Текст книги "Мусаси"

Автор книги: Эйдзи Ёсикава

сообщить о нарушении

Текущая страница: 42 (всего у книги 72 страниц)

У Мусаси никогда не было учителя, что порой ставило его в невыгодное положение в бою с противниками, прошедшими школу фехтования, однако отсутствие выучки чаще шло ему на пользу. Преимущество Мусаси состояло в том, что его не сковывали каноны какого-либо стиля. Строго говоря, его техника не имела четкого рисунка, не следовала правилам и не таила секретных приемов. Его стиль невозможно было определить – Мусаси руководствовался воображением и потребностью момента. Дзюродзаэмон не ожидал выпада Мусаси, как не ожидал бы и любой фехтовальщик, прошедший выучку в одной из школ Киото.

Нанеся смертельный удар Дзюродзаэмону, Мусаси мог бы уложить еще нескольких растерявшихся преследователей, но он вдруг побежал к развилке дороги. Люди Ёсиоки расценили это как бегство с поля боя, но в этот миг Мусаси атаковал их. Пока они выстраивались в оборонительный порядок, Мусаси уже бежал дальше.

– Мусаси!

– Трус!

– Сражайся как мужчина!

– Мы тебя еще не прикончили!

Ругательства сотрясали воздух, глаза самураев едва не выскакивали из орбит. Люди опьянели от крови, будто выпили по ведру сакэ. Смелый человек трезвеет от вида крови, а у труса голова идет кругом. Преследователи походили на вампиров, восставших из моря крови.

Преследуемый криками, Мусаси, добежав до развилки, свернул на узкую тропу, ведущую в Сюгакуин. Впереди маячили силуэты самураев, поставленных в засаду. Мусаси пробежал еще шагов сорок. С обычной точки зрения, он попал в западню, но Мусаси исчез, изумив противника.

– Мусаси, где ты?

– Он пробежал здесь, сам видел!

– Ему некуда деться!

– Его нет!

– Я здесь! – загремел голос Мусаси.

В тот же миг Мусаси выскочил из-за скалы, оказавшись у противников за спиной. Ошеломленные маневром, люди Ёсиоки развернулись и бросились к Мусаси, но на узкой тропе численное преимущество только мешало им. Мечу нужно пространство для размаха, поэтому на тропе в один ряд не умещались и два человека. Бежавший впереди остановился и попятился назад, натыкаясь на следовавших за ним самураев. Вся группа беспомощно суетилась на месте, но толпа легко не отдает добычу. Каждый боялся мощи и ярости Мусаси, но вера в общую силу взяла верх. Подбадривая себя криками, самураи двинулись вперед. Они не сомневались, что одолеют одинокого фехтовальщика.

Мусаси походил на пловца в гигантских волнах. Он наносил удар, затем отступал, сосредоточившись на обороне. Он даже пощадил одного из преследователей, который, оступившись, оказался на расстоянии удара меча. Мусаси считал, что потеря одного человека не ослабила бы противника, кроме того, он потерял бы долю секунды, открывшись для вражеских копий. Радиус действия меча можно рассчитать точно, но расстояние, на котором поражает копье, непредсказуемо.

Преследователи наступали, Мусаси медленно отходил. Лицо его побледнело до синевы. Удивительно, но дыхание у него было ровным. Люди Ёсиоки надеялись, что в конце концов он споткнется о корень дерева или наткнется на скалу. Никто, однако, не рисковал приблизиться к человеку, который сражается за жизнь. Ни мечи, ни копья противников не достигали цели.

В шум боя вплетались другие звуки – просыпались окрестные деревни, заржали вьючные лошади, по каменистой дороге застучали деревянные сандалии монахов, спускавшихся с горы Хиэй. Скоро на дороге образовалась большая толпа зрителей из монахов, дровосеков и крестьян, которая выкриками подбадривала сражавшихся самураев. Вторая группа зевак собралась у храма, где Мусаси готовился к бою.

Ветер утих, густой туман ватным одеялом укрыл землю. Туман внезапно рассеялся, открыв картину боя.

