Текст книги "Дарю, что помню"

Автор книги: Евгений Весник

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 24 страниц)

Все ели второе блюдо – огромный, из свежайшего мяса бифштекс с кровью (французы мороженого мяса не употребляют в пищу). Я отказался и попросил вторую порцию бульончика! Ну просто – гав-гав!

Вечером смотрели эстрадно-балетное представление африканских негров в одном из множества парижских кабаре. Фантастический арсенал ритмов, фейерверк движений – синкопированных, темпераментных, очень заразительных. Многие из зрителей, к сожалению, в не совсем полном зале буквально дергались в ритмах танцев и, если можно сказать, музыки четырех барабанщиков, виртуозно вытворявших уму непостижимые пассажи. Рулады то громкие, то тихие, то атакующие твой слух, то ласкающие. Мужчины, с легким прикрытием лишь «грешных мест», женщины, с еще более легким, в непрекращающемся темпе представляли какой-то религиозный народный обряд, поэтому зрелище выглядело чистым, без сексуальных допингов, высокопрофессиональным и до исступления искренне исполняемым! Прекрасно! На сей раз спокойно досидели до конца, отчаянно хлопали.

Душа неспокойна: как там, в Москве, мой «Скапен»? Когда премьера? Спектакль практически был готов. Не сыграли его раньше потому, что не все декорации были сделаны и Никита Богословский задержал один музыкальный номер – танец Зербинетты в последнем акте. А ведь замечательно: в Париже играем Маяковского, а в Москве – Мольера!

Трудно поверить в то, что после негритянского спектакля некоторые, в том числе и я, еще выступали в нашем торгпредстве перед дипломатами и командированными.

Домой нас, слава Богу, повезли в автомобиле, да еще на нашей «Волге». Специально мимо русской церкви на улице Дарю, в которой происходят православные богослужения (построена она в 1859–1861 гг. по проекту Кузьмина архитектором Штромом. Внутри, как нам сказали, она украшена работами русских художников). Ехали мимо Центрального рынка, названного Эмилем Золя «Чревом Парижа». Подъехали к нему в первом часу ночи… Горы «всего»! И все эти горы Париж пережевывает за сутки! Жизнь и ночью бьет ключом, рестораны и кафе бойко торгуют в основном вкуснейшим луковым супчиком и улитками. И конечно, вином! С огромных грузовиков сгружают в аккуратных упаковках товар, кругом давка и возня, но тишина! Говорят, на рассвете, когда собираются продавцы, здесь бывает страшный ор. Торговцы приветствуют друг друга и договариваются о ценах… Много хмельных. Как у нас…

Сказочно красивы ночью Эйфелева башня и самый прекрасный проспект столицы – Елисейские поля, тянущийся от площади Согласия до Триумфальной арки на площади Звезды. Он как бы связывает старый и современный Париж. Проехали мимо дома, в котором жили Марат и изобретатель гильотины господин Гильотен, – феноменальное соседство! Проехались-протиснулись по серенькой улочке в 2,5 м ширины, но очень знаменитой, так как на ней жил Золя!

Представьте себе перенадутую воздухом автокамеру, которая вот-вот лопнет, и вы легко сможете представить, в каком состоянии мы легли спать – «перенадутые» Парижем.

Ночью снилась Москва и почему-то провалившаяся премьера «Скапена». Кошмар! К чему бы это?

20 июня 1963 года. Оказывается, еще вчера было известно, что – ура! – декорации наши уже на территории Франции и спектакль состоится. Начинаем с «Бани». И зря! «Клоп» посолиднее. С него надо было начинать и, по-моему, только его и играть! Сегодня вечером у меня премьера – роль Ивана Ивановича и вечером же (перед спектаклем) репетиция.

А днем «дегустация» Парижа продолжается…

Бродил один. Очутился на невзрачной улочке, идущей параллельно фешенебельной улице Риволи. Другой мир: грязные кафе и бары без каких бы то ни было реклам и вывесок, компании пьяных, плохо одетых людей, играющих в кости прямо на тротуаре. Зловоние от выброшенных и во двор и на улицу объедков, сгнившей черешни и абрикосов. Покосившиеся дома, а один даже подперт простой деревянной балкой. Как у нас! Все это в нескольких шагах от блестящей, лоснящейся, знаменитой улице Риволи!

