Текст книги "И солнце не зайдёт (СИ)"

Автор книги: Евгения Демина

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 7 страниц)

   – Я не подписывался тащиться с обозом и свитой через Альпы и Апеннины! – возмутился Рудольф.

   – Лишу наследства, – вполголоса процедил Эрнст.

   – Сначала сам получи, – ответил Иоганн таким же тоном.

   Хоакиму объяснили, что герцог Иоганн завещал всю власть и земли старшему племяннику – сыну Ульрики, Эрнсту, а тот, в свою очередь, усыновил и назначил наследником своего кузена Рудольфа – сына Бланки. Родных детей у Эрнста не было и, похоже, не ожидалось, а Рудольф был бастардом и отца своего не знал. Вероятно, какой-нибудь волк, коих в Шварцвальде обретается тьма, соблазнил его матушку во время осеннего гона. Так почему бы не извлечь выгоду друг из друга? Тем более что Ульрих выпадал из списка наследников, потому как взял в жёны девицу из третьего сословия.

   Слегка потеряв нить родства своей новой семьи, Хоаким предложил не тратить время, силы и средства на сухопутное путешествие. Рудольф мог попасть через стену в Валенсию, как это сделала сегодня герцогиня, и отбыть из местной гавани без лишнего шума. Корабль и команду дон Альварес предоставит.

   У Рудольфа загорелись глаза – прямо-таки сверкнули, и он, поддавшись зову пылкой, на три четверти волчьей, крови, кинулся к зятю обниматься и целоваться, а затем – не менее страстно – поцеловал кузину Елену.

   Бланка спросила, не проще ли открыть тоннель прямиком в Ватикан, но Иоганн возразил, что в святом городе всё-таки нужно соблюдать хоть какие приличия.

   В этот момент от стены отъединилась тень и печально прошелестела, что нельзя вот так вот просто сняться с места и поехать в Ватикан: это дело серьёзное и требует тщательной подготовки.

   Ульрика добродушно посмеялась над словами призрака, встала из-за стола и вывела из тени за руку покойного кайзера Фридриха, теперь вполне зримого и осязаемого.

   Полюбовавшись трогательной встречей отца с детьми, супруга (или вдова?) немецкого короля предложила Хоакиму познакомиться и с другими членами семьи, кто по возрасту давно переселился в мир иной. Хоаким как можно вежливее попросил отсрочки.

   Он внезапно ощутил самые тёплые чувства к этим странным людям, которых отныне он назовёт родственниками. Им было совершенно наплевать, что он мориск, и они так искренне переживали за судьбу Елены, что он простил естественную неприязнь, с которой его поначалу встретили. Здесь не ссорились, ничего не делили, а если пререкались – то шутя, а если жаловались – то не из любования своим несчастьем, а ради совета, который не заставлял себя долго ждать.

   Хоаким задумался только о двух вещах: каким волшебством владеет его Елена и стоит ли знакомить Химену со всеми сразу.

   А о том, что не одет, он, признаться, забыл.

   Он сделал вид, что местное вино пришлось ему по нраву, хотя в сравнении с испанским оно кисло. В конце концов, его собственный погреб не так уж далеко.

   Он поверил, что никто не выдаст его тайну, дружелюбно со всеми прощался, помог проводить Ульриха до постели и даже обменялся рукопожатием с Рудольфом.

   Хотя шумный кузен супруги ему не понравился.

   Да, совершенно верно. Дон Альварес ревновал.

   Ревность пожирала его, когда Елена прощалась с Рудольфом, и истязала каждый раз, когда жена получала письмо из Италии. Послания были короткими, но частыми и исправно вызывали у графини Альварес улыбку.