Сражение, казалось, идет бесконечно долго, но на деле прошло несколько минут. Мусаси был неузнаваем. Повязка на голове набухла от пота и крови, волосы спутались в кровавую гриву. Он походил на исчадие ада. Мусаси жадно хватал воздух, грудь, мощная, как щит, тяжело вздымалась. В прорехе левой штанины зияла рана. Сухожилия в рассеченной ноге белели как зерна в треснувшем гранате. Рана на плече сочилась кровью, струившейся на короткий меч, заткнутый за пояс. Рана была легкой, но она окрасила кимоно в малиновый цвет. Многие зрители отворачивались от кровавого зрелища. Убитые и раненые, которыми Мусаси усеял поле боя, являли леденящую кровь картину.

Мусаси отступал вверх по склону, вдоль тропинки. Когда он достиг ровной площадки, преследователи решили, что настал момент решительной атаки. Попытка нападения стоила им пяти бойцов. В течение мгновений пять самураев распрощались с жизнью, подтвердив сверхъестественную способность Мусаси стремительно менять позицию. Он, казалось, находился в нескольких местах одновременно.

В маневрах Мусаси просматривались четкие правила. Он атаковал не с фронта, а только с фланга. Когда на него надвигалась шеренга самураев, он молниеносно перемещался на фланг, где ему противостояли один-два противника. Таким образом, он держал ситуацию под контролем. Мусаси должен был рано или поздно устать, а его противники изыскать путь для сопротивления его тактике, для чего им необходимо было разделиться на две части, атакующие с фронта и тыла. И Мусаси придет конец. Мусаси делал все, чтобы не оказаться в клещах противника.

Пришел момент, когда Мусаси вытащил короткий меч и стал сражаться двумя клинками. Длинный меч в правой руке был в крови по самую рукоятку, короткий меч в левой сверкал нетронутой чистотой. Короткий меч не раз достал врага, но по-прежнему блестел и жаждал крови. Мусаси и сам не осознавал, когда и почему вытащил второй меч, но работал левой рукой уверенно и точно, как и правой.

Если Мусаси не наносил удар левой рукой, то держал короткий меч, нацелившись в глаз противника. Длинный меч в этот момент описывал размашистую горизонтальную дугу вне поля зрения соперника. Противник, делая движение вправо, натыкался на длинный меч, если он передвигался влево, то Мусаси, меняя положение левой руки, загонял его в ловушку между двумя мечами. Когда противник пытался наступать, то Мусаси останавливал его коротким мечом и наносил удар длинным прежде, чем неприятель успевал увернуться. Впоследствии эта тактика получила название «Техника двух мечей против превосходящего противника», но сейчас Мусаси применял ее по наитию. По общепринятым представлениям техника Мусаси была посредственной. Школы, стили, теории, традиции для него не существовали. Его манера фехтования исходила из конкретных обстоятельств. Он знал лишь то, чему научился у жизни. Он не применял теорию на практике. Мусаси сначала сражался, а потом делал выводы.

В головы учеников Ёсиоки, начиная с «Десяти меченосцев» и кончая новичками, была вдолблена теория стиля Кёхати. Некоторые разрабатывали свои варианты, но только в рамках этой теории. Все ученики обладали хорошей тренировкой и дисциплинированностью, но им не было дано разгадать Мусаси, который жил аскетической жизнью в горах, подвергая себя двойной опасности как по воле природы, так и со стороны людей. Воины Ёсиоки не могли понять, как Мусаси разделывается с каждым, кто попадался ему под мечи. Он неровно дышал, лицо покрыла мертвенная бледность, пот ручьями струился со лба, застилая взгляд. Мусаси сражался, как бог гнева и огня. Люди Ёсиоки совсем выбились из сил, а их попытки прикончить этого демона приобретали все более отчаянный характер. Возбуждение возрастало.

– Беги! – кричала толпа наблюдателей тысячью голосов.

– Одинокий боец, беги!

– Беги, пока возможно спастись!

Крики, казалось, неслись с неба, деревьев и гор. Зрители видели, как силы Ёсиоки теснее смыкаются вокруг Мусаси. Всех охватил порыв помочь Мусаси, пусть даже криками, но их призывы были тщетными. Мусаси не заметил бы, если бы даже раскололась земля, а с неба грянули огненные стрелы. Гром криков нарастал, казалось, что от них содрогнулись тридцать шесть вершин. В нем смешались вопли толпы и возгласы самураев Ёсиоки.

