Текст книги "Героини"

Автор книги: Эйлин Фэйворит

сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 17 страниц)

Глава 20

Появление Элби * Наконец-то толковый план * Травка может избавить от действия лекарств * Я рассказываю Элби про героинь

Когда головная боль немного утихла, я скатилась с матраса и попыталась привести мысли в порядок. Список необходимых дел был короток, но отличался поистине геркулесовским размахом: попасть в «Усадьбу» и уговорить Дейрдре пойти со мной в лес. При этом мама ни в коем случае не должна меня заметить. Еще я постоянно думала о том, что сейчас происходит в отделении. Маме уже наверняка позвонили. Копы отправятся меня искать, вопрос только, когда именно. Мне вспомнилась криминальная телепередача, как копы с собаками-ищейками вместе с местными жителями прочесывали лес в поисках пропавшей девочки. Моя физиономия появится на экране в местных новостях – мысль об этом приводила меня в ужас.

Я почему-то была уверена, что сегодня воскресенье. И поскольку часов при мне не было, решила определить время по солнцу. Жара и укороченные тени, отбрасываемые деревьями, указывали на то, что время приближалось к полудню. Конор набивал опавшими листьями очередной мешок для мусора. Неожиданно я услышала знакомый голос:

– Она здесь?

– Да. Отдыхает в шалаше.

Элби! Я выползла из шалаша, навстречу из-за деревьев вышел Элби. Подал мне руку, я крепко ухватилась за нее.

– Ты здесь! – воскликнула я.

Еще никогда я так не радовалась при виде Элби. Рядом с Конором он выглядел щуплым недоразумением. Костлявые ноги, взъерошенные волосы. Но сейчас мне в нем все нравилось – и прыщики на лице, и сутулая спина, и даже пропотевшая одежда. Я радовалась как ненормальная. Ко мне пришел друг.

– Привет, Пенни. Слушай, прикольный прикид.

Я оглядела пижаму и стыдливо прикрыла руками грудь, загораживая дурацкий рисунок с якорями.

– Еле вырвался, – сказал Элби. – Там у нас такое творится! Весь Прэри Блафф следит за мной.

– К тебе приходили копы?

– Вместе с твоей мамашей. Они уже знают, что ты сбежала. Через сорок восемь часов начнут прочесывать лес.

– Надо сматываться отсюда, – сказала я.

– Жилище, конечно, жалкое, но… – пробормотал Конор.

– В чаще будет безопаснее. Они обязательно придут меня искать. Эти типы из больницы могут даже…

Конор вскочил на ноги, сердито сверкнул глазами.

– Великий король еще никогда ни от кого не убегал!

– Я не говорю, что ты должен убегать, – заметила я.

В присутствии Элби я вновь начала ощущать себя собой, прежней. Но с Конором надо обращаться повежливее. Ведь только благодаря его храбрости мне удалось бежать из отделения. Я достаточно внимательно читала Толкина, чтобы понимать: Конором движут гордость и честь.

– Я имею в виду, что ябуду чувствовать себя лучше, если мы спрячемся в чаще, когда нашу стоянку обнаружат.

– Не знаю, Пенни, – произнес Элби. – Они уже близко. Может, вам и правда лучше отступить. В глубину леса, там, где мы строили форт. Им я сказал, что ничего о вас не знаю и не слышал. Признался только, что ты один раз звонила мне из больницы, но давно. Они ведь могут отследить телефонные звонки и…

– Черт, Элби! Прости, что втянула тебя во все это!

– Еще хорошо, что родители сейчас в Биаррице. Иначе моя мамаша просто с ума бы сошла. А бабушка все время пылесосит. И когда явились копы, тоже пылесосила наверху. Но я вправил ей мозги. И она не пикнет.

– А как ты выбрался из дома?

– Она пошла в церковь. Меня с собой не потащила. Сказала, что ей стыдно появляться перед представителями высшего епископата с мальчишкой, у которого неприлично длинные волосы. А после службы у них будет ланч.