   Понтифик Алессандро придирчиво осмотрел знакомого своей дочери с головы до ног (Лукреция всё же оказала полезную услугу, укрыв под маской кроткой просьбы предупреждение о неминуемом визите), благословил, исповедал, причастил – и когда все прегрешения с бастарда были смыты, объявил, что можно копить новые, и устроил радостную попойку со всеми прилагающимися развлечениями. После чего, в обмен на заговор от головной боли, с удовольствием исполнил просьбу Рудольфа, не забыв прочесть долгую проповедь о пользе молитв и о том, как розарий облегчает их счёт. Он напомнил также, какие бусины для каких молитв по каким дням и в каком порядке нанизаны, и Рудольфу тоже пришлось пару раз мысленно повторить заговор. Излечившись, он несколько дней любовался красотами Ватикана и Рима и завязал несколько полезных знакомств.

   "Сегодня, кузина, мне посчастливилось избавить от тяжкой участи пленника герцога Гвидобальдо Урбинского, который вместе с Её высочеством Елизаветой Мантуанской без малого год томился в заключении. Я немедленно помог ему бежать – отдельно от жены, за что он, по его собственным словам, «вдвойне мой должник».

   Так что безмерна моя благодарность моей дорогой сестрице за то, что все заботы переложили на меня. Ведь я смог внести лепту в спасение не одного человека, а сразу двух.

   P.S. Подагра мучает молодого герцога Урбинского исключительно в присутствии жены, так что с помощью вашего покорного слуги он обрёл не только свободу, но и исцеление".

   Рудольф возвратился в Валенсию на «Воскресении», любезно предоставленной зятем, а оттуда направился прямиком в Толедо, разъединив два отрезка пути лишь одной ночью отдыха. Эта ночь показалась Хоакиму вечностью. Он подумывал, не запереть ли спальню для гостей снаружи, но вспомнил, что простые замки и стены совершенно бесполезны, если дело касается родственников его жены. Поэтому он проявил смирение и лишь пожелал свояку вдоволь погостить в Толедском замке.

   Рудольф, конечно, не отказал себе в такой роскоши и вытянул из поездки все соки, которыми щедро вспоил своё тщеславие. Конечно же, он с лёгкостью очаровал всех фрейлин и даже дуэний. Безусловно, он пользовался расположением Её высочества Хуаны, что, несомненно, приводило в ярость Его высочество Филиппа.

   Правда, вручение подарка не подразумевало расставания со старым розарием. Хрустальные чётки пришлось украсть. Каким образом и при каких обстоятельствах Рудольф снял их с запястья Хуаны – бог весть. Но судя по тому, что саарландский бастард живым и здоровым вернулся в Валенсию и гостил у кузины ещё неделю, разоблачения можно было не опасаться.

   Хоаким чувствовал, что его мёртвая кровь вновь растекается по жилам и закипает.

   Он намекнул Рудольфу, что тот загостился, Рудольф с самым покладистым видом собрался и ушёл сквозь стену вместе с подарками Папы Римского, Фердинанда Арагонского и Изабеллы Кастильской. На прощание расцеловав сестрицу Елену в обе щеки и в губы.

   Счастье Рудольфа, что стена за ним уже сомкнулась. Но жена виновата не меньше, рассудил Хоаким, ведь она принимала все похотливые знаки внимания буквально с распростёртыми объятиями.

   На Елену обрушился поток брани. Но вместо того, чтобы смиренно смыть с себя грязь измены, подставившись под этот девятый вал, как подобает образцовым жёнам, графиня Альварес, она же герцогиня фон Саарбрюккен, воспитанная в большой и дружной семье, принялась отражать удары.

   Хоаким пришёл в ярость и набросился на жену. В припадке безумия он сдавил её шею – на что Елена, инстинктивно защищаясь, ответила подобным.

   Они душили друг друга, попеременно одерживая верх и считая углы всех предметов в супружеской спальне – пока под пальцами Елены не раздался хруст.

   Девятый вал схлынул, сменившись полным штилем. На виллу Альваресов снизошла тишина. Елена, как соляной столп, застыла посреди опочивальни с головой Хоакима в руках.

   – Ой, – выговорила она и чуть не разжала пальцы.

   – Что ты наделала, дурёха, – прохрипела голова; воздух из горла ударял ей в ладони.

   – Ой, как это... – только смогла повторить Елена. Она опустила глаза, но на полу было пусто. Вся остальная часть Хоакима куда-то исчезла.

