Текст книги "Героини"

Автор книги: Эйлин Фэйворит

сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 17 страниц)

Глава 22

Элби отправляется в «Усадьбу» * Я волнуюсь и жду * Мы с Конором прячемся в чаще * Я тоскую по Грете

Трудно объяснить, почему меня вдруг потянуло на откровенность, сидя на нагретых солнцем рельсах рядом с Элби, с сознанием, замутненным травкой. Возможно, в отделении я научилась ценить возможность поделиться сокровенным с близким человеком, который хорошо меня знает. Не то что Пегги или какая-нибудь медсестра, неловко пытающаяся вызвать меня на откровенность и освободить тем самым от «психологического груза». Я ощущала себя легко и свободно, рассказывая Элби о странных играх с Перл. Даже вспоминая о них, я всегда смущалась, ощущая жгучий стыд. Элби, надо отдать ему должное, прекрасно меня понимал.

– Мы говорили об этом на уроке, – сказал он. – О том, как Перл всегда создавала отрицательные характеры, воображаемые, конечно. Плюс моя теория о том, что дети по натуре своей жестоки.

– Но почему я подыгрывала ей?

Элби пожал плечами и сгорбил свою и без того изуродованную сколиозом спину. Пряди темных волос доходили до воротничка, и еще я заметила реденькие волоски над его верхней губой.

– Но ведь она тебя не слишком сильно наказывала?

– Нет. Просто вертела мной, как хотела.

– Ты единственный ребенок в семье. – Он многозначительно приподнял палец. – Если бы у тебя был старший брат, воинственный и сильный, как у меня, ты бы с раннего детства научилась защищаться.

Брат Элби был мальчиком-мечтой всех приготовишек и учился в пансионе где-то на востоке. Его превосходство над Элби было заметно с первого взгляда: привлекательная внешность, отличные оценки и безупречная кожа.

– Может быть, – пробормотала я. – Вообще-то в ту пору у меня было не слишком много друзей. А Перл была единственным ребенком-героиней, побывавшим у нас в «Усадьбе».

– Ясно. Старая Анна-Мария, точно ведьма, выписывала эти характеры для себя. С ума можно сойти.

Слово «ведьма» заставило меня поморщиться в основном из-за того, что оно приходило мне в голову миллион раз, и еще потому, что Перл так зловеще, многозначительно и многократно произносила его в лесу.

– Неудивительно, что я оказалась в отделении.

– Господи, да твоя мамаша, по-моему, сама уже не рада, что понавыдумывала всех этих героинь.

Я нахмурилась.

– Что ты имеешь в виду?

Стоило мне занервничать, и тут же вернулась головная боль, начавшись со звона в ушах. Как я узнала позже, это было верным признаком паранойи. Мне не хотелось думать о маме и ее переживаниях. Стоит только начать – и меня снова поглотит пучина безумия.

– Копы здорово ее пытали на эту тему.

Я посмотрела на свои ладони. При виде тонких линий, похожих на морщинки, мне всегда почему-то становилось немного грустно. Я чувствовала себя почти старухой. Руки казались тяжелыми и в то же время существовали как будто отдельно от меня. Чего только они не переделали за последние несколько недель, а теперь это отражается на мне. Я чувствовала, что сильно изменилась. Но не могла представить, через что пришлось пройти маме. Не хотела представлять.

– Господи, хоть бы у нее была мигрень!

– Если повезет, то так и будет. Она ведь всегда ложится в постель, чтобы переждать приступ, верно? А если заснет, будет вообще здорово. Я думаю, все получится, даже если наткнусь на Грету. Она не станет посылать за копами, точно тебе говорю. А Грета знает про героинь?

– Знает, но будет держать рот на замке. – Я оторвала взгляд от ладоней. Солнце садилось за деревьями. – Тебе лучше поспешить, Элби. Подсунь записку в щель под задней дверью.

