Текст книги "«Если», 2008 № 11"

Автор книги: Евгений Лукин

Соавторы: Игорь Пронин,Аркадий Шушпанов,Дмитрий Володихин,Кейдж Бейкер,Евгений Гаркушев,Сергей Цветков,Ричард Лайон,Мерри Хаскелл,Валерий Окулов
сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 21 страниц) [доступный отрывок для чтения: 8 страниц]

– Да. Епископа принято считать отцом черного рабства. Именно по его наущению король испанский дозволил своим подданным ввозить в Новый Свет невольников из Африки.

– Вы хотите сказать: можно выбрать этого человека – и рабство не случится? – взволновалась мисс Бувье.

– Полагаю, – кивнул Саймак. – Вопрос в том, удачная ли это мысль. Видите ли, епископ действовал из лучших побуждений и, пожалуй, правильно. В то время в Африке бушевали истребительные межплеменные войны. Епископ рассудил, что захваченных воюющими сторонами людей не убивали бы при наличии рынка пленных. Избавьтесь от торговли живым товаром, и тьма тьмущая африканцев отправится не в рабство в Америку, а на погост, не в Новый, а на тот свет.

– Паршиво, – подал голос Рональд Рейган, – и потом, Сэмми Дэвис-младший – мой друг. Я не допущу, чтоб он не родился.

На миг я ощутил, что потерпел поражение. Перри Мейсон неизменно добивался оправдания своих клиентов, а вот мне не удалось спасти Кристофера Марло для мисс Бувье. Мейсон раскрыл бы тайну фамилии, которую Атигон не назвал по причине ее неблагозвучия, и…

Ну конечно! Ответ лежал на поверхности. С внезапной улыбкой я объявил:

– Имя, которого нет в списке, – Томас Краппер [1]1
  Фамилия владельца одной из сантехнических компании созвучна слову сrap, т. е. дерьмо.


[Закрыть]. Его стараниями мы получили смывной бачок! Сохранить великие пьесы Марло можно. Надо только пожертвовать…

Мой голос мало-помалу замер: я увидел, что Макартур мотает головой.

– Когда я впервые просмотрел список, меня поразило, какой он короткий, – взял слово генерал. – Почему там нет никого вроде Гутенберга? Да вот почему – хотя в истории пруд пруди тех, кто совершил нечто значительное, почти в каждом случае то же самое мог бы сделать и кто-нибудь другой.

Он примолк, пыхнул своей кукурузной трубкой и добавил:

– Томас Краппер не изобретал смывной бачок. Он лишь убедил людей принять это новшество. Когда в оккупацию Японии я служил в штабе Паттона, я узнал, что уломать людей на нечто подобное иногда невообразимо трудно. Исходя из собственного опыта, а также из того факта, что Краппер в списке, я отказываюсь считать смывной бачок чем-то неизбежным. Хотим сохранить пьесы Марло – жертвуем бачком.

Я уныло кивнул, соглашаясь с выкладками Макартура; неохотно выразила свое согласие и мисс Бувье. Хотя нас обоих удручало, что Марло придется отправить на заклание, мы не могли присягнуть, что любой другой выбор лучше. Остаток часа промелькнул в болтовне о великом множестве никак не связанных пустяков. Я спросил Кэмпбелла про первую часть собрания, которую пропустил. Он ответил, что все это время они знакомили Атигона (оказалось, тот схватывал все на лету) с концепцией юмора.

Пройтись на этот счет я не успел: обстановка изменилась. Мы вновь сидели в ряд перед огромным металлическим лицом. Голосом, подобным дальнему грому, наш хозяин изрек:

– Пора дать мне совет. Если общее согласие достигнуто, он будет принят.

Он/оно зачитал список, и все проголосовали за Марло. Я сидел последним и, когда настал мой черед, сказал:

– Хотелось бы сперва задать несколько вопросов, если вы не против. Каким именно страданием человечество заплатит за раннюю смерть Марло? И если Марло не напишет свои пьесы, как мы узнаем, что чего-то лишились?

– Вопрос правомерный, – пробасил Атигон. – Я устрою так, что Кристофер Марло напишет несколько пьес, а потом его зарежут в драке.

– Далее, – сказал я. – Справедливо ли мое подозрение, что программа обязывает вас отвечать на все правомерные вопросы?