Даже на фешенебельных проспектах не увидишь расфуфыренного француза – все они очень просто одеты… «Вещизмом» больны туристы из стран не очень развитых или очень далеких… И наши…

Сегодня премьера – особенно не разгуляешься. Но мне чертовски повезло: за кружкой пива познакомился с водителем такси – сыном русских эмигрантов военного времени, очень симпатичным 29-летним Васей Гориным. По-здешнему – месье Базилем Горио. Сам Бог послал мне его! Без его автомобиля я не смог бы увидеть и услышать и десятой доли того, что он мне показал и поведал! Полтора часа в такси Парижа – бесплатно, всего за обещанный пропуск на спектакль «Яблоко раздора» в театр Сары Бернар! Сказка! Конечно, это подарок Господа!

Мой первый вопрос:

– Не боитесь пить пиво? За рулем ведь?

– Нет, у нас не так, как у вас. Никто никого не нюхает. Вот если совершил серьезное нарушение в состоянии даже легкого опьянения, тогда другое дело, тогда большой штраф и часто лишение прав или надолго, или навсегда… Как гласит русская пословица: «Пей, да дело разумей!» Надо знать свои возможности и уметь сдерживать себя, тогда все будет хорошо. Еще вспомнил одну пословицу: «Пьяный проспится, дурак – никогда!» Не надо быть дураком!

– Как вам во Франции? Вы сказали, что эмигрировали в 1944 году. Вам было тогда уже 10 лет. Многое уже понимали, ко многому привыкли, и вдруг – Франция?!

– Здесь много русских. Водитель такси – профессия русских. Так что адаптация прошла безболезненно. Французы к русским относятся лучше, чем ко многим другим национальностям, и лучше, чем русские к русским. Мы следим за вашей жизнью и знаем порой, извините меня, больше, чем вы… Меня больше всего поражает, что Россией правили и правят после Ленина люди, не имевшие и не имеющие почти никакого образования! Как это допускают? Это ненормально! Народ должен подниматься до уровня образованных, до умов философов, а не опускаться до завуалированного непрофессионализма и бескультурья вождей!

Ни одного вопроса я больше не задавал. Я слушал монолог истинно русского человека, прикипевшего к Франции и влюбленного в Париж.

– Смотрите, авария! Легкая, слава Богу! А то ведь бывает, за неделю хоронят до 150 жертв дорожных происшествий. Но не будем о страшном! Я вам смешные истории расскажу – до Булонского леса еще далеко. Во Франции существует множество законов, изданных во времена Наполеона и позже, которые никто, кроме опытных юристов, не знает, а отменять никто не собирался. Так вот, как-то полицейский остановил автомобиль, нарушивший правила движения, и, облокотившись на его крыло, составив протокол, потребовал штраф. Уплатить его владелец автомобиля до составления протокола соглашался, а после составления наотрез отказался. Полицейский попросил его пройти в отделение полиции, находившееся рядышком. Владелец автомобиля напомнил комиссару полиции о существовании закона «О неприкосновенности частной собственности» и доказал, что, составив протокол на крыле его автомобиля, полицейский использовал чужую собственность и таким образом грубо нарушил закон. Протокол был разорван. Они разошлись – 1:1.

Почти такой же случай произошел с другим владельцем авто. Отказавшись платить штраф на месте нарушения, владелец тоже был приглашен полицейским в участок. Тот охотно согласился и очень вежливо пригласил полицейского сесть в автомобиль. Факт того, что полицейский приехал в автомобиле владельца до участка, оказался нарушением закона – он также использовал частную собственность в своих интересах. И эта пара мирно разошлась. И еще: по старинному обычаю, контролер должен проверять билеты в поезде обязательно в белых перчатках. Одному безбилетнику удалось уйти от штрафа потому, что у контролера отсутствовали таковые!

