Текст книги "Будет всё как я хочу (СИ)"

Автор книги: Евгения Демина

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 6 страниц)

   – Ах... – откликнулась Лукреция. Она сегодня тоже была рассеянна. Последние две недели она всё сильней утверждалась в мысли, что снова беременна.

   Во второй карете также царил Вакх. На правах главной жрицы бабушка Контессина философски потягивала из заветной фляги молодое вино, предоставляя внучкам полную свободу слова.

   – Ты должна уступить его мне! – топала Мария, чуть не раскачивая карету.

   – Вообще-то я старше, – не теряя самообладания, возражала Бьянка. – Поэтому он по праву мой.

   – Всего на одиннадцать месяцев!

   – На целых одиннадцать месяцев!

   – С чего вы взяли, что Антонио вообще на вас посмотрит? – отвечала Лукреция-младшая, в глубине души давно уже решившая, что несчастный Антонио, кем бы он ни был, обязан достаться ей.

   Увидев, что сестрицы так пьяны любовью, что вот-вот начнут буянить, Лоренцо снова приотстал.

   Дедушка с Джулиано нашлись в обозе, они вдохновенно нянчились с братишками и сестрёнкой Леонеллы. Козимо вырезал им дудочки из тростника и попутно рассказывал, как маленький Лоренцо нарушил ему все переговоры с кредиторами, вбежав в зал и настаивая, чтобы дедушка сделал ему настоящую свирель:

   – Ну как я мог отказать. Те синьоры, правда, меня не поняли. Ну я им говорю: «Что ж вы, детишек никогда не нянчили? Разве вы не отцы и не деды? Не знаете, что это?».

   Джулиано от души смеялся, и пробовал все дудочки, и только после тщательной проверки вручал малышам.

   Лоренцо покраснел, смущённый детскими воспоминаниями, и отправился дальше.

   А вот их старшая сестрица, его виноградная лоза и Лилия Сарона – предательница Леонелла. Кротко склонив голову на плечо Филиппо, она сетует, что беременна.

   – Так радоваться нужно! – восклицал супруг. – Знаешь, как я мечтаю о детях!

   – Я ещё не знаю, от кого, – ворчала молодая жена.

   – Ну, в лучшем случае – от меня. А в худшем – это будет самый точный из портретов Медичи, в создании которых ты участвовала, – Филиппо как никогда был рад собственному усердию в живописи, ведь теперь ему нужно содержать семью...

   Лоренцо не добился от них ни капли внимания и, погружённый в печаль ещё глубже, чем в начале пути, вернулся вперёд и на ходу перебрался из седла в карету к родителям, в надежде, что вино ещё осталось.

***

   Градостроители по старым чертежам прекрасно знали, что два века тому назад приход Сан-Лоренцо имел собственный выход из города, но старые ворота канули в реку забвения, потопленные грузом новой застройки. Церковь и улица, названная в её честь, обнаружили себя в самом сердце города.

   Кто знает, как пролегли бы дороги и сколько мостов опоясали бы голубое платье реки Арно, будь оно так, а не иначе... сейчас она носила два – под самой грудью, и миновать их возможно, лишь если въезжаешь в ворота Прато, с северной стороны.

   И под копытами звенит булыжник, вымостивший улицу Сан-Лоренцо – отполированный сотнями башмаков – когда они ещё не были так остроносы и не имели столь жёсткой подошвы – и сотнями подков, чей вид не столь подвержен переменам...

   Синьор Козимо живо мог представить, как меняет время облик родной Флоренции: перестав приумножать семейные богатства на сомнительном поприще ростовщичества, он предпочёл их тратить, оплачивая труд архитекторов и строителей и этим надеясь снискать прощение. Он в глубине души был очень мнителен, этот матёрый седой делец, и все уколы праведников и бесребренников легко проникали под маску всесилия.

   Но не дано было Козимо воскресить в чертогах памяти картины юности: почтенный поезд Медичи опередил какой-то всадник, с копьём наперевес.

   Старик решил было, что сам святой Георгий знаменует нечто важное, избрав свидетелем его, Козимо (не иначе, смерть близка, а то с чего бы примерещилось), но мнимый воин поравнялся с группой знатных горожан, и спешился, и долго и запальчиво повествовал...