– Да.

– Представим себе следующее развитие событий: Марло в поножовщине только ранили. Все поверили, что он убит, а он выкарабкался, жизнь вел тихую и неприметную и создал все свои великие произведения, однако писал «в сундук», где его труды и пребывают в безвестности по сей день. Вы в состоянии обеспечить такой поворот истории? Достаточная ли пытка – почти на четыре столетия лишиться гениальных творений Марло? Можете ли вы скрытно доставить нам сундук с рукописями Марло? Вы согласны?

– Да, да, да и нет.

Сдерживая улыбку преждевременного торжества, я спросил:

– Почему?

– Чересчур хлопотно.

– А разве на вас не распространяется Галактический закон? – вопросил я. – Вы получили в дар от человечества самое дорогое, что у нас есть, – чувство юмора. И, коль скоро безвозмездного блага нет, не обязаны ли вы вернуть землянам свой долг ценой небольших хлопот?

Атигон вдруг спохватился. На кратчайший миг его лицо напомнило мне физиономию взрослого, которого обвел вокруг пальца малыш. В следующую секунду улыбка инопланетянина стала немного печальной и самую капельку неприятной.

– Мне понятны земные нормы скрытной доставки. Сундук с полным собранием утраченных произведений Кристофера Марло прибудет к вам согласно обычаю.

– При таком условии я тоже отдаю свой голос за Марло, – объявил я, когда окружающее уже расплевалось у меня перед глазами.

* * *

Я очнулся. Хайнлайн и Кэмпбелл по-прежнему сидели в моей гостиной, но остальных не было видно. Неужели мое выступление изменило историю так, что они здесь вовсе не появлялись?

И даже не рождались на свет?

Угадав мои страхи, Хайнлайн улыбнулся и сказал:

– Макартур спит в комнате для гостей. Теллер с Рейганом читают в кабинете. Миссис Кеннеди рассердилась на всех нас и укатила в своем лимузине. Не думаю, что нас скоро пригласят на обед в Белый дом.

– Почему? – спросил я. – Сознавайтесь, правое крыло, вы устроили травлю?

– Я бы это так не назвал, – сказал Кэмпбелл с чуть виноватой улыбкой. – Мы помогли миссис К. взглянуть на происходящее под более верным углом. Она полагала, что вы – и мы, остальные, – спасли мир от катастрофы. Но ведь доказательств ноль. Кто же нам поверит?

– Но мы правда спасли мир! – возмутился я.

– Эрл, – промолвил Хайнлайн с укоризной, – мы встретились с тем, кого большинство верующих сочли бы дьяволом. На этой встрече мы всерьез обсуждали убийство ученого-лауреата Нобелевской премии и католического епископа, но взамен постановили укокошить великого писателя, благо он «голубой».

– Вы передергиваете! – возразил я.

– Политические репортажи всегда передергивают, – бодро заметил Кэмпбелл. – И потом, подумайте, каким боком нам вышел бы достоверный отчет об этой встрече! Мы отказались от реальной возможности предотвратить вторую мировую войну, холокост, рабство негров. Да, по веским причинам – но не рассчитывайте, что это убережет нас от народного гнева.

Кивая, я сказал:

– И вы, парни, выставили дамочку на посмешище, потыкав во все это носом.

– Да, – признал Кэмпбелл, – а куда деваться? Она и без того дулась на нас за то, что мы всех зазвали сюда для «бессмысленной накачки», и долдонила, будто нанятая: встреча прошла ужасно, мы профукали шанс предотвратить холокост и рабство, и чего ради – чтобы сохранить сундук с рукописями, которые никто никогда не захочет прочесть!..

– Минуточку! – не стерпел я. – Почему «бессмысленной»? Я знаю, герой-спаситель мира из меня не получился, но, по-моему, благодаря вашим наставлениям я выступил не без пользы.

– Выступили вы чудесно, только наши наставления тут ни при чем, – сказал Хайнлайн. – Оно и понятно. Атигон извлек всех нас из одного временного канала, а вернул в другой. Выходит, тот вы, что отправился на встречу, и тот, что получил инструкции, – разные люди.