Вот и Булонский лес! Вернее, лесопарк, оставшаяся территория существовавшего некогда обширнейшего королевского леса! Прелестный уголок! Ухоженный, чистейший лес, асфальтированные дороги, по бокам которых дорожки для верховых лошадей. И… амазонки! Да, амазонки, и того больше – фиакры! Фиакры с фонарями и ямщиками с длинными хлыстами! Озера, рыбаки, чудный воздух, пикники на травке. Обширный ипподром.

Проезжая квартал, где живут миллионеры, я спросил: «Много ли их?» На что шофер ответил: «Здесь не хватает деревьев, чтобы их всех повесить». Слова «повесить», «убить» к концу нашей поездки воспринимал уже с юмором, так как каждый рассказ или о короле, или о выдающейся личности заканчивался словами: «Любимый король был убит тогда-то…» или: «Герой был казнен тогда-то…» На что я в шутку спросил: «Есть ли какой-нибудь любимый король, который умер бы своей смертью?» Вася не растерялся и сказал: «Мало было таких. Наверное, не модно было умирать своей смертью».

Настала пора прощаться с Базилем Горио. До первого спектакля – «Яблоко раздора»! Денег он не взял, угостить себя за мой счет не позволил, дал мне свою визитную карточку и вдруг сказал: «О! Я наконец вспомнил, где я вас видел. У моего приятеля большая квартира, в ней часто собирается компания русских. Приятель общается по работе с вашими посольскими, они дают ему на день-два фильмы, которые им привозят из Москвы.

Мы их смотрим на домашнем экране. Я ни одного не пропустил. Вас я видел в фильме „Дело № 306“, вы играли одну из центральных ролей.

Мы обнялись, как два давнишних друга!

Обед. Коротенький отдых. В 17.00 репетиция. В 18.30 открытие выставки, посвященной 100-летию со дня рождения Станиславского, расположившейся в фойе театра Сары Бернар. Речи, тосты, знакомства… Господин Сориа просил меня назвать свободные от спектаклей вечера. Назвал. Зачем? Для посещения того знаменитого кафе звезд в которое не удалось попасть президенту Франции! Ура-а-а-а! Но за что такая честь? „Я хочу вас кое с кем познакомить, – был ответ. – Я пригласил еще несколько ваших коллег“. Ну что ж, огромное спасибо!

Итак, первый спектакль!

24 июня 1963 года. Все четыре „Бани“ уже сыграны. Сегодня первый „Клоп“.

Первая „Баня“. Волновались все страшно. Играли хуже обычного. Много накладок в перестановках, несмотря на то что и рабочие и электрики работали отлично. Оркестр звучал очень хорошо. Принимали спектакль лучше, чем в Москве. Прием этот не показателен, так как в зале много наших советских, поддерживавших „своих“. Поэтому главное испытание – следующая „Баня“.

В Москве декорации „Бани“ нашими рабочими сцены монтируются около трех часов. В театре Сары Бернар французские рабочие, имея на руках сложный план сбора декораций, не приступали к работе за два часа до начала. Паника, переводчика нет, чем они объясняют свое действие, никто не понимает. Срочно вызвали из советского посольства переводчика, который мгновенно понял, в чем дело. Он и трое рабочих буквально выскочили из театра и через десять минут вернулись с тремя ящиками вина, пива и воды… Работа закипела! Песни, шутки, пританцовки – и декорации смонтированы за 1,5 часа. Оказалось, ящики – традиция! Подумалось о том, что если бы наши рабочие ввели бы в традицию эти ящики – половина театров прекратили бы свое существование. Простые рабочие театра Сары Бернар, повидавшие разные театры, сказали нам, что декорации наши очень громоздкие и главное – не нужно громоздкие: их перестановки мешают хорошему темпу, который часто бывает главным секретом успеха спектакля.

– Ваш спектакль немного тягомотен, – так сказал в заключение рабочий, которого звали Жу-Жу. Фамилия его Фельдман. Жу-Жу Фельдман. Звучит!

После окончания пришли за кулисы Луи Арагон с Эльзой Триоле и много наших дипломатов. Довольны. Поздравляли.

Вторая „Баня“… „Наших“ в зале никого, а прошел спектакль лучше, чище и… принимался лучше, чем первый. Вот поди ж ты, угадай!