   Козимо мгновенно вернулся на грешную землю и проследил, куда же направляются все эти господа с конём наперевес.

   «Вот черти! – разом понизил он в звании всю компанию. – Чего они забыли у нашего дома?»

   Ведь синьоры и всадник остановились именно у Палаццо Медичи.

   Караван постепенно причаливал к фасаду, но они не стали дожидаться, пока сей пёстрый змей подтянет хвост, а обратились сразу к голове.

   Пожилой синьор, в плаще с собольей отделкой, не долго думая постучал в оконце кареты:

   – Эй, свояки!

   По голосу и обращению Козимо признал главу семейства Барди.

   На свет Божий высунулась бледная Лукреция и грустно поздоровалась с родственником матери.

   – Да на вас лица нет, любезная Лукреция, что случилось? – синьор Барди несколько смягчился.

   – Признаться, я с трудом перенесла дорогу, – выдохнула старшая невестка.

   – Надеюсь, у вашей семьи найдётся немного сил, чтобы вникнуть в суть дела. Мы замерили улицы. Надеюсь, вам известно, что этот перекрёсток равняется на церковь Святого Лаврентия?

   – Известно, и что? – отодвинул жену Пьетро и облокотился на раму.

   – Ваш балкон выступает из нужного уровня на пол-локтя.

   – Вот этот? – Пьетро кивнул в сторону облицованного мрамором балкона, размером напоминающего целую навесную террасу и угрожающе затеняющего парадный вход.

   – Именно, – вмешался синьор Содерини, что до этого говорил с всадником. – Вы что-то не слишком любезно встречаете нас.

   – Вы тоже, – красноречие явно отказывало синьору Медичи. – Хоть бы в дом позволили войти, отдохнуть с дороги, нет, у вас же горит.

   – Горит. И если вы не снесёте балкон, мы продолжим гореть негодованием, – шагнул вперёд Барди.

   – Снести? Вы с ума посходили? Вы хоть знаете, во сколько нам встал этот мрамор?

   – Да, – выглянул из другого окошка Джованни.

   – Вероятно, он был вам по средствам, – подбоченился кузен их матушки. – И вероятно, эта потеря не сильно вас разорит. Вот Пацци не позволяют себе подобного, а они побогаче вас.

   – А это легко исправить, – улыбнулся Пьетро.

   – Каким это образом? – оторвался от плана улиц синьор Якопо – из вышеназванного семейства.

   – Так, что это за чрезвычайное собрание? – Контессина покинула свою карету и спустилась к почтенным соседям, осадившим её детей.

   – Балкон им наш не угодил, – пояснил Джованни.

   – Да какое вы право имеете?! – возмутилась пожилая дама.

   – Да, я, как приор, голосую против, – Джованни тихо, чтоб Джиневра не услышала, выкрутил пробку из новой бутылки.

   – Какой приор? Тебя же вышибли из гильдии менял, – вмешался четвёртый синьор.

   – Ты что, Джанбатисто, в изгнании был? – искренне удивился Джованни. – Я давно уже в гильдии ткачей.

   – Ткачей? Не смешите меня. Сколько народу ты подкупил, чтоб туда пролезть?

   Джованни ухмыльнулся, но не ответил.

   – Закон един для всех, – напомнил Барди.

   – А я всегда говорил, что они нарушают устои Республики! – возник из ниоткуда фра Филиппо.

   – А ты иди отсюда! – цыкнула синьора Медичи.

   – Не-а, – художник уселся прямо на мостовую и, верный себе, достал листок и уголёк. – Вместо кареты – башню, и роскошная осада замка получается...

   – Вон отсюда, я сказала! – в него полетела фляга.

   – Филиппо! Я говорю тебе, не связывайся! – позвала Леонелла. – Пусть хоть передерутся!

   – Не переживай, любимая! Тебе вредно волноваться! – Филиппо спрятался за карету.

   – Вообще-то в уставе города сказано, что никто не имеет право выносить фасад или какую-либо его часть дальше, чем фасад или его часть определённого здания, – воспрял синьор Барди. – Для улицы Виа-Ларга и Сан-Лоренцо это стены церкви. Этот пункт не менялся с тысяча двести...

