Текст книги "И солнце не зайдёт (СИ)"

Автор книги: Евгения Демина

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 7 страниц)

   – Это же просто жутко, – откликнулась Химена, подавая шпильку. – Я бы не выдержала. А мантилью мне плели на заказ, я спрошу Хоакима, где та мастерская.

   – Я смотрю, вы легко нашли общий язык, – Хоаким устроился среди подушек. Слуги подали мармелад и другие лёгкие угощения, которые очень уместны в жару, но истинный голод не утоляют.

   Фрейлины занялись трапезой, Химена послушно взяла кусочек мармелада, Хоаким тоже не отказал себе в сладостях. Елена была занята.

   Химена задала обещанный вопрос. Хоаким обрадовался возможности сделать Елене подарок. Елена тоже обрадовалась, потому что труд парикмахера был завершён, и результат того стоил.

   Дон Альварес похвалил талант гостьи, дона Альварес хватилась зеркала, на зов пришла кормилица, вручила Химене желанный предмет и придирчиво осмотрела новую причёску:

   – А ежели ленты убрать, то вроде и ничего...

   – С лентами лучше, – возразила воспитанница и встала, чтобы обнять новую подругу. – Эленочка, ты чудо! И переносицу пилить не вздумай! Лучше носи в волосах фероньерку, как невестка Федериго.

   – А какая у ней фероньерка? – Елена принялась за мармелад.

   – Скорпиончик. Она ведь воплощение жертвенности! Монахиня при живом муже, и все обязанности на ней, и... я перед ней преклоняюсь!

   – Она у меня ярая сторонница герцогов Урбинских и ждёт не дождётся, когда ненавистные Борджиа потерпят поражение.

   – Понятно, – кивнула Елена. Утверждение касалось лишь политической обстановки в Италии. Связь между скорпионами и жертвенностью она постичь не сумела. – Несчастная Италия, её прямо-таки штормит. Сплошные войны.

   – Сплошное разорение, – согласился Хоаким. – И торговля из рук вон плоха.

   – И всё-таки у них пышный двор, – не согласилась Химена. – Самые лучшие художники собрались, например... – она на мгновенье задумалась, – Рафаэль Санти. Да, Рафаэль. Я видела его картины.

   – Да, он расписывал у нас одну часовню, весь город ходил любоваться, – подтвердил брат. – Вы ещё не были в Санта-Мария дель Роса? Обязательно побывайте, я с удовольствием составлю вам компанию. Его Мадонны – это нечто, это сама нежность...

   Елена верила.

   – И после этого его перехватили Монтефельтра, – завешила Химена. – Они как раз проезжали наш город. У герцогини хороший вкус. Бедняжка, как ей тяжело приходится...

   У Елены накопилось много возражений на счёт того, чем может заняться жена при больном муже, ведь далеко не все эти занятия можно укрыть под эгидой жертвенности – да и незачем. Вот обе её невестки – Берта и Гертруда – ни в чём себе не отказывают и даже не строят из себя воплощённую добродетель. А мужья совершенно не возражают.

   Также она не соглашалась с общепринятым мнением о Борджиа. Обе её невестки лично знакомы с прекрасной Лукрецией и часто встречаются на Лысой горе. Семейство как семейство. Заурядное.

   Но она пришла сюда не спорить, поэтому в связи с Италией вспомнила лишь итальянские песни, одну из которых исполнила.

   Потом они перешли во внутренний двор, где Елену учили танцевать с кастаньетами, а после короткого урока похвастали марокканскими комнатами, которые Химена обставляла по собственному вкусу.

   Словом, вечер удался на славу. Дав себе клятву выучить испанский по-настоящему, без заклинаний, Елена прощалась с доной Альварес и кормилицей, которая уговаривала фрейлин Хильду и Грету набрать сладостей в дорогу, как будто они отправлялись не в соседний квартал, а самое ближнее – в Лиссабон, а дон Альварес собирался проводить гостью до дома. И вот посреди сей трогательной сцены посмел явиться цирюльник и напомнить сеньоре Химене о необходимости кровопускания.

   Химена небрежно кивнула, и отвела Елену в сторону, и призналась, что в последнее время неважно себя чувствует.