– Садись! – воскликнул он и присел на корточки. Я взгромоздилась ему на спину. – Я забегу к вам попозже узнать, как дела. Да только надо бы вам все-таки перебраться подальше в лес. Туда, где мы строили форт. Я вас найду.

Элби направился в «Усадьбу», а меня охватили еще больший страх и волнение. Уходя, он оставил мне сигарету с травкой, чтобы снять напряжение, и я сделала пару затяжек. Но небо все темнело, кузнечики стрекотали все громче, и страх мой только усиливался. Я шагала по тропинке, грязь липла к ступням. Нам с Конором надо прятаться.

– Моя мать знает, что я встретила тебя в лесу. Поэтому лучше всего сбить всех со следа, если разойтись в разные стороны.

– Великий король никогда не прятался от людей!

– Да мы и не собираемся прятаться. Просто подыщем для финального сражения местечко получше.

В конце концов Конор согласился. Мы свернули пластиковую пленку и привязали матрасы к лошадиному крупу. Я попыталась уговорить Конора не брать с собой то, что осталось от оленихи (меня просто наизнанку выворачивало при мысли о ней), мотивируя тем, что без туши мы будем скакать быстрей. Он сможет забрать ее позже, если захочет. В Прэри Блафф часто ездят верхом, так что мы вполне можем сойти за отца и дочь, выехавших в воскресенье на позднюю прогулку. Разумеется, у обитателей Прэри Блафф были дорогие седла и прочие шикарные прибамбасы для верховой езды, и мы наверняка будем выглядеть странно – я в дурацкой полосатой пижаме и босиком, к лошади привязан разный мусор. Также трудно будет объяснить наличие меча у Конора, но я решила, что, если спросят, представлю его фехтовальщиком.

Очень скоро мы снялись с насиженного места и двинулись по глухим лесным тропинкам.

– Я хотел разбить лагерь здесь, – сказал Конор, – но побоялся, что вы с Дейрдре меня не найдете. Если уж прятаться, то в самой глуши, тут ты права.

Мы с Элби часто забирались в самые дальние и непролазные части леса, играли там, воображали, будто нас преследуют великаны, строили укрепления. Но то было прошлым летом. А нынешним нами овладела лень, и мы просто сидели где-нибудь на поваленном стволе дерева и слушали музыку из транзисторного приемника. Элби курил травку, а я приплясывала под очередной шлягер. Сейчас это казалось мне глупыми детскими забавами, но, когда Конор направил лошадь по самым темным и узким тропинкам, я ощутила ностальгию по былым временам.

Мы двинулись к опушке леса, туда, где вдоль реки вились железнодорожные пути. Видно, Конор решил дать лошади напиться. Приблизившись к воде, мы спугнули трех уток – они тяжело взлетели, хлопая крыльями, и понесли свои упитанные тельца куда-то к камышам. А канадский гусь остался и неодобрительно поглядывал на нас круглым темным глазом. Если не считать птиц, лес выглядел опустевшим, а когда Конор пустил лошадь в галоп, разглядеть что-нибудь в тени деревьев и кустарников стало и вовсе невозможно. Так мы ехали еще какое-то время, пока Конор внезапно не натянул удила. Лошадь встала как вкопанная – у меня даже голова закружилась. Он спрыгнул на землю, я же сидела, закрыв глаза, пытаясь обрести равновесие, и лишь спустя несколько минут позволила Конору снять себя и поставить на землю.