   – В гробу мы видали все ваши пункты, – подошла к нему Контессина. – Давно менять пора этот устав.

   – Ты что, кузина, не понимаешь? Вы же под суд пойдёте.

   – Счас вы сами пойдёте. Далеко и надолго, – перебил Пьетро.

   – Наше владение, что хотим, то и строим, – высунулась из-за двери Джиневра, потому что оттеснить Джованни от окна у неё не получилось.

   – Я говорил, они оборзели! – указал в её сторону Якопо. Джиневра спряталась обратно. – Колесовать их надо – всех!

   Когда сыновья Медичи принялись объяснять синьору Пацци, в какую часть тела ему поместить означенное колесо, а слуги потихоньку начали носить в дом вещи, а из соседних окон дружно высунулись рядовые граждане Флорентийской республики, Козимо счёл нужным вмешаться. Годы научили его осторожности, и он был уверен, что верно сказанным словом и вовремя оказанной уступкой можно добиться гораздо большего, чем открытой враждой.

   – Синьоры, ну зачем же рушить, когда можно созидать? Может быть, проще достроить фасад Сан-Лоренцо? Углубим портик, поставим новые статуи – как раз и выиграем эти пол-локтя, да и церковь давно нуждается в реставрации.

   – А, старый взяточник, – поприветствовал его Содерини. – Вечно за алтарём прячешься, что уж Папе римскому не напишешь?

   – Ты, брат, не забывайся, – погрозил тростью Козимо. – Я ж тебя по миру пущу. Забыл, сколько мне должен?

   – Вот в этом все Медичи, – вступился за товарища Джанбатисто. – Из-за какого-то несчастного балкона они уже готовы пустить всех по миру.

   – И научи наконец своих выродков, чтобы не смели позорить честных людей на весь город! – вскричал Якопо.

   – Тоже мне – важная птица, – миролюбие покинуло старого Медичи, и он походил теперь на Везувий накануне гибели Помпеи. – Да кому ты сдался, хоть бы ты провалился сквозь землю, никто б и не вспомнил!

   И верно, призрак смертоносного Везувия действительно витал над мирным флорентийским небом, потому что в мгновение ока мостовая разверзлась и неведомая бездна, обретавшаяся под ней, поглотила несчастного отпрыска несчастного семейства, чьей славе суждено было клониться к закату.

   Соседние окна дружно хлопнули ставнями. Всадник с копьём ускакал. Оставшиеся на поверхности патриции дружно воззвали к Господу и заглянули за край обрыва. Но ничего, кроме зловещей тьмы, не открылось взору почтенных мужей Флоренции.

   Семейство Медичи притихло. Фра Филиппо ретировался на повозку к Леонелле. Третье поколение, напротив, сгрудилось на берегу и принялось молча осмысливать происходящее.

   Одна Джиневра изрекла:

   – Опять. Опять вся эта чертовщина.

   – Да хоть бы его черти взяли, – отмахнулся Джованни. – Может, он прямиком – и в ад? Как у Данте? Земную жизнь пройдя до половины, он очутился в сумрачном лесу... – склонился над бездной Джованни, сложив ладони трубой.

   – Хватит паясничать! – одёрнула его жена. – Опять напился и творишь невесть чего. Мы тоже напились, но мы же терпим! Живо домой!

   Только Лоренцо, глубоко и бесповоротно погружённый в себя, безучастно шевелил губами. Он сочинял стихи.

***

   Что самое смешное, более всего тревожили Лукрецию не буквальное исполнение воли Козимо, не глубины хаоса под добропорядочной мостовой, не ненадёжность самой этой мостовой – а слова из поэмы Данте. Верно, предстоящее материнство лишает женщину рассудка, если она всерьёз решила перечитать «Комедию», чтобы мысли встали на свои места, тогда как остальные удовольствовались трапезой, и сном, и принесённым ими забвением.

   Конечно, кому ещё знать устройство Ада, как не Дуранте Алигьери. Неспроста так легко вылетел из-под его пера этот новый сладостный стиль... Не иначе сам обитатель девятого круга нашёптывал поэту на ухо сакральные рифмы, ведь в первой из трёх книг нет ненависти к человеческим грехам – все тридцать три главы исполнены мрачного торжества преисподней.