   – Иногда я боюсь, что на меня кто-то наводит порчу... Знаешь, я слышала, что в Африке на людей вроде меня – ну, с такой кожей – охотятся, как на дичь, – она всхлипнула, – чтобы использовать их плоть для колдовства... Знаешь, мне порой кажется, что на меня тоже охотятся... Я никому об этом не говорила, кроме тебя, даже брату. Я ведь могу тебе довериться?

   – Конечно, можешь, – ответила Елена и крепко обняла Химену. И на всякий случай посмотрела вслед подруге и цирюльнику. Тот, кто имеет доступ к твоей крови и волосам, может творить с тобой что хочет. Первое правило колдовства. Ну, в числе первых.

   Она невольно вспомнила, как Хоаким склонялся к копытам коня по дороге в Толедо, и сделалась задумчива и медлительна.

   Вечер был душным и красным, и длинные тени лениво волочились по горячей земле.

   Тени.

   Елена опомнилась и посмотрела под ноги. Тень Хоакима переламывалась пополам о стену, розово-оранжевую на вечернем солнце. Так же, как тень его спутницы.

   – Послушай, этот цирюльник давно у вас служит? – сегодня все трое общались на «ты».

   – Давно, а что?

   – То есть опыта у него предостаточно?

   – Ты хочешь его пригласить?

   – Напротив. У нас в семье... В общем, мои родственники разбираются в медицине и не одобряют эти кровопускания. Нельзя ими злоупотреблять...

   – Но врачи советуют избавляться от дурной крови, – возразил Хоаким, но как будто не очень уверенно.

   – Кровь – это жизненная сила. Зачем от неё избавляться?

   – Жизненные силы даёт нам Господь, – дон Альварес возвёл очи к пламенеющему небу.

   – И земля, – вполголоса проговорила девушка.

   – Что? – обернулся Хоаким. Жемчужная серьга блеснула цветом крови.

   – Я говорю: нельзя слепо верить таким советам.

   – Я с вами согласен: во всём нужна мера. Но пренебрежение – тоже не выход.

   – Да, пожалуй, – Елена изобразила согласие.

   Они расстались у дверей. Едва ступив за порог, Елена прильнула к окну и увидела, как торопливо, почти бегом, возвращается домой граф и судовладелец. Похоже, ей удалось заронить в его душу сомнение.

   Да, кстати, отбрасывает ли тень брадобрей?

   Елена сбросила туфли и подождала, пока разуются Хильда и Грета, передавая друг другу на хранение корзину с гостинцами.

   Кажется, Химена говорила искренне.

   Кажется, она только что влезла в какую-то неприятность.

IV

   На следующий день к Елене постучали две женщины. Они принесли образцы кружева для будущей мантильи и запечатанную записку – «от сеньора». Елена сломала сургуч и прочла:

   «Ты оказалась недалека от истины. Вчера вечером сестра почувствовала себя хуже, и опасения о её здоровье заставляют меня оставаться дома, отменив многие дела. Прошу прощения за вынужденную разлуку. Надеюсь, через пару дней мы сможем встретиться – и Химена сможет принять тебя, если ты пожелаешь её навестить. Надеюсь, выбор рисунка кружева тебя немного развлечёт».

   Елена поцеловала записку, простив её автору скупость в проявлении чувств, попросила Хильду написать по-испански пожелание здоровья для Химены и благодарность за заботу и старательно переписала эти фразы. А когда кружевницы ушли, подумала, что сможет посвятить эти два-три дня делам государственным.

   Благословенны южные зодчие, снабдившие каждое своё творение внутренним двориком. Ты можешь взывать к силам природы, не рискуя оказаться замеченным случайными прохожими.

   В небольшом саду, заключённом внутри Елениной виллы, росли три инжира, на чьих ветвях любили отдыхать птицы. Неудивительно, что у подножья деревьев часто находились брошенные перья. Молодая герцогиня собирала их, и чистила, и складывала в кошель для будущего применения. Наконец пришла пора заглянуть в копилку.

   Она вышла во двор, села у корней инжира, распустила волосы и начала вплетать в них перья:

   – Одолжите мне свою рубашку, птицы, а я отдам вам свою.