Мне надо было прилечь, и замутненным взором я следила за тем, как Конор пытается соорудить подобие шалаша. Едва он закончил, я заползла туда и устроилась на одном из матрасов, подумав: должно быть, Элби уже совсем близко от «Усадьбы». Как же ему повезло! Я очень надеялась на то, что Элби сможет связаться с Гретой незаметно для мамы. Интересно, знает ли Грета о том, что я побывала в отделении, и что теперь обо мне думает. Я смотрела на пленочный потолок шалаша, через который просвечивали опавшие дубовые листья. Прежде я никогда не задумывалась об этом, но теперь мне казалось, что в детстве Грета в каком-то смысле заменяла мне отца. Она прекрасно справлялась с героинями, мигом могла утихомирить и поставить на место любую, если та вдруг впадала в необъяснимую ярость или же разражалась истерическими рыданиями. Я и сама немного побаивалась Грету. Она была старомодной и надежной, всегда преисполнена суровости, но тем не менее я знала: на самом деле она добрая, мягкая и уступчивая. Прежде я этого не осознавала, вернее, даже не задумывалась об этом, но сейчас тосковала по строгости Греты, почти как по валиуму из маминой аптечки. Была у нее еще одна замечательная черта. Грета никогда не страдала от мигрени, никогда не простужалась. Она твердой рукой правила домом, была нашей надеждой и опорой, но я почти ничего не знала о ее жизни. Еще одна из множества вещей, о которых я понятия не имела.

Часть III
ОТРОЧЕСТВО АННЫ-МАРИИ ЭНТУИСТЛ

Глава 23

Из прошлого Греты * Грете является героиня, промокшая до нитки * Заговор писателей девятнадцатого века сорван благодаря немецкому изобретению

Грета служила в «Усадьбе» кухаркой задолго до того, как мама основала пансион. Невозможно было представить себе семейство Энтуистл без Греты. Ее старомодная сдержанность, аккуратность и стремление к совершенству во всем пришлись как нельзя более ко двору. Родилась Грета в бедной баварской деревеньке в 1933 году и, как никто другой, усвоила значение слова «нужда». Она ни разу не израсходовала понапрасну даже щепотки соли. Собирала падалицу и пекла вкуснейшие пироги с яблоками, варила компот. Готовила Грета самозабвенно. С бешеной силой взбивала яйца, ловко рубила мясо остро заточенным ножом. Из ненужных тряпок шила лоскутные одеяла, из старых льняных скатертей вырезала кухонные полотенца, разглаживала их шипящим утюгом, аккуратно складывала и помещала на специальную полку. Грета никогда не сидела без дела. Она даже носки штопала, честное слово! В конце лета я помогала ей собирать чернику, и Грета варила из нее джем по старинному рецепту. Прокипятив ягоды в огромной стальной кастрюле, она откидывала их на марлю, сворачивала и подвешивала на палочках перед камином, и сок часами стекал в глиняный чан. Ее восхищало, что я, в отличие от мамы, проявляю интерес к готовке.

Грету привез из Германии в 1947 году американский солдат. Было ей тогда всего восемнадцать. В течение года после приезда она успела выйти замуж и развестись, никаких других подробностей о ее личной жизни мне разузнать так и не удалось. А бабушку так и вовсе не интересовала история Греты. Просто наняла ее, когда та пришла в 1948 году по объявлению, ища работу кухарки и экономки. С тех самых пор она верой и правдой служила нашей семье. Но главным достоинством Греты был вовсе не кулинарный талант и не умение экономить. Нет, самым главным стала ее помощь маме в общении с самой проблемной героиней и с первым появившимся в доме героем.

Об этой истории, начавшейся летом 1969 года, когда маме едва исполнилось восемнадцать, я узнала постепенно, в течение нескольких лет, из обрывков маминых разговоров с Гретой. Грета жила в «Усадьбе» круглый год, а дед и бабушка Энтуистлы приезжали только на лето да еще на Рождество. Все остальное время они жили у себя в Линкольн-Парке. Как-то в конце июня, в грозовую ночь, Грета завозилась по хозяйству допоздна, гладила скатерти, готовилась к завтрашнему прибытию хозяйки с мужем. За окном сверкали молнии, каждый разряд сопровождали оглушительные раскаты грома. Казалось, что с треском ломаются стволы деревьев. Электричество на мгновение погасло, и это напомнило Грете воздушные налеты союзников. Она инстинктивно бросилась в кладовую, чтобы спрятаться. Несмотря на стальной характер, Грета очень боялась грозы, сразу начинала дрожать как осиновый лист. Она плотно притворила за собой дверь кладовки и глубоко вздохнула, считая, сколько времени проходит между разрядом молнии и раскатом грома. Дед Энтуистл объяснял, что каждая секунда равна одной миле, стало быть, молния ударяла за много миль от дома. Интервалы между ударами молний и раскатами грома росли, и Грета различила в шуме дождя посторонние звуки. Кто-то отчаянно колотил в дверь. Грета выскочила из своего укрытия и бросилась к задней двери.