Элби оглянулся сначала через одно плечо, затем через другое. Так всегда делают самые крутые герои его любимых комиксов.

– Есть одна идейка, как облапошить копов. Я ведь подслушивал, о чем они говорят. Все время спрашивали твою маму, не было ли от тебя записки, что ты ударилась в бега. Если сбежала, то они не особо будут стараться найти тебя. А если подумают, что тебя похитили, тогда, конечно, совсем другое дело. Возьмут ищеек – и вперед.

– Так что, написать записку?

– Да. Я подброшу ее Грете. Тайком. Тогда они успокоятся хотя бы на время.

– А как они объясняют мое исчезновение?

– Все копы в один голос твердят, что будто бы утром в палату зашла медсестра и увидела, что тебя нет.

– А санитары не проболтались? – спросила я.

Элби отрицательно помотал головой.

– А они тут при чем?

– Долгая история. Просто, наверное, стыдно было признаваться, что какому-то всаднику удалось ворваться в отделение и выкрасть меня через окно.

Элби достал из кармана пачку сигарет.

– Да уж, им лучше помолчать. Иначе сами станут пациентами.

Конор поднял мешок с листьями и подошел к нам.

– Ну а Дейрдре? Можешь привести ее сюда?

– В первый раз слышу… – растерянно пробормотал Элби.

– Дейрдре мы займемся завтра, обещаю, Конор. Потерпи всего денек. – Я обернулась к Элби. – У меня ручки нет!

Элби достал из заднего кармана записную книжку, вырвал листок, протянул мне. Потом оттуда же вынул шариковую ручку.

Я огляделась в поисках ровной поверхности, на которой можно писать, и выбрала поваленный ствол дерева с ободранной корой. Я понятия не имела, что сделают со мной копы, если найдут, но почему-то была уверена, что мама больше не отдаст меня в психушку. А Келлер вряд ли сможет вернуть меня в отделение без ее согласия. Я присела на корточки, расправила листок и нацарапала записку следующего содержания:

Дорогая мамочка!

Я убежала. Позвоню тебе, как только доберусь до другого города. Со мной все о’кей.

Я никогда не вернусь в этот ад – в отделение! Никогда! Это нечестно!!!

Твоя дочь

– Что у тебя с рукой? – спросил Элби.

Рука сильно дрожала, вместо фраз выходили какие-то каракули.

– Наверное, отхожу от лекарств, которыми меня пичкали.

– И на что тебя подсадили?

– Сама толком не знаю. Может, на торазин или что-нибудь в этом роде. – Я протянула ему записку.

– Мой двоюродный брат сидел на нем. Сильная штука, доложу тебе. – Он сунул записку в карман, вытащил из пачки «Мальборо» плотно свернутый косячок, прикурил.

– Это поможет снять ломку.

– Правда?

– По крайней мере, расслабишься. – Он кивком указал на вьющийся дымок. – Прочистишь мозги. Правда, не знаю, что будет с великим королем Ольстера, если попробует затянуться.

– Так он тебе представился?

Элби ухмыльнулся.

– Типа того. Перечислил все свои титулы. Король того, повелитель сего. Потом расскажешь подробнее. Пошли покурим за железной дорогой.

– Но у меня нет обуви.

Элби пригнулся, замахал руками, как дикая обезьяна.

– Лезь на спину!

– Нет!

– Давай! Ты же мне как сестра. И весишь всего два фунта.

– А ты – три.

– Вот именно. Значит, я больше и тяжелее.

Похоже, это судьба – скакать то на лошади, то на спине мальчишки. Впрочем, Элби прав. Я не хотела курить травку в присутствии Конора, но была слишком слаба, чтобы уйти подальше. А Элби заслуживал объяснений, особенно после всего, что для меня сделал. Я залезла на его костлявую спину, обхватила ногами за талию. Не зная, куда девать руки, я просто положила их Элби на плечи. Он выпрямился и, пошатываясь, зашагал вперед, удерживая меня за ноги для равновесия.

– Чем вас кормили?

– Жрачка была паршивая.

