Текст книги "Будет всё как я хочу (СИ)"

Автор книги: Евгения Демина

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 6 страниц)

   Лукреция-младшая читала стихи собственного сочинения, чем вызвала у Лукреции-старшей умилённые слёзы. Иоганн же подарил ей улыбку и сказал, что итальянский язык невероятно мелодичен, особенно в устах прекрасной дамы.

   Весь вечер и добрую половину ночи сёстры спорили, кому достался более значимый знак внимания.

   Лоренцо обсуждал гостей с друзьями, которых, за заслуги в переговорах с Миланом и Саарбрюккеном, ему разрешили пригласить на обед. Все юноши, в свою очередь, составляли флорентийскую процессию всадников, поэтому тоже заслуживали награды.

   Иоганн рано отошёл ко сну, утомлённый дорогой и празднеством. Его свита и гвардия ночевали здесь же, в палаццо, уместившись в одно крыло.

   Наутро мужчины принялись обсуждать торговлю в Саарбрюккене, женщины занялись ежедневными заботами, Джулиано – детскими играми, а Лоренцо с чистой совестью предавался безделью. Если бы не пришлось сопровождать гостей, которым вздумалось после обеда прогуляться по флорентийским улицам, день бы вполне удался. Впрочем, Иоганн не был особо высокомерен, и в его обществе Лоренцо и его приятели чувствовали себя свободно. Бенвенуто даже предложил тайком: поводить герцога по их любимым местечкам, авось и встретит даму сердца, как Лоренцо свою Леонеллу. Лоренцо нашёл силы посмеяться над шуткой – а значит, подумал он, уже излечился от несчастной любви.

   Ни Лоренцо, ни Бенвенуто не подозревали, что судьбу Иоганна давно уже взяли в свои руки Бьянка, Мария и Лукреция – и рвали натрое. Каждая втайне от других проникла в дедушкину библиотеку и покопалась в корзине со свитками. Все три сестры неплохо понимали по-гречески – и быстро нашли папирус с любовными заклинаниями. Главным блюдом в списке зелий значилась вербена – сильнейшее приворотное средство. К ней прилагалось ещё несколько трав и вино, и, запомнив несложный рецепт, девушки в разное время и разной дорогой отправились в кладовую, где на стенах сушились луговые травы, заботливо собранные их бабушкой.

   Контессина очень удивилась, видя, как на кухню по очереди пробирается то Бьянка, то Мария, то Лукреция и, воровато озираясь, вываливает на стол ворох трав, нагло берёт вино и начинает всё это кипятить. Удивилась, но виду не подала. Кто знает, может, в них проснулась наконец тяга к домашнему хозяйству. Давно пора.

   Бьянка первая завидела пустой кувшин в уголке на полке и вылила туда свой отвар. Кувшин она поставила обратно в уголок, как было.

   Пару часов спустя тем же кувшином воспользовалась Лукреция, здраво рассудив, что он, задвинутый дальше прочих, будет незаметен, а слуги предпочтут взять посуду поближе.

   И к вечеру, буквально перед ужином, за ним же полезла на полку Мария. Она так спешила, что даже не проверила, пуст он или полон.

   Пожилую даму терзало любопытство. Что это за неизвестный ей рецепт? И неужели её девочки всерьёз собрались подавать это на стол? А если кто-нибудь отравится? Нет уж, она сперва попробует – и, если что, добавит пряностей. Несколько горошин перца, веточка базилика и добрая щепоть корицы всё делают лучше.

   Быстро раздав указания слугам, почтенная Контессина проворно достала кувшин и вылила всё, что там было, в кубок. Он едва наполнился: напитка было очень мало. Зачем готовить такими крошечными порциями? Уловив знакомый винный запах и приятный аромат трав, она, не долго думая, решила не рисковать желудками гостей и домочадцев – и с удовольствием опустошила кубок.

   Напиток действительно взбодрил её. Контессина ощутила прилив веселья, какой обычно сообщает добрый штоф вина. Она вновь почувствовала себя молодой, способной радоваться жизни и любить...

   – На первый год я снижу пошлину, – говорил Иоганн, не отрываясь от бумаг. Он читал устав банка. – Но на второй – возьму третью часть прибыли...

   – Третью? – переспросил Пьетро.

