Текст книги "Мусаси"

Автор книги: Эйдзи Ёсикава

сообщить о нарушении

Текущая страница: 25 (всего у книги 72 страниц)

Аракида делал вид, что не придает разговору особого значения. Его беспокоила только людская молва. Приближался конец года и «все такое прочее», как он выразился, поэтому Аракида просил Оцу прекратить уроки флейты и покинуть Дом девственниц.

Оцу тут же согласилась, но не от признания своей вины, просто ей не хотелось задерживаться в храме, доставляя неприятности учителю Аракиде. Скрыв обиду, нанесенную ложными слухами, Оцу поблагодарила его за гостеприимство и заботу и пообещала покинуть храм Исэ через день.

– Зачем такая спешка? – произнес Аракида, протягивая ей сверток с деньгами.

Дзётаро, улучив момент, высунулся с веранды.

– Я уйду с тобой! – прошептал мальчик. – Мне надоело подметать в их старом саду.

– Вот маленький подарок от меня, – продолжал Аракида. – Деньги не велики, но пригодятся в дороге.

В свертке было несколько золотых монет.

Оцу даже не притронулась к деньгам. Она сказала Аракиде, что не заслуживает вознаграждения за уроки. Скорее она должна заплатить за стол и кров.

– Нет, об этом и речи быть не может, – возразил Аракида. – Хотел бы попросить об одном одолжении. Если ты направишься в Киото, пусть деньги будут платой за твою услугу.

– Рада выполнить вашу просьбу. Мне достаточно вашей доброты. Аракида обернулся к Дзётаро.

– Почему бы не отдать деньги ему? Он будет покупать все необходимое для вас обоих.

– Благодарю вас! – мгновенно отозвался Дзётаро, протягивая руку к свертку. – Я правильно поступил? – спросил он Оцу.

Ей оставалось только поблагодарить Аракиду.

– Передай, пожалуйста, посылку от меня его светлости Карасумару Мицухиро, который живет в Хорикаве в Киото. – Аракида взял с расшатанной полки два свитка. – Два года назад его светлость попросил меня расписать свитки. Я наконец закончил их. Карасумару намерен вписать в свитки свои комментарии к рисункам и приподнести их императору. Мне бы не хотелось поручать их простому посыльному. Можешь доставить их и позаботиться, чтобы они не запачкались и не намокли в пути?

Поручение было неожиданным и очень серьезным. Оцу колебалась, но отказаться было неловко, Аракида вытащил коробку и промасленную бумагу, но прежде чем запаковать и опечатать свитки, проговорил:

– Пожалуй, стоит показать вам.

Он сел и развернул свитки. Аракида гордился своим произведением и хотел в последний раз взглянуть на свитки.

Оцу поразила красота рисунков. Дзётаро, широко раскрыв глаза, склонился над свитками. Пояснений к рисункам не было. Поэтому Оцу и Дзётаро не знали сюжета рисунков. Аракида разворачивал свиток, и их взору представали сцены из жизни древнего императорского двора, тонко выписанные в изысканных цветах с орнаментом из порошкового золота. Рисунки были выполнены в стиле Тосы, уходившем корнями в классическую японскую живопись периода Хэйан.

Дзётаро, не имевший представления о живописи, был потрясен увиденным.

– Взгляни на огонь! – восклицал он. – Как настоящий горит!

– Не прикасайся к рисункам! – строго сказала Оцу. – Смотри, но не трогай руками.

Они всматривались в рисунки, когда вошел храмовый слуга и что-то сказал Аракиде на ухо. Тот кивнул в ответ.

– Да, конечно. Я не сомневался в нем, но на всякий случай пусть оставит расписку.

С этими словами он отдал слуге мешок, пропахший потом, и оба меча, принесенные Оцу.

Весть об отъезде Оцу огорчила обитательниц Дома девственниц. За два месяца, проведенные вместе, они привыкли к ней, как к старшей сестре.

– Неужели это правда?

– Вы действительно покидаете нас?

– И никогда больше не вернетесь? Со двора донесся голос Дзётаро:

– Я готов. Почему ты так долго собираешься, Оцу?

Он с удовольствием избавился от рабочей белой одежды и теперь был в привычном коротком кимоно. Деревянный меч волочился по земле. За спиной мальчика была обшитая тканью коробка со свитками.

– Расторопный какой! – откликнулась Оцу, выглянув из окна.

