Текст книги "Дарю, что помню"

Автор книги: Евгений Весник

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 24 страниц)

Район нашего отеля – район не центральный, поэтому видишь «веселых дам» не очень высокого пошиба, разных возрастов, много мулаток. Как правило, они ведут себя с «достоинством», не «пристают» и сами себя не предлагают, но попадаются нахальные: они приглашают и словами, и жестами, и движениями таза. Есть такие, которые хватают за руки. Стоит дать ей понять, что ты не интересуешься ею или что у тебя нет денег (последнее самое сильное средство защиты), как моментально отвязываются. Но как правило, женщины ведут себя неназойливо: стоят и ждут. Фотографировать себя не позволяют, да и не рекомендуется это делать: может (откуда ни возьмись) появиться сутенер и испортить вам мажор души и тела. С подходящими к ним они торгуются: поговорив с мужчиной, они решительно отходят от него или также решительно ведут его в отель. Через некоторое время «влюбленная парочка» выходит из отеля и расходится в разные стороны: он своей дорогой, а она снова занимает исходную позицию у входа в отель, в ожидании следующего «жениха»… Ей, ей, отвратно! До омерзения!

Решили заглянуть в какое-нибудь заведение со стриптизом. Нашли – последний сеанс в 4 утра. Вход – четыре франка с полтиной. Недорого. Идем? Идем. Садимся за пустой столик. За другими – несколько юных парочек, да две очень пожилых. По всему видно – это все туристы. Любознательные юнцы и любители воспоминаний! Притушили свет, зазвучала музыка, на эстраду вышла очень красивая женщина. Очень красивая! Проделала весьма пластично все, что ей полагалось (глаза отсутствующие, холодные), и, заработав жиденькие аплодисменты, ушла. Когда спускалась со сцены, я поманил ее пальцем. Заметила, кивнула. Переоделась, вернее, оделась, пришла к нам. Оказалось – знает немецкий язык. Я представил своего коллегу, объяснил, что мы артисты Театра сатиры, что приехали на гастроли. Она в курсе, знает даже, что играем спектакли в помещении театра Сары Бернар. Вдова, бывшая балерина, после рождения ребенка немного располнела и с балетом пришлось расстаться: не могла обрести прежние габариты и войти в форму. Пришлось зарабатывать стриптизом. Ну и, конечно, древним ремеслом… Знают ли ее родители, чем она занимается? Не знают. Живут в провинции. Сколько зарабатывает? Достаточно. Сорок процентов отдает хозяйке. Какая цель? Накопить денег и выйти замуж. Есть газеты, где печатаются объявления вдовцов, преимущественно из сельской местности, желающих вступить в брак. Как правило, выбирают таких, как она, потому что из «таких» получаются хорошие жены: уж если они вырываются из этого мира, ни о какой безнравственности не может быть и речи. В совместное хозяйство должна войти с приданым. Скажем, с трактором или автомобилем… Договариваются. Вот и она надеется и ждет своего часа.

Мило беседуем. Солюс периодически припадает к моему уху и шепчет:

– Если вы советский человек, вы сейчас же встанете и уйдете!

– Да подождите вы, – урезониваю его. – Сидите спокойно, все нормально.

Немецкого языка Солюс не знает, о чем мы говорим, не понимает, волнуется, нервничает. Что там Весник еще выкинет?

Накануне я принял участие в вечере, посвященном творчеству Ильфа и Петрова, организованном ЮНЕСКО. Представил меня месье Жорж Сориа – писатель, поэт, драматург, переводчик, импрессарио почти всех гастролей советских коллективов и солистов, пропагандист русского искусства и просто богатый человек. Рассказал присутствовавшим в небольшом зале о том, что я – автор инсценировок романов «12 стульев» и «Золотой теленок», первый исполнитель роли Остапа Бендера на советской сцене. Я, в свою очередь, пытался убедить слушателей в том, что нельзя трактовать Бендера, как комедийную фигуру, ибо ничего не сделавши в жизни, этот талантливый человек – скорее образ трагикомический. В доказательство привел несколько реплик самого героя: «Мне 33 года – это возраст Христа. А что я сделал: учеников разбазарил, учения не создал», «А может быть, я идиот и ничего не понял?». Был тепло принят в основном студенческой частью зрителей и «обласкан» небольшим гонораром, позволившим чувствовать себя в описываемый вечер «барином»: угостил даму хорошим вином, сладостями и фруктами. Шиканул!