На пороге, освещаемая фонарем, стояла молодая женщина, промокшая до нитки. Длинная юбка липла к ногам, с волос капала вода прямо на нос. Грета отперла дверь и впустила девушку в дом. Это было вопреки правилам: бабушка Энтуистл строго-настрого запрещала ей впускать в дом посторонних. Но Грета насмотрелась на беженцев и солдат, прятавшихся в лесах Баварии, и не могла отказать человеку, столь отчаянно нуждавшемуся в помощи, даже под угрозой быть уволенной из дома Энтуистлов без выходного пособия.

Она бросилась к шкафу, где хранились пляжные полотенца, выстиранные и отглаженные к приезду хозяев. Поглощенная заботами, Грета даже забыла про грозу. Прежде чем завернуть девушку в полотенце, она заставила ее снять с себя всю мокрую одежду. (Грета никогда не проявляла ложного смущения при виде обнаженного тела.) Девушка стащила с себя платье и рубашку и задрожала от холода. Грета укутала ее большим махровым полотенцем и усадила в старое плетеное кресло. Насухо вытерла босые ноги, не переставая ворчать, что не пристало девицам разгуливать в такую холодную дождливую ночь. Молодая женщина плохо понимала, где находится, не могла также вразумительно объяснить, как нашла дорогу к «Усадьбе». Она говорила с акцентом, похожим на тот, с которым Грету учили английскому в Германии. Но выяснять, откуда она и как здесь оказалась, не было времени, гораздо важнее было спасти несчастную от простуды. Грета поспешила на второй этаж и стала наполнять ванну горячей водой. Дверь ванной комнаты выходила в мамину спальню.

Пока девушка лежала в горячей воде, Грета решила поискать в гардеробе мамы теплую ночную рубашку. Фигуры у незнакомки и моей мамы были похожи – обе тоненькие, длинноногие. Единственным отличием было то, что англичанка, даже трясясь от холода, держала спину прямо, а голову – высоко поднятой, а мама обычно не следила за осанкой. Грета никогда не понимала Анну-Марию Энтуистл. Однако от внимания ее не укрылось, что мама прячет от родственников свой ум и образованность, хотя просиживает целыми днями, уткнувшись в книгу. Грета считала, что Анна-Мария нарочно выполняет обязанности по дому спустя рукава. Грета перестилала мамину постель перед инспекционным визитом бабушки; аккуратно расправляла и складывала в специальный шкафчик скомканные полотенца; спасала печенье, которое мама каждый раз умудрялась испортить. Маму не интересовало домашнее хозяйство, она предпочитала гулять по лесу и гонять на велосипеде на пляж озера Мичиган, находившийся в полумиле от дома. Грета полностью разделяла бабушкин перфекционизм, но не терпела, когда кто-нибудь пытался принизить или недооценить Анну-Марию. Она понимала: пытаться ее перевоспитать означало понапрасну терять время. Гораздо проще и быстрее было сделать все самой, нежели нервничать, безуспешно пытаясь наставить свою любимицу на путь истинный.

Наконец в дальнем углу комода Грета нашла скомканную фланелевую ночную рубашку в цветочек, встряхнула и расправила ее, прикидывая, стоит ли затеваться с глажкой. Но тут за окном снова сверкнула молния, как бы говоря: приближаться к электрическим приборам в грозу небезопасно. К тому же ей не хотелось оставлять юную англичанку одну: бедняжка была явно не в себе. Грета еще раз энергично встряхнула рубашку, потом понюхала ее под мышками. Пахло «Тайдом». Мама спала только в отцовских футболках, великоватых ей по размеру, никогда не надевала викторианских ночных рубашек и халатов, которые исправно получала каждое Рождество в подарок от Санта-Клауса.