   С этими словами Елена разделась донага, повесила рубашку на ветку – так высоко, как только смогла дотянуться, а на остальные ветви, где достала, повязала ленты, что недавно сдерживали причёску.

   Трижды крикнула чайкой, раскинула руки и взмыла в воздух...

   Вот самый лучший способ путешествовать: втрое быстрее и вся дорога как на ладони.

   Однако пришлось ей искать приют не единожды и жалеть, что Испания не столь пышно одета в леса, как Германия или Англия.

   Переждав дождь, увернувшись от куницы, получив нагоняй от какого-то виллана за поклёванные всходы, она наконец увидела на горизонте башни Толедского замка.

   Сделав два круга вдоль окон, она отыскала нужное: за нарядными стёклами, лицом к солнцу, стояла Хуана и под аккомпанемент дуэний пела:

   – Роза над розами,

   Цветок над цветами,

   Дама над дамами,

   Госпожа над госпожами...

   Голос Хуаны был чист, как родник, бьющий из Пиренейского ущелья, в глазах, продолговатых, как миндальный орех, сиял сладостный, как миндаль, восторг, в золотисто-каштановых волосах играло вечернее солнце, словно задержавшееся ради песни и медлившее заходить.

   На запястье, как браслет, висели чётки.

   Птичьи глаза загорелись. Елена метнулась в приоткрытое окно – и тут же вылетела обратно, пропуская под лапами брошенный самой благообразной дуэньей канделябр.

   Гадая, на кого с неба упадёт золото и осчастливит ли, Елена укрылась под карнизом, на голове какого-то изваяния, и долго переводила дыхание.

   Домой она вернулась засветло – к своему удивлению. Солнце здесь будто бы не заходит.

   Она боялась, что усталость перебьёт весь сон – но заснула как убитая.

   А наутро решила повторить авантюру, вот только под другой маской. Пришлых здесь не любят – что людей, что птиц, эта истина больше не требовала доказательств. Значит, нужно притвориться своей...

   Вчера она заметила между дуэньями дремавшую на подушке левретку. Эту собачонку наверняка частенько берут на руки...

   План сработал: Её высочество умилённо прижала к груди изящную собачку... но в самый ответственный момент явилась настоящая левретка и начала истошным голосом поносить самозванку. Хуана испугалась и отпустила Елену. Пришлось спасаться от своего двойника бегством. Они нарезали круги вокруг принцессы, пока Хуана в замешательстве не споткнулась о собственную юбку и не упала прямо на левретку. Не на свою.

   А тут всполошились дуэньи и фрейлины, прибежали на крики сеньоры, что ей дурно и в глазах двоится, и в страхе за душевное здоровье сеньоры, и без того расшатанное, принялись сеньору поднимать, обнаружили, что вторая собачка действительно существует, и заклеймили её подозрением в связи с дьяволом...

   Совершенно верно, сеньоры, Елена вторично спасалась бегством.

   Домой она возвратилась, держась за поясницу, приволакивая ногу и точно зная, как чувствует себя Эрнст, когда у него сводит спину. Весь вечер Хильда, Грета и Анзельма делали ей массаж...

   Но число «три» воистину овеяно священным ореолом. Всех – и удачливых, и неудачников, тянет к нему, как перелётных птиц в страну борисфениев. И Елена не избежала сей участи.

   В третий раз она проникла из-под стрехи в королевскую конюшню и обернулась лошадью. И как только Хуана возьмётся за уздечку, чтобы направить свой путь на лоно природы, Елена вырвет у ней чётки, проглотит и убежит. (Каким образом она извлечёт добычу из собственного чрева, Елена не задумывалась: неприятности нужно переживать по мере их поступления.)

   Все шаги оказались донельзя лёгкими – все, кроме последнего. Когорта конюхов держала её железной хваткой, а некий особо верный подданный обнажил дагу, чтобы вспороть воровке брюхо.

   Елена прокляла свою изобретательность, выплюнула чётки прямо в лицо этому мяснику, воспользовалась всеобщим замешательством – и убежала в конюшню, где снова обернулась птицей – и была такова.

   С грешной земли до неё доносились стенанья инфанты.

   И на кой она ей сдалась? Неужели благополучие какой-то там избалованной испанки для неё дороже собственной телесной целостности?