   – Именно. Мне нужно содержать армию, а времена неспокойные, вашим людям ведь тоже понадобится защита. Так что таким образом вы позаботитесь и о себе.

   – Благодарим, но мы располагаем собственной охраной.

   – Которая не знает местности и местных нравов. По той же причине я желаю, чтобы управляющим был саарландец.

   – Палец в рот не клади, – беззвучно шепнул сыновьям Козимо, а вслух сказал: – Значит, мы можем положиться на вас и вашу армию?

   Иоганн кивнул. Смотрел он не очень доверчиво.

   – Во имя нашего общего благополучия – осмелюсь обратиться к вам за помощью, – Козимо наклонился вперёд, налегая на стол и положив руки перед собой. – Грехи и добродетели для всех едины, не так ли, Ваше высочество? И нашему сословию тоже знакомы грехи лжи, предательства и убийства. И кровная вражда как таковая. Наверняка вам известно, какой это неиссякаемый источник горестей, – старик помолчал, точно тщательно подбирал слова. – Вы оказали бы неоценимую услугу, если бы помогли нам пресечь вражду. Наши соперники заручились поддержкой венецианских наёмников, а это сильная армия. Если бы мы могли надеяться на вашу?

   – То есть вы предлагаете нам стать наёмниками на вашей стороне, – сказал Иоганн.

   – Если вам угодно так выразиться.

   – Отчего же вы не спросите, велико ли моё войско? – вскинулся герцог. Гвардейцы за его спиной переглянулись.

   – Я полагаю, не меньше, чем у дожа, – Козимо соединил пальцы в замок.

   Руки Иоганна также находились на столе. На изящных пальцах сверкали под огнём свечей два перстня.

   На жилистых, морщинистых руках Козимо – шесть перстней.

   – Пять тысяч вместе с пехотинцами.

   – Каждый получит годовое жалованье. И столько же вам в казну, – Козимо что-то записал на чистом листе и покусал перо. – Какое жалованье у ваших всадников и пехотинцев?

   Иоганн назвал.

   – Два годовых, – поднял глаза Козимо. – И взнос в казну удвоится тоже.

   Зелёные глаза Иоганна округлились.

   – Проверь, пожалуйста, расчёты, – Козимо передал бумагу старшему сыну.

   «Саарбрюккены не богаты и никогда не были. Естественно, они хотят денег. Уступим им эту пошлину, а при случае скупим весь Саарланд с потрохами», – прочитал Пьетро. И возвратил записку:

   – Всё верно, отец.

   – Что ж, если мы договорились? – вновь посмотрел на герцога Козимо – на сей раз вопросительно.

   Иоганн вскинул брови:

   – Деньги – всего лишь металл. Союз и поддержка гораздо важнее, не так ли?

   Записка вспыхнула прямо в руках у синьора Медичи – и рассыпалась пеплом.

   – Дьявол! – выругался он.

   Джованни перекрестился.

   – А я говорил, – шепнул Пьетро.

   – Да что за чертовщина! – ударил по столу Козимо.

   Свечи в обоих подсвечниках разом погасли.

   – Что ж, – нерешительно проговорил Иоганн, в темноте наблюдая, как свечи дружно испускают жалобный дымок, – я думаю, мы сможем договориться. Только нельзя ли снова зажечь свет?

   Слуга явился уж слишком быстро. И даже не явился, а влетел. И забился зачем-то под стол. И затих.

   Следом вбежал ещё кто-то и принялся рыскать впотьмах.

   Когда явился настоящий слуга и зажёг-таки свечи, все обнаружили, что Джованни держит за шлейф родную мать, а под столом сидит Бенвенуто – приятель Лоренцо.

   – Я только попить зашёл! Честное слово! А она на меня набросилась!

   – Любовь моя! – вопила Контессина, простирая руки к юноше.

   Её плечи были обнажены, а лицо наскоро нарумянено.

   – Какая любовь! – воскликнул Джованни. – Опомнись, мама! Тебе восьмой десяток!

   Контессина рвалась к Бенвенуто так ревностно, что её с трудом держали Джованни, гвардейцы герцога и сам герцог. Они уже подумали, что конец настал Бенвенуто, как дама вдруг зевнула, обмякла у них в руках и с наслаждением захрапела.

   Её уложили на кушетку, и юноша смог наконец покинуть убежище.