Перед уходом выпили с хозяйкой заведения по рюмке коньяку. Нашей собеседнице за «потерянное» в нашей компании время предложили 25 франков. Она не отказалась, но была явно удивлена тем, что дело дальше беседы не пошло… Сознаюсь, она мне очень понравилась. На прощание поцеловал ей руку! Стоя у входа в свое заведение, она помахивала нам рукой, пока мы не скрылись за углом.

– Слушайте, Солюс! Я видел трусов… но таких, как вы! Ну, что вы в самом деле?! «Если вы советский человек, вы сейчас встанете и уйдете»! Как вам не стыдно?

– Я не за себя! Не за себя боялся! У меня брат в Москве диссертацию защищает! – воинственно заявил Солюс.

Ничего не поделаешь, времечко было все еще «веселенькое»!

Через неделю играли «Яблоко раздора». Я – в центральной роли и начинаю спектакль. Поднимается занавес. На сцене – Лепко, Папанов, Пельтцер… Я должен был пройти полукругом по всей сцене, оглядывая зрителей, как бы делая их соучастниками происходящего, остановиться и сказать: «Ну, шо, увсе тут?» (Действие происходит на Украине.)

Смотрю в зал и вижу в первом ряду с огромным букетом нашу ночную знакомую… В антракте мне принесли этот букет чудесных роз. В него вложено вырезанное из плотного картона сердечко, на нем отпечаток накрашенных губ и подпись: «Лилиан».

Спрашиваю швейцара: «Сколько может стоить такой букет роз?» – «Не меньше ста пятидесяти франков, месье…» Мне стало немножко не по себе: ведь тот «барский» вечер обошелся мне всего в 60 франков. Больше я ее не видел. Ах, Лилиан!

Если чуть-чуть отойти в сторонку от «боевой» площади Пигаль, попадаешь в темноватые переулки. Свет в окнах домов редко увидишь – французы в 22.00–23.00 уже спят. «Ночь для сна!» – гласит французская пословица. То, на что мы «тратим» поздневечернее и ночное время, они успевают сделать с 12 до 14 часов дня, так как по всей Франции (или только в Париже – не помню точно) гудком на это время возвещается обеденный перерыв. В течение двух часов французы обедают, оправдывают надежды любимых, да еще умудряются всхрапнуть полчасика!

Пора и нам всхрапнуть. Калейдоскоп впечатлений, заключительные его «рисунки», опечалили, вернее, несколько смазали светящуюся палитру увиденного в течение всего дня и ночи: чуть ли не в центре площади Пигаль лежал пьяный человек, рядом с ним два костыля… Никто на него никакого внимания не обращал…

Около нашей гостиницы пожилой человек накалывал палочкой с острой иглой, вмонтированной в ее кончик, брошенные в урны и просто на тротуар окурки и высыпал остатки табака в мешочек, прикрепленный к поясу брюк. Диссонанс!

Лишь комическое способно дать нам сипы, чтобы выдержать трагедию существования.

Эжен Ионеско.

Др-р-р-р-р-р-р! Будильник! Открываю глаза… 9 утра. Что? Где я? Ах, да, пардон. Я в Париже. С добрым утром! 18 июня! Быстро-быстро завтракаю – и на улицу. О, Пари!

Часть бдительного коллектива – две пятерки (!), проинструктированных мастеров Театра сатиры – бодро шагает по утреннему Парижу. К одному из «наших» начальников пятерок приближается старенькая-старенькая парижанка с взглядом грудного ребенка, с палочкой-зонтиком в руках и, мило улыбаясь, обращается к нему: «Месье». А тот – гордый член компартии, – резко бросаясь в сторону от бабуси, прерывая ее «провокационную» попытку «скомпрометировать» полноценность своего членства, принципиально и идейно подкованно заявил ей: «Иди к черту! К черту! К черту!»