– Вероятно, поэтому Атигон выдергивал нас по очереди, в разные ночи, – поддакнул Кэмпбелл. – Сперва он обмолвился, что породить парадокс путешествий во времени – причинно-следственное кольцо – нельзя, а после старательно создал впечатление, что мы ненароком можем сделать именно это. Не поймай мы его на слове, вся наша суета в конце концов оказалась бы зряшной.

– Макартур считает, хороший способ вводить подчиненных в курс дела, – прибавил Хайнлайн.

Для меня это была китайская грамота, и потому я не горел желанием обсуждать путешествия во времени. Я предпочел узнать:

– Джон, что это вы говорили про сундук с рукописями, которые никто никогда не захочет прочесть?

– Вспомните! – велел Кэмпбелл. – На встрече мисс Бувье сказала, что без великих произведений Марло дети будут расти, не способные читать по-настоящему сложные книги, припоминаете?

– Да, и что же?

– Как в воду глядела, – вздохнул Кэмпбелл. – В том, другом временном канале люди, по-видимому, гораздо образованнее нас. Изда-теля-то я наверняка найду, но весь этот сундук не принесет такой прибыли, как очередной роман о Перри Мейсоне.

– Другое дело, если бы удалось доказать, что это писанина Марло, – прибавил Хайнлайн, – но у нас только кипа бумаг. Радиоуглеродный анализ подтвердит, что они действительно той поры, но нет никаких документов, нет вообще ничего, что объясняло бы, как они попали из Англии в…

– Минуточку! – перебил я. – Но ведь по правде этого сундука у вас нет, а, парни?

– Говорю же: Рейган с Теллером в вашем кабинете читают, – сказал Хайнлайн. – Мы все порылись в этой фуре, забитой рукописями. Надеялись отыскать что-нибудь хоть наполовину читабельное.

– Собственно, тогда миссис Кеннеди и взбрыкнула, – уточнил Кэмпбелл. – Мы-то полагали, что спасаем великую литературу… в общем, и спасли… но при этом потеряли мир, где образованность позволяла оценить ее по достоинству.

– Погодите! – взмолился я. – Как вы получили этот сундук? Где он был?

Кэмпбелл и Хайнлайн походили на маленьких мальчиков, застигнутых на месте преступления. Неловкое молчание нарушил Хайнлайн:

– Как получили – история неприглядная, особенно для секретной службы. Что касается того, где… гм… Вы с женой уснули, а мы разговорились. Доставить сундук Атигон обещал «скрытно» на земной манер. То есть, с точки зрения Макартура, непременно в простой коричневой обертке. И вдруг мы углядели на вашем участке допотопный дряхлый сортир и вспомнили любовь нашего гостя из космоса к хохмам, а отхожее место у вас без затей, коричневая будочка… Миссис Кеннеди божилась, что наш долг перед человечеством – срочно востребовать сундук, ну и…

– Ваша жена очень любила этот нужник? – спросил Кэмпбелл. – Мы наверняка сумеем его восстановить, если…

– Нет, она мечтала его снести, – успокоил я.

– Славно. Тогда остается последний вопрос: девичья фамилия вашей жены. Это она – Агнес Бетелл?

– Да, – ответил я. – Она – ваша незнакомка. Во сне Агнес выглядела намного старше, поэтому не диво, что вы ее не узнали.

– Оставим лирику, – отмахнулся Кэмпбелл. – Сейчас, Эрл, важно другое: она сидела слева от вас. Значит, либо она посмотрела сон первая, либо увидит его последней.

Утвердительно кивая, Хайнлайн спросил:

– Восемь дней назад она не упоминала о странном сновидении?

– Нет, – сознался я.

– Выходит, увидеть сон ей предстоит сегодня! – воскликнул Кэмпбелл. – Ничто не решено! Мир по-прежнему в опасности, а мы бессильны! Давать наставления бесполезно – мы подготовим одну мисс Бетелл, а на встречу отправится другая.

– Спокойно, парни, – усмехнулся я. – Агнес не один десяток лет состояла при мне секретарем. Это она всегда наводит заключительный глянец на мою работу. Мы как за каменной стеной!