   – Я только вошёл, а она поставила кубок на стол и обернулась – и её как будто подменили.

   – Какой кубок? – насторожился Иоганн. Удерживая синьору, он успел ощутить пряный винный запах от её лица.

   Его проводили на кухню. Он осмотрел пустой кубок и принюхался.

   – Кто дал ей вино?

   И принялся переворачивать кухню вверх дном. Все домочадцы сбежались, чтобы унять его буйство. В конце толпы тихонько семенили три сестры, успевшие понять, что план их провалился. Приворотное зелье досталось другому. Точнее, другой.

   Пришлось сознаваться. Иначе могли подумать, что к ним в дом пробрался отравитель.

   Они лишь умолчали, для кого предназначалось зелье.

   – Ваше счастье, вы с маком переборщили, – сурово смотрел Иоганн. – Иначе она бы совсем обезумела. С вербеной шутки плохи. Ну ничего, проснётся и всё забудет.

   Девушки втянули было голову в плечи, но Лукреция-младшая что-то сообразила:

   – Откуда вы знаете, Ваше высочество, что там был мак и вербена? Запах же почти выветрился.

   Иоганн не удостоил её ответом, а лишь повторно воззвал к её совести.

   – Кажется, он сам разбирается в этих зельях, – поделилась догадкой Лукреция, когда они возвращались в свои комнаты.

   – Так может, он и нас приворожил? – насторожилась Мария.

   – Так он что, колдун?! – возмутилась Бьянка. – Тогда ему анафема и позабыть о нём!

   И сёстры немедленно выбросили из головы и сердца все любовные чаяния.

   Иоганн ничего не забыл, но предпочёл вернуться к цели своей поездки.

   – Я окажу вам помощь, о которой вы просите, – он ободряюще коснулся плеча Козимо. – Только прошу, расскажите, кто и отчего враждует с вами, мне же неизвестны здешние клановые перипетии.

   Отец и сыновья переглянулись.

   – Наш управляющий, Диотисальви Нерони, вступил в заговор с купцами Питти и Содерини, – начал Пьетро.

   – Чтобы нас разорить, – вставил Джованни.

   – Само собой. Так вот, Питти в родстве с Аччайуоли и Пацци, а те, в свою очередь, свояки Альбицци, наших давних врагов...

   – Кто свояки? – уточнил Иоганн. – Аччайуоли или Пацци?

   – И те, и другие. Одни по отцовской линии, другие по материнской.

   – В смысле, по отцу и матери молодого Альбицци, который недавно женился, – охотно подсказал Джованни.

   – Не перебивай меня. Так вот. Тем более, что с этой свадьбой мы могли бы раньше догадаться, потому что Нерони заявился в Кареджи и передавал нам благодарность от Альбицци – за подарок: мы им передали, но приехать сами не смогли.

   – А... Кареджи – это кто?

   – Кареджи – это деревня, в которой находится наша вилла. Так вот. Якопо из семейства Пацци пару месяцев назад уехал из Флоренции...

   – Тут целая история была!

   – Джованни, не перебивай меня, а то я что-нибудь забуду.

   – Вот я и подсказываю.

   – Не надо подсказывать. Так вот. Говорят, он уехал, чтоб избежать позора – у нас тогда вышла ссора как раз – но самом-то деле поехал в Венецию, чтоб заключить союз с дожем. Чтобы тот дал свою армию – о чём вам рассказывал наш отец.

   Иоганн рассеянно кивнул.

   – И в это же время купцы...

   – Пацци?

   – Нет. Питти. Пацци – банкиры. Так вот, купцы скупают векселя...

   – У вас?

   – Нет, у наших кредиторов. Чтобы мы были им должны, понимаете?

   – Так говорят, и вкладчиков перекупают. У нас в гильдии говорят.

   – Джованни!

   – Ну, у должников...

   – Должники – это заёмщики. А те, кто discrezione – тоже вкладчики, там отметка – две "D". Не удивляюсь, что у тебя всё рухнуло.

   – Что рухнуло? – заморгал Иоганн.

   – О, это долгая история.

   – Да, долгая, – согласился Козимо. – Не спорьте, а то сами запутаетесь. Короче, всё они перекупают. И все. Купцы и банкиры. А хуже всего, что они в родстве с Барди – это семья моей жены, ну, которая сейчас... гналась за Бенвенуто...

