Текст книги "Будет всё как я хочу (СИ)"

Автор книги: Евгения Демина

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 6 страниц)

   – Madonna mia! – закатил глаза Козимо. – Как же вы будете без меня, когда я умру?

   – Ты и так отошёл от дел, – напомнили сыновья.

   – Поспать дадите? – вопросил с кушетки Фабио.

   – Твоё дело – не спать, а прислуживать, – ответил Пьетро.

   – Совсем старость не уважают, – вздохнул слуга и повернулся на другой бок.

   – Какая старость? Мы с тобой ровесники, – возразил синьор. Мать Фабио была его кормилицей: хозяин и слуга родились с разницей в пару месяцев.

   – Так и вы, ваша милость, не молодеете, – не моргнув глазом нашёлся Фабио. – Сорок семь лет бок о бок... Кошмар... – пробормотал он себе под нос и сомкнул веки.

   – Так что, придётся закрываться? – вернулся к тревогам насущным Джованни, высвобождая из-под одеяла руки: спальня уже протопилась.

   – В Англии – так и так. А вот Фландрию жаль.

   – Можно, конечно, стребовать все кредиты, – рассуждал Козимо. – Только это уже не поможет: кто не способен платить, тот не заплатит. Но если начнут забирать вклады – пиши пропало. Как там с дебетом?

   Лукреция передала пергамент свёкру.

   Старик углубился в чтение – и присвистнул.

   – Не свисти – денег не будет, – съязвил Джованни.

   – Так что посоветуешь? – спросил Пьетро.

   – Тебе решать, – Козимо вернул документы невестке и улёгся лицом к старшему сыну, подложив локоть под голову. – Я же не у дел.

   – Да мне что-то, честно говоря, не верится, что всё из рук вон плохо. Нужно бы написать в Брюгге и узнать из первых рук...

   – А это не из первых? – уточнила Лукреция.

   – Из вторых. Управляющие отделений присылают сводки во Флоренцию, и там всё пересчитывают, и главный управляющий составляет отчёт. Поэтому могла вкрасться какая-нибудь ошибка. Хоть бы даже чернила растеклись... Джованни, кто-нибудь из твоей гильдии сможет выяснить, как там живы Шёлковая биржа и Суконная?

   – Вполне, – зевнул Джованни. – Только, надеюсь, это потерпит до завтра. А на Англии, значит, крест?

   – Не сыпь соль на рану.

   Тут рядом с Лукрецией произошло некое шевеление, и из-под одеяла вылез Джулиано:

   – А я слышал, как священник в Сан-Лоренцо говорил, что всех банкиров нужно отлучать от церкви. Это правда?

   – Просто у нас процент по кредиту ниже, чем у монастырей, – ответил Пьетро, едва обернувшись. – Конечно, они все хотят от нас избавиться.

   – Не пойду больше в церковь, – грустно заключил Джулиано.

   – Тогда тебя сожгут на костре, – впервые за всю беседу вставил Лоренцо, прежде он спал – или притворялся спящим.

   – Вот бы кому пора интересоваться семейным делом, – кивнул на старшего внука Козимо. – Но он сегодня нас перепугал: рановато ему жаловаться на колени.

   – Искупался в холодной воде, вот и застудил, – объяснила Лукреция. – Вообще, Джованни прав: за пару дней наш банк не разорится, а вам, господа, сейчас волноваться вредно. Кстати, насчёт соли и костра: вы будете ужинать?

   – Конечно, – ответил за всех Козимо.

   – Фабио! – позвала Лукреция. – И ещё новость, – объявила она, выпроводив слугу. – Альбицци очень понравился наш подарок – синьор Нерони передал мне на словах.

   – Что?! – три поколения мужской половины семейства подскочили на постели. – И они ни на что не жаловались?

   – Нет. По крайней мере, мне об этом не сказали. А особенно им понравился... – она выдержала паузу, – ребёночек рядом с Царицей Савской. Откуда там ребёнок?

   – Значит, мы за ней таки не уследили, – вздохнул Пьетро.

   – А ещё мне всячески намекали на фамильные черты, – продолжала Лукреция. – Так за кем из вас мы ещё не уследили?

   – Правильно, она целыми днями на нас смотрела, – первым нашёлся Джованни. – Неудивительно, что дитя похоже на нас.