Нас смотрело множество журналистов, в том числе, как у нас говорят, из реакционных газет. „Реакционеры“ первую часть „Бани“ приняли очень хорошо, а вторую, как нам рассказали „наши“, назвали „коммунистической пропагандой“ по разным нелепым причинам, о которых просто не хочется распространяться. Одной из них был факт появления по ходу действия красного флага! Актеров хвалят все!

Мы обратили внимание на прекрасную работу электроосветительного цеха. Наш главный электрик Арон Намиот перед началом спектакля долго жестами, звуками, физиономией объяснял местному начальнику секреты и тонкости световой партитуры. Тот слушал, смотрел и вдруг с легким еврейским акцентом спокойно сказал: „Слушайте, Намиот, перестаньте дрыгаться, говорите на русском языке!“ Так хорошо не освещался спектакль нигде и никогда!

Третья и четвертая „Бани“ прошли, как по маслу. Но как бы мило все ни было – спектакль надо переставлять заново… Заигран он… У каждого спектакля есть свой возраст.

„Баня“ – баней, дело это хорошее, но ведь в свободное от „Бани“ время что-то еще происходило…

Финансирование пребывания Театра сатиры во Франции, оказывается, производилось за счет гастролей нашего цирка, дающих большие прибыли. Это мы узнали во время совместной с циркачами вылазки на верхушку Эйфелевой башни. Гид у нас был весьма солидный – месье Сориа! Водитель огромного автобуса – русский виртуоз! Выделывал такие кренделя по узеньким улочкам, да еще заставленным автомобилями, что нам ничего не оставалось, как почти беспрерывно ему аплодировать. От циркачей узнали о том, что месье Жорж Сориа накануне на банкете, устроенном им же в их честь, подарил каждому – 25 человек! – по прекрасному транзистору! Вряд ли мы, иждивенцы, удостоимся такой чести. Не беда! Наше пребывание в Париже „дороже“ любого транзистора! Долой зависть!

На верхней смотровой площадке башни испытываешь целую гамму чувств: и страха, и восторга, и незащищенности, и бессилия перед мощью окружающего тебя мира, и восхищения перед неограниченной технической и строительной фантазией человечка-козявочки! И все же эти – и визуальные, и философские – впечатления померкли перед тем, что преподнес нам народный артист РСФСР, руководитель аттракциона „На подкидных досках и ходулях“ Владимир Довейко: на высоте 300 метров (остальные 9 метров – телевизионные мачты), где явно ощущаешь покачивание башни, он, немолодой уже человек, взобрался на перила ограды, за которой – воздух и больше ничего, и легко сделал стойку на руках, да еще выделывая ногами разного рода фигурации! Все замерли в шоке! И только когда он снова вернулся в нормальное положение, когда голова заняла свое естественное главенствующее место – выше пяток и не на перилах, а на полу смотровой площадки, – все облегченно вздохнули. Аплодисменты!

Что в Москве? Почему нет вестей? Как „Скапен“? Что „Скапен“? Когда „Скапен“? „Скапен“? „Скапен“?

После башни – второй (первый был в гостинице) завтрак в офисе Жоржа Сориа. О! Это тот же „транзистор“, но с еще большим количеством диапазонов! „Такого“ по транзистору не поймаешь!

Короткие волны (15–20 минут):

1. Виски с содовой, водка, пунш, портвейн – под орехи и кукурузные хлопья с сыром.

2. Сырые шампиньоны – тоненько-тоненько нарезанные в сладком уксусе, яйца под майонезом, посыпанные порошком зеленого сыра.

3. Помидоры, огурцы, стручки зеленого горошка под белое вино, салат, салат (листья).

4. Артишоки, маслины зеленые (оливы) и черные соленые, миндаль, салат, салат (листья).

Средние волны (20–25 мин):

1. Горячая ветчина с жареной картошкой и зеленым горошком Под красное вино. Салат, салат (листья).

2. Запеченное в тесте белое-белое, нежное-нежное мясо – то ли курятины, то ли индейки – с четырьмя сортами горчицы и пятью сыра.

Длинные волны (1–1,5 часа):

1. Виноград, персики, груши, бананы, апельсины, сливы, абрикосы, гибриды слив и абрикосов, шампанское сухое, белое и красное вина…

2. Кофе с коньяком, ликером, мороженое.

