Текст книги "Призраки Припяти (СИ)"

Автор книги: Евгения Федорова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 11 страниц)

– Вот охраннички, – пробормотал я и подумал о том, что Леха ни чуточки не жалеет о смерти брата. Как же так?

Глубоко затянувшись, я выпустил в воздух плотное облако белого дыма. Как же хорошо! Давно мне не было так хорошо. С тех пор, как объявились в моей жизни братья Леха и Сем. Никуда не надо бежать, никто тебя не бьет. И на плечи уже спустилась едва ощутимым плащом ночь.

Я спустился по ступеням и неторопливо побрел в сторону от деревни по неровной дороге. Нет, я не пытался сбежать, зачем?! Я не мог подвергать опасности жизнь Вовки. Я просто хотел отдохнуть от Лысого, с его потребительской философией, от пьяниц, что сейчас с вялой руганью возились в крапиве.

За спиной предупреждающе гавкнул пес, потревоженный шумом. Сторожит, – подумал я. – Сколько лет ты, Лис, вот так же сторожил мой сон. И теперь тебя нет…

Это была первая по-настоящему теплая ночь, рука, сжимавшая сигарету, вовсе не мерзла. Ветер касался лица приятно теплыми ладонями, лишь изредка принося из низин прохладу. Соловей в еще по-весеннему прозрачном кусту не утихал и его переливчатое пение баловало и ласкало слух, уводя мысли все дальше от будничных проблем; оно тревожило разум и рождало в памяти неоформленные, но полные грусти воспоминания.

От влажной земли шел приятный аромат, забытый за время долгой зимы; он смешивался с легким, сладковатым запахом распустившейся вербы.

Сухими травами тихо шуршал ветер. Иному в кромешной темноте, сгущенной низкими тучами, могли почудиться чудовища, но только не мне. Ночь была прозрачна и ясна, отовсюду стекалось ко мне ощущение радостной жизни, пробудившейся от бредового сна.

Что я буду делать, когда найду оружие? Сработает ли оно? Существует ли оно? Что мы будем делать, когда Припять вновь станет нашей по праву победителя. И что сделает отцовское оружие с призраками?

Никогда раньше я не задумывался о том, что будет после смерти, потому, наверное, что мне всегда приходилось иметь дело с жизнью, гоня смерть прочь как можно дальше. Природа призраков для меня мутна и загадочна. Я не могу даже предположить, кто они и как случилось, что они остались на земле. Я не могу и помыслить об их стремлениях и желаниях. От этого они становятся для меня еще страшнее.

Лысый говорит, что все будет просто. И почему я ему не верю?! Никому нельзя верить…

Мой дом был в Припяти. Я уверен, что без запинки найду свой двор, я узнаю его из тысячи. Мои воспоминания полнятся этим двором. Мои единственные воспоминания об отце. Мы были во дворе все вместе. Я играл с мамой в песочнице и под ее руками рождался удивительный замок, а я своими неловкими движениями портил хрупкую красоту. А отец стоял рядом и что-то рассказывал маме. Я не помню, что…

Это было давно. Это было в другой жизни. С тех пор я прожил их не один десяток. Я был приемышем, был беглецом, был рабом, был бездомным, был убийцей, был учеником и спасителем, был вышибалой и лекарем, был психологом, возлюбленным и другом… Я был… что же от меня осталось теперь?

* * *

Хозяин совсем озверел. В последние дни торговля шла из рук вон плохо, и Нунси всячески срывал злость на единственном своем подручном.

Дима уходил каждый вечер в надежде, что это последний день его страданий. Вот и в тот вечер мальчик с трудом дождался темноты, выслушал, как щелкает замок, как удаляются шаги Хозяина. Можно было вновь идти к Бару, чтобы ждать там Легавого или в который уже раз попросить Пасюка взять его на работу.

Что и говорить, Дима уже не верил в счастливый исход. Но он мог надеяться. Он всегда надеялся…

На улице разыгралась настоящее ненастье, и чувствительный к настроениям мира Дима ощутил острое, почти физическое беспокойство. За окном летел ветер. Он был таким сильным, что под его ударами стекло узкого оконца жалобно дрожало. Холодные капли дождя пронизывали воздух будто стрелы. Даже в помещении Дима чувствовал неуютное дыхание приближающейся осени, просачивающееся в щель между рамами.