   Дама огляделась – и нашла безголовое тело в кресле, с гордо скрещёнными руками и развёрнутым к окну туловищем.

   – Так и будешь стоять? – осведомилась голова.

   Елена безмолвствовала.

   – Позови Химену, – потребовала ноша.

   – А?

   – Позови Химену, – прошипела голова. – Она знает, что делать.

   Елена робко позвала.

   Золовка, к счастью, обреталась поблизости. Она весело вбежала в спальню брата – и тоже застыла. Только не в ужасе, а по-хозяйски осматриваясь. А потом позвала горничную и приказала принести иглу поострее и шёлковую нить.

   Вечер провели за рукоделием.

   Дамы окружили сидящее в кресле туловище. Оторванную шею поместили на основание, аккуратно соединив неровные края. У Елены слишком дрожали руки, поэтому Химена поручила ей поддерживать голову Хоакима и сама взялась за шитьё.

   Блестящая игла сновала светлячком в ловких пальцах берберки. Елена даже без перчаток не смогла бы так проворно работать. Было заметно, что рука у Химены натренирована.

   Вновь обретя голос, Хоаким попробовал браниться, но Химена вложила ему в рот игольницу и невозмутимо продолжила смётывать края кожи.

   – Ну вот, – осмотрела она плод своих трудов. – Гораздо аккуратнее, чем в прошлый раз.

   – В прошлый раз? – переспросила невестка. – Почему же ты скрывала от меня?!

   – Я думала, ты знаешь.

   Вскоре Хоаким и сам смог принести извинения и поведать, что жизнь его прекратилась четыре года назад. Тогда, в день своего двадцатилетия, он впервые отправился в плавание на собственном корабле, названном в честь сестры – «Химена». И вместе со своими матросами, такими же искателями приключений, высадился на Береге Слоновой Кости, в жажде сказочного богатства и предвкушении невиданных опасностей.

   Опасности оказались гораздо ближе и незатейливее, чем они предполагали. В первой же стычке с дикарями половина команды была убита – в том числе и капитан. Товарищей, как позже выяснилось, зажарили на обед, а Хоакима забрала старая знахарка – чтоб оживить и поработить. К счастью, она была вынуждена прервать обряд, успев заново вдохнуть в пленника жизнь, но не успев подчинить волю. Забыв, по старости, половину ингредиентов для зелья, негритянская ведьма ушла к соседке – одолжить необходимое, и Хоаким, плохо соображавший, но движимый звериным инстинктом самосохранения, сбежал. Он бежал не разбирая дороги и свалился в какую-то яму, вроде тех, что выкапывали туземки в поисках воды, на которую тот край был скуден. Его засыпало землёй – или песком – которого он нечаянно наелся – и точно пелена спала с глаз: сознание вновь стало ясным, возвратилась память, он выбрался и вернулся к своим.

   Матросы были рады найти капитана целым и невредимым – ведь раны каким-то чудесным образом затянулись. С тех пор он вообще не знает болезней.

   Путешествие окончилось удачно: дикари были побеждены, ограблены и захвачены в рабство, и Хоаким возвратился в родной город с неимоверным богатством на борту. Озолотив всю верную команду и озолотившись сам, он выстроил вторую каравеллу и назвал её «Воскресение».

   – «Воскресение»... Как всё прозрачно... – не верила своим ушам Елена. – Скажи, а с тех пор ты больше не ел землю?

   – Иногда ем, – муж собирался кивнуть, но спохватился. – А в остальном – я веду обычную жизнь... Ну, до сегодняшнего дня, – он проверил на ощупь шов.

   – Подумать только... – то ли сокрушалась, то ли восхищалась Елена. – Я и представить не могла...

   – Ты прежде никогда не видела живых мертвецов?

   – Я слышала истории – от родственников. Но сегодня... это было так неожиданно...

   – Тебе нужна нюхательная соль, – Хоаким хотел принести лекарство, но Химена твёрдым жестом усадила его обратно:

   – Я принесу сама, а тебе лучше отдохнуть. Заодно загляну в сад за свежей землёй.