Мы стали подниматься по насыпи, я обернулась и крикнула Конору:

– Мы скоро вернемся!

– Странный у тебя транспорт!

Элби перебрался через рельсы, пересек сломанный мостик, пролегавший над канавой рядом с путями. Мы вышли из леса и оказались на залитом солнцем лугу. Я не приходила сюда с того самого дня, как исчезла Фрэнни. С тех пор прошло два года, и меня вновь охватило чувство вины. И время года то же самое. Покачивались на ветру пурпурные соцветия чертополоха, огромные подсолнечники никли на высоких стеблях. Элби галопом несся по лугу, пыхтя и отдуваясь, потом остановился, чтобы отдышаться. Несмотря на жару, я невольно содрогнулась при виде леса по ту сторону железной дороги, поглотившего Фрэнни.

– Давай здесь и остановимся, – предложила я. – Ты устал.

Элби не возражал. Все же привычка к курению вредна для легких, быстро начинаешь задыхаться. Он уселся на шпалу, скрестил ноги. Я устроилась напротив, вытянула ноги, поставила ступни на разогретые мелкие камушки. Было здорово сидеть на железнодорожных путях посреди луга, щурясь от солнца, отражающегося в рельсах. Вроде и не опасно – если появится поезд, его будет видно за милю, – а все же риск есть, и это приятно щекочет нервы. Настроение портила лишь «матросская» пижама – постоянно напоминала, что я сбежала из сумасшедшего дома.

Элби достал косячок, прикурил, глядя на рельсы.

– Может, сядешь в проходящий товарняк, а?

– Да уж, представляю себе. Тур по Штатам в пижаме и босиком.

Он щелкнул зажигалкой «Зиппо» и произнес с деланым английским акцентом:

– Обувь есть гениальное изобретение человечества. – Еще раз затянулся и передал сигарету мне. – Мой двоюродный брат запросто избавился от побочного действия лекарств с помощью травки.

Я глубоко затянулась, кончик сигареты зашипел. Дым наполнил и обжег легкие. Моргая и хмурясь, я откашлялась и передала окурок Элби.

– Ну, ты, полегче! – со смехом сказал Элби. – Забыла, чему я тебя учил? Видела бы тебя твоя мать! – Он зажал окурок между пальцами. – Держать надо так.

Несмотря на нелепую внешность, Элби отличался истинной элегантностью движений, когда курил травку. Втянув дым, он начал постепенно выдыхать его сквозь стиснутые зубы.

– Придержи его немножко, секунд пять, а потом медленно выдыхай. – Элби не спеша выпустил дым изо рта, привстал и протянул окурок мне. – Можешь оборвать бумагу на кончике. И вообще, скажу я тебе, хорошая травка куда более безвредна, чем то, что предлагают эти долбаные фармацевтические компании. Во всяком случае, никакой химии.

Обычно, покуривая травку в компании Элби, я не особенно стремилась словить кайф. Но на этот раз постаралась сделать все правильно: задержала дыхание, досчитала до пяти, выдохнула медленно и старательно, точно пытаясь затушить свечу на именинном торте. И внезапно ощутила, как обострились все чувства. Травы стали особенно буйными, приобрели золотистый оттенок, а на галстуке Элби клубились радужные пятна. Даже птицы запели громче. Влажность больше не казалась тяжелой, словно шерстяное одеяло, а стала частью атмосферы, по которой я свободно скользила.

– Птицы раскричались, – заметила я.

– А тебя забрало! – рассмеялся Элби.

Я ощущала внутреннюю легкость и раскрепощенность, от сладковатого дымка казалась себе более легкой, воздушной, обтекаемой. Мне хотелось рассказать Элби обо всем. Мысли текли, обгоняя друг друга, и неожиданно для себя я вдруг выпалила:

– Элби, ты должен знать. Наверное, ты не поверишь, но к нам в дом приходят героини. С ума можно сойти. Это…

– О чем речь, подруга? Что-то я не врубаюсь.