Мусаси как быстроногое животное ринулся вдоль по склону горы. Человек шесть следовали за ним по пятам. Со зловещим кличем Мусаси резко обернулся и прочертил дугу мечом на уровне колена, заставив самураев остановиться. Один из них успел замахнуться копьем, но мощный удар выбил оружие из его рук. Самураи отпрянули. Мусаси попеременно вращал то левым, то правым мечом, вынуждая противников спотыкаться, уклоняться от ударов, отбегать назад. Мусаси был неуловим, как огонь и вода.

Мусаси снова побежал. Теперь он выскочил на ячменное поле.

– Стой!

– Вернись и сражайся!

Два отчаянных самурая выскочили на поле следом за Мусаси. Два копья, прочертив дугу, вонзились в землю в середине поля. Вопль в два голоса, и оба преследователя забились в предсмертных судорогах. Мусаси был уже на другом конце поля. Издали он походил на огромный ком грязи. Он уже опередил врагов метров на сто и стремительно отрывался от них.

– К деревне бежит!

– К большой дороге!

На самом деле Мусаси скрылся из виду на краю поля и незаметно пробрался в рощицу, росшую на склоне. Оттуда он видел, как неприятели, разбившись на несколько групп, бросились в разные стороны в погоню.

Было обыкновенное солнечное утро.

Приношение мертвым

Ода Нобунага, прогневанный политическими интригами монахов, напал на храмы на горе Хиэй и в одну ночь сжег три тысячи буддийских и синтоистских храмов. С тех пор минуло сорок лет, главный храм и несколько поменьше были восстановлены, но память о страшной ночи витала над горой. Могущественный центр утратил былую власть в миру, и монахи вернулись к молитвам и отправлению обрядов.

На южной вершине, откуда открывался великолепный вид на храмы и Киото, приютился маленький храм Мудодзи. Тишину здесь нарушали лишь щебет птиц да журчание ручья. Из глубины храма доносился мужской голос, читавший из Сутры Лотоса молитву Каннон. Голос вдруг повышался, но потом, словно спохватываясь, монах переходил на монотонную скороговорку.

По коридору с черным полом шел молодой служка в белом. Он нес поднос с постной едой, принятой в храме. Войдя в комнату, откуда доносился голос, он поставил поднос в угол, опустился на колени и вежливо поклонился. Поглощенный чтением человек не обратил на него внимания.

– Почтеннейший, – чуть громче обратился к нему служка, – я принес обед. Я поставил поднос в углу.

– Спасибо! – наконец отозвался Мусаси, отрываясь от чтения. – Большое спасибо. – Мусаси вежливо поклонился.

– Сейчас пообедаете?

– Да.

– Тогда я положу вам рис.

Мусаси принял чашку и стал есть. Служка уставился на кусок дерева и маленький острый нож, лежавшие рядом с Мусаси. Вокруг была разбросана ароматная стружка белого сандалового дерева.

– Режете по дереву?

– Да, священное изображение.

– Будда Амида?

– Нет, Каннон. К сожалению, я ничего не смыслю в скульптуре. Больше руки режу, чем дерево.

Мусаси посмотрел на пальцы с глубокими порезами, но мальчика, похоже, больше интересовала повязка на предплечье.

– Как ваши раны?

– Спасибо, ваше лечение пошло на пользу, раны почти зажили. Передай настоятелю мою глубокую благодарность.

– Если вы хотите вырезать изображение Каннон, вам следует посетить главный храм, в котором есть статуя Каннон работы очень известного мастера. Хотите, я вас провожу! Это недалеко, всего с полкилометра.

Мусаси заинтересовался предложением. Он быстро поел, и они пошли. Мусаси девять дней не выходил на воздух, с тех пор как залитый кровью добрался сюда, опираясь на меч, как на посох. Сейчас, выйдя из комнаты, он обнаружил, что раны не зажшги так хорошо, как ему казалось. Левое колено саднило, а прохладный ветерок отдавался болью в ране на руке. На улице было приятно. В воздухе кружились лепестки сакуры, небо сияло лазурью. Мускулы Мусаси налились как весенние почки, готовые лопнуть.