   Данте Лукреции никогда не нравился – возможно, вопреки тому, что его вечно ставили ей в пример. Она хотела стремиться ввысь, а не блуждать по кругу... В конце концов, имеет же она право на своё мнение!

   Лукреция осторожно села на кровати и попыталась бесшумно спустить ноги на пол. Муж приоткрыл один глаз, отыскал источник шума и, мгновенно успокоившись, вновь погрузился в сон. Лукреция обулась – и отправилась на поиски книги. Как нарочно, она не могла вспомнить, к чьему собранию принадлежала «Комедия», за красоту слога прозванная Божественной, и отчего-то решила начать поиски снизу.

   Путь её пролегал сквозь ночной мрак, только щель под одной из дверей пропускала скудный свет. Лоренцо, видно, не спалось.

   По старому обычаю женского и материнского любопытства, синьора Медичи припала к замочной скважине и наблюдала за тем, что происходит в спальне старшего сына.

   Лоренцо, уже в ночной рубашке, сидел за столом, склонившись над тетрадью перед единственной свечкой, и отчаянно скрипел пером, изливая на бумагу потоки чувств, при свете дня сдерживаемые плотиной приличий и этикета.

   Забыв закрыть чернильницу, широким жестом он высыпал песок на исписанную страницу и нетерпеливо встряхнул тетрадь. Избавился от песка, захлопнул тетрадь – и наспех сунул под ворох одежды на кресле. Потом подозрительно замер, прислушался – и задул свечку. Старательный шорох подсказал бдительной матери, что сын наконец улёгся.

   Лукреция улыбнулась – и призраком упорхнула в библиотеку синьора Козимо. Свой кабинет он называл библиотекой, имея на то основание: книг там хранилось больше, чем в остальных комнатах, вместе взятых.

   Прежде чем взяться за дверную ручку, она прислушалась. Храп свёкра через две стены сообщал, что она может беспрепятственно покуситься на святая святых.

   Обложку она знала наизусть: красноватая кожа с глубоким тиснением, нижний уголок обит медным листом, с верхнего медь отвалилась. Привыкшими к темноте глазами Лукреция нашарила очертания сундука, аккуратно приподняла крышку – и нащупала знакомые ромбики на переплёте.

   Только по извлечении книги она вооружилась свечой, спрятав её за пюпитром так, чтоб заслонить от тех, кто может заглянуть в любую из дверей, влекомый светом, точно мотылёк, и любопытством, точно она сама несколько минут назад.

   Переплёт скрывал разномастные страницы: «Комедия» была собрана из нескольких десятков тетрадок, переписанных разрозненно, ведь через каждые несколько песен менялся почерк и оттенок чернил. Лукреция пролистала книгу, чтобы удостовериться, что ни единая крупица знаменитого творения не потеряна, вернулась в начало и принялась водить по полям пальцем, чтобы не сбиться со строк: глаза потихоньку слипались, устав от ночных приключений.

   И хоть хозяйка их была неутомима, голова сама собой склонилась на очередной разворот...

   Лукреция пробудилась от звука голоса. Никто не бранился, не звал, не выражал удивление – но кто-то явственно кашлянул прямо у ней над головой. Открыв глаза, бесстрашная синьора встретила лишь темноту, потому что свеча погасла. Лишь человеческий (надеюсь) силуэт навис над ней:

   – Синьора, по какой причине

   Нарушили покой вы свой и мой,

   Блуждая, как поэт во тьме долины?

   – и тонкий палец указал: – Открой

   Страницу первую и перечти прилежно,

   Как страхом был объят перед судьбой

   Тот, кто со мной спустился в ад кромешный,

   Прошёл все девять врат и, невредим,

   По счастью, завершил свой путь успешно.

   И пусть не смог я в Рай подняться с ним,

   Но честно послужил я провожатым...

   – А, ты Вергилий? – Был при жизни им,

   Теперь – лишь тень бесплотная. Когда-то

   Спускался Данте вслед за мною в ад,

   Точно паломник, трепетом объятый -

   Теперь же всякий поглумиться рад,

   Готов указывать, давать советы.

   Один такой вчера стыдил чертят:

   У вас, мол, сковородки не прогреты.

   – Вчера? О том как раз хотела я спросить.