Перевела с английского Катерина АЛЕКСАНДРОВА

_{© Richard К Lyon Finalizing History 2008. Печатается с разрешения автора.}

_{Рассказ впервые опубликован в журнале «Analog» в 2008 году}

Мерри Хаскелл
ДНЕВНИК ВТОРЖЕНИЯ

_{Иллюстрация Евгения КАПУСТЯНСКОГО}

В январе состоится полное солнечное затмение, тень пройдет над Индийским океаном, над Суматрой и Борнео. Два дня спустя инопланетяне вторгнутся на Землю.

Никакие космические корабли не замерцают в голубом небе, не зависнут над нашими городами. Однако ночью, когда у горизонта мы увидим мигающие световые точки, бледные и мелкие, как звезды, мы примем их за наши собственные самолеты или спутники. Но нет, это будут инопланетные корабли, корабли завоевателей.

Вот и все, что мы увидим. То, что мы услышим, будет расплывчатым и туманным – слухи. Или, точнее, один слух, но настойчивый: инопланетянам нужны добровольцы.

Разумеется, нам с друзьями по факультету потребуется море пива, чтобы обсудить слух в подробностях. Я развиваю теорию розыгрыша.

– Если в ионосфере притаились повелители Вселенной, – говорю я, – а наше правительство неспособно держать оборону, поскольку земное оружие против них бессильно, и наш президент никогда с ними не встречался, потому что мы не знаем, как вступить в контакт, то каким образом им удалось выучить языки Земли настолько хорошо, чтобы распускать слухи?

– Может, они выучили английский, пока смотрели телевизор? – встревает Дэвид. Мы все смеемся над несчастным факультетским женатиком, потому что люди мы не самые приятные.

Шелби, наша этнолингвистка, подается вперед, дабы объяснить Дэвиду, насколько «вне» должен быть внепланетный язык и, господи боже, неужели он ни черта не смыслит в межкультурных контактах? Шелби немного пьяна и немного резка, и вскоре Дэвид с женой уходят.

Чтобы разрядить обстановку, я предлагаю выпить за инопланетян.

– Кто, как не они, отвлекает от повседневных проблем, – возвещаю я, прежде чем признаю, что понятия не имею, как может состояться взаимопроникновение культур. Ведь ни одного пришельца мы не видели. У нас и имелось-то лишь размытое изображение с любительского телескопа одного космолета: очертания приземистого, почти квадратного корабля.

– Во Вселенной, наверное, не слишком многолюдно, – задумчиво говорю я.

– С чего это ты взяла? – спрашивает мой муж Джим.

Шелби усмехается и подается к Джиму. Джим даже глазом не ведет. Он хорошо знает Шелби, они закадычные друзья, правда, когда Шелби не слишком пьяна.

– Когда человек вышел из Африки, – говорит Шелби, и все за столом стонут. – Когда человек вышел из Африки, – ревет она, перекрывая стоны, и стучит кулаком по столу, – у него не было ни искусства, ни украшений, и мало что отличало племенную группу в Европе от племенной группы в Азии. Это потому что у племенной группы был размах… – Она широко разводит руки: – Ну, огромные охотничьи территории. О ресурсах речь не шла, понимаешь?

Джим кивает.

– Но потом популяция начинает расти. Твои дети уже не могут образовать новый клан внутри племени, не вторгаясь на территорию другой группы. Возникает конфликт. Людям надо знать, кто враг, а кто друг, с одного только взгляда, и притом на расстоянии. Одни люди, – она подвигает к себе солонку и перечницу, – начинают раскрашивать лица красным. А другие, – она подтягивает к себе стопку подставок под пиво, – принимаются размалевываться белым. Начинается примитивная дифференциация.

Она сталкивает перечницу с подставками, заставляя их сражаться.

– Шелби, – Джим берет ее за руку, чтобы прекратить подставочно-перечные войны. – Шелби, у меня-то лицо не красное.

– Да нет, красное, – говорит она. – А еще белое и синее. – Свободной рукой она указывает на флаг со звездами и полосами, висящий над стойкой. – Вон оно, твое лицо. Прямо там.

– Так ты считаешь, у инопланетного корабля должны быть… полоски? – спрашивает Джим. Мне кажется, его большой палец массирует ей ладонь, но я приписываю это тому, что все уже пьяны.

– Что-то в этом роде, – говорю я, отнимая его руку от ладони Шелби. Я не стану напоминать вслух, что некоторую роль, возможно, играет чуждая нам биология, которая дифференцирует иначе, чем по внешнему виду.