– Я все быстро делаю, – возразил Дзётаро. – А ты – копуша. Почему женщины так медленно собираются?

Дзётаро, позевывая, уселся на солнцепеке, однако и это занятие ему тут же наскучило.

– Готова? – нетерпеливо окликнул он Оцу.

– Минуту потерпи! – ответила та.

Она уложила вещи, но девушки не отпускали ее.

– Не огорчайтесь, я вас скоро навещу, – успокаивала их Оцу. – Ждите меня и берегите себя.

Она чувствовала неловкость, потому что говорила неправду. После того, что она выслушала от Аракиды, вряд ли ей захочется вернуться в Исэ. Девушки, похоже, чувствовали это. Некоторые плакали. Кто-то предложил проводить Оцу до священного моста через реку Исудзу, и все вышли из дома. Дзётаро нигде не было. Девушки громко звали его, но никто не отвечал. Оцу, зная повадки мальчика, предложила:

– Он, верно, устал ждать и ушел вперед.

– Противный мальчишка! – возмутилась одна из девушек.

– Он ваш сын? – внезапно спросила другая, взглянув на Оцу.

– Сын? Как ты могла подумать такое? Мне всего двадцать! Неужели я так старо выгляжу, что Дзётаро можно принять за моего сына?

– Кто-то сказал, что он ваш ребенок.

Оцу покраснела, вспомнив разговор с Аракидой, но утешилась мыслью, что, пока Мусаси верит в нее, ей безразлична людская молва. В этот момент их нагнал Дзётаро.

– Кто так поступает? – осуждающе произнес он. – Сначала заставляете меня ждать целую вечность, а потом бросаете!

– Тебя нигде не было, – возразила Оцу.

– Могли бы поискать меня. Я увидел человека, идущего по дороге в Тобу, который издалека походил на моего учителя. Я побежал, чтобы разглядеть его получше.

– Похожий на Мусаси?

– Да, но это оказался не он. Я добежал вон до тех деревьев и рассмотрел его со спины. Это не Мусаси, а какой-то хромой.

Оцу и Дзётаро вновь испытали то, что не раз случалось во время их странствий. Не проходило и дня, чтобы не блеснула надежда, сменявшаяся разочарованием. Повсюду им мерещился кто-то похожий на Мусаси – мелькнувший мимо прохожий, самурай на отплывшей от берега лодке, ронин верхом на коне, силуэт человека в паланкине. Мгновенно вспыхивала надежда, и они бросались следом, чтобы потом разочарованно переглянуться. Не упомнить, сколько раз они спешили за чужими людьми.

Привыкшая к невезению, Оцу не огорчилась, но Дзётаро был совершенно убит. Она ласково попыталась успокоить мальчика:

– И сейчас нам не повезло, но не сердись на меня. Мы надеялись встретить тебя на мосту. Не печалься! Сам знаешь, путь будет нелегким, если начинать его в дурном настроении. Пошли скорее!

Дзётаро немного успокоился. Посмотрев исподлобья на стайку девушек, он поинтересовался:

– А им что надо? С нами собрались!

– Конечно нет! Они опечалены расставанием и хотят проводить меня до моста.

– Очень мило с их стороны, – тоненьким голоском произнес Дзётаро, дразня Оцу.

Девушки рассмеялись, и боль разлуки поутихла.

– Учительница, вы не туда свернули! – крикнула одна из провожавших. – Вам в другую сторону!

– Знаю, – спокойно ответила Оцу.

Она направлялась к воротам Тамагуси, чтобы помолиться перед храмом. Сложив руки и склонив голову, Оцу застыла на несколько минут в молитвенной позе.

– Ясное дело, – пробормотал Дзётаро. – Не может уйти, не попрощавшись с богиней.

Он ограничился наблюдением за Оцу со стороны. Девушки, подталкивая его в спину, спрашивали, почему он не следует примеру Оцу.

– Я? Мне неохота молиться обветшалым святыням.

– Так нельзя говорить. Боги покарают тебя.

– По-моему, молитва – глупость.

– Глупо поклоняться богине Солнца? Она не чета мелким божкам, которым поклоняются в городах.

– Знаю.

– Почему тогда не молишься?

– Потому что не желаю.

– Упрямец?

– Заткнитесь, сумасшедшие бабы!

– А-ах! – хором воскликнули девушки, потрясенные грубостью Дзётаро.

– Чудовище! – вымолвила одна из них.

Оцу, завершив молитву, вернулась к девушкам.