И все же Дима отмел все сомнения, потому что Легавый сказал ему: приходи к бару, твоя жизнь измениться; а именно этого изменения мальчик ждал как манны небесной.

Он привычно распахнул окно и съежился от холода. Лис уже толокся у стены, наступая Диме на пятки, его ничего не беспокоило, пес предвкушал ночную прогулку.

Нечего сомневаться!

Мальчик подсадил под лохматый зад своего друга и сам выбрался в окно, осторожно прикрыл за собой створку, но порыв ветра безжалостно распахнул ее, сильно ударив о край стеллажа. Дима испугался, что ветер выбьет оконное стекло, но рама, стукнувшись, замерла, прижатая ветром. Махнув на все предосторожности рукой, мальчик побежал прочь. Он вбежал в подворотню и, оглянувшись, с разочарованием понял, что Лис отстал, зацепившись носом за какой-то особенно интересный столб. Что ж, в конце концов, у пса конечно должна быть своя собственная жизнь…

Подождав немного, Дима решил заглянуть в Белое Озеро один, никуда не денется загулявшийся Лис.

Внезапно в подворотне Дима почувствовал движение и в слабом свете, падающем вялыми полосами от вывески бара, мальчик разглядел рослую фигуру. В следующую секунду человек оказался рядом с ним, в лицо ударило горячее, полное алкоголя и сигаретного дыма дыхание. Дима ощутил на своей шее прикосновение холодной, словно мертвой руки, а потом сильно ударился спиной о стену арки.

– Слышал, у тебя ножичек есть, – зашептал над самым ухом мальчика злой, хрипящий голос, но Дима все рано узнал человека, как тот не старался остаться неузнанным: это был тот самый нетрезвый парень из компании, стоявшей несколько дней назад подле бара. – Так ты мне его отдай, – продолжал парень – и тогда ничего с тобой не будет.

Отдай!

Это простое слово вывело Диму из ступора. Как он мог отдать отцовский нож?! Единственно, чем он по-настоящему владел.

Но с рослым и нетрезвым парнем худому от недоедания мальчишке было не совладать, и Дима это прекрасно понимал. Единственным знакомым, который мог заступиться за него, был бармен, и Дима даже не допустил возможности предательства или равнодушия. Он вцепился в державшую его руку зубами со всей злостью, на которую был способен. Во рту тут же появился неприятный, ненавистный вкус крови, но Дима не обратил на это внимания и юркнул под ослабшую руку, вслушиваясь в заметавшийся под сводами арки, вскрик боли; опрометью бросился к ступеням и, уже вбегая в бар, услышал за собой злобный окрик:

– Драный щенок, тебе не уйти! Я тебя дождусь.

Бар встретил его плотным белесым маревом сигаретного дыма и тихой музыкой. Пасюк бросил короткий взгляд на нового посетителя и замер, словно окаменел. На его лице Дима не смог ничего прочесть, потому пошел вперед, утерев что-то неприятно липкое вокруг рта. Глянув на руку, он уверился, что это кровь из прокушенной руки подонка…

– Пошел прочь! – процедил сквозь зубы Пасюк, как только мальчик подошел к стойке. – Или я тебя сейчас самолично выволоку отсюда.

– Пожалуйста, – чувствуя, как враз взмокли ладони, попросил Дима. – Там парень, он хочет отобрать у меня нож.

– Мне на это плевать, слышишь! – повысил голос вышедший из себя Пасюк. – Убирайся!

В их сторону повернулись несколько любопытных голов.

– Ну, пожалуйста, – взмолился Дима. – Он же меня убьет!

Последнее слово сработало как катализатор и все, кто расслышал его, разом посмотрели в сторону мальчика. Впрочем, все они не были заинтересованными, скорее это было праздное любопытство. На Пасюка слова Димы не произвели никакого впечатления, пожалуй, они вызвали лишь еще большее раздражение. Со стуком опустив на стол стакан, он вылетел из-за стойки и схватил мальчика за шиворот.