У-у-у-у-у!

Георгий Менглет имел неосторожность спросить, что было подано на „средних волнах“ под пунктом „два“. И получил чистосердечный ответ: „Это прекрасные, специально выращенные, экологически чистые лягушки!“ Он был вынужден покинуть трапезную и расстаться со всеми волнами и пунктами! Остальные отнеслись к экстравагантному блюду лояльно, а я даже, как сейчас помню, хотел было намекнуть на то, что был бы не прочь еще раз „прослушать“ опус № 2 на средних волнах. К сожалению, официанты так быстро крутили ручку настройки волн, а смена „мелодий“ происходила так энергично и часто, что я не успел даже рта раскрыть, как вместо второй лягушки на столе появился гибрид сливы и абрикоса и все остальное, уже упомянутое выше.

Я не переставая думал, как бы повели себя инструкторы из Москвы, общаясь с Сориа? Очень интересно! Посол Виноградов утверждал, что чем ретивее инструкторы, тем меньше они знакомы с зарубежьем. Нам они просто вдалбливали то, что давным-давно написано в инструкциях, выданных им когда-то: Совершенно секретно!

На стенах и полках трапезной-музея – живописные работы очень разных авторов (только оригиналы), балетные туфельки Галины Улановой, Майи Плисецкой, Элеоноры Власовой, Виолетты Бовт, их портреты с теплыми словами в адрес Сориа, большие фотографии Чарли Чаплина, Дмитрия Шостаковича, Святослава Рихтера, Давида Ойстраха, Игоря Моисеева, клоуна Румянцева-Карандаша и многих других знаменитых, гениальных… И неизменные слова добрых пожеланий, благодарности и надежды на новые встречи.

Жорж Сориа проявлял ко мне повышенное внимание, так как видел во мне единомышленника в увлечении талантом Ильфа и Петрова. Он, к моему великому удовлетворению, был согласен с тем, что манера поведения Остапа Бендера, его специфический юмор – не более как прикрытие, за которым – не очень удачливый, но умный, изобретательный, обаятельный и не простой человек! Внимание Сориа ко мне позволило познакомиться с очень интересными литературными материалами (на русском языке) и составить себе хоть и поверхностное, но все же впечатление и мнение об Эжене Ионеско, имя и творчество которого в нашей „самой читающей“ стране было предано анафеме и причислено ко всему вредному для строителей „светлого будущего“. Не хотели видеть, что Ионеско „всего лишь по-своему развивает отчаянную попытку Чехова показать на сцене трагическое и все более углубляющееся отчуждение, разъедающее современное общество и даже самых близких и родных людей, которые не способны слушать и слышать друг друга и обращают свои стенания в безответную пустоту“ [1]1
  Журнал Театральная жизнь. № 8.1992.


[Закрыть]. Я натолкнулся на эту цитату уже в дни работы над книгой и не мог ее не привести, ибо в ней сжато и, с моей точки зрения, очень неожиданно сфокусировано все то, что мною внутренне понималось, но не было готово к изложению.

Ионеско:„Исчезновение“ – не одна ли это из тем стольких пьес Чехова? Не просто агония общества, которую я вижу в „Вишневом саде“ или „Трех сестрах“, а показанная через определенное общество судьба общества как такового и людей…»

«Я назвал свои комедии „антипьесами“, „комическими драмами“, а драмы – „псевдодрамами“ или „трагифарсами“, потому что комическое, по-моему, трагично, а человеческая трагедия – смехотворна».

Ионеско – парадоксальнейший художник, но очень логично анализирующий наш абсурдный мир!

«Скапен»? «Скапен»? «Скапен»?

Вечером 24 июня 1963 года – первый спектакль «Клопа». Краса и гордость нашего театра!

«Исторический» диалог, состоявшийся накануне в исполнении одного из лучших комедийных артистов России Владимира Алексеевича Лепко и Евгения Весника. Предлагаемые обстоятельства диалога: оба артиста (один – народный РСФСР, другой – заслуженный) – исполнители роли Присыпкина. В Париже два «Клопа» должен играть один и два – другой.