– Что случилось? Вы чем-то расстроены? – спросила она.

– Он обозвал нас сумасшедшими бабами за то, что мы уговаривали его помолиться богине, – возмущенно выпалила одна из девушек.

– Дзётаро, ты знаешь, что это дурной поступок, – отчитала Оцу мальчика. – Ты должен помолиться.

– Почему?

– Помнишь, ты рассказывал, как ты молился от страха, что монахи Ходзоина убьют Мусаси? Ты молился вслух, воздев руки к небу. Почему сейчас не можешь?

– Но… они же таращатся на меня.

– Хорошо, мы не будем смотреть.

– Ну, ладно уж…

Все отвернулись, но Оцу искоса наблюдала за мальчиком. Он послушно подбежал к воротам Тамагуси, встал лицом к святыне и по-мальчишечьи стремительно отвесил глубокий поклон.

Ветряная мельница

Мусаси сидел на узкой веранде маленькой харчевни на берегу моря, в которой подавали устриц, сваренных в раковине. Около веранды стояли две женщины-ныряльщицы с корзинами моллюсков и лодочник. Лодочник уговаривал Мусаси проехать на лодке вдоль прибрежных островов, а женщины предлагали купить ракушек в дорогу.

Мусаси снял с ноги пропитанную гноем повязку. Рана доставили ему невероятные страдания, и сейчас ему не верилось, что опухоль наконец спала. Нога приняла нормальный вид и лишь немного побаливала, хотя кожа оставалась белесой и морщинистой.

Отмахнувшись от назойливых лодочника и ныряльщиц, Мусаси пошел к берегу, осторожно ступая больной ногой. Вымыв ногу, он вернулся на веранду, поджидая служанку, которую послал купить новые кожаные носки и сандалии. Мусаси надел принесенные носки и сандалии и осторожно наступил на ногу. Он слегка прихрамывал, но это был пустяк по сравнению с перенесенными муками.

Старик, варивший устриц, сказал Мусаси:

– Вас перевозчик зовет. Это вы собирались переправиться в Оминато?

– Да. Я слышал, что оттуда постоянно ходят корабли в Цу.

– Еще в Ёккаити и Кувану.

– Сколько дней осталось до конца года? Старик рассмеялся.

– Позавидуешь вам! Ваш вопрос означает, что у вас нет долгов, которые надо вернуть в конце года. Сегодня двадцать четвертое.

– Неужели!

– Какое счастье молодость!

Направляясь к переправе, Мусаси вдруг захотелось разбежаться и мчаться далеко, все быстрее и стремительнее. Поправившись, он воспрял духом, но по-настоящему счастливым его сделало потрясение, пережитое утром.

Лодка была полна, но Мусаси удалось отыскать местечко. В Оминато он пересел на большой корабль, шедший в Овари. Паруса наполнились ветром, и корабль заскользил по водам залива Исэ. Мусаси сидел в левой стороне палубы и с удовольствием смотрел на берег – на старый рынок, Ямаду, дорогу в Мацудзаку. «Если направиться в Мацудзаку, – думал Мусаси, – то можно повидаться с выдающимся мастером меча Микогами Тэндзэном». Но для такой встречи время пока не пришло, и Мусаси сошел на берег в Цу.

Едва ступив на землю, Мусаси заметил прохожего с короткой железной палкой, заткнутой за пояс. На палку была намотана цепь, а на ее конце болтался железный шар. На боку мужчины висел короткий палаш в кожаных ножнах. На вид ему было года сорок три, рябое лицо покрыто таким же черным загаром, как и у Мусаси, отдававшие рыжиной волосы стянуты узлом на затылке. Он сошел бы за разбойника с большой дороги, не следуй за ним закопченный сажей мальчик с молотом. Ясно было, что он – подмастерье, а его хозяин – кузнец.

– Подождите, хозяин!

– Пошевеливайся! Что так медленно идешь?

– Забыл молот на корабле.

– Забыл то, чем зарабатываешь на жизнь?

– Пришлось вернуться.

– Хорош! Добро, что спохватился, иначе башку бы тебе раскроил.

– Хозяин… – жалобно заскулил мальчик.

– Молчи!

– Ночевать будем в Цу?

– У нас полно времени. Доберемся до дома к ночи.

– Разве нельзя где-нибудь остановиться? Хорошо бы развлечься в путешествии.

– Не болтай ерунды!