– Вы изучаете боевое искусство?

– Да.

– А почему вырезаете изображение Каннон?

Мусаси медлил с ответом.

– Не полезнее ли использовать свободное время для тренировок? Вопросы причиняли Мусаси больше страданий, чем его раны. Мальчик был ровесником Гэндзиро, такого же роста.

Сколько людей погибло в тот страшный день? Мусаси мог только гадать. Он смутно помнил, как сумел выйти из боя и скрыться. Одно видение стояло перед глазами – искаженное ужасом лицо Гэндзиро и маленькое разрубленное тело. Крик мальчика звучал в его ушах. В эти дни Мусаси не раз возвращался к записи в тетради, гласившей, что он не совершит ничего, в чем потом придется раскаиваться. Если притвориться, что содеянное им соответствует добродетелям Пути Меча, то его ждет мрачное, холодное и бесчеловечное будущее.

В тишине храма мозг Мусаси обрел ясность. Кровавые картины боя поблекли, но Мусаси все острее чувствовал печаль по зарубленному мальчику. В ответ на вопрос служки он сказал:

– Великие святые Кобо Дайси и Гэнсин создали множество статуй Будды и бодисаттв. Полагаю, и в здешних храмах немало статуй, сделанных монахами?

– Точно не знаю, но монахи занимаются скульптурой и рисованием, – неуверенно отозвался служка.

– Дело в том, что монахи, создавая статую Будды или изображая его на бумаге, приближаются к нему. Подобным же образом может очиститься воин. Все мы видим одну и ту же луну, но самую близкую к луне вершину достигаем различными путями. Порой мы сбиваемся с дороги, отвлекаясь на пустяки, но главная цель человека – найти смысл жизни.

Мусаси сделал паузу, и мальчик побежал вперед, указав на камень, полускрытый травой.

– Смотрите! Эту надпись сделал Дзитин, знаменитый монах, – сказал он, указывая на камень, поросший травой.

Мусаси прочитал замшелые иероглифы:

 
Воды Закона
Мелеют день за днем.
И близок день, когда
Над голыми вершинами Хиэй
Задует студеный ветер.
 

Пророческая сила слов потрясла Мусаси. После жестокой расправы, учиненной Нобунагой, холодные ветры действительно задули над горой Хиэй. Говорили, что священнослужителя мечтают о возврате старых времен, о сильной армии, политическом влиянии духовенства и его привилегиях. Устремления эти сказывались на выборах настоятелей, сопровождавшихся закулисными интригами и шумными скандалами. Священная гора служила спасению грешных душ, но ее существование зависело от пожертвований этих самых душ. «Щекотливое положение», – подумал Мусаси, размышляя над двойственной ролью монастырей и храмов Хиэй.

– Пойдемте! – нетерпеливо позвал мальчик.

В этот момент они увидели бегущего к ним монаха из храма Мудодзи.

– Сэйнэн, ты куда ведешь гостя? – закричал монах.

– В главный храм. Гость хочет посмотреть статую Каннон.

– Как-нибудь в другой раз.

– Извините, что я увел мальчика с собой, просто не знал, что он нужен для работы, – сказал Мусаси. – Пусть возвращается. Я сам могу дойти до храма.

– Я вас ищу! Прошу следовать за мной.

– Меня?

– Извините за беспокойство, но…

– Меня кто-то спрашивает? – поинтересовался Мусаси, не выразив удивления.

– Да. Я сказал, что вас нет, но они мне ответили, что только что видели вас вместе с Сэйнэном. Просили срочно найти вас.

По словам монаха, о Мусаси спрашивали люди из соседнего храма Санноин.

Их было десять человек, в черном облачении и с коричневыми повязками на лбу. С первого взгляда было ясно, что это монахи-воины, каких немало жило на горе Хиэй в старые времена. Искушенные воины в монашьих одеждах, которым подрезали крылья, но они, видимо, заново обустроили свое гнездо. Не все усвоили урок Нобунаги. Стали появляться бравые молодцы с длинными мечами, которые, называя себя учениками Закона Будды, на самом деле были более или менее образованными разбойниками.