   На ужин разгорячённая, взволнованная Елена съела всё, что было на кухне, и успокаивала себя цукатами, марципаном, мармеладом и ещё какими-то восточными сладостями. Горстями хватая их из корзины, фройляйн фон Саарбрюккен не сразу обнаружила, что в корзину вложено письмо со знакомой печатью. Хоаким просил её прийти как можно скорее, умоляя применить все свои медицинские познания и давая в провожатые слугу, доставившего эту самую корзину.

   Елена ударила себя по лбу и спросила, когда именно пришла посылка. Если нельзя было просто передать письмо, а пришлось маскировать его сладостями – значит дело действительно серьёзное.

   Собрав воедино остатки сил телесных и духовных, Елена кой-как натянула платье, подколола волосы и на бегу ухватила за шиворот верных фрейлин...

***

   Признаться откровенно, Хоаким поначалу и сам не доверял цирюльнику. До покупки графского титула он привык бриться сам и справлялся неплохо, поэтому на появившегося на пороге арагонца Паблоса смотрел с подозрением. Но тот хорошо выполнял свои обязанности, и у Хоакима не было повода придраться.

   Правда, дон Альварес никогда не увлекался кровопусканиями и не представлял, насколько эта процедура полезна или вредна. Со слов врачей он знал, что это необходимо, а от сестры не слышал жалоб, поэтому предпочёл предоставить лечению идти своим путём.

   Но слова Елены, которой он, сам не зная почему, всецело доверился, хоть она и не блистала талантами и не являла недюжинный ум, заставили его задуматься – стоит ли отвергать сомнения в угоду тому, что другие провозгласили истиной, и в ущерб собственному разумению. У златовласой сеньоры всегда и на всё было своё мнение, и она ожидала подобного от всех и каждого.

   Так вот, Хоаким поспешил домой – и к печали своей обнаружил Химену в полубесчувственном состоянии. Над ней суетился Паблос, перевязывая ранку и высказывая надежду, что «доне Химене скоро полегчает».

   Вскоре сестра уснула, и Хоаким не захотел её беспокоить.

   Наутро слабость не прошла, и Хоаким велел послать за врачом более сведущим. Медикус осмотрел девицу, насколько позволяли приличия, то есть смерил пульс и посмотрел глаза и язык, и заявил, что виной слабости – скопление дурной крови. Хоаким почувствовал, что попал в замкнутый круг, но покивал для видимости и изобразил благодарность.

   Он сказал, что в доме уже есть человек, способный сделать всё необходимое, и распрощался с врачом.

   Цирюльнику он передал, что врач временно запретил кровопускания.

   Цирюльник пожал плечами и сказал, что всегда готов исполнить волю сеньора.

   Хоаким вспомнил, как видел в детстве, что матушка, недавно разродившаяся вторым ребёнком и потерявшая много крови, налегала на красное мясо, а на десерт угощалась гранатами, и велел повару приготовить для доны Химены баранину с фруктами.

   После плотного обеда сестра слегка разрумянилась, а брат воспрял духом. Он отправился в кабинет ответить на письма, а затем снова заглянул к сестре, надеясь увидеть её хоть немного более бодрой, чем утром. Но не нашёл на женской половине ни одной служанки. Предвкушая, как всыплет всем плетей, он вошёл в спальню к сестре – и поймал за руку кормилицу Нихаду, которая окуривала лежащую в постели Химену чем-то очень вонючим из плошки.

   Нихада разрыдалась и восклицала, что никогда бы не причинила вреда ни сеньору, ни сеньоре, ведь они ей как дети, она вскормила их грудью и жила и живёт только ради них. А этот обряд – для защиты. Девочке вредят злые духи, их нужно отпугнуть.

   – А вы, сеньор, совсем слепы, если не видите! Сеньора чахнет на глазах! Вот, смотрите!

   Невзирая на возражения Хоакима, она сняла повязку, защищавшую целительные, как считалось, порезы. Вокруг вчерашней ранки было багрово-синее пятно.

   – Что это, воспаление?

   – Что, сеньор никогда не оставляет своей невесте таких поцелуев, что получается синяк? – злобно и бесстыдно мстила чернокожая Нихада за недоверие.