   Вчера один синьор пропал... Он где-то

   Быть должен под землёй. Он, может быть,

   В аду как раз? Там он пришёлся б к месту...

   Он тоже флорентиец – и бранить

   Привык он всё и вся, и всё его семейство

   От веку таково. – Он не успел назваться,

   Но возмущался так, что все пустились в бегство,

   О взятках говорил... – Да, это точно Пацци.

   Вы не могли б его вернуть? – Увы, я не всесилен,

   Но он так надоел, что я готов и постараться.

   Вы ждите завтра у его могилы...

   Лукреция так растерялась, что ответа не придумала, тем более рифмованного, и ограничилась кивком. Римский поэт перестал напоминать о себе – и ею мгновенно овладело умиротворение...

   ...Пока кто-то бессовестно не растолкал её. Лукреция с трудом оторвалась от жёсткого ложа – и обнаружила себя в кабинете свёкра. Сам свёкор вместе со слугами находился на некотором расстоянии от неё и, склонив голову набок, наблюдал за пробуждением невестки. А тормошащая невестку за плечо рука принадлежала Джиневре.

   – Я и не знал, что ты ночами бродишь, как лунатик, невестушка...

   – Я... зачиталась... – Лукреция потянулась и потёрла затёкшую шею.

   – Вставай скорее, – Джиневра обняла её сзади за плечи. – Там наш возлюбленный из ямы выбрался. Очнулся и вылез. Похоже, там всё размыло, до самой сточной канавы, вот земля и разверзлась – и, между прочим, весьма кстати. Пошли скорей, всё пропустишь!

   Ещё сонная Лукреция припала к окну: Якопо нетвёрдой походкой удалялся от ямы, прохожие и рабочие почтительно перед ним расступались.

   – Лоренцо снова дрыхнет! – затараторила за дверью Мария. – Разбудим его, скорее, он же всё пропустит.

   Лукреция выскользнула из общества Джиневры и отправилась исполнять материнский долг. Но первым делом запустила пальцы под небрежно брошенные на кресло рубашки и шоссы.

***

   – Славьте Вакха и Амура!

   Прочь заботы, скорбь долой!

   Пусть никто не смотрит хмуро,

   Век пляши, играй и пой!

   Будь что будет, – пред судьбой

   Мы беспомощны извечно.

   Нравится – живи беспечно:

   В день грядущий веры нет, -

   Лукреция пафосно захлопнула тетрадь и победоносно обвела взглядом мужа, деверя и сноху.

   – И он до сих пор не хватился пропажи? – Пьетро на мгновение оторвался от зрелища, открывавшегося с балкона: рабочие выкорчёвывали булыжник.

   – По крайней мере, не подаёт вида.

   – И всё равно какая-то безысходность, – нахмурился Джованни. – «Мы беспомощны извечно», «В день грядущий веры нет»... А ему ещё пятнадцати не исполнилось... Нет, мы такими не были.

   – Не были, – согласилась Джиневра.

   Голос её звучал не слишком-то уверенно, потому как глаза наблюдали картину разрушения и хаоса.

   – Они всю улицу перекапывать собираются? – мысли Пьетро были далеки от поэтических красот.

   – Похоже на то... – вздохнул Джованни.

   – Прямо под окнами, ни больше ни меньше, – проворчала Джиневра.

   – Ох... – сказала Лукреция. Нелегко находиться в окружении людей, всецело поглощённых делами земными. И вроде бы искусство ценят – но не понимают...

   – И чего мы упёрлись вчера? – продолжал сокрушаться Джованни. – Снесли бы этот балкон к чёртовой матери... И как мы теперь будем? – простёр он руку к зловонным плодам упорного труда землекопов.

   – Да уж, себе дороже, – Джиневра была подозрительно покладиста сегодня. – А спорить с городским советом – дело бесполезное... Всё равно ведь снести заставят...

   – Да чтоб их придавило всех этим балконом, – отозвался Пьетро.

   – Лучше молчи, – сказала Лукреция. – Или сначала хотя бы уйдём отсюда.

   – Рабочие ни в чём не виноваты, – предупредил Джованни.

   – Никто не видел мою тетрадь? – донеслось из глубин палаццо.

VI. Нет лекарства от любви

   – Этот соус несвежий! – Лукреция капризно швырнула ложку обратно в соусник.