   Супруги остались наедине. До возвращения Химены у них было немного времени, чтоб помириться и принять несовершенство друг друга. И они благоразумно воспользовались этими минутами, справедливо рассудив, что ревность разрушительна.

VII

   С тех пор Хоаким и Елена оставались в Валенсии, вдалеке от политических хитросплетений. Они занялись друг другом и посвятили себя семье. Супруги Альварес подумали, что у обоих слишком много чувства и, растрачивая его только на себя, они в конце концов утопят друг друга. Направить сей поток в нужное русло им помогли дети – так полноводная река грозит разрушить дамбу, если не отвести канал к полям, чтоб напоить нежные всходы.

   У них родились близнецы – сын и дочь. Родители крестили их под именами Хосе и Марии. Крёстными стали Химена и Рудольф.

   Первое время Хоаким не выезжал из Валенсии, сдавая корабли в аренду, но через несколько лет, когда подросли дети, а голова уже крепко сидела на плечах, он решился на экспедицию в Новый Свет. Поездка на два года разлучила его с семьёй, но он уже знал быстрый способ попасть в гости, и стена его каюты или хижины послушно расступалась, открывая путь к семейным радостям.

   Вернувшись, он построил третью каравеллу – «Светоч», а та, чьё имя так переводилось, украсила косы цветами картофеля.

   Хоаким захотел отдать «Светоч» сестре в приданое, но та благоразумно возразила, что ценность каравеллы может перевесить достоинства невесты в глазах жениха, а потому лучше подарить корабль зятю после свадьбы, если тот покажет себя честным и добродетельным.

   А вскоре секретарь дона Альвареса попросил расчёт. Эфраим хотел начать собственное дело. Он каким-то невероятным для Хоакима образом уже накопил достаточно денег и половину вложил в будущую торговлю, а вторую половину отдал в рост – кому-то из знакомых, объяснив, что даёт в долг лишь своим, и последние, с кем он свяжет себя денежными обязательствами – это испанские идальго, потому что их платежа нужно ждать сорок лет, не меньше, именно так разорился его отец.

   Хоаким не был идальго и не просил в долг, а потому обиды не затаил и отпустил Эфраима на все четыре стороны.

   В то же время домоседка Химена полюбила прогулки и, позаимствовав фрейлин невестки, проводила время в апельсиновых садах или на набережной. Супруги однажды за ней проследили – и обнаружили в обществе бывшего секретаря. Глядя вслед колыхавшимся в такт чёрной мантилье и полосатому плащу, они дружно подумали, что этот молодой человек многого добьётся в жизни.

   Хоаким приготовился ждать сватовства.

   Время от времени он посещал столицу и приносил оттуда новости: инфанта Хуана отказалась ехать с мужем в Гент. Она ссылалась на то, что будучи беременной, не выдержит дороги. Его высочество Филипп может ехать один, а может оставаться, но она шага не сделает, пока не разрешится от бремени и не оправится после родов. Обиженный супруг собирался во Фландрию.

   Через два года, не дождавшись принцессы, он возвратился сам и, судя по всему, готовился жить на два дома.

   Придворные из свиты Филиппа, чем-либо на него обиженные, наушничали, что Бургундец не верен супруге и с лихвой возмещает разлуку за счёт фламандок.

   Хуана, не узнаваемая даже собственными родителями, лелеяла на груди очередного младенца и кротко отвечала, что грязные склоки её не занимают – у неё есть иные предметы для размышления.

   По альковам Толедского замка начала гулять шутка, что Хуану Безумную стоит отныне именовать Разумной.

   – Какое счастье! – воскликнула Елена. – Наши мытарства не пропали даром!

   – Подожди, – отвечал Хоаким, – ходят слухи, что Его величество Фердинанд, посмотрев на истинные отношения дочери с мужем, посчитал Филиппа бесполезным развратником, который позорит испанскую корону самым своим существованием. И с молчаливого согласия Её величества Изабеллы строит планы, как бы освободить наследницу от гнёта унижения.