На въезде в город вдоль дороги выстроились мелочные лавки, зазывалы приглашали путников в гостиницы. Обычный портовый город. Подмастерье, вдруг потеряв хозяина из виду, выискивал его в толпе, пока тот не вышел из лавки игрушек с яркой игрушечной ветряной мельницей в руках.

– Ива, – позвал кузнец мальчика.

– Да, хозяин.

– Возьми игрушку. Да поосторожнее, не сломай! Прикрепи ее к воротнику.

– Для малыша?

– Хм, – буркнул кузнец.

Кузнец не был дома несколько дней и теперь с нетерпением ждал момента, когда отдаст игрушку сыну.

Кузнец с подмастерьем, похоже, шли туда же, куда и Мусаси. Мусаси подумал, не Сисидо Байкэн ли это, но не был уверен и поэтому прибег к незамысловатой хитрости, чтобы проверить свое предположение. Он то обгонял кузнеца с подмастерьем, то отставал, вмешиваясь в их разговор. Миновав городские укрепления, они повернули на городскую дорогу, ведущую в Судзуку. Эту дорогу должен был выбрать Байкэн, направляясь домой. Мусаси убедился, что мужчина и есть Байкэн.

Мусаси собирался идти прямо в Киото, но встреча с Байкэном изменила его планы. Мусаси подошел к кузнецу и дружеским тоном спросил:

– Возвращаетесь в Умэхату?

– Да, в Умэхату. А тебе какое дело? – сухо отозвался кузнец.

– Вы Сисидо Байкэн?

– Да. А ты?

– Меня зовут Миямото Мусаси. Я изучаю боевое искусство. Недавно я побывал у вас дома в Удзи и разговаривал с вашей женой. Верно, сама судьба свела нас.

– Неужели? – насмешливо вскинул брови Байкэн. На лице его вдруг появилась настороженность. – Это ты останавливался на постоялом дворе в Ямаде и хотел сразиться со мной? – поинтересовался Байкэн.

– Откуда вы знаете?

– Ты направлял посыльного в дом Аракиды, чтобы справиться обо мне?

– Да.

– Я делал кое-какую работу для Аракиды, но не жил у них. Снял деревенскую кузницу. Такую работу мог выполнить только я.

– Вот как! Говорят, вы мастер по цепному шестоперу с серпом.

– Ха-ха-ха! Значит, ты встречался с моей женой?

– Да, она показала мне один из приемов стиля Яэгаки.

– С тебя достаточно. Нет нужды идти за мной. Конечно, я бы мог показать тебе еще кое-что, но пока до тебя дойдет суть приема, ты уже будешь на полпути в мир иной.

Жена кузнеца показалась Мусаси женщиной самоуверенной, но ее муж оказался высокомерным. Мусаси, безошибочно оценив возможности и характер кузнеца, все же не торопился с выводами. Один из уроков Такуана, усвоенных Мусаси, гласил, что на свете множество людей, более достойных, чем ты сам. Увиденное в храме Ходзоин и замке Коягю подтвердило эту истину. Мусаси старался всесторонне изучить врага, чтобы избежать недооценки противника под влиянием гордыни и самоуверенности. Во время разведки надлежало держаться просто и дружелюбно, порой проявлять угодливость или нарочитую трусоватость.

На презрительное замечание Байкэна Мусаси ответил уважительно, как и подобало человеку его возраста:

– Действительно, я мало что узнал из разговора с вашей женой, но мне выпало счастье встретить вас. Буду признателен, если вы подробнее расскажете про ваше оружие.

– Если только рассказать, согласен. Ночевать в гостинице у заставы собираешься?

– Если вы не хотите приютить меня на ночь, то заночую там.

– Можешь остаться у меня, если согласен спать в кузнице вместе с подмастерьем. У меня не постоялый двор и нет лишней постели.

Путники добрались до подножия горы Судзука на закате. Под красноватыми облаками деревенька выглядела безмятежной, как озеро. Ива побежал вперед, чтобы оповестить хозяйку о прибытии, и, когда путники подходили к дому Байкэна, жена поджидала их с младенцем на руках. Ребенок держал игрушечную ветряную мельницу.

– Вот и папа! Папа уезжал далеко, теперь вернулся! Посмотри на папу! – ворковала жена Байкэна.

В мгновение ока Байкэн, сбросив высокомерие, расплылся в ласковой отцовской улыбке.

– Это твой папочка, малыш! – сюсюкал он, вертя пальцами перед носом младенца.