   – Каким Бенвенуто?

   – Ну, парень забился под стол.

   – А он из какой семьи?

   – Строцци. Они здесь ни при чём.

   – Да как же ни при чём? – возмутился Джованни. – Они родня Пацци – через кузенов. И Барди – через Пацци. И Содерини – вторым браком.

   – Так я не понял, на чьей стороне Барди? – спросил герцог.

   – Да ни на чьей, они под раздачу попали. Но мы за них – если что...

   – Ох... – Иоганн опустился в кресло и достал из омоньера флакончик с нюхательной солью.

   – Да, хилый нам мальчик попался, – Козимо обнял сыновей за плечи. – Пьетро, пиши-ка в Милан. И в Неаполь. На всякий случай.

VII. Так проходит мирская слава

   Последние дни осени тянулись монотонной чередой. После отъезда герцога Саарландского ни одного сколь-либо занимательного события не смогла припомнить семья Медичи. Разве что пару раз сказали под руку Джиневре, и оба раза она резалась, пока хозяйствовала на кухне, да Козимо начал намекать супруге, не собралась ли она подавать на развод, чтоб выйти за молоденького. Контессина краснела и с головой уходила в кухонные заботы. Мария, Бьянка и Лукреция зареклись готовить что-либо по греческим свиткам и проводили время на верхнем ярусе галереи, смотревшей во внутренний двор. Пока небесные потоки колотили по последним несчастным листочкам, цеплявшимся за жизнь на апельсиновых ветвях, и капли блестели на остриях шипов, мерцая искажённым отражением, как разноцветное стекло из Мурано, как приятно было окунуться в другой мир, где Рим был великим, ослы говорящими, а у каждой почтенной матроны в ларце с притираниями прятались зелья.

   Сёстры читали вслух по очереди – Роман об Осле, как окрестила его младшая, и опус Апулея сёстрам однозначно нравился. Они разговаривали цитатами, сравнивали всех вокруг с героями романа и в каждой животинке видели заколдованного человека.

   – Кто знает, может быть, ослик нашего Энцо тоже в глубине души какой-нибудь знатный кавалер? – мечтательно произнесла Мария, облокотившись на перила. Внизу слуга снимал поклажу с маленького ишака – они только что вернулись с Барджелло.

   – Ну иди поцелуй его и посмотри, – посоветовала Бьянка, поправляя концы платка на груди под лифом.

   – Я бы его украла и отправилась путешествовать, – обнялась с книгой Лукреция. – Днём я бы ехала на нём, а ночью он бы превращался в человека...

   – И ездил бы на тебе, – разразилась смехом Мария.

   Лукреция не обиделась, и они смеялись вместе.

   Обижалась только Бьянка. Она искала в книгах духовную пищу, а сёстры всё опошляли.

   «Счастливые, – думала мать, – у них всё ещё впереди».

   Лукреция-старшая прогуливалась по нижнему ярусу галереи, наблюдая безрадостный пацио, ощущая себя как в колодце и вспоминая крутящего жернов ослика. Ослик, правда без жернова, но в компании своего хозяина Энцо, часто попадался ей на глаза и приветливо шевелил ушами, пока Энцо снимал шапку и кланялся.

   Иногда в той же галерее встречала она свёкра, дремлющего с книгой Платона на коленях, или мужа с деверем, весело о ком-то сплетничавших, или прислушивалась к щебетанью дочерей на верхнем этаже, или сторонилась, чтобы не быть сбитой с ног сыновьями.

   Но однажды судьба уготовала ей новую встречу. За первой же колонной Лукреция застала Леонеллу, сосредоточенно ковырявшую побелку на опоре. Застигнутая врасплох, жена художника вздрогнула, и кусочек штукатурки откололся сам собой.

   – Колонну подтачиваешь? – шутливо обратилась к ней синьора.

   – Так извёстки хочется, прям не могу, – насупилась бывшая куртизанка. – Филиппо уже краски от меня прячет, сам их растирает, а раньше я ему помогала.

   – У меня тоже так бывает, – призналась Лукреция. Она была настроена миролюбиво. Она прекрасно представляла, как страдает Леонелла на сносях, и ей было этого достаточно.

   – А ноги у вас отекают?