Ах, как обрадовался бы московский инструктор, любуясь плодами своих наставлений!

Не могу не сказать, что этот «полноценный» художник-гражданин оказался ярко одаренной натурой! Удивительно! Через пару дней, проходя мимо витрины магазинчика, торговавшего изделиями из кожи, я увидел его обаятельнейшим образом улыбавшегося, элегантно и кокетливо пытавшегося вырвать, как оказалось потом, кожаный жилет из рук владельца магазина, при этом что-то произнося, судя по движению губ! С точки зрения гениальной системы Константина Сергеевича Станиславского, воспитывающей в артисте органическое, правдивое и логичное (сценическое поведение и действие, понятные зрителю даже через стекло, когда не слышно текста), все было идеально! Я прекрасно понимал, что начальник моей пятерки хочет заполучить жилет и преодолевает какие-то трудности, но любопытство победило мое желание пройти мимо, и я вошел в помещение магазинчика.

– Я коммунист! Отдай за тридцать! – услышал я те слова, которые на улице были лишь беззвучно обозначены губами. Мой начальник увидел меня. Почему-то «милый чудак» смутился, перестал улыбаться и торговаться, жилет из рук выпустил и не купил, а по дороге в гостиницу умолял никому не рассказывать об увиденном. (Хозяина магазина он все-таки «дожал», так как в Москву летел в том кожаном жилете.)

Как бы ярко и талантливо ни проявлял себя мой начальник (кстати, лауреат Сталинской премии) в течение всех наших почти трехнедельных гастролей, все же его звездный час пробил в первый же день пребывания в столице Франции. И если, посещая Версаль или Фонтенбло, ты не можешь не вспомнить Петра Великого, если, оказавшись в Мальмезоне, в памяти твоей не возникнет образ Александра I, а в Пастеровском институте – Мечникова, то для коллектива Театра сатиры и многих других гостиница «Карлтон», конечно же, связана в основном с именем моего начальника пятерки… Некоторые могут пожурить меня за обнародование нижеследующей истории, случившейся с нашим «героем». Но я с ними не соглашусь, ибо эта история облетела всю страну и превратилась в доброе как бы предупреждение (или назидание), звала к национальному самосовершенствованию. Она утвердила за лауреатом славу истинно русской души и до некоторой степени педагога-общественника, охранителя других наших туристов и командированных от повторения невинной, но нелепой оплошности.

Человеку, о котором я рассказываю (так как он был партийным, да еще начальником), была предоставлена дополнительная возможность быть ближе к народу, к коллективу: его поселили в отдельный номер со всеми удобствами, а так как многие адекватные удобства в его плодотворной творческой и политической карьере не встречались, он перепутал в туалете привычный родной «агрегат» с биде (в этом он не виноват, виновата наша коммунально-канализационная промышленность, наша скромная жизнь и замкнутость). Но что самое патриотическое и горделивое в этой истории (наверняка инструкторам в Москве это тоже понравилось бы), он никому не пожаловался, никого ни в чем не обвинил, а просто чистосердечно поделился случившимся с коллегами и спокойно «поправил дело» нашей простой замечательной хохломской ложкой-сувениром! Ничего страшного в этой истории нет. Хуже было бы, если б ложку не захватил! Чем бы тогда пришлось черпать? Вот тогда – позор! Тогда и вспоминать было бы нечего, да и незачем! Деятельная его натура и житейский опыт ощущались нами постоянно и с искренним восхищением. Они украшали парижские будни!

Собралась как-то в нашем номере компания дегустаторов – любителей сухого вина. Сыры и вино – прекрасный стол! Натюрморты Снайдерса! Блаженствуем! Вечер свободен. Стук в дверь. Входит наш герой-лауреат.

– Эх вы, чудаки человеки! Что вы дегустируете? «Вин-руж», так?.. А это? «Вин-блаж»? Сколько платили? Франк – литр? Ха!

А я нашел совсем рядом, за углом, какой-то «Вин» за 46 сантимов! Понятно? Экономисты! Давайте посуду, так и быть, принесу вам.