– Явился! – произнес один из них.

– Вот он каков! – презрительно откликнулся другой. Посетители уставились на Мусаси с нескрываемой враждебностью.

Приземистый монах с копьем обратился к сопровождавшему Мусаси послушнику:

– Иди в храм! Ты больше не нужен. Ты Миямото Мусаси? – отрывисто спросил он Мусаси.

Тон был далек от учтивости. Мусаси коротко ответил, не раскланиваясь перед незваными гостями.

Из-за спины приземистого монаха показался другой и заговорил словно по написанному:

– Довожу до твоего сведения решение совета храма Эарякудзи, которое предписывает следующее: Гора Хиэй – священное и чистое место, в котором недопустимо присутствие людей, сеющих вражду и беспорядок. Недопустимо предоставлять убежище тем, кто запятнал себя бесчестными кровавыми поступками. Храму Мудодзи предписывается немедленно изгнать Миямото Мусаси с горы. Если он не повинуется, то будет строго наказан в соответствии с уставом храма.

– Я поступлю так, как предписывает храм, – спокойно ответил Мусаси. – Сейчас уже за полдень, а я не готов в путь. Прошу разрешить мне остаться здесь еще на одну ночь, чтобы приготовиться. Можно ли узнать, предписание исходит от городских или храмовых властей? Настоятель Мудодзи известил власти о моем пребывании, возражений не последовало. Не понимаю, почему произошла столь резкая перемена.

– Говоря по правде, мы сначала хотели принять тебя у нас, потому что ты сражался один против многих, – ответил первый монах. – Позже мы получили сведения, которые изменили наши планы. Мы решили, что больше нельзя оставлять тебя здесь.

«Плохие сведения?» – горестно подумал Мусаси. Он, впрочем, этого ожидал. Легко было представить дальнейшие действия учеников школы Ёсиоки. Они, конечно, должны расстараться, распуская гнусные небылицы о нем. Мусаси не счел нужным возражать монахам.

– Хорошо, – холодно ответил он. – Завтра утром я покину вашу обитель.

Мусаси повернулся, чтобы войти в храм, и на него посыпались оскорбления:

– Поглядите на него! Гнусный подонок!

– Чудовище!

– Нелюдь! А с первого взгляда тихоней кажется.

– Что вы сказали? – спросил Мусаси, резко обернувшись.

– Что слышал!

– Хорошо, Теперь послушайте меня. Я подчинюсь решению монашеской братии, но не потерплю оскорблений со стороны таких, как вы. Вам нужен скандал?

– Мы служители Будды, а не драчуны, – последовал ханжеский ответ. – Я просто открыл рот, а из него вылетело слово.

– Глас небесный, – добавил другой монах.

Они вмиг окружили Мусаси, дразня, обзывая, осыпая плевками. Мусаси не знал, насколько хватит ему терпения выносить издевательства. Монахи-воины лишились былой власти, но эта кучка их наследников держалась нагло.

– Какая досада, – заговорил один из монахов, – надеялся встретить достойного самурая, как рассказывали деревенские жители, а передо мной безмозглая скотина! Все сносит! Не может даже постоять за себя.

Мусаси молчал, монахи совсем распоясались. Мусаси покраснел.

– Один из вас сказал, что его устами говорит небо? – спросил он.

– Да. И что дальше?

– Вы намекали, что меня осуждает небо?

– Ты слышал наше решение. Не дошло еще?

– Нет.

– И не поймешь. Немудрено, если на плечах дурная голова. Убогих, как ты, надо жалеть. Будем надеяться, что в следующем рождении будешь посообразительнее.

Не дождавшись ответа Мусаси, монах продолжал:

– Поостерегись, когда уберешься отсюда. У тебя худая слава.

– Мне безразличны сплетни.

– Надо же! Он все еще считает себя правым.

– Я вел себя честно. Я не был ни трусом, ни подлецом, когда дрался с людьми Ёсиоки.

– И у тебя хватает наглости говорить такое?

– Я вас предупреждал, – начал терять терпение Мусаси. – Мелите что вздумается, но я не позволю унижать мой меч.