   – Ну допустим, – кивнула Лукреция.

   – Но почему у них-то всё в порядке?! – всплеснул руками свёкор.

   – По логике, если картина оживала только в нашем доме, то и причину нужно искать у нас, – нерешительно проговорил Джованни.

   – Причину и цель, – поправил отец. – Без цели никакая сущность не оправдана.

   – Только не говорите, что на нас какое-то заклятие или проклятие, – устало проговорил Пьетро. – И без того тошно.

   – Но ведь похоже, – возразила вдохновлённая Лукреция.

   – Страшно, – поёжился Джулиано и забрался поглубже под одеяло.

   – Что же тогда, освящать дом, как советовал дедушка? – Лоренцо, как и отец, не разделял всеобщей увлечённости.

   – Дом – и вещи на всякий случай, – одобрил Козимо. – Пусть мажордом всё-таки позовёт священника – завтра же отправим кого-нибудь с письмом. А сюда позвать отца Базилио из Сан-Стефано... Только вот... – он осёкся, – если церковники увидят всю нашу роскошь, мы неприятностей не оберёмся. Как бы соблюсти осторожность?

   – Боюсь, не получится, – озадачилась невестка. – Освятить же необходимо каждый предмет.

   – И нас отлучат? – расстроился Джулиано.

   – Не знаю, как насчёт анафемы, а присвоить что-нибудь могут, – заключил Пьетро. – Что-то им подарить всё равно придётся... Надо бы всё переписать перед обрядом.

   – Ты с ума сошёл? – воскликнула Лукреция. – Мы за месяц не управимся.

   – Это если в одиночку.

   – Меня увольте, – первым отрёкся Джованни. – Я хочу сохранить рассудок для переговоров с фламандскими сукноделами – по кое-чьему поручению.

   – У меня уже память не та, – махнул морщинистой рукой Козимо. – Чего доброго, что-нибудь потеряю.

   – А я вообще не вижу в этом смысла, – заявил Лоренцо. – Если вещь проклята, то не жаль от неё избавиться. А вдруг дело вообще не в них – а в нас самих, например?

   – Я буду очень занята. Прислуга совсем разленилась, – спохватилась Лукреция, заметив, что круг всё сужается. – Может, попросишь дочерей?

   – Они перепишут, – проворчал муж. – У Бьянки только с музыкой хорошо, а с арифметикой – хоть святых выноси. Наннина засмотрится и забудет. А Мария проклянёт всё на свете через пять минут.

   – Тебя и самого ненадолго хватит, я уверена. Так что откажись от этой затеи... И не смей трогать Джулиано, пожалей ребёнка.

   – Семья называется...

   – Ничего, – Лукреция поправила ему подушку. – Что-нибудь придумаем.

   Есть у неё на примете одна очень умная девушка, которая попросту губит себя и свои таланты... Неизвестно, умеет ли она считать, но, несомненно, очень внимательна...

   Леонелла согласилась очень быстро – и почти весь следующий день провела в комнате Пьетро. Лукреции в душу уже закрадывались сомнения, что где-то она допустила непростительный просчёт. Навеное, не стоило подпускать Леонеллу к предметам искусства...

   Лоренцо тоже места не находил.

   Мать и сын, не сговариваясь, стали ждать у дверей – как наконец Леонелла покинула комнату. Заталкивая под корсаж флорины, она обернулась назад:

   – Много же у вас, банкиров, заморочек для работы, то ли дело у меня – всегда всё при себе!

   И бодрым шагом двинулась мимо синьоры Лукреции и синьора Лоренцо, на ходу поправляя измятую юбку и растрёпанную причёску.

   Лукреция напомнила о своём присутствии коротким кашлем.

   – Камешек под кровать закатился – полдня искали, – безмятежно улыбнулась куртизанка.

   – Под кроватью или в? – процедила хозяйка.

   – Ой, где мы только не смотрели.

   Лоренцо решительно направился за Леонеллой – но не успел ничего предпринять, потому что девицу перехватил Козимо и провожал через весь коридор, бесцеремонно обняв за талию. Они весело беседовали, пока на лестницу не выбежал маэстро Филиппо, которого на сей раз, в суете переезда, никто не запер.

   – Леонелла! – радостно вскричал художник. – Будешь позировать для Магдалины?