   – Что ж, получается, спасая Хуану, мы подвергли опасности Филиппа? – безучастным голосом спросила дона Альварес.

   – Да, моя сеньора. Наверно, нужно что-то предпринять? Что в наших силах?

   – Зачем? – задала встречный вопрос жена. – Вмешиваться в судьбу дважды – опасность не меньшая. Пусть всё идёт как идёт.

   – Вам ни капельки не жаль родного племянника? – Хоаким присел рядом с Еленой, охваченный неподдельным любопытством.

   – Ни на йоту, – победоносно улыбнулась графиня. – Он ничем не достойнее своего отца, но если того ещё можно оправдать скудоумием, то Филипп претендует на остроту ума, что лишь отягощает вину.

   – Как вы суровы, моя госпожа. Мне следует начать страшиться? – Хоаким поцеловал её руку, и Елена растаяла. – А кроме шуток: возможно ли предупредить Филиппа через его отца? Ваша матушка или её сестра не поддерживают связи с императором?

   – Я, конечно, скажу им, но ничего не обещаю. Готова биться о заклад, что Максимилиан не пожелает слушать...

   – Тогда через его отца? Пусть явится Максимилиану во сне?

   – Пожалуй, это выход. По крайней мере, попробовать стоит.

   Но слова Елены оказались пророческими: Его императорское величество сжёг письмо Ульрики не читая, а после вещего сна потребовал окропить все углы спальни святой водой.

   Хоаким тоже явил себя способным предсказателем: в один прекрасный день в Толедо объявили траур.

   Хуана, вопреки недавнему благоразумию, шла за гробом пешком и била себя в грудь: она считала себя виновной, она слишком пренебрегала мужем, она не стала его проводником по лабиринту придворных интриг, не заботилась о его репутации, не присматривалась к его окружению. Теперь-то она перестала видеть во внезапной смерти цветущего двадцативосьмилетнего мужчины промысел Божий. И задумалась о причинах и следствиях. И не смогла простить себе равнодушия.

   Как истинная христианка, Хуана ушла в монастырь.

   Фердинанд и Изабелла взяли опеку над шестерыми внуками. И тогда Хоаким узнал в своей супруге прежнюю Елену:

   – Оставить детей в этой тюрьме?! Да их отравят за первым же углом, как отравили их отца! Кому нужны малолетние сироты, когда у их бабки и деда полно взрослых тщеславных родственников?!

   И в следующий раз они отправились в Толедо вместе.

   Заручившись поддержкой родных, а также – ни много ни мало – самого Папы Римского, Елена привезла инфант Леонор, Исабель, Марию и Каталину и инфантов Карлоса и Фернандо в свою толедскую виллу. Уезжать далеко от столицы ей не хотелось, хотя в Валенсии было бы безопаснее.

   К радости доны Альварес, Хосе и Мария приняли племянников как подобает, ведь ввосьмером играть гораздо веселее.

   Дети освоились быстро и все вместе обязательно находили занятие во внутреннем дворе и доме. Любимой их игрой стала вона с турками; они поделились на равные партии, которые по очереди изображали то испанцев, то османов, и обязательно перед тем, как их позовут ужинать, заключали мир. Причина могла быть разной: или они обнаруживали, что в Новом Свете много ничейной земли, которой на всех хватит, или сражались со злым волшебником, которого в одиночку не одолеть (роль волшебника особенно полюбилась двухлетней инфанте Марии), или какой-нибудь принц спасал какую-нибудь принцессу во время охоты – так или иначе, в любом случае воцарялся мир. Взрослые только вздыхали: если бы в жизни всё было так просто.

   Усложнила всё Маргарита. Правительница Нидерландов ужаснулась, узнав, кому доверили её племянников. Она оставила все дела, превозмогла бури и морскую болезнь и не поленилась разыскать особняк на окраине столицы.

   Явилась она не одна, а с отрядом, достаточным для обороны небольшого королевства, поэтому даже созвав всех людей – и охрану, и слуг, и матросов, дон Альварес не смог бы противостоять им.