Муж и жена вошли в дом и заговорили о хозяйственных делах, занялись малышом, не обращая внимания на Мусаси.

Байкэн вспомнил про гостя, когда стали подавать обед.

– Дай этому малому что-нибудь поесть, – приказал он жене. Мусаси сидел на земляном полу кузницы, греясь у горна. Он даже не снял сандалий.

– Он уже ночевал у нас, – неприязненно произнесла жена Байкэна, ставя кувшин с сакэ в очаг, перед которым сидел хозяин дома.

– Эй, парень! – позвал Байкэн. – Сакэ пьешь?

– Не откажусь.

– Выпей чарочку!

– Спасибо.

Войдя в комнату с очагом, Мусаси принял от хозяина чашечку местного сакэ и поднес ее к губам. Оно показалось ему кисловатым. Возвращая чашечку кузнецу, Мусаси сказал:

– Позвольте я налью вам.

– Не беспокойся, пока есть. Сколько тебе лет? – спросил Байкэн, окинув взглядом Мусаси.

– Двадцать два.

– Откуда ты родом?

– Из Мимасаки.

Байкэн изучающе всматривался в Мусаси.

– Напомни-ка твое имя! Из головы вылетело.

– Миямото Мусаси.

– Как ты пишешь Мусаси?

– Теми же иероглифами, что и Такэдзо.

Вошла хозяйка и поставила на циновку перед Мусаси суп-мисо, соленья, чашку риса и положила палочки.

– Ешь! – бесцеремонно приказала она.

– Благодарю вас, – ответил Мусаси.

Байкэн, на мгновение задержав дыхание, произнес:

– Что-то крепкое сакэ нынче! Тебя, значит, в детстве звали Такэдзо? – спросил он небрежным тоном, наливая Мусаси.

– Да.

– Лет до семнадцати?

– Да.

– В этом возрасте ты участвовал в битве при Сэкигахаре? С тобой был еще один парень – ровесник? Матахати?

Теперь удивился Мусаси.

– Откуда вы знаете? – медленно произнес он.

– Я много кое-чего знаю. Я тоже там был.

Мусаси почувствовал расположение к Байкэну, тон которого стал более дружеским.

– Где-то я тебя видел, – продолжал кузнец. – На поле боя, верно.

– Вы были в лагере клана Укиты?

– Я тогда жил в Ясугаве и отправился на войну с группой тамошних самураев. Мы были на передовой линии, впереди всех.

– Правда? Значит, мы там и виделись.

– А что стало с твоим другом?

– Не видел его с тех пор.

– Со времени битвы?

– Почти. Мы некоторое время прожили в одном доме в Ибуки, а когда зажили мои раны, мы с ним расстались. Больше я его не встречал.

Байкэн крикнул жене, что сакэ кончилось. Она с ребенком уже легла.

– Больше нет ни капли, – ответила хозяйка дома.

– Я еще хочу. Немедленно!

– Почему надо напиться именно сегодня?

– У нас интересный разговор. Давай сакэ!

– Сказала, что больше нет.

– Ива! – позвал Байкэн.

– Что изволите, хозяин? – откликнулся Ива из-за тонкой дощатой перегородки в углу кузницы. Ива открыл некое подобие двери, и его согбенная фигура появилась в проеме. Притолока была слишком низкой для его роста.

– Пойди к Оносаку и возьми в долг бутылку сакэ.

Мусаси больше не хотел пить.

– Если не возражаешь, я поем, – сказал он, берясь за палочки.

– Нет, подожди! – воскликнул Байкэн, перехватывая руку Мусаси. – Подожди! Я послал за сакэ, и тебе придется выпить.

– Если сакэ ради меня, то напрасно. Вряд ли я осилю даже каплю.

– Брось ломаться! – настаивал Байкэн. – Хочешь узнать побольше о цепном шестопере с серпом? Все тебе расскажу, но нужно еще немного добавить.

Вернулся Ива с бутылкой. Байкэн, налив сакэ в кувшин, поставил его подогреть на огонь и пустился рассказывать о цепном шестопере с серпом, о том, как лучше использовать его в боевых действиях. Главное преимущество оружия перед мечом заключалось в том, что оно не оставляло противнику времени для защиты. Можно обезоружить противника с помощью цепи и перейти в атаку. Точный бросок цепи, резкий рывок – и противник оказывается без меча.

Байкэн не вставая продемонстрировал прием.