   – Ты хочешь сказать, из ранки что-то высасывали? Яд?

   – Кровь! Глупый сеньор! – от крика кормилицы Химена даже пришла в чувства. – Злой дух пьёт кровь! И боится чеснока.

   Точно, вот что за запах наводнил спальню.

   Хоаким слышал байки о нечисти – кажется, упыри, или нечто подобное, что пьют человеческую кровь и боятся чеснока, как дикие звери огня, но думал, что обитают они где-то далеко на востоке, за Альпами, ведь именно оттуда приходят подобные сказки. Доводилось ему слышать о кровопийцах и в новых, диких странах, где он побывал со своими матросами, но хотелось верить, что благословенная Испания чиста от этих упырей и чупакабр.

   На всякий случай он послал в кладовую за несколькими связками чеснока, и Нихада развесила их по комнате, строго-настрого запретив убирать. Брат и сестра кивнули.

   До ночи Хоаким гостил на половине у сестры, а ночью, хоть и сделал вид, что уходит к себе, задержался в смежной комнатке. Опасность нужно знать в лицо.

   Ночью ни один потусторонний гость не появился. Только пришёл цирюльник, подёргал дверь, заглянул в замочную скважину, вдохнул чесночное амбре – и умчался прочь.

   Хоаким, хоть и сам зажимал нос и рот надушенным платком, решил проследить за Паблосом.

   Он так и заночевал в комнате Химениных служанок – и утро принесло хорошие новости: сестру никто не беспокоил, ранка затягивается, а аппетит растёт.

   Хоаким восхитился мудрости кормилицы и приказал для всех приготовить на завтрак побольше чесночной приправы. Он даже не поленился зайти на кухню, где обедают слуги. Кто-то ел с удовольствием, кто-то давился исключительно из послушания, но все усердно глотали завтрак. Кроме одного человека. Цирюльника Паблоса. Его вообще не было за столом.

   Он явился позже, объяснив, что был у аптекаря и купил нюхательную соль, которая как ничто помогает вывести человека из обморока. Сеньоре она может пригодиться, он желал бы передать ей лекарство.

   Хоаким невозмутимо кивнул – и протянул руку за флаконом: он передаст.

   Скрывая недовольство, брадобрей засвидетельствовал почтение и удалился.

   Оставив Нихаду за главную, Хоаким вышел прогуляться и довольно долго бродил по улицам, пока не отыскал осину и не сломил у неё толстый сук.

   Спрятав заточенную деревяшку под плащ, он возвратился домой и послал за цирюльником. Слуга доложил, что тот у доны Химены.

   Хоаким чуть не взвыл.

   Горничная приготовилась долго убиваться, что это она по просьбе цирюльника спрятала весь чеснок: он ведь почти что лекарь, ему лучше знать...

   Хоаким не стал слушать.

   Он распахнул дверь ногой – и застал Паблоса склонившимся над сонной Хименой. Со стороны могло показаться, что слуга, воспылавший страстью к госпоже, воспользовался её неведением и целует ей руку.

   Он и повёл себя как застигнутый врасплох влюблённый.

   – Я-то считал тебя честным человеком, – подыграл ему Хоаким. – Немедленно отойди от неё.

   – Этого больше не повторится, – в свою очередь подыграл сеньору Паблос и отстранился от постели.

   – Я ведь искал тебя, – Хоаким сделал шаг навстречу цирюльнику. Тот шагнул от него. – Мне нужно вытащить занозу. – Они обходили вокруг кровати. – Говорят, проще всего её подцепить зубами. Тебе ведь это под силу?

   – К вашим услугам, сеньор, – вновь попятился цирюльник – и кинулся на дона Альвареса.

   Они покатились по полу.

   Химена проснулась от грохота и подняла крик.

   Хоаким выхватил осиновый кол, но нежить, притворившаяся цирюльником, оказалась на редкость сильна. Паблос так сжал его руку, что Хоаким выронил оружие. Руки его были прижаты к полу, а кровопийца сидел на нём верхом, и тяжесть эту невозможно было с себя сбросить.

   В дверях толкались слуги и служанки.

   Цирюльник оскалился и впился ему в шею.

   Но тут же отпрянул с удивлённой миной.