Собрали пустые сосуды: три графина из разных номеров, пять термосов, дали благодетелю-поильцу денег и ждем явления его народу. Буквально через 15 минут появляется – весь в мыле. Кряхтя, выставляет батарею емкостей, заполненных бесцветной жидкостью. Пробуем… У-к-с-у-с!!! Сдали на кухню гостиницы, за что в течение оставшихся дней наших гастролей получали по лишнему яичку в положенному бесплатному завтраку.

Кормилец!

Однако, пардон, отвлекся. О, Пари! О, Пари!

Монмартр! В прошлом деревушка, один из наиболее живописных и высокорасположенных парижских кварталов, над которым возвышается Сакре-Кер – церковь в романо-византийском стиле (1876–1910). На Монмартре жили знаменитые художники конца XIX века. У подножия Монмартрского холма, в ложбине – кладбище. Здесь покоятся: Стендаль, Золя, Берлиоз, Мари Дюплесси, которую Дюма-сын (похороненный здесь же) обессмертил под именем Маргариты Готье в «Даме с камелиями», многие другие известные люди. На Монмартре очень много ателье-салонов, продающих живописные работы разных художников. Есть очень дорогие, есть попроще, подешевле. Можно купить и Рембрандта, и Утрилло, и Моне за огромные деньги. Есть художники прямо на улицах, как бы заканчивающие, вот-вот! сию минуту! очередную, очень неплохую, а порой прекрасную вещь, но потом оказывается, пятидесятую или пусть даже пятую копию своей же когда-то удачно сделанной работы. Об этом нам рассказала владелица очень дорогого салона-ателье. Правда ли то, о чем она нам поведала, клевета ли во имя конкуренции – не знаю. Но знаю точно, что бездарю-художнику на Монмартре делать нечего!

Как и везде, есть жуликоватые продавцы: купленные батарейки для радиоприемника оказались (уже в Москве) разряженными, то есть уже бывшими в употреблении. Пустячок, но, ей-богу, неприятный, чуть-чуть нарушивший гармонию сказочных впечатлений…

В центре площади на Монмартре – кафе под брезентовым тентом. Столиков – всего 6–8. Обслуга – семья из пяти человек и наемный официант. Кафе работает 364 дня в году, круглосуточно. Один день – профилактика, ремонт… Когда здесь, в Париже, узнают, что в СССР все буфеты, столовые, кафе, рестораны закрываются «на обед», хохочут! «Как может обед закрываться на обед?» – недоумевают они. Хозяйка – одесситка, полная, добродушная женщина, обремененная странной страстью: ножницами отрезать у посетителей кусочки разноцветных галстуков и создавать из них мозаику мира и дружбы. Феномен! Ее русский язык – коктейль французского с ивритом, «подслащенный» полублатным нашим, но все же «съедобный» и не без обаяния.

В другом кафе играл джазик из четырех негров. Перед входом – толпа любопытных. Внутри посетители пьют вино, играют в кости и на механическом американском бильярде: за плату предоставляется право погонять шарик. Выиграть ничего нельзя. Можно набрать определенное количество очков, дающее право лишь продолжить эту незатейливую игру, смысл которой заключается в том, чтобы, толкая руками и животом столик и щелкая механическим кием, пытаться загнать несчастный замученный шарик в лузу!

В кафе французы очень мало едят, но много пьют: пиво, вино, вино, вино и кофе… Кстати, в гостинице мы могли смотреть телевизионные передачи, которые постоянно перебиваются рекламой самой разнообразной, но преимущественно просьбами врача в белом халате не употреблять сухого вина более 2,5 литра в день. (Нам бы такую заботу!) В некоторых семьях чистое, ординарное, столовое сухое вино разрешено ребенку, достигшему 6-летнего возраста.