   Лукреция улыбнулась и принялась давать наставления.

   – ...И делай что-нибудь, что можно делать сидя. Бельё, например, чини.

   Со свадьбой Леонеллы закончилось её весёлое ремесло, и она нанялась к ним горничной.

   – Мне тяжело долго сидеть, – пожаловалась Леонелла. – Лучше уж стоя.

   – Правда? – удивилась Лукреция. – Ну тогда пыль протирай. Ходи потихоньку вдоль полок и протирай.

   – Точно! – обрадовалась Леонелла. С прилизанными волосами и в платке она выглядела совсем девочкой.

   – У синьора Козимо в кабинете работа всегда найдётся.

   – Это в библиотеке?

   – Ну да. Кругом книги, свитки, всё пылится очень быстро. Вот наешься своей извёстки – и сразу ступай туда.

   – А синьор не будет против? – Леонелла кивнула в сторону убаюканного дождём и любимым философом Козимо.

   – Думаю, нет, – пожала плечами синьора. – Ой...

   Прямо на глазах у служанки и госпожи освобождённый от груза ослик сбежал от Энцо и поравнялся с Козимо. Принюхался к книге – и не долго думая сжевал страничку с разворота, на котором она была открыта. Несмотря на то, что драгоценные философские мысли утекали прямо из-под пальцев, синьор Медичи не пробудился и не направил праведный гнев на неразумное животное. Впрочем, и пробудившись, он не оплакивал бы столь ничтожную потерю, потому что давно выучил все любимые сочинения наизусть.

   А Энцо был взбешён. Одним прыжком он очутился перед строптивым животным и замахнулся палкой. Ослик навострил уши – и засеменил от хозяина, дожёвывая бумагу на ходу. Энцо выругался и разбудил Козимо...

   Леонелла не раз задумывалась над судьбой дерзкого ишака, и это скрашивало её однообразное времяпрепровождение. Она уже в темноте и на ощупь могла отыскать любую полку или сундук и старалась хотя бы начинать каждое утро с нового угла. Иногда, в качестве награды, она открывала какую-нибудь книгу и наобум листала. Она была не очень грамотна и искала красивые иллюстрации. К тому же Филиппо сказал ей, что нужно смотреть на всё красивое, тогда и ребёнок получится загляденье.

   Торопливый шаг заставил Леонеллу вздрогнуть: то был Марсилио Фичино, семейный врач. Он прямо-таки влетел в библиотеку и принялся рыться в её нескончаемых недрах с таким видом, как будто от этого зависела чья-то жизнь. Леонелла хотела подсказать, где только что видела лечебники, но дон Фичино оказался расторопней на язык и сам спросил:

   – Где Государство? Где Государство?

   – Сказала бы я, где, – меланхолично откликнулась горничная, – да сквернословить, знаете ли, грех...

   – «Государство» Платона! – нетерпеливо взмахнул руками Марсилио.

   – Не знаю, – пожала плечами Леонелла.

   – Да я не с тобой разговариваю! – отмахнулся врач и продолжил яростный диалог с самим собой.

   Леонелла пожала плечами и стала избавлять от пыли стол.

   Хлопнул дверью Лоренцо.

   – Дон Фичино! У дедушки мигрень, а вы тут прохлаждаетесь под сенью муз!

   – У него разыгралась мигрень, оттого что мы поругались. А поругались мы из-за Платона, и мне срочно нужно «Государство», чтоб уточнить разночтения в переводе. Вопрос жизни и смерти, знаете ли, – прозвучала тирада из глубин сундука. – Лучше помогите отыскать книгу.

   Лоренцо вздохнул и опустился на колени напротив Марсилио. Каждый со своего конца сундука, они принялись вытаскивать всё содержимое, перебирать по одной вещи и раскладывать на полу.

   «Тьфу! Только прибралась», – подумала Леонелла, аккуратно прокладывая себе путь между книгами.

   Навстречу ей попался Энцо:

   – Осла моего не видала?

   – Где? В доме?

   – Он только что с чёрного хода забежал. Сам видел. Клянусь...

   – Ой, не надо... – отстранилась Леонелла. От Энцо пахло погребом. – Иди лучше проспись. Опять там с Бруно заседали... Совет приоров, тоже мне.

   – Да, я там был. Но не за этим. Мы осла искали...