И я рассказала ему все. Элби реагировал на мой рассказ совсем не так, как Кристина. Та с жадностью и почти с благоговением впитывала каждое слово. Элби же оставался спокоен, просто время от времени многозначительно кивал, точно мудрец. Единственным его комментарием было:

– Я всегда подозревал, что с твоей мамашей что-то неладно.

Я рассказала ему о Скарлетт, о госпоже Бовари, о Дейзи Бьюкенен и Бланш, но никак не могла заставить себя признаться, что же произошло с Фрэнни. Очевидно, сказалось действие травки. Мною овладел параноидальный страх, даже шепотом я не могла произнести ее имя, казалось, его тут же услышат в лесу по другую сторону путей.

– Сколько лет тебе было, когда все это началось? – спросил Элби.

– Пять. Как-то мама усадила меня рядом и рассказала о Рапунцель. Как она приходила к ним в дом, когда мама была еще малышкой.

– Но ведь они не появлялись, пока ты не умела читать?

– Почему же, появлялись. Или только начали появляться. Когда пришли Эстер Принн и Перл. – Я почти забыла о них. А тут вдруг вспомнила.

– Она пришла с ребенком?

– Они всегда были вместе.

– Мрак, – пробормотал Элби. – «Алая буква» [19]19
  «Алая буква» – роман Натаниэля Готорна, история запретной любви в Америке XVII века красавицы Эстер и преподобного Артура. Пуританское общество осуждает Эстер и выносит ей приговор: вечно носить на груди алую букву «А» – клеймо прелюбодеяния. Печать отверженности лежит и на ее дочери Перл.


[Закрыть]– грустная история.

– Тогда я толком не понимала, что происходит. А в прошлом году взяла в руки книжку и начала припоминать, о чем они говорили. Понимаешь, я что-то помнила, но отрывочно и думала, что это ничего не значит.

– Вообще-то мне это знакомо. Ну, когда не можешь вспомнить, происходило ли что-то на самом деле или просто приснилось.

– Думаю, что не приснилось.

Глава 21

В «Усадьбе» появляются Эстер и Перл * Игры девочки-пуританки * Мама находит родственную душу

Появление их было шумным: затопали ноги, раздался пронзительный детский крик, громко хлопнула дверь. Я выскочила из детской посмотреть, что случилось. Кричала и топала ногами маленькая девочка, указывая на грудь своей матери. Ростом девочка была примерно с меня. Ее мать склонилась над ней, пыталась успокоить и грозила пальцем. Стоило моей маме услышать имя Перл, как она же сразу поняла: к нам явилась очередная героиня.

– Прошу прощения, мне страшно неудобно, мистрис, – сказала Эстер, потом снова обернулась к дочке. – Ты капризная и непослушная девочка, Перл, ты меня позоришь.

Но Перл продолжала верещать и указывать пальчиком на грудь Эстер. Глаза ее были расширены, волосы встрепаны. Потом она бросилась на диван и засучила ножками. Я наблюдала за ней как завороженная. Сама я была тихим, послушным ребенком, и вид маленьких, мелькающих в воздухе ножек и сжатых кулачков вызывал у меня ужас и в то же время восторг. Перл была настоящей красавицей с темными густыми волосами и фарфорово-прозрачной кожей. В кулачке она сжимала пучок полуувядших цветков подсолнуха – должно быть, нарвала на лугу. И всякий раз, когда Перл взмахивала рукой, на бархатные подушки дивана сыпались продолговатые желто-коричневые лепестки.

– Я знаю, как ее успокоить, – сказала Эстер. – Простите, мистрис, у вас не найдется клочка красной ткани?

– Сейчас принесу набор для шитья.

Моя мама помнила, что Перл не выносит, когда на груди ее матери не нашита алая буква. Я была слишком мала, чтобы понять, что происходит, и поплелась вслед за мамой на кухню. У раковины стояла Грета, чистила картошку и складывала клубни в большую алюминиевую кастрюлю.

– Из-за чего шум-гам?

– Мне нужна твоя корзинка для рукоделия. И кусочек красной ткани.

– Что, еще одна заявилась?