Грета постучала в дверь ванной, потом вошла.

– А вот вам и рубашечка, мисс, будет в чем переночевать.

Девушка лежала, глубоко погрузившись в воду, глаза ее были открыты, щеки раздуты, как у трупа. Масло для ванн придало воде мутно-голубоватый оттенок, отчего девушка казалась еще более бледной, а ее соски – еще более красными. Распущенные волосы развевались в воде и прилипали к стенкам ванны. Она походила на утопленницу. Грета хлопнула в ладоши, чтоб вывести девушку из транса, и велела ей немедленно вылезать.

В маминой спальне стояли две кровати с резными изголовьями красного дерева. Все кровати в доме – а их насчитывалось в общей сложности пятнадцать – еще с утра были застланы свежим бельем в ожидании прибытия семейства Энтуистл. Грета уложила девушку в «гостевую» кровать, напоила ее теплым молоком, накормила сэндвичами, но та, как ни странно, и не думала успокаиваться, а напротив, возбудилась еще больше. Она не переставая сокрушалась по поводу исчезновения какого-то Хитклифа и призывала наказать кого-то по имени Линтон. Сидела в постели и рвала на себе мокрые волосы. А еще твердила о вересковых пустошах, страсти и ненависти. Совершенно сбитая с толку всей этой болтовней, Грета положила пухлую руку на лоб девушки и силой заставила ее откинуться на подушки. Потом поставила ей градусник и удерживала, игнорируя преисполненный бешенства взгляд англичанки. Градусник показал сорок. Но ничего страшного. Нет такой болезни, которую бы не прогнали таблетки аспирина «Байер». Грету мало интересовала истерическая болтовня, она попросила, чтобы гостья назвала свое имя. Кэтрин.

– Вот, прими-ка лекарство, Кэтрин. – Грета протянула ей аспирин и стакан воды. – Давай разом. И водичкой запей.

Девушка проглотила таблетки, отхлебнула воды и закашлялась.

Надо сказать, что аспирин сыграл в судьбе героини хоть и незначительную, но положительную роль. В романах начала девятнадцатого века простуды и лихорадки были для авторов настоящей находкой. Болезни эти творили чудеса, вызывали безумие и мучительную долгую смерть. Они тянулись месяцами, предполагали визиты сельских докторов, драматические сцены с пиявками, трапезы, состоящие из овсянки на воде, всякие примочки и присыпки, а также ванны и обтирания. Они помогали оттенить и ярче выразить страдания от безнадежной любви, заботу о единственном ребенке, бессонные ночи слуг и верных служанок. Но старый добрый аспирин «Байер» (ночью Грета вставала несколько раз, чтоб дать больной лекарство) излечил Кэтрин Эрншо от лихорадки.

Глава 24

Кэтрин выздоровела, но по-прежнему тоскует * Грета узнает, что Кэтрин разрывается между двумя любовниками * Грету обвиняют в колдовстве * В дверь стучится герой * Появление юной героини – моей матери

Все следующее утро Кэтрин спала и спустилась вниз, одетая в ночную рубашку, лишь в половине второго, совершенно позабыв о том, кому обязана своим выздоровлением. Щеки разрумянились, волосы растрепаны. Она вошла на кухню. Грета приводила в порядок большой холодильник. Бабушка Энтуистл любила, когда все стояло на своих местах, блестело и сияло чистотой. Кувшины с молоком и лимонадом на верхней полке; красные фрукты и овощи в одном отделении, зеленые – в другом; сыры и отварное мясо для ланча аккуратно разложены по ящичкам; в дверце из специальных ячеек выглядывают яйца; алюминиевый поднос для льда доверху полон и ждет, когда дед Энтуистл потребует виски. Оставалось только выжать лимоны. И завершить еще одно дело, куда более сложное: выпроводить Кэтрин (хотя Грета пока не знала, куда именно) и прибраться в маминой спальне до трех часов. Именно в это время обычно прибывало в «Усадьбу» семейство Энтуистл.