– Держишь серп левой рукой, шар в правой. Если противник нападает в лобовую, принимаешь его на лезвие и швыряешь шар ему в лицо. Это один вариант.

Торс Байкэна принял другое боевое положение.

– Если между тобой и противником есть какое-то пространство, вырываешь у него оружие с помощью цепи, любое – меч, копье, дубину и прочее.

Байкэн говорил без остановки. Он рассказывал Мусаси, как бросать шар, объяснил с десяток способов применения оружия, растолковал, почему цепь действует как змея, показал, как ввести противника в заблуждение, ловко орудуя серпом и цепью, так, чтобы защитные действия неприятеля обернулись против него самого. Байкэн выложил все секреты своего оружия.

Мусаси слушал как завороженный. Он внимал каждому слову кузнеца, впитывая мельчайшие детали.

Цепь. Серп. Обеими руками…

Рассказ Байкэна навел Мусаси на размышления. «Меч можно применять одной рукой, но ведь у человека две руки…»

Бутылка сакэ опустела. Байкэн пил много, настойчиво угощая Мусаси. Выпив непривычную дозу, он совсем опьянел.

– Вставай! – приказал Байкэн жене. – Пусть гость спит на нашей постели. А мы – в задней комнате. Пойди постели там.

Хозяйка не шевелилась.

– А ну вставай! – еще громче крикнул Байкэн. – Гость устал. Ему пора отдыхать.

Жена Байкэна согрелась под одеялом, и ей совсем не хотелось покидать уютное ложе.

– Ты же говорил, что он будет спать в кузнице вместе с Ивой, – пробормотала она.

– Хватит болтать! Делай, что тебе говорят!

Женщина поднялась и раздраженно прошлепала в заднюю комнату. Байкэн взял спавшего младенца на руки и сказал:

– Одеяла старые, но очаг рядом. Если захочешь пить, заваришь чай, горячая вода на огне в котелке. Спи. Спокойной ночи!

Байкэн ушел вслед за женой. Через минуту хозяйка вернулась, чтобы сменить подушки. Она уже не выражала недовольства.

– Муж напился и устал с дороги, – сказала она. – Он хочет выспаться вволю и встанет поздно. Устраивайся поудобнее. Утром накормлю тебя вкусным завтраком.

– Спасибо, большое спасибо! – только и смог ответить Мусаси. Ему не терпелось скорее раздеться.

Мусаси нырнул под теплое одеяло, но ему было жарко от выпитого сакэ. Женщина немного постояла, наблюдая за гостем, затем, задув светильник, мягко проговорила:

– Спокойной ночи!

Мусаси казалось, будто голова его стянута стальным обручем. В висках стучало. Он не мог понять, почему так напился. Чувствовал он себя скверно, но не мог отделаться от мысли о Байкэне. Почему вдруг кузнец расположился к нему и послал за сакэ, хотя сначала вел себя довольно грубо? С чего его своенравная жена вмиг стала любезной? Почему они предоставили ему свою постель? Мусаси не понимал. Глубоко вздохнув, он натянул одеяло и закрыл глаза. Из-под одеяла выглядывал лишь лоб, освещаемый вспышками тлеющих углей в очаге. Вскоре комната наполнилась глубоким ровным дыханием.

Жена Байкэна вернулась в заднюю комнату, чуть слышно шлепая босыми ногами по татами.

Мусаси видел сон, вернее повторяющиеся обрывки сна. Воспоминания детства кружились в его спящем мозгу словно какое-то насекомое, оставляя за собой светящийся след. Мусаси слышались слова колыбельной:

 
Спи-усни, спи-усни,
Спящий маленький так мил.
 

Мусаси видел себя дома в Мимасаке, слышал колыбельную, которую пела жена кузнеца на наречии провинции Исэ. Он был ребенком на руках бледной женщины лет тридцати… Это была его мать… Да, его мать. Он прижался к ее груди, глядя в ее бледное лицо.

 
Плачут только неслухи,
С ними плачет мама.
 

Мать Мусаси тихо напевала, укачивая его. Тонкое гордое лицо ее было голубоватого оттенка, как цветок груши… Тянулась каменная стена, поросшая цветущим мхом. Потом глинобитная стена с нависавшими над ней ветвями деревьев, темных в наступивших сумерках. Из-за сёдзи дома струился свет. На щеках матери блестели слезы. Младенец – Мусаси – с изумлением взирал на них.

«Уходи! Убирайся в свой дом!»