Тем вечером мы много пьем и болтаем без особого смысла.

В феврале сурок увидит собственную тень, и миллион человек ни с того ни с сего исчезнет.

За исключением нескольких истово верующих, никто не посмеет предположить, что это Вознесение, поскольку ни один из исчезнувших не будет принадлежать к какой-либо религиозной группе, его исповедующей.

В день исчезновения лишь половина моих студентов, шаркая, приходит на одиннадцатичасовой семинар, вид у них растрепанный и напуганный. Через двадцать минут заглядывает старшекурсник, чтобы сказать: занятия на сегодняшний день отменены. Студенты все как один вздыхают, но не от облегчения.

Большинство не уходит. Они смотрят на меня большими влажными глазами. Они уверены: я-то объясню, что к чему.

– Я не знаю, как объяснить исчезновение людей, – говорю я. – Помимо того, во что сейчас верят все и каждый: это инопланетяне.

– Слухи, – заявляет одна из студенток, Марлин Фитч, и сама удивляется, что у нее вырвалось такое. – Как насчет слухов, что инопланетянам нужны добровольцы?

– Но ради чего? – я пожимаю плечами. – Я слышала, что им нужны колонисты, коллаборационисты, послы, образцы для исследований, переводчики… – Я загибаю пальцы.

– Нет, – возражает Грегори Лин. – Им нужны разуверившиеся, разоренные, нищие, бездомные, отчаявшиеся, смертельно больные…

– Стоп. – прерываю я, – до кого-нибудь дошел слух о том, как записаться в добровольцы?

Молчание.

Мы говорим о похищении жен как форме экзогамии в примитивных обществах, потому что ничто другое мне в голову не приходит. Одна из студенток бледнеет, испугавшись, что я говорю о сексе с инопланетянами.

– Экзогамия – метафора, – объясняю я. – Если инопланетяне похищают людей или берут добровольцев, то, вероятно, ради культурного обмена или чтобы обратить в рабство, но не потому, что намерены вывести полукровок-инопланетян. – И мысленно добавляю: «Надеюсь».

В марте равноденствие придется на 11:46 по Гринвичу, и мне откажут в возобновлении контракта.

Я вернусь домой рано и буду сидеть в темноте, ждать, когда придет Джим. Он запаздывает. Я вспоминаю, как он касается руки Шелби, и мне совсем не нравится то, что я при этом чувствую. Когда он все-таки объявляется, я молчу, потому что не хочу потерять карьеру и мужа в один день. Я вру про место на факультете, говорю, что пока ничего не решено.

Ну вот, теперь мы оба лжем.

В марте инопланетяне сидят тихо. До меня даже слухи не доходят.

В апреле в северном полушарии установится необычно ранняя и теплая весна; исчезнет еще один миллион человек, и по всему миру вспыхнут очаги насилия.

В безопасности Среднего Запада я начинаю подыскивать себе новую работу, мне неинтересно торчать там, где я не могу преподавать и вообще никому не нужна. Поиски работы – нынешний смысл моей жизни, пока не исчезает второй миллион.

На сей раз университет не отменяет занятий, пока не становится ясно: исчез студент. Но мой семинар начинается до отмены, и студенты ко мне приходят оглушенные, подавленные. Это уже не тот рациональный мир, который обещало им либеральное гуманитарное образование.

Все занятие мы говорим про инопланетян, но мне не удается направить разговор в русло антропологии.

– На сей раз до меня слухи не дошли, – говорит Грегори Лин.

– Может, на сей раз добровольцев не было, – шепчет Марлин Фитч.

Тем вечером в центре города вспыхивают беспорядки, ведь утрата обращается в протест, протест – в демонстрацию горя и отчаяния, а демонстрация – в побоище. Я сворачиваюсь калачиком на диване, смотрю новости. Джим возвращается поздно и, делая вид, что все в порядке, вообще со мной не разговаривает.

На следующее утро флаг в кампусе поднят до половины.

Погода не по сезону теплая, я сажусь на траву, чтобы съесть ланч. Подходит Грегори Лин.

– Профессор Нейду?