– Если ты не можешь за себя постоять, так нечего тебе жить, – прорычал он и вышвырнул Диму за дверь. Толчок Пасюка придал Диме ускорения и, запнувшись на первой же ступеньке, мальчик кубарем полетел вниз, больно стукнувшись плечом и копчиком. А в следующее мгновение его схватили за ногу и поволокли. Дима попытался подняться, но получил мощный удар в бедро.

– Нет! – крикнул он. – Помогите!

Но в ночном городе никому не было дела до мальчишки, которого собирались ограбить и, может быть даже убить.

Дима вспомнил про Лиса. Ну, где же ты сейчас, друг, когда ты так нужен?

А парень тем временем затащил Диму за угол бара в совершенную темноту тупика. Здесь удушающе пахло мочой и еще чем-то таким, от чего волосы на голове у мальчика зашевелились. Это была не запах чего-то физического, нет, так пахала застарелая, бродящая здесь, уродливая смерть, чей отпечаток искажал даже самое красивое лицо. Вот когда Дима перестал быть ребенком. Нет, не тогда, когда он остался совсем один и не тогда, когда Хозяин от души лупил его палкой. Сейчас, в то самое мгновение, когда он встал, чтобы защитить себя от страшной участи.

Парень даже не заметил, как вывернулся парнишка. А через секунду этот щенок вытащил свой нож, тускло блеснувший широким лезвием в свете, случайно проникнувшем в тупик.

– Уходи, – зло процедил Дима парню, покачиваясь из стороны в сторону. Он не понаслышке знал, как сильно отвлекает движение.

– Отдай нож, – потребовал парень, но былая уверенность исчезла из его голоса. Будь он трезвым, быть может, он отступил, но будучи налитым до самых краев, он не совсем отдавал себе отчета в том, что трезвый парень с ножом может оказаться хоть и не таким опытным, как он, но ловчее или быстрее…

И все же у него хватило ума выкрикнуть:

– Вася, иди сюда, щенок не дается!

И тут же в тупик шагнула еще одна фигура. Поняв, что это его последний шанс, Дима метнулся вперед, не глядя полоснув по первому нападавшему ножом. Человек отшатнулся в сторону, но в следующую минуту сильный удар по лицу сбил бегущего Диму на асфальт. Он упал и с трудом успел убрать руку, иначе непременно встретился бы с собственным лезвием.

– Щенок ранил меня! – заорал мужчина.

– Придется нам его закопать живьем, – весело усмехнулся подошедший помочь Вася, который и достал Диму кулаком, но через секунду он заорал что было силы, упал, схватившись за лодыжку, в которую Дима, уже не имея возможности думать от охватившего его страха, всадил нож почти по самую рукоять.

В Диме остались лишь звериные инстинкты: рвать врага, грызть кости, бежать прочь как можно быстрее, спасаться.

Он поднялся было на четвереньки, пытаясь встать, но тут что-то оглушительно треснуло, Дима ощутил боль, будто по спине хлестко ударил ремень, и рухнул обратно на зассаный грязный асфальт, потому что обе руки у него сразу отнялись. В крови было столько адреналина, что его трясло, пальцы разжались, и нож откатился немного в сторону.

За спиной его кто-то орал, но Дима не понимал слов. Боль в спине жгла нещадно, он снова хотел встать, но тут что-то мягкое задело его плечо, он внезапно очнулся и стал все понимать.

Рычал Лис, да так рычал, как рычит пес, уже вцепившийся мертвой хваткой во врага. Закоулок полнился стонами, матом, скрипом и скрежетом. Понимая, что Лис один не справиться с двумя людьми, Дима вскочил на ноги, ощущая внезапный прилив сил и спокойствия. Кажется, он знал, что делать. Он не видел в темноте противников, но каким-то внутренним чутьем знал, что вот в нескольких шагах от него лежит Вася с пробитой ногой и пытается вытащить из плечевой кобуры свой пистолет. А чуть дальше катаются по асфальту, пытаясь побороть друг-друга, Лис и второй нападавший.