   – Синьора ошибается, – повар нашёл в себе смелость спорить и гордо стёр с фартука брызги. – Этот соус приготовлен буквально несколько минут назад.

   Кухарка скромно молчала в сторонке, потому что сегодня кухня принадлежала не ей – сегодня всем распоряжался повар, которого Лоренцо привёз прямиком из Милана. Переговоры с герцогом состоялись – и были весьма успешны – и маэстро Бернардо Рагацци отправился во Флоренцию в качестве трофея. А если серьёзно, синьоры Медичи очень нуждались в его мастерстве – для новых переговоров.

   – Как соус может быть несвежим? – спросил Пьетро, который очень беспокоился о предстоящем предприятии и желал лично проверить, насколько всё готово ко встрече важного гостя.

   – Очень даже может!

   – Вчера ты ела точно такой же, и тебя всё устраивало.

   – Это было вчера, а сегодня всё приготовлено не так!

   – Соус тот же самый, – вторично возразил Бернардо, услужливо промокнув полотенцем капли с подлокотника кресла, в котором находился синьор.

   – Не спорь со мной!

   – Лукреция, ты сегодня не в себе, и вкус у тебя постоянно меняется. Может, тебе лучше не вмешиваться?

   – Ты на что намекаешь? Что я здесь мешаю?

   – О Господи, – закатил глаза Пьетро. – А если герцог Саарланда на тебя косо посмотрит, ты в него тарелкой запустишь?

   Бернардо на всякий случай встал у него за спиной.

   – Она может, – заявила с порога кухни Джиневра. – Не возражаете, если я тоже распробую, – и оказавшись у стола быстрее, чем кто-либо успел что-либо сообразить, завладела соусником вместе с ложкой от греха подальше.

   – Надеюсь, герцог сообразит взять доспехи, – обернулся к невестке Пьетро. Джиневра улыбнулась, облизала ложку и вручила приправу её создателю. – Очень вкусно. То, что нужно. Продолжайте в том же духе.

   – Что-то вы спелись в последнее время, – Лукреция обиженно сложила руки на растущем животе.

   – Ни в коем случае, – ответила Джиневра. – Просто мы вместе пытаемся о тебе позаботиться.

   – Не пытайся ко мне подольститься!

   – Глупенькая. Знала бы ты, как я тебе завидую. Восьмой ребёнок...

   – Шестой. Двое умерли ещё младенцами.

   – На Небо поднялись два новых ангелочка, а она их и не считает, – поспешила к полю битвы Контессина. – Тебе сейчас не вот об этих вот мелочах надо думать, – она обвела рукой кухню, исполненную беспорядка, – а о ребёночке...

   И обе женщины с двух сторон ласково обняли будущую мать.

   – Просто я вам мешаю, – укоризненно всхлипнула Лукреция. – Как будто я здесь не хозяйка.

   – Как это не хозяйка? Конечно, хозяйка, – наперебой принялись утешать её Джиневра и Контессина, потихоньку препровождая к двери. – Просто тебе нужно отдохнуть, ты с утра на ногах. Мы тебя сменим.

   Лукреция покорно удалилась, промакивая глаза платочком.

   – Тебе тоже здесь делать нечего, – склонилась к старшему сыну пожилая дама. – Я всем займусь. А ты лучше побудь с супругой.

   – Да я боюсь с ней оставаться, она как взбесилась.

   – А ты что думал, милый? Твоя работа – вот и терпи.

   Слуги унесли кресло с поникшим Пьетро, свекровь и младшая невестка закрыли за ними дверь, и на кухне закипела работа.

   В другом конце палаццо творилась такая же неутомимая суета.

   – Да где же он?! – возопил Лоренцо. – Мне скоро выезжать!

   – Ну наденьте разные, – вылез из-под кровати слуга. – Сейчас всё равно не найдём.

   – Шоссы ми-парти давно уже не носят.

   – Значит снова начнут, – усталой улыбкой подбодрил его камердинер.

   – Лоренцо, ты готов? – постучал Джованни.

   – Сейчас, сейчас...