   – Какая Магдалина в Поклонении Волхвов? Её там и в помине не было, – снисходительно ответила всеобщая любимица.

   – А это для другой сцены! – продолжал сиять Филиппо, спускаясь к Леонелле и отстраняя синьора Медичи. – Пойдём!

   – Ну где Мария Магдалина, а где я, – изобразила смущение Леонелла, но у неё получилось плохо.

   – Тогда святую Клару Ассизскую, побеждающую страх перед мышами. Мышонка Джулиано тебе поймает. Или я сам. Я как увидел тогда за столом – сразу понял: это она! То есть ты! Пойдём же, осчастливь меня, красавица!

   – Вот так бы сразу и сказал, – Леонелла сама обняла его за талию и развернула обратно к лестнице.

   Да что они все, ослепли, негодовала Лукреция. Какая красавица? Тощая девчонка, которая не удосужится заново покрасить волосы!

   Закипая от гнева, Лукреция вошла к мужу:

   – Ну, как прошла опись имущества?

   – Да бог с ней, с описью, – потянулся на постели Пьетро. – Кому нужны эти глупости.

   – Я смотрю, ты, дорогой мой, уже выздоровел.

   – Спасибо, мне гораздо лучше.

   – Прекрати надо мной издеваться!

   – Издеваться? Ты сама её прислала. Но не волнуйся, она мне не понравилась. Слишком ноги худые.

   – Я говорил, у подруги моей некрасивые ноги, – кивнула Лукреция, присаживаясь на кровать. – Если же правду сказать?

   – Слишком до денег жадна.

   – Вот я с тебя ни сольдо не возьму, – улыбнулась Лукреция, сбрасывая башмаки.

IV. Все дороги ведут в Рим

   – Отдай! – вскочила с банкетки Бьянка.

   Но было поздно: Джулиано завладел баночкой с эмалевой крышкой и для верности потряс в руках – позлить сестрицу, не иначе.

   – Здесь тоже пудра?

   – Да!

   – Зачем тебе столько?

   – Отдай! – девушка рывком выхватила драгоценность и прижала к груди.

   – Ну зачем?

   – Я слишком быстро загораю.

   – Ну и что?

   – Вырастешь – поймёшь. И тоже будешь пудриться.

   – Я что, девчонка? – обиделся младший брат.

   – Спроси Лоренцо, сколько пудры он покупает.

   Пока Джулиано стоял перед туалетным столиком, как громом поражённый, Бьянка навела порядок, расставив все баночки по размеру. Румяна пошли вторым рядом. Не добившись иных объяснений, мальчик ушёл размышлять.

   Старшая из девиц Медичи взяла зеркало и печальным вздохом поприветствовала своё отражение. Сколько здесь труда для цирюльников и парфюмеров. Но именно тяжким трудом искупаются прегрешения, за которые она наказана смуглой кожей и чёрными волосами. И здесь ей в помощь добродетель прилежания, которой начисто лишена Мария, что ровным счётом ничего не желает делать со своей цыганской шевелюрой.

   – Как?! Ты до сих пор не готова? – предмет её мыслей предстал перед ней во плоти – точнее, зашёл со спины и порядочно напугал.

   – Мария! Зачем так красться?! Мне нужно привести себя в порядок!

   – Зачем, если мы собираемся стащить наряды у служанок?

   – Там будут сплошь дети зажиточных крестьян, уж они-то разрядятся в пух и прах, будь уверена. Я не собираюсь рядом с ними выглядеть замарашкой.

   Авантюра сестёр заключалась в том, чтобы сбежать на танцы, которые сельская молодёжь устраивала каждое воскресенье – после мессы. Бьянка, Мария и Лукреция молились в домовой церкви, но веселиться предпочли вместе со всеми.

   Теперь они спорили, покинуть виллу через дверь или через окно. Лукреция-младшая вовремя напомнила, что их покои находятся прямиком над родительской спальней. Бьянка напомнила, что отец с беглецами не церемонится. Побеждённой Марии пришлось довольствоваться чёрным ходом.