Дима шагнул вперед, подобрал нож, который безошибочно нашел в темноте, и опустил на голову Васи деревянную рукоять. Равнодушно выслушал звук глухого удара и наблюдал, как осело бесформенной черной кучей тело врага, потом, подойдя ко второму противнику, оттолкнул в сторону выпавший из прокушенной дважды за этот день руки пистолет. Взяв за шкирку пса, он отдал жесткий приказ:

– Фу!

И Лис послушно разжал челюсти. Дима отступил, заставив пса попятится и с нажимом приказал:

– Сядь.

Лис послушно сел.

– Как тебя звать? – спросил Дима в момент, когда поток ругательств, изливающийся из груди неожиданно протрезвевшего быстро парня, на минуту иссяк.

– Пошел на*! – выпалил парень.

– Лис, ты не против закусить яйцами? – с интересом спросил Дима, нависнув над парнем. Самому Диме голос его показался каким-то нечеловеческим и пугающим.

Лис вряд ли понял, что ему на самом деле предлагал хозяин, но на вопрос «хочешь» всегда голодный пес привык отвечать радостным взрыком, что он и сделал, подняв на Диму преданные глаза.

– И так, – выдержав паузу, все тем же ледяным тоном снова спросил Дима, – как тебя звать?

– Ты это, держи своего пса, ладно, – внезапно перейдя на миролюбивый тон, сказал парень. – Я – Рук, меня все здесь так называют.

– То-то же, Рук, – усмехнулся Дима. – Еще хочешь у меня попытаться что-то отобрать?

– Н-нееет, – запнувшись, сказал Рук, пряча глаза от взгляда Димы. Что бы это могло значить?

– Может, ты еще раз хочешь в меня выстрелить?

– Я стрелял в упор, – внезапно выпалил Рук. – Как ты можешь быть еще жив?!

– А я не человек, меня пули не берут, – внезапно, не зная, зачем врет, сказал Дима. – Но тебя это не коим образом не должно волновать. Лучше подумай о том, что я сейчас сделаю с тобой. У меня ведь пес голоден, но целиком тебя ему не проглотить… так что придется тебе кое-что отрезать.

Пожалуй, Дима напугал сам себя, так он размеренно и спокойно все это сказал, раньше он и помыслить не мог, что способен проявить подобную жестокость.

Рук молчал. Вряд ли у него было что возразить. Может, он тянул время в надежде, что его приятель Вася очнется и утихомирит оборзевшего подростка, а, может, просто не знал, что делать. Не дождавшись ответа, Дима шагнул вперед. Он не собирался выполнять свою угрозу, но что-то заставило его приблизиться к Руку, а тот внезапно пополз к нему, причитая:

– Не делай этого, пацан, пожалуйста! Я не хотел ничего дурного, я просто хотел нож, ну прости меня, дурака! Я же не знал, что он тебе самому нужен. Не надо!

Дима замер на месте, потрясенный произведенным эффектом. Потом развернулся, приказал Лису идти рядом и быстро зашагал прочь.

* * *

Наступил момент расплаты за беспечность. Это случилось ранним утром, когда Нунси только пришел на работу. Он как всегда отпер магазин, придирчиво осмотрел каждый угол на предмет наличия грязи на полу, потом провел пальцами по подоконнику, и заорал, что Дима стал из рук вон плохо работать, что вот уже третий день стекла витрины не мыты, а на полу в углу валяется, сброшенный умирающим фикусом, желтый лист, который надо было убрать еще с вечера. Впрочем, у Нунси настроение было не таким уж и плохим, и он не стал лишать работника завтрака, поставив перед ним трехлитровую банку с мутным жидким пойлом. На этот раз одну на двоих. Дима торопливо разложил еду по мискам и выдал Лису большую порцию. Руки его тряслись от мучившей паренька боли и озноба.

Где ты испоганил одежду. Застранец! – внезапно заорал Нунси, увидев спину Димы. – Где ты шлялся, как вышел?!

– А я тебе скажу, где он шлялся, – вальяжно вваливаясь в магазин, заявил Пасюк…

…Бармен в общем не думал, когда совершал этот поступок. Словно разум у него помутился усталостью прошедшей ночи и досадливыми рассказами, наполнившими бар. Всю ночь только и говорили о том, как Вася и Сырец Рук решили обвести простака вокруг пальца и проучить, отобрав нож. Когда мальчишка вбежал в Белое Озеро, все поняли, что два вора перегнули палку; когда парень сказал, что его будут убивать, все предпочли не поверить или опустить глаза.