Это был повелительный голос отца, Мунисая, доносившийся из глубины дома. Мать Мусаси медленно поднялась. Потом она бежала вдоль стены дома, потом по берегу реки Айды. Она вошла в воду и побрела к середине реки… Малыш вертелся на руках у матери, пытаясь предупредить ее об опасности, но говорить он еще не умел. Чем больше извивался ребенок, тем крепче прижимала она его к груди. Он чувствовал ее мокрую от слез щеку. «Такэдзо, – сказала она, – ты чей сын? Отца или матери?»

Мунисай кричал с берега. Мать скрылась под водой. Младенец, выброшенный на прибрежную гальку, лежал среди цветущих примул и закатывался от плача.

Мусаси открыл глаза. Он снова начал засыпать, а женщина, не то мать или какая-то другая, вторглась в его сон и разбудила его. Мусаси не помнил лица матери. Он часто думал о ней, но не мог описать ее словами. Видя чужих матерей, он предполагал, что его мать похожа на этих женщин.

«Почему сегодня ночью?» – промелькнуло у него в голове. Хмель почти выветрился из головы. Мусаси лежал, глядя в потолок. По толстому слою сажи пробегали красные отблески от тлеющих в очаге углей. Взгляд Мусаси остановился на подвешенной к потолку игрушечной ветряной мельнице. Он вдруг сообразил, что запах матери и младенца исходит от постели. Мусаси охватила легкая грусть. Сон вновь объял его. Игрушка над головой приняла расплывчатые очертания.

Мельница начала медленно вращаться. Ничего удивительного, игрушечная вертушка для того и сделана. Вертеться она может только от движения воздуха, от сквозняка. Мусаси приподнялся. Вслушиваясь в темноту, он уловил едва слышный звук осторожно закрываемой двери. Вертушка остановилась.

Мусаси опустил голову на подушку, соображая, что происходит в доме. Он походил на жука под листом, который угадывает погоду наверху. Мусаси чутко реагировал на малейшие изменения, происходившие вокруг. Нервы напряглись до предела. Мусаси понял, что жизнь его в опасности. Но почему?

«Разбойничий притон?» – спрашивал себя Мусаси. Настоящие воры сразу бы определили, что у Мусаси нечего красть. «Кузнец затаил на меня обиду?» Вряд ли. Мусаси был уверен, что прежде никогда не встречал Байкэна. Мусаси кожей ощущал приближение смертельной угрозы, хотя не знал, чем он навлек ее. Он чувствовал, что опасность совсем рядом, что надо мгновенно решать: ждать ее, притворяясь спящим, или делать упреждающий шаг.

Мусаси протянул руку через порог в кузницу, нащупал сандалии и осторожно обулся под одеялом.

Вертушка начала вращаться. В бликах очага она напоминала заколдованный цветок. С улицы послышались тихие шаги. Кто-то осторожно двигался и внутри дома. Мусаси быстро скатал постельные тряпки в подобие спящего человека.

Из-под короткой занавески-норэн в дверном проеме сверкнули два глаза. Человек крался с обнаженным мечом. Другой, сжимая копье, скользнул вдоль стены к изножию постели. Оба вслушивались в дыхание спящего. Затем, как облако дыма, явился третий. Это был Байкэн с серпом в левой руке и железным шаром в правой. Переглянувшись, троица задышала в одном ритме. Человек, стоявший в изголовье постели, изо всех сил пнул подушку, второй с копьем сделал шаг назад в кузницу и нацелился в спящего. Байкэн, спрятав серп за спину, крикнул:

– Вставай, Мусаси! – Пустая постель безмолвствовала. Человек с копьем откинул одеяло.

– Его нет! – воскликнул он.

Байкэн, быстро оглядев комнату, заметил крутящуюся вертушку.

– Где-то дверь отрыта! – бросил он.

Послышалось ворчание третьего человека. Дверь кузницы, выходившая на задворки дома, оказалась распахнутой. Морозный воздух ворвался в нее, выстуживая дом.

– Отсюда ушел!

– Прозевали, болваны! – выругался Байкэн, выскакивая на улицу. От стены дома отделилось несколько теней.

– Порядок, хозяин? – спросил кто-то. Байкэн взорвался от гнева.

– Ты что несешь, дурак? Зачем я вас здесь поставил? Он сбежал под носом у вас.

– Ушел? Как же он ухитрился выйти?

– Это у вас нужно спросить, безмозглые скоты!