Подняв голову, я щурюсь на слишком яркое небо, и Грегори садится рядом. Разговор неизбежно переходит на инопланетян, других тем сейчас нет.

Грегори с тоской смотрит на притихших студентов, расходящихся по аудиториям.

– Вот значит, как оно будет? – спрашивает он. – Мы всегда будем жить в страхе, что инопланетяне заберут нас?

– Мы не знаем, вдруг исчезнувшие были добровольцами, Грегори.

Но этого, скорее всего, никто никогда не узнает.

В мае на Среднем Западе начнется засуха, и я установлю контакт.

Но сначала Джим признается, что у него есть любовница. Мог бы не признаваться: от него разит блудом, словно запахом пота. Вместо того, чтобы устроить сцену, как он ожидает, я рассказываю, что недавно потеряла работу, а потом, расплакавшись, ухожу из дома прокатиться на машине в ночи.

Милях в двухстах от дома я обнаруживаю, что в телефоне у меня сел аккумулятор, а зарядки нет. Я останавливаюсь у ночного супермаркета купить одноразовый телефон. По дороге к дверям вижу на фонарном столбе неоново-голубой стикер. АРХЕОЛОГИЯ КОНСУЛОВ – значится на нем, а ниже указан бесплатный номер.

Термин я помню по курсу истории археологии в период колониализма. Один-единственный археолог отвечал за раскопки во всех владениях колониальной державы: на бескрайних просторах Африки, например, которые сегодня заняты четырьмя или шестью современными странами. Все работы шли под эгидой одного человека (ведь в те времена, конечно, археологи были мужчинами). Археолог представлял интересы колониальной державы. Находки, само собой, отправлялись в метрополию, не возникало даже вопроса о том, чтобы оставить их на месте ради сохранения культуры данной страны. Это была археология в духе охоты за сокровищами, разграбления гробниц и Индианы Джонса. Странно подумать, что есть какая-то молодежная группа с таким названием.

Я покупаю одноразовый телефон, но не звоню домой, а набираю бесплатный номер, нацарапанный под словами «Археология консулов». Один гудок, и теплый женский голос спрашивает, как меня зовут. Мне настолько не по себе, что я называю свою фамилию.

– Доктор Нейду? Мы надеялись, что вы позвоните.

И я сразу понимаю, что, сама о том не подозревая, вступила в контакт с инопланетянами.

В июне солнцестояние произойдет в 05:45 по Гринвичу, и я стану коллаборационистом инопланетян.

Мой контакт с инопланетянами остается тайной большую часть недели. Выпускной вечер состоялся. Он прошел в конце мая, перед тем как я в последний раз выставила оценки. Грегори Лин приходит повидать меня, когда я одновременно упаковываю вещи и ставлю оценки за курсовые. Это в первый день июня.

– Профессор Нейду?

– Пожалуйста, зовите меня Элизабет. Я уже не ваш профессор.

Ему не по себе от того, что я разрушила разделявшую нас стену, но он слишком воспитан, чтобы отказать в просьбе. До конца разговора он избегает называть меня по имени.

– Я был… – Он словно мнет воздух в руках – жест, который я помню еще с зимы, когда он комкал шерстяную шапку. – Мне хотелось бы поблагодарить вас за рекомендации, которые вы мне написали.

– Не за что. Надеюсь, вы сможете выбирать, в каком университете учиться.

Он делает глубокий вдох, оглядывает оголенные стены кабинета.

– Вы переезжаете?

– Правду сказать, мой контракт не возобновили. Я собираю вещи.

– Что? – Вид у него ошарашенный. – Вы потрясающий преподаватель, один из лучших, какие у меня были.

– К сожалению, умение преподавать не самое высокое достоинство в исследовательском учреждении вроде этого.

– Что собираетесь делать?

Я мешкаю. Как сказать ему, вообще кому-нибудь, что я уже сделала?

– Я согласилась занять другое место.

– Где?

Я не готова солгать ему, хотя сумела солгать Джиму, родителям, коллегам.

– Вступила в «Синдикат Звездного пути», – увиливаю я. Это код, известный лишь предателям.

Он заливается краской, глаза у него загораются ярче.

– И я! – восклицает он.

Я падаю на стул.

– Я еду, – говорит он. – Я не мог… Мне надо было знать, что они делают. И я узнаю это!