   – Я напишу Папе Римскому! – сгоряча топнула Елена, заслоняя собою внучатых племянников.

   – Удивляюсь, как тебе вообще удалось получить поддержку Рима, – парировала Маргарита. – Впрочем, тебе недолго на него надеяться: Борджиа – содомит и кровосмеситель, ему не удержаться на престоле до конца своих дней – ну разве что его отравят собственные дети. Но если, Божьей милостью, высший духовный сан получит мой отец...

   – У твоего отца никогда не будет столько денег, чтоб, Божьей милостью, скупить голоса кардиналов!

   – Пусть даже и так! – Марго вскинула голову, укрытую вдовьим чепцом. – Но любой сколько-либо порядочный человек, будучи на его месте, точно так же отлучит вас от Церкви. И если ты, дорогая тётушка, не хочешь, чтобы от всей твоей семейки осталась пригоршня золы, ты мне уступишь, – отчеканила дочь Максимилиана.

   Елена сжала кулаки. Хоаким попытался её сдержать:

   – Давай уступим сейчас, и у нас будет возможность всё исправить. В противном случае и ты, и все твои родственники попадёте под суд, и ты подпишешь всем смертный приговор. А мягкость, напротив, развяжет тебе руки. Я надеюсь, ты не собираешься колдовать?

   – А что, пусть поколдует, – вмешалась Маргарита. – Тогда мои обвинения не покажутся пустыми словами.

   – Она недостойна того, чтобы тратить на неё свою силу, – ответила мужу Елена, пренебрегая присутствием племянницы. – Но она просто не справится с непосильной задачей.

   – С задачей воспитания? – уточнила Марго, приблизившись. – Изволь, я не младше тебя, а ума, и власти, и добродетели у меня побольше.

   – Вот именно, – Елена тоже сделала шаг навстречу. Домочадцы тем временем окружили детей. – Ты моя ровесница, но у тебя гораздо меньше опыта, в свои двадцать шесть ты нарядилась вдовой и остановилась на достигнутом.

   – Я разочарована в мужчинах.

   – Как же ты собираешься воспитывать двоих мужчин?

   – Тебя не спросила! – Маргарита потеряла самообладание. – Всё равно все права опеки достанутся мне! И я буду воспитывать испанских наследников и оберегать их наследство и будущие владения – до совершеннолетия! А ты больше не сунешь свой длинный нос в нашу жизнь!

   – Ах вот оно что, – Елена подбоченилась и заняла позицию поустойчивее. – Оберегать наследство и владения. Ну конечно. Мы-то думаем, откуда такое педагогическое рвение. Закатай губу, племянница. Ты ничего не получишь.

   Казалось, они вот-вот вцепятся друг другу в вуали и доберутся до волос. Но тщетно слуги попытались воспользоваться моментом и увести принцев и принцесс в какую-нибудь комнату с дверями попрочнее: свита Марго не дремала. Да и Хоаким выбросил белый флаг: он не хотел пугать детей зрелищем схватки.

   Мы не будем рассказывать в подробностях, почтенные сеньоры, как разлучали близких. История эта весьма печальна. Весь день Елена прорыдала в опустевшем доме, Мария и Хосе разделяли её горе и на свой лад пытались её отвлечь:

   – Мама, посмотри, какой красивый закат.

   Елена не замечала: для неё солнце давно уже закатилось.

   Но она заметила, что дон Альварес тоже не находит себе места:

   – Что, сожалеешь о своей трусости?

   – Послушай, ты заботишься о детях или тешишь собственное сердце? Маргарита искренне о них беспокоится, она не навредит им. Гораздо больше навредит, если мы начнём битву у них на глазах. Они или сойдут с ума, или их упрячут в монастырь для изгнания бесов, которыми их якобы наградила тётушка-колдунья... А сожалею я о другом...

   – О чём же? – Елена смягчилась: супруг по-своему был прав.

   – О том, что... в общем... когда детей отнимали... я поцарапал одного... Это очень опасно?

   Слёзы мгновенно высохли, Елена вскочила на ноги:

   – Кого?!

   – Карлоса...