Работники сферы обслуживания (сервиса): полицейские, продавцы, парикмахеры, водители такси (каждый третий из них – русский), метрдотели, официанты, носильщики, швейцары, администраторы гостиниц, горничные и так далее отлично знают, что СССР – страна разноязычная, и поэтому не тратят времени на то, чтобы выяснить, каким языком владеешь ты лично – узбекским, еврейским, латышским, украинским. Увидев на лацкане пиджака значок с буквами «СССР», объясняются с тобой жестами. И успешно…

Молодой фотограф, расположившийся со своим хозяйством возле прелестной церкви Сен-Пьер на Монмартрском холме, построенной в 1134 г. в честь замученного в 272 году первого епископа Парижа, обратив внимание на наши значки, жестами пригласил меня и Анатолия Папанова к себе и предложил запечатлеться на пленке моментальной проявки. Жестами же спрашиваю, во сколько нам это обойдется? Показывает два пальца – два франка. Всего! Сфотографировались. Через несколько секунд получаем прекрасный снимок и тут же – щелк! – другой. Протягиваю деньги. Не берет. «Но, но!» Мимикой, руками, телом – всем, чем двигают, прошу взять хотя бы один франк – все-таки стоимость одного литра – нет-нет, не уксуса, а вина! Ни в какую! И лишь случайно вырвавшееся из меня: «Ну почему?» – позволило французу понять, на каком языке мы говорим.

– О-о-о! Я очен лублу русски… Я дружба имею футбол Москва, команда «Спартак»… Старостин Николя, Симонян, Нетто, еще одна Старостин Андрэ. Я от русски франк не беру… Я компенсация на американе и на англичани!

«О, Париж! в твоем океане грязи, дыма и шума страдает раздирающая душу нищета, которой не в силах помочь общественная благотворительность, и тут же проходят незамеченными высокие добродетели, не получившие своей заслуженной награды». (Размышления Армана, героя романа Понсон дю Террайля «Таинственное наследство».)

О, Пари! О, Пари!

Странно, среди француженок мало красивых! Неужели после встречи с Лилиан «помутнела моя оптика»?

Обошли, объехали и обсмотрели (только с улицы), по возможности, все знаменитые, действующие только ночью кабаре: на Монмартре, где работают в основном куплетисты; кабаре богемы на Монпарнасе, где на местном кладбище похоронены Бодлер, Сен-Санс, Мопассан и другие довольно известные в прошлом персоны; в районе площади Бастилии, в котором в ходу танцульки под аккордеон. В «нерабочее» время все эти бойкие, громко звучащие и ярко сверкающие всю ночь заведения, выглядят заснувшей от усталости, от вина, от поцелуев разукрашенной кокоткой с размазанной краской на лице, с пустой бутылкой вина в руке.

В витринах многих магазинов – наша русская водка, украинская горилка, крабы… Почему-то и смешно, и даже волнительно читать в Париже на бутылке «Московский ликеро-водочный завод».

В одном из переулков нам показали «негра для дам». Этот удалец, которого нанимают стареющие дамы за 50–60 франков (стоимость 2,5 кг мяса или 50–60 литров сухого вина), должен иметь на руках сегодняшнюю справку о том, что он здоров, то есть не болен венерической болезнью… Слово «здоров» – в его общепринятом значении – мало вяжется с деятельностью такого рода «супермена». «Спорт» этот не слабораспространенное явление в чудесном Париже!

Одна из самых шикарных торговых улиц – Риволи, пролегающая недалеко от Лувра и театра Сары Бернар. В части улицы, проходящей в центре, находятся самые дорогие магазины. По мере удаления от центра города цены падают на одни и те же товары. Я очень не люблю ходить по магазинам, но когда что-то уж очень хочется купить – заглядываю в них. Так вот, плащ «болонья», который мне был тогда ну просто необходим (одной и той же фирмы, того же фасона) в центре стоил 40 франков, а около нашей гостиницы в переулочке – 25!

Прошли мимо театра Ионеско. Вот уж где парадокс! Театр едва ли не самого популярного драматурга, самые дорогие (чуть ли не в 20 раз дороже обычных) билеты… И всего 75 мест для зрителей! А входная дверь для человека немного располневшего – неприступная «линия Маннергейма»!