   Дядя и племянник торопились покинуть Флоренцию через ворота Прато, чтобы застать Иоганна Саарландского на въезде в город. Молодой правитель независимого немецкого герцогства – что уже выглядело странно в сравнении со всеобъемлющей Священной империей Рима – изъявил волю посетить итальянский город лично. Лоренцо, конечно, был рад, что по возвращении из Милана не пришлось снова запрыгивать в седло, но с общепринятой точки зрения, это унижало герцогское достоинство. Самого Иоганна подобное нисколько не смущало, и в переписке с Пьетро он признался, что совершенно не прочь оказаться под южным солнцем в середине ноября. Медичи искренне удивились этому заявлению: осень стояла на редкость промозглая и ветреная. Но посоветовались и решили, что родные стены им помогут.

   Германия слыла благодатной почвой для менял и банкиров: богатые города радушно принимали итальянцев – равно те везли шелка и позументы или зелёное сукно и векселя. И было удивительно, что берега Саара оставались для них недоступны. Тем более, местные виноделы, по слухам, преуспевали и вполне способны были пускать в оборот свою прибыль. По крайней мере, там были в ходу и флорины, и венецианские дукаты, и вообще, путешественники рассказывали, что это благополучный край.

   – Всяко лучше, чем Англия, – одобрил Козимо. – Если хоть что-то оттуда вернётся, направим в Саарбрюккен.

   – Если вернётся, – пожимал плечами Пьетро. Письма из Брюгге опровергли мрачную картину, что нарисовали Диотисальви со помощники, и, радуясь, что средства не пропали, готов был смириться с закрытием банка в Лондоне. А вести дела с Фландрией решил отдельно от управляющего.

   – Укажи ему на ошибки и посмотри, как он себя поведёт, – посоветовал Джованни. – И поймёшь, был там умысел или нет.

   – Да, вас послушать – я его не узнаю, – заметил Козимо. – Всегда исправно всё выполнял, и я его ни разу не обидел... Ты же с ним тоже не ссорился?

   – Ну кто-нибудь посулил побольше – что у нас, мало врагов? – ответил Пьетро.

   – Да, что-то я теряю чутьё, – вздохнул отец.

   – То есть вы не допускаете, что там действительно убытки? – пытался вникнуть Джованни.

   – Ты о Фландрии?

   – Да.

   – Так резко и сразу? Быть не может. Война до них ещё не дошла, а если дойдёт, то разорит не скоро – Франция и рядом с ней не стояла. Так что искать надо здесь.

   – Не спорю, – согласился Джованни. – Но обвинять в открытую вы не хотите.

   – Какой в этом смысл? Сошлётся на какого-нибудь счетовода, якобы тот ошибся, и не докажешь. Нет, нужно за руку поймать...

   – Ну раз мы прощаемся с Англией, – рассудил Козимо, – так отдадим её на разграбление. Пусть возвращением кредитов занимается Нерони, а уж мы выясним, сколько он положил себе в карман.

   – Или посмотрим, кому он сообщит радостную новость, – кивнул Пьетро.

   – Жаль, вести о Милане и Саарбрюккене не удаётся скрыть, – прибавил Джованни.

   – Кто бы то ни был, – улыбнулся сыновьям Козимо, – он же не сумасшедший, чтоб не пускать герцога во Флоренцию.

   И в назначенный день Его высочество Иоганн фон Саарбрюккен, в алой претине на сверкающих латах и в золотом венце на золотых же локонах, в окружении доблестного саарландского воинства и благородной свиты, приближался к северным воротам, где спозаранку толпились флорентийцы, чтоб посмотреть на живых немцев некупеческого сословия.

   И так сиял красотой молодой герцог, так пылало его одеяние и доспехи, так горделиво выступал серый жеребец, что весь флорентийский люд замирал в восторге.

   Не менее пышная процессия двигалась навстречу гостям. Джованни ди Козимо Медичи и юный Лоренцо, преисполненные достоинства, не уступающего дворянскому благородству, и лучшие мужи и юноши Флоренции, в лучших своих нарядах, и при оружии, кому оно дозволялось, приветствовали Иоганна и его спутников.

   Обнажившие головы, флорентийцы морщились от ветра и в ожидании устремили взоры на Иоганна, который, в прекрасном расположении духа, расхваливал погоду и природу Италии. На бледном, худощавом лице его играл свежий румянец, в голосе не было ни намёка на простуду, даже золотисто-русые волосы едва лениво колыхались на ветру, неподвижные под собственной тяжестью, и плотным плащом укрывали всю спину.