Еще спозаранку Грета испекла хлеб и теперь отрезала Кэтрин толстый ломоть, щедро намазав его черничным джемом – остаток запасов прошлого лета. Списав отсутствие аппетита на болезнь, Грета откинула спутанные волосы девушки и пощупала лоб. Он был холодным и сухим.

– Я умираю, – сказала Кэтрин. – Буду лежать в могиле еще до того, как…

– Чушь, – фыркнула в ответ Грета. – Ты здорова как бык. – И подтолкнула к ней тарелку с хлебом. – Давай ешь!

– Не съем ни крошки до тех пор, пока не вернется Хитклиф.

– И когда же он вернется? – осведомилась Грета и покосилась на каминные часы. Медный маятник торжественно качался из стороны в сторону. – Он что, сюда, что ли, заявится? Говорю тебе сразу, моя хозяйка будет не в восторге.

– Прошлой ночью он убежал в вересковую пустошь. Одному Господу ведомо, когда я увижу его снова.

– Может, вы договорились встретиться в каком другом месте?

– Он ушел, даже не попрощавшись! Я просто разрываюсь на части! Почему, скажите, почему я не могу любить их обоих? Почему обязательно надо выбирать?

– Так в тебя сразу двое парней, что ли, втрескались?

Грета разрезала пополам лимон специальным ножом, затем поставила на стол стеклянную соковыжималку. Удрученно качая головой, выжала сок сначала из одной половинки, затем взялась за другую.

– Двое мужчин, стало быть, вдвое больше хлопот и неприятностей.

– Но что мне делать?

Когда героини задавали подобные вопросы, мама обычно уклонялась от ответа, не высказывала своего мнения, просто давала им выговориться. Она бы наверняка притворилась, что ей неизвестно о дальнейшей судьбе Кэтрин и Хитклифа (не говоря уж об их потомстве), и, подобно опытному психоаналитику, задала бы встречный вопрос. Ну, к примеру: «А как вы сами считаете, что нужно делать?» Грете тонкости психоанализа были неизвестны, не знала она и о Кэтрин из романа «Грозовой перевал», а потому задала прямой вопрос:

– Кого из них больше любишь?

– Моя любовь к Линтону подобна листве в лесу. Постоянно меняется со временем. Моя любовь к Хитклифу напоминает скалу, которая стоит вечно и незыблемо!

– Вот видишь! Я так не верю во все эти премудрости вроде «я влюблена сразу в двоих и никак не могу решить». Тебе известно, кто твой избранник! А чувство вины мешает в этом признаться.

Грета тряхнула рукой с зажатой в ней выдавленной половинкой лимона. Потом разрезала еще десять штук. Кэтрин явно задела ее за живое. Выжав лимоны, она перелила сок в кувшин. Потом подошла к раковине, повернула кран и подставила под струю палец, определяя температуру воды.

– Коли не можешь решить, пусть они сами решают.

– Но как они могут сделать выбор? – Кэтрин вздернула подбородок, на лице возникло загнанное выражение. – Я должна решить сама!

– Так ведь Хитклиф уже убежал, верно? Знаешь, не все мужчины любят, когда ими помыкают. Да и женщины тоже! – Она достала из холодильника поднос со льдом, положила несколько кусочков в кувшин. – Скорей бобылями останутся, нежели станут делить одну женщину на двоих.

Кэтрин вскочила со стула и снова принялась рвать на себе волосы. Потом схватила Грету за руку, пытаясь отвлечь ее от приготовления лимонада.