Есть районы и улицы студентов, миллионеров, журналистов, проституток, торгашей… По тому, в каком районе живет француз, можно определить степень его благополучия и часто профессию. Земля стоит очень дорого! Поэтому здесь большинство зданий узки и высоки. Выгодно было строить ввысь и невыгодно вширь. У нас большинство магазинов и новых ресторанов строится вширь – земля ничья! Знай гуляй себе, широкая русская душа!

Незаметно очутились около Нотр-Дам де Пари – Собора Парижской богоматери. Грандиозное здание! Готика! Мощная! Злая! Первый его камень заложен епископом Морисом де Сюлли в 1163 году. В течение многих веков собор строился, достраивался, реставрировался… Его необходимо осматривать и снаружи и изнутри не только днем, но и ночью. Внутри – никаких неожиданностей: весьма увеличенные костелы, кирхи и соборы Варшавы, Гданьска, а орган в Нотр-Дам меньше Гданьского. Вот продажа свеч через автомат – это ново и смешно. Церковь и автомат! Совсем такой же, как в метро для жевательных резинок!

Не могу не вспомнить французский анекдот – диалог американского туриста с водителем парижского такси.

– Это что?

– Нотр-Дам, сэр.

– Долго строили его французы?

– Века, сэр.

– Американцы бы построили это за год! А это что?

– Лувр, сэр.

– Долго его строили?

– Века, сэр.

– Американцы бы построили это за полгода. (Показывая на Эйфелеву башню.) А это что такое?

Шофер остановил автомобиль, открыл окно, внимательно осмотрел башню и ответил:

– Черт его знает! Вчера здесь ничего не было!

Париж Парижем, а вот как там, в Москве, мой «Скапен»? Премьера-то без меня состоится? Как пройдет спектакль? Как примет его публика?

Караул! Чертовски жмут новые, купленные перед самым отъездом и не опробованные ботинки! Настроение сморщенное, прыть сникла, впечатление притупляется… Все равно – что Париж, что Серпухов! Свет не мил! Какой же это свет, если ходить невозможно! Посмотрел на Венеру Милосскую и на богиню победы Нику. Ника Самофракийская поразила меня своей внутренней экспрессией, своей глубиной и мощью, а Венера Милосская оставила равнодушным. Склад моего характера заставляет меня оценивать произведения искусства и наслаждаться ими чувственным восприятием, пути же искусствоведческого или театроведческого, то есть теоретического восприятия для меня почти исключены. Во-первых, в силу, очевидно, недостаточной образованности, и, во-вторых, в силу нервического склада характера! Надо было бы сделать так, чтобы тысячи читали не труды специалистов и слушали не рассказы знатоков, а тысячи писали о своих индивидуальных впечатлениях от произведений искусства. Это было бы очень интересно!

Мои «чудные» ботинки довели меня до короны Наполеона. И на этом все кончилось! Больше двигаться я не мог! Попросил товарища купить на улице какую-нибудь обувь. Эту просьбу услышала старенькая смотрительница первого этажа музея, владевшая русским языком, и предложила мне старые музейные шлепанцы, в которых и дотопал до гостиницы. Спасибо, бабуся!

Через день, как было условлено, я вернул ей спасшие меня «волшебные сапоги» и подарил ей несколько русских сувениров. Она была на 77 небе, помолодела небес на 70 и, как девица, в знак признательности присела в кокетливом и довольно низком книксене! Истинная француженка! Кстати, моя спасительница была солидарна с моими оценками двух очень разных знаменитых «дам» – Ники Самофракийской и Венеры Милосской. Она сказала, что к Венере, производящей менее эффектное впечатление, нежели Ника, нужно относиться не как к предмету искусства, только поражающему чувство, но и как «к явлению революционному в истории скульптуры, утвердившему обнаженное тело, как объект высокого искусства и эстетически не ущербного». Бог мой! Ника – работа IV века, а Венера – II века до нашей эры!!! До нашей эры! Уму непостижимо! (Особенно если смотришь на памятник Павлику Морозову.)

Жизнь невозможна без свободы и юмора.