Потом был выстрел и все, кто предпочел не поверить, пристыжено уткнулись в свои полупустые бокалы и рюмки. Никто в общем-то не почувствовал себя виноватым, но все понимали, что с легкостью могли помешать бессмысленному убийству. С другой стороны парень сам виноват, велика беда – нож отдать, надо же понимать, что жизнь, она дороже. Да за жизнь этих ножей еще накупишься, а теперь то чего?

И тут в Белое Озеро, постанывая и поддерживая друг-друга, вошли Вася и Сырец. Вася едва шел, его шатало из стороны в сторону, волосы на голове слиплись, щека покрылась черной коростой, а от его ноги на полу бара оставались кровавые отпечатки. Сырец выглядел получше, на нем почти не было видно крови, но он держался за бок и морщился при каждом шаге.

– Что случилось, ребята?! – ахнул кто-то.

– Пасюк, музыку глуши!

– Да выруби музон.

– Садись, садись сюда, Васька, на вот, выпей покрепче. Бармен, тащи бинт и водку, а лучше спирт, которым ты приторговываешь!

– Нет спирта…

– Тащи, тащи, не будь крысой…

– Сырой, давай, не трави душу, что стряслось?!

И поведал Сырец, выпивая из щедрых рук, что встретил он настоящего нелюдя. Что у него глаза светятся в темноте и голос подобен грому, что стреляй в него в упор – не стреляй, ему все равно; что бегает за ним зверь лютый, челюсти которого режут словно бритвы, а слюна отравлена.

– Кончай заливать, – неуверенно сказал кто-то, – вон у тебя на руке укусы, ты что, умер что ли?!

– А меня яд с детства не брал, все гадюки мои, – зло оскалился Сырец и плесканул водки на кровавые укусы. – Ты что хочешь, Кеша, думай, только я вот из этого самого пистолета в него выстрелил, а он вскочил и ему хоть бы хны. И говорит и действует, будто боец многоопытный, а с виду ведь безобидный! Точно вам говорю, оборотень он, потому и с собакой якшается!..

– Врешь, – усмехнулся Пасюк, – спьяну и испугу показалось. До чего дошел, с пацаном не справился!

– Ага, – внезапно прохрипел Вася, – он, словно призрак. Так быстр, что и движения не заметно. Правду Сырой говорит, не может необученный и неумелый пацан Нунси так драться. Этот натаскан как спецназ или он урод какой.

– Не человек он, точно вам говорю! – Сырец залпом опустошил стакан водки. – Чего не веришь Пасюк, так сам на пацана посмотри. А нам ща доктора зови, не видишь, помирают твои клиенты…

Разговоров хватило на всю ночь и так это все осточертело бармену, что он решил раз и навсегда покончить с визитами настырного парня к себе в бар. Вполне имел право, тем более что он знал хозяина паренька, которого уже вовсю звали Нелюдем.

Ничего не людского, надо признаться, в парне Пасюк не видел и сейчас не увидел. Предстал перед ним больной и явно раненный худощавый пацан, на которого что есть мочи орал хозяин. При этом Пасюку даже в голову не пришло отступиться – порядок есть порядок, и говорить следовало о деле.

– Я тебе расскажу, где он шлялся, – сказал бармен, входя в магазин. – Он уже много дней одолевает меня просьбами взять его на работу, все толчется у моего бара и марает мои ступеньки. Будь добр, дорогой Нунси, придержи своего щенка и эту рыжую шавку при себе, коли они твои, а то вчера эти двое покусали моих завсегдатаев, так что не ровен час, к тебе придут с жалобами, а то и с требованиями компенсации.

Сказав все это, Пасюк развернулся, чувствуя на себе, как не странно, сразу три пристальных взгляда, и внезапно ощутил себя… как-то не в своей тарелке. Пока он дошел до дома, ему стало совсем тошно, и он сел на скамейку перекурить. Что-то он сделал не так. Ведь мог же не быть свиней, в конце-то концов! Нунси горяч на руку, никто его особенно не любит, зачем же Пасюк все это сделал?