   Вечно эта Бьянка оказывается права. Между прочим, она, Мария, гораздо быстрее соображает, и с танцами это была её затея, и танцует она лучше. Бьянка манерничает и постоянно поправляет рукава, как будто все булавки растеряла – у неё, у Марии, природная лёгкость движений. У ней врождённое чувство ритма. И она лучше всех во Флоренции танцует тарантеллу. Не раз городская стража расспрашивала у зевак на празднике, что это за цыганка выплясывает на площади. А когда узнавала синьорину Медичи, со всеми почестями препровожала в палаццо на улице Виа-Ларга и долго беседовала с родителями о том, что давно пора спасти себя и дочь от позора и девушку замуж. Потом Мария, будучи под домашним арестом, рыдала сутки напролёт и каждого входящего встречала воплем «Что я вам сделала?!» и неким летящим предметом утвари. Друзья собирались её вызволять – но их постигало разоблачение и пресловутый домашний арест, улицы Флоренции пустели, потому что самые весёлые их обитатели пребывали под замком, но на третий-четвёртый день отец обычно сдавался, объясняя, что не в состоянии выносить вопли и стоны за стенкой, как будто там практикует палач, – и всё начиналось сначала.

   Дождавшись наконец, когда Лукреция сама уложит косы, сёстры кивнули друг другу и осторожно, гуськом, с туфлями в руках, минули спальню родителей. Мать писала какие-то письма под диктовку отца. Оба казались слишком увлечены, чтоб обратить внимание на то, что происходит за приоткрытой дверью.

   – Как ни пробирайся, мимо не пройдёшь, – шёпотом проворчала Лукреция-младшая.

   – Стратегическая позиция, – отозвалась Бьянка, замерев над скрипнувшей половицей.

   – Он будто нарочно выбирает такие комнаты, – посетовала Мария. – Что в Кафаджоло, что дома, что здесь. Все дороги ведут в Рим...

   – Тс-с-с, – прервала её Бьянка, и процессия на цыпочках вновь тронулась с места.

   В гостиной дедушка спорил о влиянии Платона на Плутарха – или наоборот? – с нотариусом Винченцо, Марсилио Фичино – врачом и переводчиком – и каким-то греком. Восточные соседи частенько встречались теперь даже в деревнях.

   Здесь можно было не красться.

   Под чёрной лестницей они передохнули и обулись. Сверху, чуть ли не с самого чердака, голос художника нагло настаивал:

   – Выходи за меня, Леонелла!

   – Мне-то лапшу не вешай на уши, – нараспев отвечал голос куртизанки. – Я знаю, ты женат. На какой-то беглой монашке.

   – Она вернулась обратно в монастырь. А если один из супругов ушёл в монастырь, значит второй считается свободным, – запальчиво продолжал фра Филиппо.

   – Так она от тебя сбежала? Может, и я не продержусь?

   – Ты же совсем другая. Мы подходим друг другу, я вижу. Может быть, это судьба?

   – Мы будем впроголодь жить.

   – Я небогат и не скрываю этого. Но мы будем жить в любви, я обещаю.

   – В любви? Мне этого добра навалом, да его ведь на хлеб не намажешь.

   – Я что-нибудь придумаю.

   – О да. Ты у нас тот ещё затейник.

   – Я серьёзно, Леонелла! Будь моей. Женой.

   Что-то глухо стукнуло: видимо, влюблённый рухнул на колени перед предметом своих мечтаний.

   – Кого-то ждут вселенские страдания, – сквозь зубы протянула Лукреция.

   Сёстры как можно тише прыснули в кулак – и как можно скорее бросились на свободу, от которой их отделяли каких-то несколько шагов – да порог чёрного хода.

   Держась за руки, девушки взбежали по склону холма. Сытая после дождей трава лоснилась как шерсть у откормленного животного, и им казалось, они топчут чей-то мягкий бок. На хребте, то есть на вершине, собрались уже парни и девушки. Несколько флейт насвистывали что-то немудрящее, колёсную лиру заело. Потрёпанный музыкант тихо бранил её и торопливо чинил.

   Стайка из самых нарядных девушек с обидой оценивала красную гамурру Марии, синюю – Бьянки и зелёную – Лукреции, а ещё больше завидовала шитым шёлком и золотом полупрозрачным сорочкам, пышной пеной струившимся по плечам и из разрезов на локте. Парни как один заулыбались во весь рот, подбоченились, расправили плечи, заняв вдвое больше места, чем прежде, и начали потихоньку толкаться.