   Он радостно повествовал, что вода в умывальнике не замерзает – верно, Тоскана, воистину благословенная земля.

   Джованни натянуто улыбался.

   Лоренцо утвердительно чихал.

   Прочие именитые горожане по мере возможности старались разговорить своих немецких спутников, и некоторые откликались на латынь и даже на итальянский.

   Толпа провожала двойную кавалькаду вдоль реки, но на повороте к площади Санта Мария Новелла поотстала и порассеялась. Ничего сверхъестественного в Саарландском поезде они не обнаружили: ни барсов, ни павлинов, ни даже медведя на цепи. Скучные эти северяне.

   Иоганн же равнодушно скользнул взглядом по церкви Санта Мария Новелла и сдержанно оценил церковь святого Панкратия. Он больше говорил о майских играх и охоте. Возможно, по причине молодости, решил Джованни. Тяжело, наверно, в двадцать три года быть герцогом, думал Лоренцо.

   Но Иоганн явил значительно меньшее легкомыслие, чем можно было судить по внешности и беседе в пути, ведь многие любезности, по сути своей, бессодержательны.

   Он, несомненно, понимал, что заводил знакомство длительное и прочное, и преподнёс хозяевам собранье трудов Апулея. Завидев заголовок «О Платоне и его учении», Козимо пришёл в неописуемый восторг и, забыв всяческий этикет, заключил гостя в объятья. Внучек и внуков заинтересовал «Золотой осёл». Джованни и Пьетро задумчиво склонились над «Речью в защиту самого себя от обвинений в магии» и «О божестве Сократа».

   – Кажется, я видел это сочинение – под названием «О демоне Сократа», – шепнул младший брат.

   – Другой перевод?

   – Ну не так же...

   – Да здесь вообще сплошная магия. С такими подарками никаких врагов не нужно, – проворчал Пьетро. – Я уже как-то сомневаюсь, стоит ли иметь с ним дело.

   – Ну, колдунам деньги тоже нужны, если на то пошло... Не волнуйся, если нас вздумают отлучить от Церкви, мы напомним Ватикану обо всех долгах.

   – А если просто сожгут?

   – Попросим Его высочество вызвать дождь.

   – Очень смешно.

   Так или иначе, в честь гостей устроили торжественный обед. Контессина, завидев герцога с балкона, всплеснула руками и объявила, что не зря заготовила две дополнительных перемены блюд. Слишком уж худенький он, этот Иоганн фон Саарбрюккен. Кожа да кости. Голодно, наверно, там в Германии. Особенно зимой. Бедняжка.

   Иоганн и его свита воздали должное таланту Контессины Медичи, которая смирила гордость миланского маэстро, не привыкшего, что кто-то, будь он хоть сам герцог, вмешивается в его ремесло. После спора из-за соуса она возглавила готовку и помыкала Бернардо, как какой-нибудь кондотьер помыкал бы своей армией. Невестки удовольствовались ролью знаменосцев и лишь предвосхищали появление свекрови в той или иной части кухни.

   Дочери Пьетро тоже явили гостям свои таланты. Разубранная в шёлк и бархат Бьянка играла на органе, а затем на лютне. Но вместо какой-нибудь фонтанеллы или мерканции она выучила «Песнь о Палестине» на немецком и, краснея под слоем белил – от страха произнести что-нибудь неправильно, – старательно выводила:

   – Alverst lebe ich mir verde

   sНt mНn sЭndic ouge sihet...

   Иоганн поцеловал ей руку и рассказал, что его матушка увлечённо собирала песни разных народов и даже переводила некоторые. Если синьора Бьянка свободно владеет немецким, он не преминет поделиться сим сокровищем.

   Бьянка обомлела – от поцелуя и от боязни признаться, что в немецком ничего не смыслит, а слова заучивала на слух.

   Мария танцевала – так неистово и одновременно изящно, что Иоганн не замедлил присоединиться. Она держала его за руку! И чувствовала, как надушены его волосы, уложенные со льняным маслом! А когда Иоганн устал, она утанцевала ещё троих немецких рыцарей.