– Женя! Во Франции много моих родственников и друзей, многие – не парижане, но увидеть меня в «Клопе» хотят все. Могут приехать, а играю не я! Досадно! Как ты отнесешься к тому, чтобы мне сыграть все четыре «Клопа»?

– По-моему, это сделать просто необходимо. Я ведь недавно ввелся в спектакль, давно уже знаменитый во многом благодаря вам. Я уступаю без всяких-яких. Все логично и справедливо.

Мастер взволнованно обнял меня и по-отечески поцеловал в лоб.

– Спасибо. Я был уверен в том, что согласишься. Поэтому… вот… захватил, как говорят, в знак благодарности бутылочку чудесного вина, – сказал и чуть-чуть не пустил слезу: Мастер был лиричен и трогателен.

– Нет, нет, нет, дорогой мой, любимый старший товарищ, заберите свой гостинчик. Я должен вас одаривать, а не вы меня!!

– ???

– Вы мне подарили два свободных вечера в Париже! Какая же тут бутылочка?! Я знаю, вы не дружите с «окаянным зельем», поэтому позвольте вам вручить… вот… пачечку вашего любимого краснодарского чая.

…За столиком в гостиничном номере сидели два артиста – два «Присыпкина», один из них попивал винцо, другой – крепкий чай…

Все спектакли «Клопа» прошли с феерическим успехом, заслужили самые лестные отзывы и рецензии в самых разных газетах. А по окончании театральной весны главный приз за высшее артистическое достижение был присужден Владимиру Алексеевичу Лепко! За роль «Присыпкина»! «Гран-при»!

Это была награда и артисту, и Театру сатиры, и вообще русскому театру. И французам – за объективность! (Кстати, Пол Скофилд в роли «Гамлета» был в тот год сильным соискателем этого приза.)

Я гордился победой старшего товарища!

Ну, а развязка истории с «Гран-при» неожиданно оказалась трагичной. Владимир Алексеевич вскоре после гастролей скончался. По установленным же правилам приз может быть вручен только самому лауреату.

Никто из нас не знал, что Лепко поехал во Францию смертельно больным, представив официальную медицинскую справку (так полагалось) о нормальном здоровье, выданную ему его большим другом – знаменитым врачом. Как выяснилось позже (от него), он знал, что Лепко обречен, и не хотел лишать его сказочной поездки в Париж. Знал ли сам Лепко, что он обречен, не знал ли – останется загадкой…

Светлая память о нем живет в моем сердце, и с годами не притупились благодарные мои чувства за его доброту, внимание и творческие уроки, полные заботы и уважения, за примеры неуемной фантазии, за умение не терять великого чувства смешного и проявления парадоксальности в любых жизненных обстоятельствах, не исключая драматических, которых в судьбе большого комедийного артиста было немало.

Даже тогда, когда слезы поблескивали в глазах этого «веселого человека», он находил в себе силы подтрунивать над самим собой. И в эти мгновения его лицо выражало самую суть его и манеру существовать в этом сложном мире: очаровательная, светящаяся добротой стеснительная улыбка и орошающий ее маленький ручеек слезинок из грустных-грустных глаз… Именно в эти минорные моменты Владимир Алексеевич рассказывал самые смешные истории. Поразительное зрелище: плачущий человек смешит собеседников! У него были любимые присказки на одесский манер, которые он, как правило, произносил именно в эти печальные моменты: «Детей, идите кушать яиц, крутых! Бегите скоренько-скоренько, осторожней, не переломите ногов, смотрите под них!»

Он мог неожиданно после подобных смешных текстов зарыдать или цитировать Пушкина, Крылова, Козьму Пруткова…

Парадоксальность во всем – первый признак истинного таланта! Лепко – великий дар!

Ура! Звонил Александр Столбов – мой сопостановщик «Скапена». Премьера состоялась, публика принимала отлично. Чиновники довольны, администрация театра уверена – спектакль кассовый! Все хорошо. Но пока сам не посмотрю на свое детище, пока не удостоверюсь, что оно похоже на меня – папу, подписывать «метрику о рождении» не стану!