Ведь парень много не просил, Легавый вроде с ним даже поладил, тока лежит сейчас Легавый на белых простынях и в бреду горячечном мечется. Помрет ведь скоро… наверное… И парень этот теперь не жилец. А все из-за него, из-за Пасюка. Если бы не гнал он подмастерье Нунси в тот первый вечер, возможно и Легавый не отпросился бы пораньше, чтобы со своей женщиной о судьбе подростка говорить… и возможно был бы сейчас здоров, и легкое сберег. А так… врач сделал все возможное и еще чудо, что вышибала не умер в первые пол часа после удара ножом в спину.

Кто же это мог быть? – думал Пасюка, глубоко затягиваясь так, что сигарета в мгновение ока превратилась в маленький окурок с подплавленным фильтром. Зло швырнув ее в сторону, Пасюк закурил новую. – Неужели это был Сырец, неужели покусился на своих …

Но сам он хорош! Ишь, чего учудил?! Нунси небось сейчас убивает парня, а он, чтобы не говорил Рук, ранен и черт его знает, насколько серьезно! С толстосума Нунси не убудет закопать паренька под ближайшим забором, Пасюк подозревал, что работник давно стал для него обузой, но отпустить его на все четыре стороны было обидно, а содержать накладно…

Что же помутило мозги бармену, зачем он сдал парня?

Пойти сейчас обратно, отбить парнишку, взять его на работу?! Да нужно это больно бармену! Что может делать этот пацан в его баре… да еще за ним повсюду вшивый пес мотается. Где вот был этот пес, когда Сырец на курок нажимал?! Почему не напал раньше?

В конце концов, – решил Пасюк, – уж такая жестока жизнь, что каждый тут сам за себя. Вечером передам женщине Легового, что если она не заберет парня, долго тот не протянет.

Это был максимум сострадания, на которое оказался способен Пасюк. Вот оно как!

* * *

– Где он?! Где мальчик?! Тварь толстозадая, как ты мог позволить себе такое?! Да я все данные в Южногорский суд передам, ты сядешь, подонок! Рабство запрещено, ты разве не знал?! Как ты посмел заниматься рукоприкладством!

Этот женский голос был полон возмущения и злости, он выстраивал призрачные, тонкие стены защиты вокруг сознания Димы и он медленно приходил в себя. Ему досталось страшно, он уже после третьего удара почти потерял сознание и только помнил, что его все били и пинали, пока он не отключился совсем. Лис бросался, игнорирую намордник, все равно пытаясь укусить врага, но тоже получал ужасные удары и падал на пол, полз к Диме и тихо, виновато скулил.

– Где он?! Где?! Что, что ты с ним сделал?… Вставай, вставай мальчик, пойдем со мной! Тебе больше никто не обидит. Пойдем, вставай, поднимайся. Песик, песик, все будет хорошо, давай, мальчик, пойдемте со мной!

– Сучка, – приглушенно ругался Нунси. – Стерва городская, приперлась дура. Кабы не мужик твой, ща бы поперек прилавка легла бы.

– Ты мне не угрожай, Нунси! Пуганная я, таких жирных боровов как ты знаю насквозь! И весьма сомневаюсь, что у тебя вышло бы что-нибудь, если бы я сама к тебе на прилавок легла.

– Дрянь!

– Вставай, мальчик, пойдем, пойдем. Все будет хорошо! Вставай.

И Дима поверил, что все взаправду будет хорошо, что если он найдет в себе силы и пойдет куда-то с этой женщиной, то все наладится.

Ей бы, наверное, не утащить его, но Дима смог встать сам и покорно пошел за ней следом, а пес преданно хромал рядом, тыкаясь забранной в намордник мордой хозяину в руку, словно предлагая ему опереться на свою голову.