   – Чё ты мне объясняешь-то? Пошла я.

   – Нет, подожди. Ты правда его не видела?

   Энцо продолжал идти за Леонеллой, пока пропажа сама не попалась ему на глаза. Ослик промчался, с ужасом во взоре оборачиваясь на погоню. В зубах он держал книгу. Видимо, отдельные страницы уже не удовлетворяли его аппетит. Не выпуская изо рта кладезь мудрости, воришка скрылся в кустах, и выбрался на свет Божий со стороны мостовой, и припустил к парадному входу.

   Чем закончилась погоня, Леонелла так и не узнала, но Козимо весь вечер пребывал в скверном расположении духа, а наутро весь коридор заняла шеренга служанок, которых Контессина, Лукреция и Джиневра трёхголосьем отчитывали за следы подков на полу.

   – Уж если шастает тут скотина, так хотя бы копыта ей вымойте! – грозно заключила Контессина и отвратила очи от виновных.

   Полдня Леонелла ходила сама не своя и наконец проболталась Филиппо об этой истории. Художник долго ей не верил – пока она не привела его за руку в библиотеку и они вместе не спрятались за шпалеру. Филиппо чуть дара речи не лишился, когда наблюдал, как важно гарцует ослик вокруг сундука, бодает его крышку, извлекает из тьмы «Государство» Платона и убегает с ним в неизвестном направлении.

   Едва супруги выбрались из засады и вернулись в коридор перевести дух – вор возвратился на место преступления и нагло завладел чернильницей и перьями.

   – Эй! Бумагу забыл! – рассмеялся Филиппо. И тут же был сбит с ног суровым Энцо. Тот поднял художника за шиворот, поставил на ноги и попросил о помощи. Леонеллу в погоню не взяли: быстро бегать она пока не была способна.

   Но Леонелла пошла в обход – через заднюю дверь. В галерее она встретила Лукрецию, ошеломлённую зрелищем охоты на ишака. Лукреция позвала Лоренцо, Лоренцо потащил за собой своего камердинера, они в два счёта настигли Филиппо и Энцо и вчетвером принялись радовать омрачённых зимними невзгодами прохожих.

   Люди – конные или пешие – не преминули благоговейно сторониться, точно знали, что беглеца преследуют во имя высокой цели. Лишь одна молодая дама замешкалась, и резвый Лоренцо едва не сбил её с ног.

   – Простите, синьора! – только успел крикнуть он, унося в памяти образ её милого раскрасневшегося лица.

   Синьора и вправду зарделась, закрылась вуалью и едва слышно обратилась к сопровождавшим её служанкам:

   – Ах... кто этот отважный юноша?

   – Ох, синьора Донати, зачем он вам? – отвечали вопросом служанки, что были вдвое старше и опытнее госпожи. – Это Лоренцо из семейства Медичи, тот ещё шалопай. Забудьте вы о нём, синьора Лукреция.

   Но юная Лукреция Донати засмотрелась ему вслед, точно пытаясь запечатлеть, как ловко Лоренцо перепрыгивает через попавшийся на пути прилавок. И чуть не потеряла равновесие из-за троих его спутников, что не решились прыгать, а обошли препятствие, и последний, в пестреющей пятнами краски одежде, прихватил с прилавка свежую булку.

   Обрызганная зимней грязью, юная Лукреция Донати не огорчилась. Она отчего-то знала, что не раз ещё встретит доблестного синьора Медичи – он, верно, часто прогуливается по этой улице...

   Не успели преследователи отконвоировать ослика обратно, как с балкона свесились, грозя вывалиться на мостовую, сёстры Медичи и принялись в цветах и красках вслух описывать происходящее. Из комнаты им отвечал отец, сокрушаясь, что из-за болезни жизнь проходит мимо.

   Но Пьетро поспешил со своей печалью, потому что неоднократно ещё становился свидетелем недюжинного ослиного упрямства. Ослик каждый день проникал в палаццо в поисках «Государства» Платона, а если книгу от него прятали, принимался жалобно кричать и крушить домашнюю библиотеку.

   – Может, дайте ему эту книжку? – взмолился Энцо. – А то не ровён час помрёт, а под дождём могилу копать знаете как плохо?

   – У Калигулы был конь в сенате, а у нас, кажется, будет осёл в академии, – веселился Джованни.