Лавка. Двери настежь, горные массивы всевозможного барахла прямо на тротуаре. Их «обрабатывают», ворошат негры, китайцы, русские… Французов у горы что-то не видать. Спрашиваю на немецком: «Вас ист дас?» На таком же (как и мой ржавый «дейче шпрахе») немецком языке продавец объясняет: «День распродажи. Цены снижены на 30–35 процентов». Немец ли я? «Нет, – отвечаю, – русский». А он оказался грузином, тбилисцем. Во время войны попал в плен, оказался каким-то образом здесь, женился, офранцузился. «Давно якор бросыл, заржавэл, глубоко его в песок засосало – витащить уже нэвозможно». Давно ли я был в Тбилиси? «Недавно», – отвечаю. Нахваливаю город, рассказываю, как зажиточно живут грузины (трудно в наши дни произносить эти слова). У собеседника текут слезы.

Объясняет, что это еврейская лавочка, что происходит распродажа вышедших из моды вещей, что хозяина зовут Жан Пьер, а фамилия Иоффе. Очень оригинально – Иван Петрович Иоффе! Плюс Жу-Жу Фельдман – уже коллекция! Советует купить жене замшевое пальто. Оно стоит в сезон 500 франков, сейчас Иоффе продаст за 350. Я говорю, что со мной только 200. Иоффе спрашивает, нет ли у меня советских монет – он нумизмат. К счастью, в кармане оказались монетки в 1, 2, 3, 4, 5 и 10 копеек. Отдаю их Ивану Петровичу Иоффе. А он мне – пальто за 150 франков. Я был очень рад покупке и почувствовал себя великим коммерсантом. Решил сделать и себе подарок – опустил 50-сантимовую монетку в автомат с жевательной резинкой… Ни монетки, ни резинки! На душе стало еще светлее: жулик-автомат стал мне родным. Он напомнил мне наши автоматы: и телефонные, и с газированной водой. Ах ты мой хороший! Родной!

Жорж Сориа сдержал слово: пригласил несколько наших, и меня в том числе, посетить то знаменитое кафе, дверь которого закрылась перед носом президента Франции.

На этот раз «посиделки» были по поводу премьеры очередного фильма с участием любимца Франции – знаменитого Фернанделя. Присутствовало персон двадцать пять – тридцать, не считая нас (человек 6–7) и немногочисленных официантов да метрдотеля. Компанию украшала Брижит Бардо! Банкетный стол – ну просто сказочная скатерть-самобранка. Те яства, которые на ней не поместились, подаются слева и справа «ангелами»-официантами.

Анатолий Дмитриевич Папанов и я, сидевший рядом с ним (прямехонько напротив с блистательной Брижит), были в 60-х годах что, называется, в расцвете сил и, очевидно, поэтому не получали удовлетворения от «побед» над обыкновенной рюмочкой, нам хотелось одолевать более солидного «противника» (недаром же мы оба – фронтовики).

Разливавшему зелье официанту-негру мы несколько раз подставляли фужерчики граммов этак за 120, и только под «родную», беленькую… Только мы… Каждая наша «победа» фиксировалась очаровательной, с хитринкой, улыбкой мадам «секс-бомбы», робко «побеждавшей» малюсенькую рюмочку, наполнявшуюся на одну треть коньяком – граммов 20, не больше.

Вторая часть вечера проходила а ля-фуршет. Ненавязчивая музычка негромко «добывалась» тапером из маленького рояля. Знакомства, разговоры, обмен визитными карточками… В центре внимания – сам Фернандель. Ни за столом, ни сейчас, вне стола, – ни одного тоста. Главное – человеческое общение. Если и произносит кто-либо тост – то это происходит между двумя-тремя-четырьмя людьми, чокающимися в честь чего-то, интересующего только их, а не навязываемого всем: «Дорогие товарищи! Да здравствует товарищ…»

Сориа подвел меня к (аж страшно!) Фернанделю.

– Месье, позвольте мне представить вам советского артиста Евгения Весника, озвучивавшего вас во всех последних фильмах: «Казимир», «Закон есть закон», «Дьявол и десять заповедей».