   – А кровь? – шепнул он.

   Хорошо, что кровать Химены загораживала обзор. Сама Химена ничего не видела: она зажмурилась и визжала.

   Хоаким воспользовался моментом, повернулся и подмял противника под себя. Доля секунды – и осиновый кол торчит из груди.

   Часть толпы утешала Химену, другая часть помогала её брату подняться. Гордо вытирая окровавленный кинжал, Хоаким заявил, что этот ублюдок посягнул на честь его сестры. Осиновый кол был предусмотрительно закинут под кровать.

   В этот миг в хвосте толпы произошло шевеление, кто-то растолкал всех домочадцев и набросился на Хоакима.

   Это была Елена.

   – Господи боже, ты ранен! – запричитала она.

   – Просто царапина. Кровь уже запеклась.

   – Я перевяжу!

   – Не стоит...

   – Я всё равно перевяжу! – дрожащей рукою Елена заткнула за ворот рубашки дона Альвареса носовой платок.

V

   После опасностей, пережитых в одиночку, Елена и Хоаким ощутили, что как никогда нуждаются друг в друге, и сочетались браком. Свадьба была скромной: три фрейлины со стороны невесты, Химена и двое друзей со стороны жениха. Капитану Вермееру ничего не сказали. Наверняка он уже отбыл на родину, искренне веря, что Елена так полюбила Валенсию, что не жалеет времени на путешествие из столицы.

   Но родным рассказать пришлось. На третий день после свадьбы Елена, уже из нового дома, послала в Саарбрюккен многословные извинения за то, что не справилась с дипломатической миссией, а вместо этого вышла замуж и, кажется, из Валенсии никуда не двинется.

   Сжимаясь от страха перед гневным ответным письмом, Елена легла на брачное ложе – и забылась сном под защитой доблестного графа Альвареса.

   Проснувшись наутро, молодая жена не поверила своим глазам: перед кроватью вместо солнечных лучей легла пасмурная тень. Разве могла так резко перемениться погода?

   Сдержанный кашель, донёсшийся сверху, заставил её поискать источник этой тени. Перед постелью стояла Ульрика – в ночной рубашке и халате, простоволосая и непричёсанная, суровая как никогда.

   – Мама? – Елена хотела зарыться в одеяло, но поняла бесполезность сего предприятия. – А где метла?

   – Я не на метле. Я через тоннель, – кратко ответила герцогиня, не размениваясь на приветствия.

   – Мам, извини...

   – Ах, «извини»? Ты говоришь мне «мама, извини»?! Ты без моего ведома выскочила за первого встречного и ещё имеешь наглость просто извиняться!

   – Он не первый встречный! Он меня спас! – Елена заслонила крепко спящего супруга.

   – А ну буди своё сокровище.

   Елена застыла, как кролик перед змеёй.

   – Буди, кому говорю. А то когда ещё удастся посмотреть на зятя.

   Дочь робко потормошила мужа.

   Ульрика вздохнула, обошла кровать и растолкала Хоакима.

   Спросонья тот растерялся и безгласно застыл на постели.

   – Это... моя матушка... – поникла Елена, опасаясь грядущей бури.

   – А... почему ты не предупредила... что она... приедет в гости?..

   – Потому что я не предупредила её, – оборвала его потуги к размышлениям Ульрика. – Накиньте что-нибудь, сеньор, или как к вам обращаться – сеид?

   – Я христианин, – возразил зять. – Поэтому – сеньор.

   Он ожидал, что эта прекрасная безжалостная дама сейчас пройдётся по его берберской внешности, но дама только повторила:

   – Ну одевайтесь же. У нас сегодня холодно.

   – У нас? – осторожно спросил Хоаким. После схватки с вампиром он уже считал себя готовым к странным происшествиям. Но не к такому.

   – У нас в Саарбрюккене. Пойдёмте со мной, – немного смягчилась тёща.

   Она взяла обоих за руки – и уверенно шагнула в стену. Молодым оставалось только последовать.

   Ступили на ногу они уже в совершенно другой комнате – тёмной, сплошь завешенной шпалерами и с наглухо закрытыми окнами. Был конец августа – а изо рта шёл пар.