   – И ты до сих пор молчал?!

   – А что я должен был сказать при всех?

   – Сейчас как!.. – Елена замахнулась. Хоаким одним движеньем выдернул шнуровку и спрятал голову за спину. За последние пару лет он обнаружил, что съёмная голова имеет свои преимущества.

   Елена оставила его корпеть перед зеркалом, а сама пулей влетела в кабинет и принялась строчить письмо племяннице. Она спрашивала, все ли дети хорошо себя чувствуют, сообщала о происшествии со старшим инфантом, умоляла дать ему горсть земли и испросить послабление в пост – и не на время болезни, а на всю жизнь.

   "А когда он подрастёт – прошу, расскажи ему всю правду, он должен знать, иначе в один прекрасный день он восстанет против запретов или просто забудет.

   Прошу тебя, умоляю, сделай так, как я говорю. Я больше никогда и ни о чём не попрошу!"

   Маргарита ответила – по возвращении в Гент:

   "Прошу вас, тётушка, не беспокоиться. Дети прекрасно себя чувствуют и счастливы в новом доме. Единственно, если вы действительно неравнодушны, у Карела случаются припадки. Но у нас хорошие врачи, и мы справимся.

   Разрешение не поститься – это очень удобно, я обдумаю ваш совет. Пожалуй, мы воспользуемся им всей семьёй. А в остальном – я не желаю слушать ваши бредни.

   Так что прошу вас более не писать мне. Тем более что вы сослужили дурную службу, не вложив в племянников никакого понятия о хорошем поведении. Они непослушны, часто дерутся, воруют сладости и едят землю. Это отвратительно! А ещё отвратительнее, что Элеонора, в свои восемь лет, пытается спорить со мной на равных и скрывает от воспитателей проступки младших братьев и сестёр. Вы смогли научить их только наглости и лживости, а потому не пытайтесь более вмешиваться..."

   Елена и не вмешивалась. Прочитав строчку «воруют сладости и едят землю», она больше не волновалась. Но потребность унять душевную боль заставила её вновь заимствовать птичьи крылья и тайком посещать Гент. Она любовалась взрослением племянников и жалела, что Маргарите удалось настроить их против Альваресов и Саарбрюккенов.

   Маргарита же собственной хитростью заманила себя в собственную ловушку. Она порвала все связи с Еленой и с испанским королевским домом – за то, что уступил Елене, и отныне ей не с кем было посоветоваться и поделиться бедами.

   Сперва она нашла в себе достаточно силы духа, чтобы посвятить жизнь шестерым детям. Точнее – полагала, что нашла. Но когда Её высочество Элеонора поколотила Его высочество Карела за то, что Его высочество Карел за обедом шестикратно дёрнул Её высочество Элеонору за косу; а Её высочество Изабелла испортила новую портьеру, пытаясь выстричь из неё вышитый цветок; а Его высочество Фердинанд залез в буфет и с головы до ног перемазался патокой; а Её высочество Мария искупалась в луже; а Её высочество Екатерина изгрызла кроватку; а потом все вместе притащили из-под дождя облезлую псину («Тётечка Марго, можно мы возьмём собачку, а то она простудится») – и всё это в один день – силы покинули Маргариту Австрийскую, и она вынуждена была уединиться в кабинете, где под портретом отца, доблестного кайзера и императора, долго и безмолвно терзала роскошные рыжие кудри, так некстати спрятанные под вдовий чепец.

Часть 2. Дон Карлос

VIII

   Над Испанией внезапно сгустились тучи. Каталония испытывала ужас. Валенсия не находила места. Леон терзал на себе одежды. Галисия посыпала голову пеплом. Андалусия не чуяла под собой земли. Наварра готовилась к бегству. Кастилия была охвачена смятением. Арагон пребывал в отчаянии. Их, как пленниц, отдали на поругание фламандским захватчикам.

   Говорили, что новый король был сыном кастильской принцессы, но давно позабыл свои корни, впитав нравы Фландрии.

   Говорили, он очень похож на мать, инфанту Хуану, но суждение о человеке не исчерпывается внешностью.