Эжен Ионеско

19 июня 1963 года. Да здравствуют старые ботинки! Долой новые! Ноги – работоспособные! А вот декораций наших спектаклей нэма! Застряли в пути из Москвы то ли в Германии, то ли в Польше. Волнения страшные – ведь завтра первый спектакль… Продолжаем, несмотря ни на какие волнения, «лакомиться» – «О, Пари! О, Пари!».

Первый встречный – продавец порнографических открыток (уж очень их много в Париже), узнав, что мы русские, моментально отошел от нас. Подошел другой… Первый сказал ему, кто мы такие, и тот, безнадежно махнув рукой, тоже отошел. Я сказал им по-немецки, что это не очень интересно – разглядывать снимки, а лучше самому быть изобретательным мужчиной без открыток. Оба согласились, кивая головами и подмигивая. Один из них объяснил, что ему самому противно торговать «порно», но ничего не поделаешь: надо же чем-то зарабатывать.

В каждом из походов по Парижу нас (за редким исключением) сопровождал кто-нибудь из посольских или из колонии советских, находившихся здесь на учебе или на работе, знающих хорошо столицу Франции. На этот раз нас сопровождал молодой ученый, работающий вот уже больше года над серьезным историческим трудом из области наших с Францией взаимоотношений. Без таких сопровождений, конечно, было бы очень трудно осознанно воспринимать многое из того, что видишь…

Наше внимание привлекли большущие рекламные щиты, зазывавшие прохожих в огромный кинотеатр на новый кинофильм с участием любимого во Франции (да и не только во Франции) Фернанделя… и рядом – наклеенные на стенах серенького, в полтора этажа дома неброские афишки-листки, приглашавшие на «Огни рампы» с Чарльзом Спенсером Чаплином в главной роли. Билеты на фильм с Фернанделем – 10 франков, на Чаплина – 20 сантимов! В этих цифрах – драма! Конечно же, симпатии наши были отданы любимому Чаплину (несмотря на то что Фернандель для меня как бы «родной» – я его несколько раз дублировал во французских фильмах)… «Огни рампы» это другой Чаплин, это Чаплин, пытающийся доказать, что и он может быть говорящим артистом, что он способен быть убедительным не только в немой эксцентрике, но и в чисто драматическом жанре… Все хорошо, но покидаешь зал с ощущением досады. Ни «Месье Верду», ни «Графиня из Гонконга», ни «Огни рампы», с моей точки зрения, даже не приблизились к его артистическим айсбергам в немых киношедеврах – «Новым временам», «Огням большого города» «Золотой лихорадке» и даже к лучшим чаплинским короткометражкам!

– Вот кафе-клуб театральных и кинозвезд. Здесь всегда очень интересные вечера. С этим кафе связано много замечательных происшествий. – И наш проводник поведал нам прекрасную новеллу…

К президенту де Голлю приехал очень высокий гость из Африки. Во время ночной прогулки гость почему-то обратил внимание на скромно освещенный вход в это элитарное кафе и захотел посетить его. Президент объяснил ему, что неловко вторгаться в частное кафе, где собираются люди по заранее заказанной и оплаченной программе. Африканец не уразумел: «Как это так? У президента есть препятствия? Не может такого быть! Президент – бог!» И уговорил де Голля. Тот вышел из автомобиля, спустился к входной двери в полуподвальное помещение и робко нажал на кнопку звонка. Дверь отворилась. На пороге появился солидно экипированный швейцар. «О, бонжур, мсье де Голль! – обрадованно приветствовал любимого президента простой парижский швейцар. – Чем могу быть полезен?» Президент спросил, могут ли они с африканским гостем пройти в кафе? На что швейцар очень вежливо ответил: «Но-но, месье, пардон!» – и закрыл дверь! (Я легко представил себе последствия подобной сцены в нашей родной Москве, но с несколько измененным составом участников: вместо президента Франции – кто-нибудь из членов Политбюро, или Моссовета, или горкома партии. О! Последствия были бы самые пестрые: смена места проживания одного из служащих клуба, перевод на другие работы и даже, может быть, снос помещения клуба в связи «с реконструкцией столицы».)

