, – сказал бородач.

Я оглядела лица гостей в зале за его спиной. Матери не было.

Я подумала, стану ли скучать по кому-нибудь из этих людей, когда уеду в Монтану. Тетя была милой, но слишком настойчиво пыталась сделать все по-своему. По сравнению с остальными она существовала на более высокой частоте, суетясь вокруг всего, что требовало ее внимания. Такая активность невероятно утомляла. Остальных же собравшихся я вообще толком не знала: все они были знакомыми бабушки и друзьями тети.

Муж тети Кристины, Ной, прижав к уху мобильный телефон, шагал по боковому проходу – светлые волосы, стильная стрижка и самоуверенная улыбка человека, привыкшего ко всеобщему обожанию. Свободной рукой он сделал пренебрежительный жест, словно отметая плохую идею, и над скамьями поплыли обрывки спора: «Это неприемлемо, позвони ему».

Мои двоюродные сестры заметили учительницу из воскресной школы, миссис Майклс, и, подбежав, обняли ее за нижнюю часть тела, мешая двигаться дальше. В полусумраке огненно-рыжие волосы женщины напомнили мне петушиный гребень. Хотя с прыгающими вокруг девочками в черных платьях она больше смахивала на жирную курицу породы минорка, а заостренный нос и крошечные глазки только подчеркивали это сходство. Поверх девичьих голов учительница неловко пожала руку тете Кристине:

– Соболезную вашей утрате.

– Спасибо, – ответила тетя и разрешила дочерям сесть на второй скамье рядом с куроподобной учительницей.

В самом конце церкви, под огромным нависающим балконом, я едва различила темную фигуру дяди Стива. Он выглядел на удивление здоровым, был чисто выбрит, обычно косматые темные волосы коротко пострижены.

Дядя Стив и тетя Кристина не разговаривали, так что сообщать ему о смерти его матери выпало мне. Когда я позвонила, он вдруг виноватым голосом сказал, что завязал пять месяцев назад. Это хорошо – если только он не соврал. С тех пор как дядя начал принимать метамфетамин, мы общались формально и сдержанно, хотя мне ужасно хотелось обнять его и вернуть наши прежние отношения, когда он постоянно шутил, а я много смеялась. Но он просто стал другим человеком.

Мужчина рядом с ним, в плохо сидящем костюме и с завязанными в пучок на затылке волосами, был Мэтт, лучший друг дяди Стива и куратор группы анонимных наркоманов. Он что-то искал в телефоне, экран которого освещал ледяным светом его козлиную бородку. Хипстерское жеманство Мэтта раздражало, потому что на самом деле подобные изыски не для нашей глубинки, но под кайфом дядя Стив старался избегать друга, так что само его присутствие было хорошим знаком.

Тетя Кристина напряглась. Она тоже их заметила.

– Тебе не кажется, что нам следует…

– Нет. – Тетя села и сложила руки на коленях.

Было несправедливо, что родной сын усопшей сидел в последнем ряду, как чужой человек, но спасибо, что тетя Кристина хотя бы не устроила скандал и не выгнала брата из церкви. Я решила не давить на нее.

Я едва заметно помахала дяде, надеясь, что тетя Кристина не увидит. Он ответил мне тем же, но выражения его лица я издалека не разглядела. Тетя Кристина нетерпеливо посмотрела на меня, и я села рядом с ней.

На другом конце скамьи появился Девон. За три года, что мы встречались, я никогда не видела его в костюме. Гладкая серая ткань подчеркивала коренастую фигуру и скрывала небольшое пивное брюшко. Когда наши глаза встретились, он улыбнулся, пробрался ко мне и опустился на место рядом, поцеловав в щеку. Вокруг него витал мыльный запах крема для бритья.

– Извини, что опоздал, – проговорил он.

– Еще нет.

Он переплел свои пальцы с моими. У Девона были сильные, надежные руки, шершавые от работы на заводе, с неистребимой белой каймой цементной пыли под ногтями.

– Спасибо, что пришел, – прошептала я.

– А как же иначе. – Он поднес к губам мою руку, и рукав платья соскользнул к локтю, обнажая радужные синяки. Девон поморщился.

– Глупые птицы. – Я одернула рукав.

– Тебе нужно взять кого-то в помощь, – прошептал он.

– Знаю, – ответила я.

Я так и собиралась поступить. Когда я была еще ребенком, бабушка Хелен нанимала на лето работника – жилистого латиноамериканца с суровым лицом; кажется, его звали Карлос, – но, пролистывая бабушкину телефонную книгу, я не нашла там никого с таким именем. Тогда я решила поехать в Викторвилл и поговорить с парнями, которые стоят на углах, надеясь получить работу, и даже посмотрела в англо-испанском словаре слово «страус», чтобы улучшить свои скромные навыки общения на иностранном языке. Avestruz. Но это было до того, как я предложила Джо Джареду купить ранчо, а теперь уже не имело никакого смысла беспокоиться о поисках помощника.

Я не сказала Девону, что продаю ферму. Он, конечно, знал, что меня приняли на работу в Службу охраны лесов, я это не скрывала. Он поддержал мою идею послать туда резюме, и мы договорились сохранять отношения даже на расстоянии. Его не очень радовало, что я стану уезжать на несколько месяцев, и мы решили посмотреть, что из этого выйдет. Но теперь, когда бабушка Хелен умерла, я не могла бросить птиц на произвол судьбы. Девон, видимо, как и все остальные, считал, что я откажусь от предложенной работы и останусь на ранчо, а я, замотавшись в последние несколько дней, не нашла случая сообщить ему, что не передумала уезжать.