   Не успело солнечное колесо перевалить через холм Кареджи, как Бьянка, накручивая обесцвеченные локоны на палец, объясняла какому-то кавалеру, что пришла танцевать, а не заниматься всякими глупостями, Лукреция одолжила флейту поиграть, а Мария... Мария почувствовала, что ступает на траву босой ступнёй.

   Босиком она никогда не ходила, и уж тем более не танцевала. А шлёпать оторванной подошвой у всех на виду – это уж верх неприличия. Сперва она, конечно, ничего не замечала, всецело отдавшись музыке, под которую, казалось, самый холм начал нетерпеливо шевелиться. Среди таких же, как она, неистово танцующих, ей некогда было глянуть вниз. Но флейты устало выдохнули, и Мария в изнеможении припала к последнему кавалеру (всего она их сменила шесть или семь) – и поняла, что с правой туфлёй что-то не так.

   Парни и девушки наперебой принялись объяснять, где живёт сапожник. Из этого многоголосья понятно было только, что нужно спуститься обратно и, лицом к Кареджи, повернуть направо.

   Мария растерянно улыбнулась и захлопала ресницами, и все семеро пейзан, которых она осчастливила танцем, вызвались быть провожатыми. Но Бьянка и Лукреция отважились блюсти честь средней сестры и кинулись парням наперерез, заявив, что всё прекрасно поняли и сами её проводят.

   Мария взяла сестёр под руки и двинулась в путь. Вопреки здравому смыслу, дорога под гору далась гораздо тяжелее, чем в гору, потому что вставая босыми пальцами на землю (чулок она тоже сняла, чтоб не пачкать), Мария каждый раз ойкала и замирала.

   – Ты ногу не подвернула? – насторожилась Лукреция.

   – Трава слишком колючая.

   С горем пополам синьорины добрались до дома сапожника. Потеряв много времени, сестры решили оставить Марию под вывеской с башмаком, рассудив, что она и без их помощи своего добьётся, а обутая примчится обратно на луг в два счёта, ещё и новую пару стопчет.

   Обескураженная Мария дёрнула дверь, удивилась её податливости и поковыляла внутрь с чулком и негодной туфлёй под мышкой.

   Окна хорошо освещали дом, но он всё равно показался ей мрачным, как будто ночным. И старый сапожник, склонившийся над колодкой, словно пришёл сюда из сказки. Страшной сказки. Мокнущий в чане с водой светлый лоскут вызывал навязчивые мысли – а запах дублёных кож и вовсе сбивал с ног.

   – Эй! – Мария побоялась как-то обратиться к старику. – У меня оторвалась подошва.

   – Показывай, красавица, – сапожник тоже не стал размениваться на приветствия.

   Мария протянула туфлю и, не дожидаясь приглашений, села на скамеечку.

   – Пришьём. Несложно, – покрасневшие глаза из-под клочковатых седых бровей внимательно исследовали туфельку с прорезными узорами и фигурной пряжкой. – Завтра можешь забрать, будет как новенькая.

   – Как – завтра? – оторопела Мария. – Мне нужно сегодня.

   – Где я тебе возьму сегодня новую подошву? – сапожник отложил туфлю в сторону. – Кожу вымачивать надо, а старая вдребезги.

   – А-а... нельзя как-нибудь побыстрее? – заказчица решила не сдаваться.

   – Ты что, моя сладкая, думаешь, башмаки готовыми на деревьях растут? – старик хлопнул себя по коленям и разразился скрипучим смехом, довольный собственной шуткой.

   – А нет ли готовых, пока эта... в починке? Не могу же я идти босая! – Мария чувствовала себя попрошайкой.

   – Может и есть, – прищурился сапожник, – да дорого встанут.

   – Заплачу сколько скажешь, – скороговоркой ответила девушка.

   – Ишь ты, какая синьора, даже не торгуется, – он закряхтел, поднимаясь, и двинулся к ней. Мария подавила дрожь, но он просто обошёл её и направился к полке у ней за спиной. – Вот, есть две пары. Одна побольше, другая поменьше. Померяй.

   На Марию смотрели блестящими пряжками девичьи туфельки – чёрные, с плетёным ремешком, и красные, с носами поострее и с тиснением.

   – Медные? – наклонилась она к чёрной паре.

   – А тебе какие надо – золотые? – проворчал мастер, усаживаясь напротив неё. – Ты откуда такая взялась, привереда?