Громко топая, Байкэн вбежал в дом.

– У него только два пути, – послышался его голос. – К броду Судзука или назад, к дороге на Цу. Он далеко не мог уйти. В погоню!

– Нам куда бежать?

– Я к броду Судзука, а вы марш по нижней дороге! Преследователей было с десяток, все вооружены. Один, с мушкетом, смахивал на охотника, другой, с коротким полевым мечом, походил на дровосека.

– Если его настигнете, пальните из мушкета, мы все соберемся! – крикнул Байкэн.

Преследователи бросились в погоню по нижней дороге.

Через час они возвратились с побитым видом, хмуро перебрасываясь словами. Вопреки ожиданиям вожак встретил их молча. Вернувшись первым, Байкэн сидел с отрешенным видом на полу в кузнице.

– Что верно, то верно – слезами горю не поможешь, – ответил он на их попытки приободрить его.

Байкэн, схватив обуглившееся полено, переломил его через колено, давая выход душившей его злобе.

– Несите сакэ! Выпьем!

Байкэн помешал угли в очаге и подбросил дров. Жена с младенцем на руках напомнила, что выпивки в доме нет. Один из мужчин вызвался сбегать за сакэ, и скоро чашечки с подогретым питьем пошли по кругу.

Разговор не клеился.

– Меня просто распирает от злости.

– Паршивый мерзавец!

– Он заколдован, помяните мое слово.

– Не расстраивайся, хозяин! Ты сделал все, что мог. Парня прохлопали те, кто сторожил дом снаружи.

Те понуро молчали, сознавая вину.

Компания подпаивала Байкэна, чтобы он пошел спать, но он только морщился от выпитого и не уходил. Он никого не упрекал.

– Не надо было затевать эту историю, я собирал вас, чтобы действовать наверняка. Поначалу я думал разделаться с ним сам, но поосторожничал. Он ведь убил моего брата Цудзикадзэ Тэмму, а брат был не из слабых бойцов, – произнес он после долгого молчания.

– Неужели этот ронин – тот самый парень, который четыре года назад прятался в доме Око?

– Он. Дух покойного брата привел его сюда. Точно. Мне бы и в голову не пришло, не скажи он, что сражался при Сэкигахаре, что его звали Такэдзо. Все сходится – и возраст, и приметы того парня, который убил брата. Это он.

– Брось тужить, хозяин! Забудь обо всем и ложись спать!

Байкэну помогли дойти до постели, кто-то заботливо отряхнул отброшенную в сторону подушку и подложил ему под голову. Байкэн заснул мгновенно, оглушив всех громким храпом. Его друзья, сочувственно переглянувшись, тихо вышли из дома и растворились в утреннем тумане.

Сброд этот прежде промышлял разбоем и состоял в бандах Цудзикадзэ Тэммы из Ибуки или Цудзикадзэ Кохэя из Ясугавы, который теперь звался Сисидо Байкэном. Некоторые были просто типами со дна общества. Обстоятельства превратили их в землепашцев, ремесленников, охотников, но при удобном случае они готовы были вцепиться в глотку честного человека.

В доме Байкэна стояла тишина, нарушаемая лишь дыханием спящих и возней мыши-полевки.

В коридоре, соединявшем кузницу с кухней, стояла большая глинобитная печь, а у стены сложены дрова. Над дровами на гвоздях висели зонты и большие соломенные шляпы от дождя. В полумраке между печью и стеной одна из шляп шевельнулась и тихо поползла вверх, пока не повисла на гвозде. Расплывчатый силуэт человека словно бы отделился от стены. Во время погони Мусаси оставался в доме. Выскользнув из-под одеяла, он открыл дверь во двор, а сам спрятался в дровах, прикрывшись шляпой.

Неслышно ступая, он пересек кузницу и приблизился к спящему Байкэну. Мусаси никогда не слышал такого храпа. «Шишки в носу», – отметил про себя Мусаси. Ему стало смешно, и он невольно улыбнулся.

Мусаси колебался, размышляя. По большому счету он выиграл поединок у Байкэна. Победа неоспорима. Если этот спящий человек и хотел убить его, то делал это ради успокоения духа покойного брата Цудзикадзэ Тэммы. Похвальный поступок для заурядного грабителя. Стоит ли убивать Байкэна? Конечно, безопаснее прикончить его на месте, ведь он будет искать случая отомстить. Но достоин ли Байкэн того, чтобы его убил Мусаси?