– В таком случае ответь на такой вопрос. Мы знаем, что ты храбро сражался против многочисленного противника. Ты обладаешь звериной силой, ею можно восхищаться. Похвально, что ты выдержал неравный бой. Зачем ты убил мальчика, которому всего тринадцать лет? Почему ты настолько бесчеловечен, что лишил жизни ребенка?

Мусаси побледнел, его охватила слабость. Монах продолжал:

– Сэйдзюро ушел в монахи, после того как потерял руку. Дэнситиро ты уложил на месте. Остался единственный продолжатель рода – Гэндзиро. Убив его, ты положил конец дому Ёсиоки. Жестокое, гнусное убийство, пусть оно и целиком соответствует Пути Воина. Мало назвать тебя демоном, чудовищем. И ты считаешь себя человеком? Хочешь быть в самурайском сословии? Полагаешь, что имеешь право на жизнь в нашей великой стране цветущей сакуры? Нет! У тебя нет этого права, поэтому монашеская братия изгоняет тебя. Убийство ребенка непростительно, чем бы ты ни оправдывался. Настоящий самурай неспособен на такое зверское преступление. Чем сильнее самурай, тем бережнее он обращается со слабыми. Самурай ценит сострадание и являет собой пример в сострадании к слабым. Теперь ступай отсюда, Миямото Мусаси! Поторопись! Гора Хиэй отвергает тебя!

Монахи ушли.

Мусаси вынес оскорбления молча, но не потому, что ему нечего было возразить. «Что бы они ни говорили, я прав, – подумал он. – Я делал то, что требовали мои убеждения, а они справедливы и чисты».

Мусаси искренне верил в ценность своих убеждений и необходимость их неуклонного им соблюдения. Ёсиока выставили Гэндзиро как символ рода, вынудив Мусаси убить его. Гэндзиро был главой семьи. Школа Ёсиоки считалась бы непобежденной до тех пор, пока существует ее глава. Мусаси мог уложить двадцать, тридцать человек, но люди Ёсиоки претендовали бы на победу, поскольку оставался в живых их предводитель. Убив мальчика, Мусаси обеспечил себе победу, если бы даже сам погиб в поединке. Такой образ мыслей соответствовал Законам Меча. Эти законы были незыблемы для Мусаси.

Мысль о Гэндзиро, однако, мучила его, причиняя боль и страдание. Он совершил жестокость, от которой ему было не по себе. «Не пора ли выбросить меч и зажить обыкновенной жизнью?» – не раз спрашивал он себя.

Вечернее небо над священной горой было спокойным и ясным. В воздухе, как снег, кружились опадающие цветы сакуры. Голые ветви выглядели сиротливо. В этот момент Мусаси был беззащитным, терзаемый сомнениями. «Отказавшись от меча, я смогу жить с Оцу», – думал он. Вспоминая суетность Киото, жизнь, которую ведут Коэцу и Сею, Мусаси говорил себе: «Нет, это не для меня».

Мусаси вошел в храмовый двор и направился в свою комнату. Сев поближе к светильнику, он принялся за незаконченную фигурку. Ему непременно хотелось оставить в храме вырезанное собственными руками изображение Каннон, пусть далекое от совершенства, чтобы успокоить дух убитого Гэндзиро.

Светильник зачадил, Мусаси поправил фитиль. Кругом стояла тишина, было слышно, как на татами падают кусочки дерева из-под ножа Мусаси. Мусаси с головой ушел в работу, внимание его сосредоточилось на кончике ножа. За годы тренировок у него выработалась привычка целиком отдаваться намеченному делу.

Голоса, читающие сутру, то затихали, то нарастали. Мусаси отрывался от работы только для того, чтобы поправить фитиль лампы. Он походил на старинных мастеров, которые трижды кланялись Будде, прежде чем прикоснуться к инструменту. Фигурка Каннон будет его молитвой за благополучие Гэндзиро в следующем рождении и робкой мольбой о снисхождении небес к собственной душе.