Как мы и предполагали, посещение дома-музея скульптора Огюста Родена стало одной из вершин наших эмоциональных впечатлений… Как ни странно, но факт того, что почти все главные работы гения нам знакомы по репродукциям, по каталогам, по альбомам, нисколько не охладил наши восторги от непосредственного общения с оригиналами. Я бы сказал – даже усилил.

И как же велико и искренне было наше возмущение присутствием во дворе музея, рядом с шедеврами великого мастера, выставки «скульптур» из колючей проволоки американских «авангардистов»! Ну, ни в какие ворота!

Я не выдержал и высказал свое «фэ» в книге отзывов. Переводчик объяснил пожилой сотруднице музея смысл моей записи. Чуть не заплакав, она… поцеловала мне руку – «в знак согласия со мной и признательности за помощь в деле выселения незваных „гостей“ из проволоки, приглашенных хозяевами музея по меркантильным соображениям коммерческого характера. Сама она боится проявлять активность в этой благородной акции выселения, так как боится быть уволенной». Так нам перевел ее слова наш гид.

И вот эта деталь (Деталь!) – поцелуй руки – вознесла в моей душе Родена на еще большую художническую и человеческую высоту. Оказывается, Родена надо защищать! Поцелуй старушки усложнил и углубил мое преклонение перед Роденом, но в то же время «опустил» его на грешную землю, где все так или иначе беззащитны от невежества в такой же степени, как от ножа, пули или мерзавца. Я понял, что такое для Франции Роден!

Должен признаться, всякий раз, проходя мимо роденовской «Вечной войны» в Государственном Эрмитаже, я испытывал желание взять и отправить эту работу домой, во Францию, в музей Родена… Наверное, я не прав! Но ее жизнь в России – алогизм! Ей-ей! Мне казалось, что эта скульптура отнята у поцеловавшей мою руку старушки (наверное, я не прав?!). Но ведь примерно то же самое испытываешь, смотря на такие русские старинные иконы или предметы роскоши русских царей где-нибудь вдали от границ нашего отечества. (Наверное, я не прав?!) Эх, домой бы их!

Наш гид-ученый предложил посетить маленький ресторанчик, где, как он сказал, все яства рыбные, и что бы вы из них ни заказали – объедение! Зашли. О-о-о-о! До сих пор самым вкусным за свою деятельность едока я считал съеденный большой кусок только что выловленной бригадой совхозных рыбаков в крымском городе Судак 460-килограммовой белуги. Умопомрачительная вкуснятина!

…Снималась в Судаке часть кинофильма режиссера Сергея Юткевича «Отелло». В главной роли – Сергей Бондарчук, в роли Яго – Андрей Попов, Дездемоны – Ирина Скобцева, а Родриго – я. Свободное от съемок время Бондарчук и я проводили на суденышках рыбаков и старались как только могли быть им полезными: крутили ручку лебедки длиннющего перемета, мыли палубу, сети носили, чего-то переносили, передвигали… Так вот, когда выловили эту огромную белугу, очевидно в знак уважения к нашей киногруппе, желающим были выданы суровые рукавицы и огромные шампуры с нанизанными на них кусками белуги весом по килограмму каждый (не менее!). Мы должны были крутить эти куски над специально разогненным дымящимся мангалом до тех пор, пока из кусков не начнет капать жир и гореть на угольях. Готово! Ни соли, ни пряностей! «Натурель»! Укус! Первое ощущение – отнимут! Что это? Атавизм?

Я понял, почему рычит собака, почему шипит кошка, когда во рту лакомство, – боятся, что отнимут! Я впервые беззвучно рычал и шипел! В Судаке!

А второй раз – в Париже! Судак и Париж – города-побратимы по моим рыку и шипу! О-о-о!

Мадемуазель Адель – хозяйка оформленного под медную чеканку ресторанчика – предложила мне бульончик из креветок с плавающими в нем тоненько-тоненько нарезанными ломтиками-лепестками сырых шампиньонов и на моих глазах натертыми в малюсенькую стружку четырьмя сортами разнопахнущих сыров… О-о-о-о-о! Р-р-р-р-р! Гав-гав! Ш-ш-ш-ш-мяу! Не подходи! Р-р-р-р-р! Атавизм!