   Говорили, он невысок и строен, его каштановые волосы отливают медью, а ярко-синие глаза продолговаты, как миндальный орех, но взгляд их более земной и твёрдый, чем у матери.

   Говорили, фамильные черты на его лице проявились весьма ярко, и подбородок выдвинут настолько, что не позволяет смыкать губы и говорить чисто. Но разве добродетель подданных не в том, чтобы предупреждать желания короля ещё до того, как они высказаны?

   Говорили, он не понимает ни по-кастильски, ни по-арагонски, но разве латынь не связывает весь христианский мир?

   Говорили, он страдает необъяснимыми головными болями – но кто совершенно здоров в наш изнеженный век?

   Говорили, он скучает на кортесах и совершенно не участвует в обсуждении государственных дел. Но зачем станет тратить силы и время на доказательства тот, чья воля стоит выше остальных?

   Говорили, он также равнодушен к веселью, и полы в бальном зале не исчерчены ни единой царапиной, точно паркет настелили вчера. Но разве праздность не мать всех пороков?

   Говорили, он совершенно не владеет искусством расчёта, и казна королевства скудна. Но помыслы истинного правителя устремлены ввысь, прочь от бренных земных благ.

   Говорили...

   Но обо всём по порядку. Летом 1515 года от Рождества Христова штатгальтер Нидерландов и Бельгии Маргарита фон Габсбург фон Остеррайх устроила поездку своих шестерых племянников в Аугсбург. Если бы не благородная цель познакомить престарелого отца, императора Максимилиана, с внуками, любой несведущий свидетель уверился бы в мысли, что принцесса избавляется от сирот: так велик обоз, длинна процессия и безмятежен вечер по отъезде родственников.

   Братья и сёстры со всем имуществом и свитой прибыли в имперский город и были приняты в императорском замке. Максимилиан сперва пожурил дочь за то, что предоставила их друг другу, отстранившись от воспитания отроков. Но прежде чем Солнце вошло в знак Стрельца, кайзер похвалил девятилетнее подвижничество Маргариты, объявил Элеонору и Карла совершеннолетними и вверил их заботам четверых младших отпрысков королевского рода. И отправил всех шестерых в Испанию, потому как Испания долго томилась без короля.

   Зима прошла в сборах, отчего показалась довольно короткой. Весной, как только реки стали судоходны, император проводил внуков на корабль, дал все необходимые наставления – и счастливо уединился в замке в окружении портретов покойной супруги.

   Претерпевая тяготы морского путешествия, сыновья и дочери Филиппа Бургундского и Хуаны Кастильской окончательно уверились, что их судьба – в их собственных руках, и настроились покорить Испанию.

   Сначала Карл – а также все остальные – предполагал, что корона достанется Элеоноре. Ведь эта восемнадцатилетняя девушка твёрдой рукою вела их по безрадостной сиротской жизни (конечно, радости было место, но постоянные напоминания о судьбе родителей добавляли горечи в её вкус), никому не давала в обиду, сама вершила строгий, но справедливый семейный суд, следила, как грузили в трюм сундуки, и управляла флотилией, когда внезапная буря (впрочем, бури всегда внезапны) лишила капитана возможности покинуть каюту.

   Но несмотря на все заслуги принцессы Элеоноры, испанцы хотели видеть на троне не королеву, а короля. А следующим по старшинству был Карл.

   Препятствий на его монаршей стезе обреталось немало. Подданным, от нищего на паперти до герцога на собственном троне, не хотелось доверять корону иноземцу. А Карл, хоть и родился в Кастилии, очень рано её покинул и к своим шестнадцати годам совершенно позабыл родной язык.

   Он честно заново учил кастильский – с первого же дня – но постижение наук всегда давалось ему медленно, и пока почётное место за троном занимал переводчик.

   Почётное место за троном с другой стороны занимал глашатай. Карл заимствовал опыт у прадеда Фридриха, который перед всякой важной речью вручал заготовленный свиток тому, кто более красноречив и громогласен по долгу службы, и молча внимал собственным словам.