– Да, Эстер Принн.

Грета пожала плечами и вытерла руки о передник. Подойдя к буфету, она вытащила с нижней полки корзинку для рукоделия. Там же, на полке, аккуратными прямоугольниками были сложены по цвету обрезки ткани. Грета извлекла квадратик алого шелка и протянула маме.

– Почему эта девочка постоянно орет? – спросила я.

– Просто ее мама потеряла одну вещицу, которую все время носила. Ну а девочке не хочется видеть маму без нее.

– А что это за вещица?

– Буква. Инициал.

Я не поняла, почему это так взволновало Перл, но расспрашивать не стала. Подруг у меня, кроме как в школе, не было, играть на каникулах было не с кем, и я проводила долгие часы, рисуя цветными мелками на черной доске разные мордашки. Будучи семилетней, я не настаивала на своей версии устройства этого мира. Поведение взрослых часто было недоступно моему пониманию. И я давно усвоила, что, наблюдая, можно узнать гораздо больше, нежели расспрашивая. Я вела себя так больше от робости, чем от хитрости. Я не знала, как добиться знаний и понимания, и в ту пору и помыслить не могла, что для достижения поставленной цели можно потрясать кулаками, как Перл. Вместо этого я покорно следовала за маминой юбкой, как преданный щенок.

– Они что, тоже из книжки? – спросила я.

– Да.

Мы вернулись в гостиную и увидели, что Перл немного успокоилась. Устроившись на диване рядом с матерью, она обрывала последние лепестки с цветков подсолнечника и пристраивала их на груди Эстер в виде буквы «А». Эстер наблюдала за дочерью и устало хмурилась.

– Этот обряд совсем меня замучил.

Мама показала Эстер корзинку и кусок ткани, и мы все вместе направились в комнату Сидни в северо-западном крыле дома. В этом номере была своя ванная комната, а предыдущий постоялец уехал всего два дня назад. Мама распахнула дверь, и мы увидели темную мансарду с покатым потолком, желтыми обоями и небольшими окнами. На кровати лежал матрас, набитый конским волосом, и полинявшее от частых стирок желто-коричневое покрывало. Окна выходили на луг, где травы и кустарники отливали прощальной осенней позолотой, к которой уже примешивались серые тона. Все говорило о том, что ноябрь уже близко, но погода была непривычно теплая, и мама открыла двери на балкон, где стояли плетеные кресла, чтобы немного проветрить комнату. По балкону можно было пройти в соседнюю Голубую комнату, пока пустующую.

Эстер уселась в кресло-качалку и стала рыться в корзинке в поисках ножниц. Мама, прикрыв ладонью рот, наблюдала за ней. Впервые за все время героиня была обеспокоена своим туалетом. Неужели им не нравилась новая современная одежда? Перл была одета в вельветовый комбинезончик, Эстер – в блузку и джемпер. Обе без пальто, потому что на улице было +20 °C.

– Сколько тебе лет, Перл? – спросила мама. Я поняла: она пытается понять, как себя вести.

– Семь, – ответила Перл.

– Столько же, сколько и Пенни! Послушай, Пенни, почему бы тебе не показать Перл свою комнату? Может, она захочет поиграть с кукольным домиком?

– Хорошо, – согласилась я.

До сих пор дети героинь ни разу не посещали «Усадьбу», и, хотя Перл показалась мне диковатой, я обрадовалась случаю поиграть с кем-нибудь на своей территории.

– Игрушки – это для идолопоклонников! – взвизгнула Перл. – И я не оставлю маму одну!

– Тише, дитя мое, – сказала Эстер. – Не бойся. Эта девочка совсем не такая, как деревенские дети. Она тебя не обидит.

Перл подскочила ко мне, сжав кулачки.

– Если будешь швыряться камнями, – тут она топнула ногой, чуть не наступив мне на тапок, – я тебе покажу!

– Мама! – закричала я и спряталась у нее за спиной.

Щеки Перл раскраснелись, темные глаза горели нехорошим огоньком. Я не могла поверить, что какая-то девочка может угрожать мне в присутствии мамы.