Дима очень плохо помнил последующие дни. Спасшая его женщина, Инна Георгиевна, постоянно плакала, и Дима сквозь муть бреда все думал, что это очень плохо. Она перевязывала его и глотала тихие, горькие слезы. У нее умирал мужчина, тот самый Легавый, который был добр к Диме. Заражение охватило тело вышибалы смертельной горячкой и он больше не приходил в себя, не кричал от боли, но его тихое угасание было еще страшнее, оно не оставляло никаких надежд. Все это Дима определял скорее на уровне инстинктов, сил на размышления у него не было. А как-то ночью, очередной темной ночью, в которой его не посещали сновидения, ночью, когда за окном вместе с дождем полетел мокрый, ледяной снег, Дима проснулся от острого и страшного чувства приближения беды. Ветер выл, забившись в щель, и от этого глухого гудения становилось ужасно неуютно. Дима сразу узнал знакомое дыхание, в голосе ветра он отчетливо расслышал шепот Смерти.

Уйди, – попросил он, но смерть не расслышала его робкой просьбы. И тогда Дима встал, пошел к телу умирающего мужчины и встал на страже. Та ночь потом всегда была рядом с Димой кошмаром и тяжелым воспоминанием. Смерть нападала, а он раз за разом отражал ее атаки. Она вылетала из темного угла, над которым стояла потрескавшаяся икона. Богоматерь, с одухотворенным, полным нежности и спокойным лицом, смотрела на мальчика добрым взглядом.

Она говорила с ним.

Она улыбалась ему и протягивала тонкую, красивую руку.

Ты не можешь спасти всех.

Есть те, кому помогать нельзя.

Законы, созданные Вселенной, нерушимы.

Тот, кто переступает через них, расплачивается собой.

Сроки каждого определены.

Отступись.

Твои жертвы напрасны.

Дима знал, что это голос смерти. Она не была ни плохой, ни хорошей, просто пришло ее время пожинать дивные плоды уходящей жизни. Но Дима защищал сейчас человека, единственного человека на всей земле, который приветливо ему улыбнулся и пообещал нечто чудесное – он предложил самому Диме жизнь. Как же мог мальчик вот так просто сдаться?

И он закрывал уши руками, чтобы не слышать мягкого голоса. Он зажмуривал покрепче глаза, чтобы не видеть призрачных очертании ночной гостьи, от которой дыхание останавливалось, и из груди бесконтрольно рвались хрипы загнанного зверя. Он умолял смерть уйти, он приказывал ей отступить. Сжимая горячими от собственного жара руками кисть Легавого, он из последних сил сражался за жизнь человека.

Он дотянул до утра, и под его пальцами кожа мужчины стала прохладной, Легавый задышал спокойнее и увереннее, хрипы ушли из его груди. Блеклый рассвет не смог пробить плотных тяжелых облаков и на улице тьма превратилась в полумрак. А сам Дима на восходе солнца, которого он не мог видеть, умер.

* * *

Меня спасли.

Тогда впервые я понял, для чего все это время жертвовал собой, спасая других. Там, рядом со мной, среди уходящей в бесконечность пустоты, были они все. Даже маленький крольчонок, чью жизнь я спас для того, чтобы он смог вырасти в клетке у дядьки Макара, и тот сидел у моих ног хрупким, уютным комочком.

Их вязкий груз наполнил мое сердце воспоминаниями, приводящими в себя, выстраивающими новые стены, удерживающими рассыпающееся на осколки сознание.

Они все молчали, они все просто смотрели на меня, но не давали уйти. И снова я слышал женский плач и понимал, что это очень плохо. Я знал, что снова плачет Инна Георгиевна, и очень хотел остановить эти жгучие, безудержные слезы. Я понимал, что она плачет из-за меня, и сделал все, что было в моих силах, чтобы вернуться…

Легавый давно уже выздоровел. За окнами квартиры разлеглась белыми сугробами зима, а я все еще был парализован. Я не мог пошевелиться и все чаще в голову мне закрадывались сомнения в правильности моей борьбы.

Но ни Легавый, ни его жена (свадьбу сыграли после выздоровления вышибалы) не сомневались в необходимости жить. Все свободное время они проводили со мной. Инна обучала меня уму-разуму, бесконечно читала все самое лучшее, что было в ее распоряжении. Это она научила меня ценить поэзию, это благодаря ей я не чувствовал себя совсем уж калекой. Длинными зимними вечерами при свете керосинки, укутав меня в шерстяное клетчатое одеяло, женщина читала Толстого, Жуля Верна, Дюму, Блока и Бальмонта.