   – Из Кареджи, – Мария, собственно, не солгала.

   – У нас в деревне таких нету, – возразил старик. – С господской виллы, что ли?

   Мария промолчала. Ей так неуютно было под взглядом сапожника, что она даже сама разулась.

   – То-то я смотрю, больно ты нежная, – довольно протянул сапожник – и протянул к ней руки. – Больно уж хороша, говорю, для крестьянки. Ну раз ты у нас синьора, – он поймал её ногу, – так обслужу по первому разряду. Дай-ка сюда чулок.

   Заскорузлые руки, сами точно дублёные и пересохшие на огне, грозили порвать тонкое сукно, но девушка уступила. Сапожник на удивление ловко натянул ей на ногу – и любовно надел туфлю, а затем завладел другой ногой.

   – Болят ноги-то после танцев?

   – Нет, – взвизгнула Мария. Она наконец вырвалась – встала и прошлась. Обновка была великовата.

   – Ну, эти – точно на тебя, – сапожник расстегнул ремешки на красных.

   – Откуда ты знаешь про танцы? – спросила разуваемая Мария.

   – А кто про них не знает? Они у нас каждое воскресенье... Только Богу помолятся – сразу бежать плясать, нет бы подольше помолиться – ан сами торопятся, ноги сбивают, обувь рвут... – красная туфелька села на правую ногу как влитая. – Вот смотри, будешь потом ногами маяться, как твой папаша. Тоже, небось, по юности до упаду плясал... – Ремешок аккуратно затянулся. Марии казалось, это петля затягивается у неё на шее. Она хотела встать, но старик дёрнул её за лодыжки – и так же неторопливо занялся левой туфелькой. – Ну смотри – как на тебя...

   – Сколько? – Мария не дала ему погордиться своей работой.

   – Сколько не жалко, – задребезжал ехидный смех.

   Мария протянула две монеты, по одной за каждую туфлю, сапожник попробовал их на зуб – и похлопал её по щиколоткам.

   – Ну иди. Пляши дальше. Хоть до самой могилы пляши.

   Мария вскочила и бросилась к двери.

   – Хоть всю жизнь пляши! – напутствовал старый мастер. – Вовек не сносишь, так и будешь танцевать! – и засмеялся.

   Мария не хотела его слушать, но последние слова звучали эхом. Подпрыгивая им в такт, девушка мчалась – сама не думая куда.

   Она напрочь забыла дорогу, которой пришла в Кареджи, и побежала в другую сторону, огибая деревню широкой дугой.

   Она бы рада задержаться у какого-нибудь дома – только ноги сами несли её мимо. Туфли на жали, не заставляли спотыкаться, даже не тёрли, как полагается обновке – она вообще их не чувствовала на себе, проклятые красные туфли за два золотых.

   Вовек не сносишь, так и будешь танцевать!

   Как назло, собирается дождь. Тучи окружили шпиль Сан-Стефано, но не могли заглушить колокольный звон.

   Священник всегда в церкви.

   Она заставила себя свернуть и полетела прямо к дубовой двери.

   – Святой отец! – едва успела позвать, едва успела стукнуть дверным молотком – и понеслась дальше.

   Дверь скрипнула за спиной.

   Нет, слишком поздно.

   Она пустилась в пляс по кладбищу.

   Хоть до самой могилы пляши...

   Ничего, вот закружится голова, и она споткнётся о какое-то надгробие, и снимет эти башками, и босая пойдёт домой... Нет, сперва в церковь, помолиться... Почему она не осталась босиком?

   Всё проклятое тщеславие. Изнеженность. Богатство.

   Рыдая, Мария кружилась между могильными плитами, теряя ленты и цепляясь юбкой за колючки. Красное платье. Красные башмачки.

   Пляши дальше, пляши, пока не истлеешь, пока не иссохнешь в изнеможении, пока не истреплется красота и не иссякнет молодость – да ты и не заметишь, когда.

   Рассыплешься прахом – и будешь плясать на ветру, как позёмка. Как пепел над красным пламенем.

   Алая полоса возвещала закат.

   Мария задыхалась. Её несло в поле.

   Она чуть не налетела на пугало и сама распугала ворон – мокрая, растрёпанная и в изорванном платье. Только туфельки – целые и невредимые.