Говорит Сориа на французском, но я все понимаю, так как до этого экспромта-сцены он все основательно репетировал со мной. Фернандель одарил меня своей очаровательной улыбкой (французы с любовью называют ее «лошадиной»). К моему великому огорчению, кто-то из гостей привлек внимание великого мастера, и он, не дослушав второй фразы Сориа, бросив «пардон», покинул нас, опять мило улыбнувшись. Успокаивая меня, Сориа сказал: «Ничего не поделаешь – Фернандель принадлежит всем». И поведал мне о том, что популярность его настолько велика, что французы в честь любимого артиста очень многое назвали его именем: пудра «Фернандель», прическа «Фернандель», детские ясли имени Фернанделя, улыбка «Фернандель», «фернанделевское обаяние»…

Обмениваемся впечатлениями с Анатолием Папановым, и вдруг видим – в сопровождении официанта с подносиком в руках, на котором фужерчик (точно такой, над которым мы одержали не одну «победу» за банкетным столом) и бутылка с бесцветной жидкостью – прямо на нас движется сама Брижит Бардо! Подошла, лукаво улыбаясь, и жестом приказала нам «стоять на месте». Что-то сказала официанту. Тот налил полный фужерчик. Она взяла его в свою холеную ручку, протянула его сначала в мою, а затем в Толину сторону (дескать, за ваше здоровье!) и не торопясь «победила» сосуд. Перевернула его вверх дном – показала, что ни капельки в нем не осталось. Поставила на подносик и, не закусив, маленькой салфеточкой промокнула свои невероятно аппетитные, пухленькие губки. Глядя на нас озорными (ух!!!) красивыми глазами, подернув декольтированным «аппетитным» плечиком, сказала «хэ!» и покинула нас, раза два обернувшись и подарив нас кокетливой миной, а затем и воздушным поцелуем!!

Мы мгновенно поняли: сыграв своеобразный артистический этюд-пантомиму, она хотела сказать: «Подумаешь, герои! Что вы думаете, только вы, русские, умеете покорять фужеры! Хэ! Смотрите – французская женщина тоже способна на подобный подвиг! Хэ!» Милая, красивая, девчонистая Брижит Бардо!! (Я вспомнил, что Бардо – ученица русских: балетмейстера Князева и режиссера Вадима Письмянникова.)

О! Чуть не забыл главную деталь. Когда официант наполнял фужер, мы успели прочесть на этикетке бутылки на русском языке – «Столичная».

Показывали фильм «Любите ли вы Брамса» с участием замечательной кинозвезды Ингрид Бергман и не нуждающегося в представлении Ива Монтана. Прекрасная пара, играющая скандалистов мужа и жену, то расходящихся, то мирящихся. Но упомянул я этот фильм в основном не из-за того, что происходит на экране, а потому, что был приятно удивлен тем, как титаны кино Фернандель и Бардо по-детски восторженно реагировали на сюжет и игру коллег: возгласами и смехом, а один раз даже азартными аплодисментами, подхваченными всеми присутствовавшими.

Одно из самых неожиданных впечатлений: месье Жюльен, руководитель наших гастролей с французской стороны, появился на банкете с орденами Красного Знамени и Красной Звезды на груди. С нашими орденами?! Месье Сориа объяснил, что Жюльен – бывший летчик эскадрильи «Нормандия – Неман», участвовавшей вместе с советскими асами в боях с фашистами.

По окончании чудесного вечера зарядил солидный дождик. До метро далече. Мы одеты налегке, поскольку никак не ожидали гидроподвоха. Что делать? Вдруг месье Жюльен буквально кидается под дождем на капот огромного рейсового автобуса, следовавшего по окончании работы в гараж, и, перекрикивая шум дождя и мотора, что-то объясняет водителю. Мы поняли лишь: «Де Голль! Де Голль!» Двери автобуса открываются: мы приглашены в теплые, сухие апартаменты и через пятнадцать минут бесплатно доставлены к «родному» отелю «Карлтон». Дарим шоферу аплодисменты, все сувенирчики, которые были с нами, советские сигареты, календарики и значки, а в ответ услышали: «Вив ля рус, вив ля франс!» В холле спрашиваем месье Жюльена, какие-такие чудодейственные слова заставили водителя совершить столь благородный поступок?