   – Осёл так полюбил читать! – прыгал вокруг Джулиано.

   – Вот ты бы так любил, – ловил его дедушка. – И правда, что он там делает с бедным Платоном – не читает же?

   – Пожалуй, стоит последить, куда он носит книгу, – предложил Энцо.

   – Я с вами, я с вами! – заявил Джулиано.

   – Так и быть, – согласился Козимо. – Но с условием: если выучишь насегодня латынь.

   Весь вечер Лоренцо, Бьянка и Лукреция-младшая спрягали за него латинские глаголы и сочиняли с ними басню. Мария лишь крутила пальцем у виска: зачем добровольно лезть в эти оковы, если можно просто пойти следом, ни у кого ничего не спрашивая? В ответ ей напророчили сгинуть во тьме невежества.

   Словом, братья и сёстры предпочли заслужить разрешение честным трудом. Мария же всё разрешила себе сама и с удовольствием выследила учёного ослика вместе со всеми: он избрал для благородного занятия амбар на задворках Сан-Марко и под масляной лампой, оставленной кем-то по рассеянности или из лени (что ослик сам зажигал её, никто отчего-то не осмеливался предположить), старательно выводил на бумаге... перевод пятой книги пресловутого диалога о государственном устройстве.

   – Ну да, всё верно, – Джованни предъявил отцу улику. – Вот смотри: «Так духовно праздные люди тешат сами себя во время одиноких прогулок: они ещё не нашли, каким образом осуществится то...»

   – Ну-ка дай-ка, – завладел рукописью Козимо. – «Сократ, ты метнул в нас такие слово и мысль, что теперь, того и жди...» «Метнул слово и мысль» – а неплохая метафора... Дон Фичино, тебе и не снилось, небось. Твои переводы хромают в сравнении с этим.

   – Так это мой и есть. Последний вариант, – мгновенно нашёлся Марсилио. – Глупый ишак и его украл...

   – Мой ослик в жизни ничего не крал! – возразил Энцо. – Мой ослик – самый честный ослик во Флоренции! Ты мне тут на него не наговаривай! Мы все собственными глазами видели, как он это писал!

   Джованни и пятеро его племянников бурно выразили согласие.

   – Да вы все дружно отравились, не иначе, – гордо скрестил руки на груди Марсилио. – Гнилью надышались или спорыньи наелись. Видал я такие случаи. Синьор Козимо, вы кому больше верите?

   – Меня ж там не было, – мудро рассудил дедушка. – Поэтому я предлагаю состязание. Кто точнее переведёт шестую книгу. Судить буду я. И буду неподкупен.

   – Ну знаете ли, – вскинулся Марсилио. – Я ещё вам припомню это оскорбление... – и с обиженным видом сел листать бестиарий.

   – Зря ты так, – упрекнул отца Джованни. – Он ведь может и порошки перепутать. Или ещё что-нибудь.

   Козимо сделал вид, что не расслышал. Впрочем, он мог и вправду не расслышать, потому что на последних словах Джованни грозно зацокали по паркету знакомые копыта, и уже через миг ослик неистово отвоёвывал у людей своё авторство, иными словами – вырывал у Козимо из рук свой перевод. Не то чтобы Козимо собирался обворовывать несчастное животное, но руки его по привычке вцепились в имущество мёртвой хваткой. Борьба затянулась надолго, покуда зверь не пересилил человека и, понукаемый собственной тягой, не влетел в пюпитр, за которым Марсилио утешался чтением. Подставка пошатнулась, и бестиарий в деревянном переплёте порхнул страницами прямо над теменем ослика. От удара по голове тот упал копытами кверху, и листы с переводом Платона погребли его под собой. Холм этот увенчался бестиарием, подобно двускатной крыше, и как одинокий осенний листок на ветру, парил над ними выпавший из бестиария сложенный вчетверо лист...

   Люди всех сословий дружно ахнули и принялись спасать – кто книгу, кто рукопись, а кто осла.

   Когда Энцо спрыснул своего питомца содержимым кубка, отобранного впопыхах у Джованни, животворящая влага вернула ослика в сознание. Он резво вскочил на все четыре ноги, поозирался по сторонам, точно впервые лицезрел библиотеку, дёрнул ушами и потрусил отсюда прочь, с презрением истоптав собственные труды, которые, надо отдать должное присутствующим, они не побрезговали потом собрать.