– Ну, вы видели что-нибудь подобное? – вздохнула Эстер.

– Пенни – хорошая, добрая девочка, Перл, – сказала мама и погладила меня по голове. Ее тоже напугал приступ ярости, не свойственный ребенку. Я продолжала прятаться за маминой юбкой, точно за надежным стволом дерева в лесу. – Она никогда никого не обижает. Верно, Пенни? Ты ведь не станешь обижать Перл? Обещай.

Перл скрестила руки на груди, надула губки, и что-то в этих дрожащих розовых губах меня тронуло. Красивый ребенок меня боялся, а я так соскучилась по подружке.

– Обещаю. Я не буду ее обижать.

– Так у тебя есть домик для кукол?

– Да. Там целых три этажа и настоящая мебель!

– Нет, вы только посмотрите на этого ребенка! – воскликнула Эстер. Сложила кусок ткани втрое и без карандаша или другой разметки начала вырезать заглавную букву «А».

– Пенни хочет играть с тобой, несмотря на твои выходки.

– Это папа тебе купил такой домик? – спросила Перл.

– Дедушка, – ответила за меня мама.

– Идем. Я тебе его покажу.

– А ты как-то чудно говоришь, – заметила Перл.

– Это тычудно говоришь! – огрызнулась я.

– Нет, ты!

– Ты! – сказала я. – Как будто все время молишься.

– Если бы провидение могло тебя услышать, – пробормотала Эстер.

Едва войдя в мою комнату, Перл тут же принялась за дело. Кукольный домик занимал ее минуты две, не больше. Видимо, буйство воображения мешало как следует восхититься его маленькими комнатками. Меня оскорбило пренебрежительное отношение к чудесному столику на круглой ножке и маленьким целлулоидным куколкам, что расселись в креслах. Передвигать их было неудобно, а Перл занимали только активные действия. Какое-то время она переставляла и усаживала на полу в круг моих плюшевых зверей. Потом выбрала медвежонка-панду и поместила его в центре.

– Это правитель! – Рядом с ним положила серую акулу, затем черепаху и, наконец, собачку с отвислыми пластиковыми ушками. – Это старейшины. – Она подтолкнула меня в центр круга. – А ты будешь министром. Стой у позорного столба и повторяй за мной!

Я покорно перешагнула через игрушки и встала на мягком, пушистом коврике. Я не понимала, что за игру она затеяла, не знала, что такое позорный столб. Мне почему-то казалось, это нечто вроде гильотины. Но пришлось покориться, уж больно властным голосом раздавала она команды.

Перл тем временем подобрала с пола медвежонка-панду, прижала его к лицу и заговорила низким, страшным голосом:

– Эй, министр! А ну признавайся, что у тебя на душе? Что ты там прячешь под рубашкой, а?

– Ничего, – растерянно пролепетала я.

– Лжешь! Ты зло против меня затаил, вот что!

Я не знала, что на это ответить. Мы с мамой, дедом и бабушкой ходили в церковь на Рождество. Меня интересовало понятие греха, хотя мама старалась оградить меня от этого. Я была разумной девочкой. Знала, что в школе и дома ложь и неповиновение считаются поведением греховным, а потому решилась:

– Я солгала.

– Ты отъявленный закоренелый лжец и греховодник! Скажи, разве не правда, что ты встречался в лесу с молодой женщиной и вы планировали побег?

– Правда!

– Зачем вы собрались убежать от людей, которые только что сделали тебя своим лидером?

– Потому что у меня нет больше сил терпеть! – произнесла я патетическим голосом домохозяйки, целыми днями смотрящей сериалы.

– Ты заплатишь за свои грехи!

Перл выбрала из кучи игрушек длинную плюшевую змею с раздвоенным резиновым язычком и начала хлестать меня ею. Я упала на колени, притворяясь, что пытаюсь защититься от мягких ударов. Я даже испытывала некоторое удовольствие от этого наказания, а еще – от английского акцента Перл, которая повторяла снова и снова:

– Гад ползучий! Гад ползучий! Гад ползучий!