– Ваш статус?

Он пожимает плечами.

– Начальный уровень. Мне пришлось пройти вступительный тест. У меня недостаточно образования, чтобы стать экспертом, но я умный, и у меня есть желание работать. – Он словно цитирует какую-то инструкцию.

– Как они вас нашли?

Он шаркает, мнется и лишь потом выдавливает:

– Я сам их нашел.

– Как? – Мне болезненно интересно. Я даже испытываю облегчение, что отыскала хотя бы кого-то, с кем поделиться.

– Пользовался слухами. Чаще всего от бездомного, который торчит у здания факультета психологии. Помните? «Брось мелочь, мой добрый, добрый друг. Благослови Боже твои дни». – Подражает он великолепно, уловив хрипловатый тембр бродяги. – Только теперь бедолага не просит денег, просто стоит и бормочет. Нужно подойти совсем близко, и тогда услышишь, что он знает выход, что может связать тебя с кем надо, что альтернатива есть.

– Альтернатива?

Грегори наконец садится на стул и вытаскивает потрепанный лабораторный блокнот, который раскрывает у меня на столе.

– Смотрите, вот графики. Число попыток самоубийства в месяцы до прибытия инопланетян, число попыток самоубийства после. Видите спад? Это статистически значимо.

– Но уровень смертности в результате самоубийства нисколько не упал.

– Мы говорим о попытках, о случаях с явной неудачей. Инопланетяне охотятся за теми, кто хочет сделать красивый жест, но не умереть.

– Ага…

– Да. Начальный курс психологии! – Он тычет пальцем себе в грудь, умудряясь выглядеть одновременно робким и самодовольным. Потом переворачивает страницу, на следующей расчеты теснятся так плотно, что я не могу разом их охватить. – А теперь взгляните сюда. Я установил, что исчезновения слишком уж хорошо скоординированы, чтобы проделать это иначе, нежели с помощью какого-то мгновенного лучевого устройства, как в «Стар Треке», например. Чтобы переместить миллион тел, нужна уйма времени. Не у каждой страны, штата или города есть полная статистика, сколько человек у них пропало. В конце концов, миллион – приблизительная цифра, экстраполированное среднее, и в отчетах налицо катастрофические расхождения… Поэтому удобства ради я исходил из миллиона. Так вот, люди исчезали ночью. Между полуночью и шестью утра по местному времени, в различных временных зонах это было по-разному. Инопланетяне работают в соответствии с вращением Земли. Размах…

– Хорошо, поняла. Но что все это значит?

– Это значит, что они перемещали около семисот человек в минуту. – Он так и брызжет энтузиазмом. – Если они проделали все за двадцать четыре часа. Но я думаю, это происходило на протяжении нескольких дней, а не одних суток. Выходит, меньше ста человек в минуту, поэтому я прикинул, что это, наверное, их максимальные мощности. Все это я объяснил тому бездомному, а он промолчал, но среди ночи мне позвонили!

Я задумчиво киваю, не зная, как реагировать.

– У них эффективная администрация, – продолжает Грегори.

– Вполне понимаю. Вскоре я стану младшим экспертом-оценщиком в Консульстве охраны культуры завоеванных народов.

Грегори хмурится.

– А чем занимается Консульство охраны культуры завоеванных народов?

– Грабит и расхищает, – говорю я гораздо легкомысленнее, чем следовало бы.

Седьмого июля лунное затмение будет видно на большей части территории Австралии и обеих Америк, и инопланетяне займут более двух тысяч акров пустыни Сахара под строительство космопорта.

Июль я употреблю на прощание с моей жизнью на Земле.

Мы с Джимом встречаемся в последний раз, чтобы поделить домашний скарб. Когда я отказываюсь забрать большую его часть, Джим резко бросает:

– Перестань разыгрывать мученицу, Эль.

Это обвинение нарушает хрупкое равновесие. Я швыряю тостер о стол, от которого он отскакивает, как баскетбольный мяч, и разламывается на три части.

– Не обвиняй меня в мученичестве и не зови меня «Эль». «Эль» меня зовут только те, кто любит.

Джим в испуге смотрит на меня. Мы никогда не проявляли жестокости друг к другу. Но, собравшись с силами, он отвечает:

– Господи Боже! Тебе не нужен хрусталь? Ты же любишь хрусталь. Слезай со своего креста и забери чертов хрусталь!