   – Что, Платон, голова трещит от науки? – Энцо радостно унёсся следом за ослом. – Я буду звать тебя Платон, раз ты у меня такой книжник...

   – Мне это, верно, привиделось, – произнёс Джованни.

   – Тогда это привиделось нам всем, – сказал Лоренцо, наклоняясь за листком, что прежде одиноко парил над поверженным осликом, а ныне обретался близ пюпитра, позабытый всеми. – А это что такое?

   – Глупости какие-то, – присмотрелся Джованни. – На считалку похоже.

   – Может, просто закладка?

   – И где она была, кто ж теперь вспомнит?

   – Так проходит мирская слава, – усмехнулась Бьянка. – Всё предаётся забвению.

   В глубине души ей было очень жаль, что стремившийся к свету науки осёл вновь вернулся к незамысловатому животному счастью.

   – Кстати, о славе, – прищёлкнул пальцами Козимо. – Поскольку ваш соперник выбыл, дон Марсилио, вы объявляетесь нашим почётным...

   – ...ослом, – подсказал Джулиано.

   – ...переводчиком, – закончил дедушка, взяв внука за ухо. – Имей почтение к старшим, негодник!.. Ох, что-то совсем пальцы сводит. Давайте-ка вы лучше вернётесь к своим прямым обязанностям. Я тут вам не за переводы плачу.

   – А жаль, синьор Козимо, – Марсилио снял перчатки. – Очень жаль.

VIII. Mea culpa

   – Глупость какая-то, – Лукреция отложила рукоделие и взяла записку. – Чьё-то детское развлечение.

   До луны и под луной,

   На земле и под землёй,

   Промолчу – не промолчу,

   Будет всё как я хочу...

   – Да что мы с ней носимся? – спросила Джиневра. – Как нашли, так и выкинем.

   – В кои-то веки я с тобой согласен, – сказал Пьетро. – Было бы что обсуждать.

   – Просто ты злишься из-за того, что неаполитанцы не договорились с миланцами, – лениво возразил Джованни. Левой рукой подперев голову, правой он перелистывал письма туда-обратно, не сильно вглядываясь в слова. Он их уже начитался.

   – А что там? Почему не договорились? – встрепенулась Лукреция. Игла выскользнула у неё из пальцев и повисла на шёлковой нити, застряв в складках полога для колыбели, который она вышивала.

   – Доброе утро, – проворчала Джиневра. – Спящая красавица проснулась.

   – Герцог Неаполя отказывался слушать приказы Миланца, потому что якобы его отец прежде подчинялся его отцу... – терпеливо принялся объяснять Джованни.

   – Чей отец? Кому? – нахмурилась Лукреция.

   – Боюсь, они и сами не разобрались. Но Неаполь не выполнил нашей договорённости.

   – А миланцы предъявляют счёт, – Пьетро развернул ещё одно письмо. – И судя по тому, сколько ушло провианта, а сколько сломано оружия, они там не воевали, а отмечали встречу...

   – Одна выпивка на уме, – поддакнул Фабио, собирая со стола посуду. – Прям как у вас, синьоры.

   – Не говори под руку.

   – Я чего? Я соглашаюсь...

   – В общем, ни на кого нельзя полагаться, – грустно заключил Джованни.

   – Я бы на вашем месте давно пошла бы и сама их проучила, – усердно взялась за прялку Джиневра. – Поколотила бы от души и успокоилась.

   – Да я бы с радостью, – вздохнул Пьетро.

   – А я бы с радостью прекратил эту вражду, – рассуждал Джованни. – И устроил бы дружескую попойку...

   – На которой бы все друг друга перетравили, – подхватила Джиневра. – Если вам, конечно, интересно моё мнение, я пока не тороплюсь вдоветь, – веретено бешено завертелось у неё в руке.

   – Лично я всегда за мир, вы знаете, – отозвалась Лукреция.

   – Оно, конечно, худой мир лучше доброй ссоры, – пожал плечами Джованни, – но где ж его взять?

   – А что в этой ссоре доброго, я не пойму? – спросил Пьетро.

   – Так может, нам и правда породниться с Пацци?

   – На что ты намекаешь?