Через несколько минут Перл рухнула на пол.

Мы уставились друг на друга поверх плюшевых плавников, пуговичных носов и лишенных когтей полосатых лап. Перл впилась в меня взглядом и тяжело дышала.

– Надо послушать, о чем говорят наши мамы. Скажи, можно подслушать так, чтобы они не заметили?

– Можно спрятаться на балконе. Если дверь до сих пор открыта, то будет слышно, о чем они говорят. Пошли.

Мы вышли в коридор и проскользнули в Голубую комнату, у которой был общий балкон с комнатой Сидни. Стол и кровать в комнате были выкрашены яркой аквамариновой краской, стены оклеены нежно-голубыми обоями в мелкий рисунок. Я приложила палец к губам и на цыпочках стала красться по скрипучему деревянному полу. Весь фокус состоял в том, чтоб открыть балконную дверь бесшумно, чтобы никто не услышал. Перл кралась за мной, гибкая и бесшумная, точно кошка, – глаза сощурены, губы плотно сжаты. Я взялась за круглую ручку и осторожно отворила дверь на балкон. Обе мамы тихо переговаривались между собой, и мы с Перл, вжавшись спинами в стену, стали пробираться к двери в их комнату, чтобы расслышать, о чем они говорят.

– Через три дня мы будем на море. И у Перл наконец появится отец.

– Это замечательно, – заметила мама, как обычно притворяясь, будто ничего не знает о трагической судьбе Артура Димесдейла. – Растить ребенка в одиночку – ох как непросто!

– А где отец Пенни?

– У шел, – ответила мама. – Как и вы, я никогда не была замужем. И как и вы, я никогда не говорила Пенни, кто ее настоящий отец.

Я похолодела. Мама так редко заговаривала об отце, что я почти перестала о нем думать. Он был для меня чем-то абстрактным, пропастью, отделявшей меня от других детей. Я знала, что у большинства людей есть отцы, живут вместе с ними, ходят на работу. Но мне было непонятно то, что отец – биологическая необходимость, что женщина не может зачать ребенка без мужчины.

– Вас, наверное, осуждают, – заметила Эстер.

– Да, – ответила мама.

Я нахмурилась, не понимая, что имеет в виду Эстер. Но было заметно, что между женщинами установились и крепнут дружеские отношения и Эстер сочувствует моей маме. Между ними было кое-что общее: у обеих растут дочери, обе одиноки. Но прошли долгие годы, прежде чем я прочла «Алую букву» и поняла, чем рисковала мама, решив оставить меня, и чего ей это могло стоить пару столетий назад. Да и теперь идеи пуританства полностью подчиняли себе протестантскую культуру в Прэри Блафф. А мужчины во все времена умели ускользать от ответственности.

Я услышала, как в соседней комнате отодвинули стул, затем мама спросила:

– Вы закончили шить?

– Да, благодарю вас.

– Тогда позвольте помочь вам надеть джемпер.

– Надо посмотреть, как там Перл. Наверняка обрадуется, увидев, что я вновь нацепила этот знак позора.

Мы с Перл ринулись с балкона в Голубую комнату, потом пробежали по коридору и ворвались в мою спальню.

На следующий день мы с Перл вышли погулять в сад, а оттуда направились в луга и в лес. Наши матери сидели в патио и были поглощены доверительным разговором, а потому не заметили, как мы перелезли через изгородь. День выдался чудесный – настоящее бабье лето, кругом золотится листва, солнце ласково пригревает макушки. Мы летели вперед, точно необузданные жеребята, я не поспевала за Перл. Несмотря на то что мы находились на моей территории, процессию возглавляла она. Вообще Перл была самой шустрой девочкой из всех, кого я знала. Она бесстрашно влезала в самые кущи колючего кустарника и пачкала туфли грязью. Проводила рукой по стеблям полевых цветов, точно играла на арфе, отчего на землю сыпались семена и высохшие листики. А когда мы вошли в лес, под тень деревьев, глаза ее засверкали, как солнечные блики, пробивающиеся сквозь листву. Над головами раскинулись золотые кроны дубравы. В лесу Перл чувствовала себя как дома. Пританцовывая, она набрала целую охапку сухой травы.