– Я любила хрусталь, потому что это был наш хрусталь. А просто хрусталь я не люблю настолько, чтобы хранить тридцать лет, на которые рассчитан контракт с моими инопланетными хозяевами.

– Кем?

Я задумываюсь, не объяснить ли ему все, но в итоге улыбаюсь, оборачивая все в шутку:

– Забирай хрусталь. Возможно, Шелби он понравится, потому что она сможет делать вид, будто и его тоже у меня украла.

Я знаю, что это не так, но Шелби я ничего не должна.

Повернувшись спиной к Джиму и семейной сцене, я уезжаю в старый дом мамы. Там я провожу на озере долгий роскошный июль. Вечерами я сижу на веранде, давая прохладному ветерку смягчать солнечные ожоги, глядя, как полосами гаснут в летнем небе закатные краски. Я стараюсь не верить, что это в последний раз.

Двадцать второго июля состоится полное солнечное затмение, видимое в стране моих предков. С озера его не заметно.

Четырнадцатого августа Юпитер будет в противостоянии к Земле, и я позволю инопланетянам копаться в моем теле.

Точнее, это сделают не сами инопланетяне, а их техники-люди.

В моей палате больницы при космопорте будет еще около десяти человек, и мы станем шутить о том, как инопланетяне перестраивают нас, чтобы мы были лучше, быстрее, сильнее. Но нам не пришивают бионических ног, не вставляют бионических глаз, просто вживляют в туловища биомеханические чипы, чтобы знать, где мы находимся, биомеханические порты в руки, чтобы мы могли эффективно взаимодействовать с новыми цифровыми наладонниками. Плюс полная генная терапия, чтобы продлить жизнь. У всех нас тридцатилетние контракты с гарантированной пенсией на шестьдесят лет. Поскольку мне за сорок, звучит привлекательно.

– Неужели сработает? – спрашивает доктора Эдгарса моя соседка Тина, пока мы сидим бок о бок в лаборатории. – Я проживу еще девяносто лет? Без всяких болезней?

Тина бросает на меня многозначительный взгляд, проверяя, слушаю ли я. О страховке здравоохранения мы говорим каждый вечер перед сном, с тех пор как приехали в космопорт.

– Вы не умрете от старости. Не умрете от генетических заболеваний, – отвечает доктор Эдгаре. – Смерть при исполнении служебных обязанностей… трудно сказать. Оживление принудительно на весь срок контракта, но когда выйдете на пенсию, сами будете решать.

– Принудительное оживление?

– Попытаться мы должны. Лично я сомневаюсь, что даже инопланетяне способны воскресить человека, которого разнесло в клочья.

– А насколько часто археологов «Синдиката» разрывает при исполнении? – спрашиваю я.

– Понятия не имею. Я здесь только несколько месяцев. – Доктор Эдгаре бесцветно улыбается. – Но ни одного археолога я пока не потерял.

В сентябре Уран будет в противостоянии семнадцатого числа, а я не встретила еще ни одного инопланетянина.

За занятиями по ксеноакклиматизации проходит большая часть месяца. Нам показывают картинки, потом фильмы, потом трехмерные проекции различных инопланетных рас, входящих в «Синдикат Звездного пути»: двуногих луриан, чья нервная система в общем и целом похожа на нашу, и кальмарообразных тксайков, чьи глаза и визуальное восприятие почти идентичны нашим. Подчеркивается сходство, различие затушевывается.

Есть также вводный курс по корпоративной структуре Вселенной. Мы узнаем, что каждая раса подчиняется «Синдикату» на период службы, рассчитанный исходя из существующей у нее базовой системы счисления и отрезку времени, который соответствует продолжительности жизни одного поколения, но не превышает определенного факториала числа пальцев на доминантной руке. Самый важный из доступных примеров: людей будут держать в рабстве три тысячи триста лет, период, соответствующий сотне поколений (сто значимо в нашей базовой десятичной системе), но наше служение в любом случае не может превышать пяти тысяч лет (пять пальцев на одной руке). Эта система, насколько я могла определить, весьма спорна, но суть проста: рабство человечества будет продолжительным. Таковы завоевание и порабощение.