– Вы считаете, что он больше никогда не вернется? Нет, я точно умру! Так и вижу, как все они собираются в гостиной после моей смерти. Эдгар и Изабелла рыдают. Даже Хиндли проронит слезинку. А Хитклиф! Разве он не будет убиваться, видя меня в гробу с навеки закрытыми глазами…

– Эка куда тебя занесло, мисс! Послушай-ка. – Грета стряхнула руку Кэтрин и стала выжимать очередную половинку лимона. – Ум у тебя помутился с голодухи, вот что я скажу. Никто не помрет в этом доме! Потому что ровно через час сюда прибудет фрау Энтуистл! – С этими словами Грета усадила Кэтрин на стул и ткнула пальцем в хлеб, проделав в джеме ямку. – Ешь, кому говорят!

– Я не могу!

Грета слизнула джем с пальца.

– Ешь, или вылетишь на улицу!

Кэтрин взяла ломоть хлеба, поднесла ко рту, но есть не стала. Глаза ее сузились, и она подозрительным и безумным взором уставилась на Грету.

– Думаешь, я не знаю, кто ты? Только колдунья могла предсказать, что Хитклиф сбежит! – Глаза ее затуманились. – Я насквозь тебя вижу, ведьма! Собираешь удары грома, чтобы обрушить их на коровник и поубивать весь скот! Да такая, как ты, одним взглядом колодец может отравить!

Словно насылая на Кэтрин проклятие, Грета вытянула мощную руку и ткнула в гостью пальцем:

– Ешь!

В тот же миг раздался стук в заднюю дверь. Стучали так громко и яростно, что Грета даже подпрыгнула, а у Кэтрин затряслись руки.

– Он знает, что ты здесь? – спросила Грета.

– Где?..

В дверь колотили все сильней. Грета отбросила кожуру лимона, схватила Кэтрин под мышки и рывком подняла со стула. Потом затолкала гостью в свою спальню, которая находилась между прачечной и кладовой – запретной зоной для детей. Повернула в замочной скважине старый длинный ключ и заперла Кэтрин. Если бы она тогда знала, что лучше всего будет выпустить Кэтрин! Но в Грете взыграл материнский инстинкт, ей хотелось защитить полубезумную девчонку. И потом, бешеный стук в дверь напомнил ей о временах, когда эсэсовцы ломились к ней в поисках спрятавшихся в деревне евреев.

Каминные часы пробили два. Грета подбежала к двери, отдернула постиранную и выглаженную занавеску, закрывающую окошко, и увидела за стеклом лицо молодого человека. Впалые щеки, смуглая кожа, вьющиеся черные волосы. Тут же пришла мысль, что он из цыган, на которых тоже охотились фашисты во время войны. Он смотрел на нее круглым темным глазом и ударял по стеклу тонкой веткой.

– Открывай, женщина! – Даже через стекло было отчетливо слышно каждое его слово. – Кэтрин!

Неожиданно Грета услышала, как распахнулась дверь парадной. Кто-то с топотом бежал к кухне, крича:

– Грета, я приехала!

Кэтрин стучала и ломилась в запертую дверь спальни, рыдала и причитала. Грета закрыла заднюю дверь кухни на засов и крикнула:

– Уходи! Я вызываю полицию!

Хитклиф сложил руки на груди и смотрел сквозь стекло, гневно сверкая глазами. Снова поднял ветку, затем, видимо, передумал и опустил.

– Они уже здесь! Полиция!

Внезапно в кухню ворвалась, как ветер, моя восемнадцатилетняя мама. Светлокожая и веснушчатая, рыжие свежезавитые кудряшки весело подпрыгивают, розовое платье в клеточку перехвачено в талии тонким кожаным ремешком. На ногах белые лодочки на плоском каблучке и в тон им – широкая белая лента на голове. Лицо ее блестело от пота. Она скинула туфли и подбежала посмотреть, кто стучится в кухонную дверь. И увидела за стеклом красивое лицо Хитклифа. Мама так и разинула рот от изумления, тут же прикрыв его рукой в белой перчатке. Прежде неведомое желание пронизало все ее существо, растеклось теплой волной по жилам. Подобно большинству героинь, она влюбилась с первого взгляда.