– Встань возле того дерева! – скомандовала она и указала на высокий толстый дуб.

Я шагнула к дереву и обхватила ствол руками, как будто меня привязали.

– Ведьма! – крикнула Перл. – Ты знаешь, за что тебя приковали к дереву?

– Я согрешила.

С этими словами я стыдливо опустила голову. Меня даже зазнобило от сладостного предвкушения. Закрыв глаза, я с нетерпением ждала следующих слов.

– Ты встречалась в этом лесу с самим дьяволом! И должна быть наказана за это!

И Перл начала хлестать меня пучком сухой травы. Она била по груди и рукам, отчего на коже оставались белые царапины. Я притворялась, что мне больней, чем было на самом деле, и тихо стонала:

– Я не ведьма! Богом клянусь!

– Ведьма, ведьма, ведьма! – нараспев повторяла она до тех пор, пока окончательно не выдохлась.

Я отняла от груди руки и посмотрела на запыхавшуюся Перл. Потом спросила:

– А ты какие-нибудь другие игры знаешь? – Мне надоело играть роль «плохой» девочки, заслуживающей наказания, хотя и находила в этом определенное удовольствие. – Давай лучше поиграем в принцесс!

Перл мрачно уставилась на меня.

– Но где тогда твой король, твой родной отец?

– В замке.

– Я спрашиваю про настоящего отца. Того, кто тебя сделал.

– Он на небесах, – ответила я. И тут же мысленно представила себе отца, играющего на арфе среди резвящихся херувимов.

– Я не про Отца небесного. А про земного!

– Я же сказала. На небесах. Он умер. – Мне не хотелось произносить это слово, и я постаралась смягчить свое высказывание. – Отошел в мир иной сразу после того, как я родилась.

– Ты уверена?

Я не понимала, почему она задает подобные вопросы.

– А мой папа, – сказала Перл, – гораздо ближе, чем ты думаешь. Он живет в деревне на берегу моря. Мы с мамой поедем к нему и будем жить все вместе.

Я оглядела лес, и мне почему-то стало зябко. Я не понимала или не хотела понять, о чем она говорит. Темнело, тени вокруг сгущались. Октябрьские дни коротки, ночь наступает быстро. Мне вовсе не хотелось остаться в лесу в полной темноте.

– Пошли, – сказала я. – Нам пора домой. Мамы будут беспокоиться.

Перл усмехнулась, затем развернулась и бросилась бежать по тропинке. Мне ничего не оставалось, как последовать за ней. Сначала вдоль каменистого склона, затем по старому деревянному мостику. Ни с того ни с сего Перл скрылась за деревом, а потом выскочила мне наперерез, завывая, точно сирена «скорой помощи». От испуга и неожиданности я тоже завизжала, а Перл захихикала и спокойно зашагала к лугу. Похоже, она интуитивно догадалась, что оставаться в лесу после наступления темноты небезопасно. Я так обрадовалась, когда она повернула к дому, что, оказавшись на опушке перед лугом, тут же простила этой странной девочке все ее выходки.

Эстер и Перл прожили у нас почти неделю. Каждый день мы с Перл вновь и вновь разыгрывали маленькие драмы. Она всегда выступала в роли правителя или чиновника, исполняющего наказание, я же была или провинившимся министром, или падшей женщиной, которую наказывали за греховный образ жизни либо поркой, либо заставляя подолгу держать руки поднятыми. От этого руки становились белыми как мел, кровь от них отливала. Мы играли без поддавков, но особой боли я не испытывала. Я полностью подчинялась желаниям Перл. И даже спустя несколько месяцев после того, как странная парочка покинула «Усадьбу», я тосковала по этим ощущениям – острому чувству вины и позора, сладкому предвкушению наказания. И никогда не рассказывала маме, во что именно мы играли.