   Стемнело. Ей было всё равно. За дорогой она уж давно не следила.

   Стороной промелькнули красные огоньки. Справа. И слева...

   Огонь. Факелы.

   – Синьора Мария!.. Мария!..

   Её ищут!

   Окрылённая этой мыслью, Мария с трудом, но направила шаг домой.

   Бьянка и Лукреция вернулись к обеду. Не дождавшись Марии, они подумали, что она пошла домой, и очень удивились, не застав сестры на вилле. За столом они сидели как на иголках и договорились сразу после обеда пуститься на поиски.

   Естественно, все спрашивали, где Мария, и сёстрам пришлось сознаться, что они затеяли. Пообещав разобраться с ними попозже, родственники отправили слуг на поиски. Во главе с Джованни и Лоренцо, которые устроили допрос всем, кто веселился на холме с их племянницами и сёстрами.

   Не желая идти под суд, молодые крестьяне Кареджи присоединились к поискам.

   Дождь и сумерки прибавили трудностей. Когда небо прояснилось, они объехали окрестные поля, но ни факелы, ни звёзды не указали, где искать... Пришлось возвращаться ни с чем.

   Семья молча собралась в гостиной, стараясь думать, что же делать дальше, и отгоняя все прочие, мрачные, мысли. Лукреция-старшая в безмолвии ломала руки, Лукреция-младшая с Бьянкой спрятались в дальнем углу... Филиппо с Леонеллой спустились из мастерской, чтоб посочувствовать синьорам и предложить помощь.

   И тут поднялся шум в прихожей – и в гостиную влетела грязная, оборванная Мария, и принялась кружиться вокруг кресел и скамей, где расположились её родные.

   – По-мо-ги-те, – еле слышно выдохнула она.

   – Мария! – воскликнули все дружно.

   – Я-не-мо-гу-о-ста-но-ви-ться, – прохрипела она, задыхаясь. – Э-то-всё-ту-фли...

   Все замерли, следя за странной траекторией её движения. Высоко подпрыгивая и кружась то через левое, то через правое плечо, Мария металась по просторной гостиной, точно ей было здесь тесно, и ни на мгновение не останавливалась.

   Сквозь всеобщее замешательство проникла лишь Бьянка, дождавшись приближения сестры и выставив подножку. Мария рухнула, но продолжала сучить ногами. Сёстры для верности сели сверху – и собирались избавить Марию от обуви, на которую она сетовала – но когда изловчились и схватили каждая по ноге Марии, обнаружили, что она боса.

   В тот самый миг слуги вновь засуетились у дверей – и впустили священника.

   – Я настоятель Сан-Стефано. Ваша дочь ко мне стучалась, но я, увы, замешкался... Она оставила на пороге вот это, – из-под плаща святой отец достал ярко-красные, как раз под цвет платья Марии, будь оно чистым, туфли.

   – Нет! – закричала девушка. – Избавьтесь от них! Сожгите их! Это дьявольские туфли!

   Неудивительно, что никому не захотелось прикасаться к этим туфлям. Наконец Джованни осторожно взял их и собрался бросить в камин, но находку перехватила Леонелла:

   – Туфли как туфли. Раз вы боитесь, так я возьму. Такие на дороге не валяются.

   – Ты уверена, что стоит брать? – спросил Филиппо.

   – Конечно. Будет мне свадебный подарок.

   – Что? – очнулся Лоренцо, а следом за ним остальные. – Какой ещё свадебный?

   – Мы хотели сказать, но решили, что время неподходящее, раз такое несчастье, – пожал плечами художник. – В общем, мы с Леонеллой хотим пожениться. И будем рады, если вы, синьоры, благословите наш брак.

   – Это вот – к святому отцу. За благословением, – невнятным жестом указал на гостя Козимо. Священник тем временем не преминул воспользоваться гостеприимством и грелся у камина после прогулки по ночному холоду.

   – Вот так непостоянно счастье, – проговорил Лоренцо, глядя на огонь и прижимая к груди руки. – Воистину, нет веры в грядущий день...

   Проворные слуги подставили молодому синьору стул и поднесли вина.

   Священник благословил жениха и невесту, и Филиппо надел Леонелле красные башмачки, за неимением кольца, и куртизанка не пустилась в пляс, а только пару раз подпрыгнула от радости.