А с утра пораньше вставал Легавый, брал меня на руки и выносил на улицу. Это он заново научил меня ходить, это он вернул меня к жизни, приговаривая:

– Борись, Димка, если человек после рождения может научиться ходить, то для тебя, для взрослого, это не составит труда.

Он улыбался открыто, показывая выбитый резец на верхней челюсти, и все тормошил меня. Лис тоже постоянно был рядом, и вся эта троица стала для меня теми, кто создал на земле настоящий рай. Выздоровление мое шло необычайно медленно и тяжело, еще несколько месяцев после того, как я смог самостоятельно подняться на ноги, моя походка была нетвердой, силы быстро оставляли меня.

Пожалуй, окончательно я окреп лишь к лету, выдавшемуся необычайно жарким.

И вот мне уже стало восемнадцать, когда жизнь, не посоветовавшись и не предупредив, сыграла со мной злую шутку. Инна Георгиевна умерла от лейкоза, когда меня не было дома – как нельзя более некстати Легавый собрал меня вместе с соседскими парнями на полтора месяца в поход по окрестностям. Когда мы вернулись, беда уже свершилась, а сам Легавый бесконтрольно спивался. Я попытался вытащить его, но мужчина доверительным шепотом попросил меня дать ему спокойно уйти следом. Мне было очень больно смотреть на некогда сильного и веселого вышибалу, который сам уничтожал себя, но и понять его я мог. Инна Георгиевна была потрясающе доброй женщиной и Легавый, пожалуй, любил ее больше жизни. Вот и отдал он за нее свою жизнь, умер через полгода от цирроза печени. Я хотел бы верить в то, что там, куда ушли Инна и Алексей, никто не помешал им быть вместе.

А я вновь остался один. Легавый не завещал мне свою квартиру и маленькая однушка стала собственностью школы. Я не очень об этом жалел, все равно бы не смог жить в той квартире, полнившейся воспоминаниями об одном из самых спокойных моментов нашей с Лисом жизни. Кроме того, я был уже взрослым и сделал немалый вклад в свое благополучие, вернув к жизни дочь мэра…

Что же, все так. Лис был уже стар, а я вступил в самый чудесный возраст, заполненный привязанностями и любовными страстями, но все не складывалось. Все, чего я касался с целью обрести свое собственно благополучие, рано или поздно разбивалось, подобно чашке, сбитой со стола неосторожным движением. Зато я чертовски здорово научился возвращать радость и счастье другим. Вот как совсем еще недавно, когда избавил от верной смерти двоих детей. Женщина не должна плакать, это я знал наверняка…

Глава 6

Я остановился и вдохнул полной грудью ночь.

Это были не самые приятные воспоминания из моей жизни, но что поделать – это действительно было. Я оказался глупым мальчишкой, в общем-то, слабовольным и неуверенным. Я привык делать то, что мне говорят, и это было моей самой большой ошибкой. Нужно было бороться, вместо того, чтобы ждать, как велел мне Макар. Пошутил же он, отдав мальчишку настоящему рабовладельцу. Видно Макар так чего-то испугался, что передал меня первому встречному. И конечно мне не повезло.

Стоит над этим поразмыслить.

Потом столько всего было, что я не знаю, жизнь прожитая кажется мне чем-то нереальным. После смерти моих приемных родителей – а они столько всего для меня сделали, что иначе о них я и помыслить не мог – встал вопрос о том, что делать дальше и я снова пришел в Белое Озеро. Теперь уже как посетитель, не как жалкий попрошайка. Лис с сомнением посмотрел на двери бара, но я ободряюще потрепал его за ухо и пошел вперед. Мне хотелось посмотреть в глаза Пасюку, слишком свежи были в моей памяти его слова и поступки. При каждом изменении погоды на спине у меня просыпался шрам от выпущенной ради забавы пули.

Я хотел принять решение: буду ли я мстить этому человеку. Мне почему-то очень хотелось понять его мотивы. Неужели это так сложно: проявить сострадание к мальчику с нечесаным, грязным другом-псом? Нет, это оказалось необычайно сложно, но мне от чего-то очень хотелось знать: почему.