   – Вот, полюбуйтесь, чем занимается ваша сестрица в Испании, – обратилась фрау фон Саарбрюккен в полумрак.

   В глубине комнаты, при свете трёх свечей, двое молодых людей играли в шахматы. Они обернулись на голос – и замерли в изумлении.

   – Такого даже я предугадать не мог, – вполголоса произнёс белокурый.

   – Нет, Бог с ними, с чётками, мы что-нибудь придумаем, – обрёл дар речи шатен с волнистыми волосами. – Но замуж – вот так вот – никому ни слова не сказав...

   – Что ж, сеньор, – голос герцогини ударил в спину, как кинжал, – познакомьтесь со своими шурьями – или как у вас в Испании называют братьев жены.

   Хоаким приблизился к столу и учтиво поздоровался с герцогами. Пройдя через каменную стену и в одном исподнем стоя на другом конце Европы перед странными людьми, называющими себя родственниками Елены, оставалось лишь сохранять спокойствие и достоинство.

   Эрнст и Ульрих, как они представились, подали ему руку. Кажется, оба были горбаты.

   Эрнст собрался подняться навстречу зятю, пошарил глазами по тёмным углам и оперся на стол:

   – Метлу вижу. Наверно, Берта второпях перепутала и улетела на моей трости.

   – Ничего, скоро вернётся, – ответил Ульрих и обернулся к Хоакиму. – Вы не останетесь на завтрак? Наши жёны будут рады с вами познакомиться.

   Хоаким сослался на неотложные дела.

   – Как же так? – вмешалась Ульрика. – Мы ради вас поднялись ни свет ни заря, а вы отказываетесь от гостеприимства?

   – Подождите, – подала голос Елена, стоявшая рядом с матерью. – Вам что, нечего мне высказать о моей нерадивости?

   – Да чёрт с ней, с Хуаной, – не выдержал Эрнст.

   – Чётки, конечно, нужно вернуть, – мягко возразила мать, – но это дело можно отложить. Пока. А вот то, что ты не дала нам порадоваться за тебя и повеселиться на вашей свадьбе...

   – Это, сестрица, просто свинство, – Эрнст укоризненно качнул каштановой гривой.

   Ульрих скромно молчал.

   – Так. Ты всё это время знал?

   – Ты спрашиваешь?

   – И молчал, наслаждаясь нашим неведением.

   – Ну... я много чего знаю. Но если я всё подряд стану рассказывать, будет же неинтересно...

   – Ульрих! – хором возмутились мать и старший брат.

   – Ну хорошо. Могу рассказать, чем закончится Неаполитанская война...

   – Не надо!

   – Так вот...

   – Молчи, – настаивала Ульрика. – Иначе что я буду наблюдать через воду?

   – Как скажешь, – невозмутимо согласился Ульрих.

   – Какие ещё четки? – шепнул жене Хоаким. – Что вообще происходит? Кто все эти люди? Объясни!

   – Да что вы все ко мне пристали?! – расплакалась Елена. – Не буду я ничего объяснять!

   – Ну что ты, – Эрнст и Ульрих приняли её в объятия, – ну не плачь, ну обвенчалась и обвенчалась, с кем не бывает.

   Ульрика тоже сжалилась над дочерью и увела в свою комнату показать новое платье.

   – Что, сеньор, позарился на герцогский титул? – спросил Эрнст. – Заморочил девочке голову?

   – Не смейте так говорить! – вскинулся мориск. – Я забочусь о своей жене и обеспечу ей будущее!

   – «Забочусь», «обеспечу», – передразнил Ульрих. – Нет бы сказал «Я её люблю».

   – А я не собираюсь выставлять напоказ свои чувства перед кем бы то ни было.

   – Ты, очевидно, весьма хладнокровен, – согласился Эрнст. – Для охваченного гневом у тебя слишком ровное дыхание.

   – И пульс, – Ульрих бесцеремонно взял его за запястье. – Настолько размерен, что даже незаметен.

   Кажется, Хоакима застали врасплох.

   – И как вы познакомились? Она в твою могилу наступила, что ли?

   – Мы познакомились на прогулке у пристани. И прекратите мне тыкать!

   – Мы выше тебя титулом, – вполне беззлобно ответил Эрнст. – Не говоря уж о родословной. Так что имеем право.