– Кажется, все, – пробормотал Мусаси. Он немного откинулся назад, чтобы рассмотреть статую. Колокол на восточной пагоде пробил вторую стражу. «Уже десять», – опомнился Мусаси и заторопился к настоятелю, чтобы вручить ему свое произведение. Фигура была грубой, но резчик вложил в нее душу, она была орошена слезами раскаяния за погубленную жизнь мальчика.

Мусаси вышел, и тут же в комнате появился Сэйнэн, чтобы подмести пол. Закончив уборку, мальчик разложил соломенный тюфяк и скрылся в кухне. А незадолго до этого, пока Мусаси был поглощен работой, чья-то тень проскользнула в Мудодзи и неслышно поднялась на храмовую галерею. Сэйнэн с метлой на плече ушел из комнаты Мусаси, и в тот же миг сёдзи тихо раздвинулись и так же неслышно затворились.

Мусаси вернулся, неся прощальные подарки, тростниковую шляпу и пару соломенных сандалий. Он сложил все у изголовья, затушил светильник и растянулся на циновке. Сёдзи были приоткрыты, и ветерок приятно холодил кожу. В лунном свете бумага на рамах сёдзи светилась серовато-серебристым оттенком. Тени деревьев на сёдзи слегка колебались, как волны на сонном море.

Мусаси задремал, слегка похрапывая. Засыпая, он задышал глубоко и ровно. Ширма в углу комнаты шевельнулась и немного подалась вперед. Из-за нее появилась крадущаяся ползком фигура. Храп прервался, человек приник к полу, слившись с ним. Мусаси всхрапнул, и фигура задвигалась, приближаясь все ближе к спящему. Добравшись до постели, человек взвился, подобно столбу дыма, и бросился на Мусаси, крича:

– Теперь-то я тебя проучу!

Короткий меч скользнул по шее Мусаси, но тут же отлетел в сторону, а темная фигура полетела в другую, с треском выломав сёдзи. С громким воплем неизвестный скатился с галереи, исчезнув в ночи.

Когда Мусаси швырнул незваного гостя, его удивила легкость его тела. Словно он выбросил котенка. Голова человека была обмотана платком, но Мусаси показалось, что он видел клок седых волос. На раздумья времени не было. Выхватив меч, Мусаси выскочил на галерею.

– Стой! – закричал он. – Если ты явился, позволь встретить тебя подобающим образом.

Спрыгнув вниз, Мусаси бросился вслед удаляющимся шагам. Вскоре Мусаси остановился и расхохотался, глядя вслед убегавшим монахам. У его ног лежала стонущая от боли Осуги, которая приземлилась не самым удачным образом.

– Это вы, почтеннейшая? – изумленно воскликнул Мусаси, который ожидал нападения со стороны людей Ёсиоки или воинственных монахов.

Он поднял старуху, придерживая за подмышки.

– Теперь ясно, кто наплел монахам небылиц про меня, – продолжал Мусаси. – Как не поверить каждому слову бесстрашной добродетельной женщины!

– Спина, спина! – стонала Осуги, не отвечая Мусаси. У нее не было сил сопротивляться. – Поздно решать, кто прав, кто виноват, – слабым голосом произнесла старуха. – Дому Хонъидэн не повезло в этой войне. Отсеки мне голову, Мусаси!

Осуги, казалось, говорила искренне, без наигранных чувств. Сделав все возможное, она признала свое поражение. Мусаси все же не верил ей до конца.

– Вы плохо чувствуете себя? – спросил он. – Останьтесь здесь на ночь, в храме вам ничто не грозит.

Мусаси на руках внес старуху в комнату и уложил на свою постель. Всю ночь, не сомкнув глаз, он ухаживал за ней.

На заре Сэйнэн принес коробку с дорожной едой и записку от настоятеля, который с извинениями просил Мусаси немедленно покинуть пределы храма. Мусаси послал мальчика сообщить, что у него на руках больная старая женщина. Настоятель, однако, хотел поскорее избавиться и от Осуги, поэтому предложил следующий план. Проезжий торговец из города Оцу оставил в храме корову, а сам отлучился по делам. На обратном пути торговец собирался забрать корову. Настоятель предложил Мусаси усадить старуху на корову, спустить ее с горы в Оцу и поставить корову на скотный двор в одном из торговых домов.

Мусаси с благодарностью принял предложение настоятеля.