   Тем временем Мария, осознав, что может больше не плясать, подобралась к отцу и положила голову ему на колени:

   – Папа, не наказывай меня, пожалуйста... Я больше так не буду... Честно-честно...

   Пьетро погладил дочь по волосам:

   – Будешь, Мария, будешь. Уж я-то тебя знаю... Поэтому буду наказывать... Всех буду наказывать... – он обернулся, чтоб удостовериться, что Филиппо со своей избранницей удалился. – Пока не научитесь незаметно сбегать – пеняйте на себя...

   От пальцев его пахло мазью. Мария почти задремала.

   – Святой отец, – встрепенулась Лукреция-старшая. – У нас к вам просьба: освятите наш дом, будьте так любезны, и все вещи тоже.

   – А то творится чертовщина всякая, – подхватила Джиневра. – Хуже, чем сегодня с башмачками.

   – С превеликим удовольствием, – почтительно склонил голову священник, выслушав всю историю. – А на сапожника нашего не обращайте внимания, он никогда с головой не дружил... Что ж, я готов начать прямо сейчас – с провизии. Вы ведь не ужинали?

   Намёк его был понят верно.

V. Бумага не краснеет

   Сколь тщательно ни собирались Медичи в Кареджи, они кое-что позабыли в палаццо Виа-Ларга. Хорошую погоду. Солнце осталось в городе, отправив следом за каретами дожди и пасмурное небо.

   Поэтому семейство торопилось за пропажей и покинуло загородную обитель, едва дождавшись сентября. Удостоверившись, что назад отправляется ровно столько же людей, животных и сундуков, сколько полтора месяца назад приехало в Кареджи, господа банкиры повторили путь между полей, с той лишь разницей, что вместо зелёных ростков их приветствовали спелые колосья и, умудрённые опытом своей недолгой растительной жизни, склонялись ниже и почтительнее.

   Лоренцо понимал теперь, почему каждый певец норовит сравнить возлюбленную с цветком: он глуп и бесчувственен, только знай себе держит нос по ветру, склоняясь туда, куда влекут непреодолимые обстоятельства. Дурманит, как роза, своим приторным ароматом. Или пьянит, как лоза, а поутру проснёшься с тяжёлой головой и клеймённый позором...

   Юноша окинул задумчивым взглядом весь караван.

   В первой карете ехали его родители и дядя с тётей. Отец путешествовал лёжа и пытался думать о делах. Увидев в окошко старшего сына, он подозвал Лоренцо поближе и предупредил, что его ждёт поездка в Милан.

   – А? Что? – рассеянно спросил Лоренцо, с трудом выныривая из поэтических аллегорий.

   – Говорю, поедешь в Милан. Нужно будет переговорить с герцогом. Странно, что мы до сих пор обходили его владения стороной.

   – Ничего странного, – сказал Джованни, сидевший в изножье и созерцавший бутыль с молодым вином в корзине под соседней скамейкой. – Это известный извращенец, его все сторонятся. А ты собираешься рисковать собственным сыном, чтобы открыть ещё один банк.

   – Лоренцо не в его вкусе. Зато быстро соображает. Ну я, конечно, напишу тебе, что говорить, – Пьетро вновь обратился к сыну. – Запомни только, что с ганзейцев процент вдвое больше, а остальное я напишу. Но ты герцогу не показывай, отдай только письмо, знать всё ему не нужно, а то полезет в наши расчёты, а мыслит он... своеобразно, потом не разгребёшь. Всё понял?

   – Э-э-э, – ответил Лоренцо и на всякий случай придержал коня, чтобы отстать.

   – Господи! – Пьетро хотел всплеснуть руками, но всё болело. – Проклятая погода...

   – Проклятая твоя неумеренность, – откликнулась с изголовья Лукреция. – Врач уже говорил, что осторожнее надо с едой и с выпивкой.

   – Этот Фичино сам вычистил у нас полпогреба, так что пусть переводит своего Платона и помалкивает.

   – Ну найдите другого врача, – пожала плечами Джиневра, прицеливаясь, как бы вовремя перехватить у Джованни бутылку, на которую он всю дорогу облизывается.

   – Отец с ним не расстанется, – покачал головой Джованни, рассчитывая, как бы завладеть бутылкой прежде, чем её перехватит Джиневра.