   – Хорошо. Как вам угодно. Только прошу, не говорите ничего Елене!

   – А, так она не знает?

   – Я сам во всём признаюсь. Но немного позже, – Хоаким перевёл дыхание. Что бы они ни говорили, дышать он привык и не разучился, – тем более теперь, когда я знаю, из какой семьи происходит моя жена, мне будет гораздо легче это сделать. И я теперь понимаю, почему она сбежала из дома.

   – Видимо, ты её плохо знаешь, – утешили братья-герцоги. – Она вылитая матушка, только рассудительности не хватает.

   Словно по зову, вернулись Ульрика и Елена, сверкая распущенными золотыми волосами в мягком свете свечей. Елена, с красными от слёз глазами, прижимала к груди тяжеленный бронзовый канделябр.

   – Мы помирились, – Ульрика обнимала её за плечи. – И вызвали призрак отца. Пусть тоже порадуется за дочь, он так хотел дожить до её свадьбы.

   За дверью раздались шаги. Хоаким вздрогнул, но сообразил, что призрак навряд ли так топает.

   В комнату ввалился молодой человек лет шестнадцати. Потрёпанный вид говорил о бурно проведённой ночи. Только пахло от него не вином и духами, а землёй, кровью и псиной. Камзол был распахнут, рубашка разорвана, в тёмных, почти чёрных, волосах застряли репьи и клочки серой шерсти, жёлтые глаза азартно сверкали.

   – Рейнская стая, – выдохнул он и прислонился к косяку. – Во-от такие, – взмахнул руками. – Вожак с меня ростом.

   – Побили? – с любопытством осведомилась Ульрика.

   – Обижаете, тётушка, – юноша по очереди подошёл ко всем и поздоровался, не обойдя вниманием и Хоакима. Елену он просто закружил в воздухе, пока она не сказала: «Ну хватит, Рудольф».

   – Рейн-Пфальц грех не побить, – сказал Эрнст. – А где Бланка?

   – Приводит себя в порядок. Да, кузина, следи за своим благоверным, а то матушка своего не упустит... И да, я жутко голоден. Я, конечно, загрыз парочку зайцев, но это было ещё до битвы.

   Что-то стукнуло в ставни.

   – Берта, Гертруда, это вы? – спросил Рудольф. – Сейчас открою... о, уже светает.

   В распахнутое окно влетели две нагие женщины, одна – на трости с резным набалдашником, которую тут же с извинениями вручила Эрнсту; вторая – как полагается, на метле, и приземлилась аккуратно на колени Ульриху:

   – Всем привет от Лукреции... О, Елена, и ты здесь. Да не одна-а... Рудольф, не закрывай, там дядя Иоганн с тётей Марго летят.

   Такого безумного завтрака в жизни Хоакима ещё не бывало.

VI

   За завтраком семейный совет после некоторых прений постановил, что Елена уже взрослая девушка и в свои четырнадцать лет способна сама принимать решение о браке. Родные подняли кубки за новоявленную дону Альварес фон Саарбрюккен – то есть, простите, не «фон», а «де» – и задумались, как бы пробить оборону Толедо. По слухам и по свидетельству Елены, Хуана была очень религиозна и очень привязана к жениху, а потому с подаренными Филиппом чётками не расставалась ни на миг.

   Эрнст предложил бить той же картой и подарить инфанте новые чётки – от самого Папы Римского. Наместником святого Петра, по счастливому совпадению, был старый Борджиа – отец их знакомой Лукреции.

   – Через Лукрецию бесполезно, – возразила мужу Берта, – эта... кхм... легкомысленная особа потеряет их, не успев выйти за порог. Она уже растеряла все кроличьи лапки, что мы ей дарили.

   – Вы оба правы, – одобрил Иоганн. – Розарий нужно получить – лично от Папы Римского, иначе он потеряет ценность. Но не через Лукрецию. Кто-то должен поехать к Борджиа.

   В одно мгновение все взгляды устремились на Рудольфа. Желтоглазый юноша сперва самодовольно улыбнулся, но вскоре сообразил, что подготовка к путешествию будет долгой, ведь волкам в Ватикан путь закрыт.