Текст книги "Новое назначение (СИ)"

Автор книги: Евгений Шалашов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 12 страниц)

Мне даже стало немного веселее. Прямо завтра точно не расстреляют, а там видно будет.

Мой бронепоезд никуда не делся, так себе и стоял на запасном пути (хм, прямо как в песне), солдаты не дезертировали, пьяных песен не пели, Спешилов и Анна тоже оказались на месте.

– Вот, – гордо сказал я, вытряхивая деньги на стол. – Забирайте и уматывайте.

– Володь, а ты чего такой грустный? – забеспокоился Виктор.

– На коллегии выступать, а никто не предупредил, – пожаловался я.

– Ну так и нас так же, – повеселел комиссар. – Как всегда – срок исполнения приказания прошел вчера! Ничё, выступишь.

Эх, Витька, мне бы твою жизнерадостность. А чего я переживаю раньше времени? Щас быстренько отчет состряпаю, Анна потом отпечатает, а можно даже и от руки написать – я в Москву отчеты каждый месяц шлю, подождут. И впрямь, выступлю. Надо только выглядеть солиднее.

– Вить, подожди немного, не убегай, – попросил я комиссара. – Орден помоги прикрутить. Скажи, дырку на каком расстоянии колоть? Глянь.

Я вытащил коробочку, достал еще ни разу не надеванный орден. Жаль, нет зеркала, не посмотреться.

– Наконец-то! – обрадовался Виктор моему ордену, словно собственному. – Сегодня вручили?

– А я разве не хвастал? – удивился я. – Вручили уже давно, в декабре, только носить не разрешили.

– Ну ни х... себе, – выругался комиссар, потом смутился, вспомнив, что рядом девушка. – Ань, извини, но твой начальник порядочная скотина. Орден еще осенью получил, а до сих пор не похвастал.

– Вить, а я думал, что говорил, – растерянно сказал я. – А может, не тебе говорил, а Серафиму? Не ругайся, лучше дырку помоги проколоть.

Утром следующего дня я сидел в приемной зала заседаний, где проходили коллегии, не в одиннадцать тридцать, как приказано, а в половине одиннадцатого. Кто знает этих товарищей из коллегии? Может, раньше дела закончат, а может позже. Но лучше посидеть лишний час.

И оказался прав. Ровно в одиннадцать дверь кабинета открылась, и оттуда выглянул Артузов. А что, Артур уже член коллегии ВЧК?

– О, Владимир, богатым будешь! – поприветствовал меня Артузов. – А мы первый вопрос уже обсудили, думаем – может товарищ Аксенов уже пришел?

Артузов затворил за собой дверь, осмотрел меня с головы до ног, кивнул: – С орденом совсем отлично смотришься. Только бороду зачем отпустил?

– С бородой посолиднее выгляжу.

– Глупости, – махнул рукой Артур. Потом, сбавив голос до шепота, спросил: – Ты Бухарину когда успел на хвост наступить?

– Бухарину? На хвост? – удивился я. – Да я его и видел-то один раз в жизни, может два.

– Эх, я только утром с фронта приехал, ничего толком не узнал. Ладно, пойдем. Жаль, Феликса Эдмундовича нет, но ничего, мы с Кедровым тебя сожрать не дадим.

Коллегия ВЧК – семь человек, но кроме Артузова я знал лишь Кедрова, Ксенофонтова и самого Бухарина. Еще трое совершенно мне не знакомы. Кто они – чекисты или члены ЦК, вроде Бухарина, непонятно.

– Вот это и есть товарищ Аксенов, начальник губчека Архангельской губернии, – представил меня Ксенофонтов. – Пожалуйста, товарищ начальник губчека. У тебя десять минут, все по сути.

Набрав полную грудь воздуха и почти не заглядывая в шпаргалку, я начал доклад.

– Первая задача, стоявшая перед губчека – остановить самочинные расправы, – сообщил я. – В первые дни, когда Северный фронт лопнул и стал откатываться к Белому морю, солдаты белой армии либо сдавались в плен и приводили с собой арестованных офицеров, либо разбегались по домам, убивая собственных командиров. Тоже самое в городах – либо самочинно арестовывали офицеров, чиновников, либо их убивали. В некоторых подразделениях доходило до того, что военнослужащие бросали жребий – кто сегодня пойдет в расстрельную команду. После создания губчека всех, кто занимался самосудом, мы арестовывали и, как следствие, число самосудов резко сократилось, хотя и не сошло на «нет».

– Почему не удалось полностью покончить с самосудами? – перебил меня полный товарищ, один из немногих, кто был одет в костюм с галстуком.

– Северный фронт проходил по огромной территории, – пояснил я. – В зоне действий шестой армии порядок удалось навести быстро, но на Кольском полуострове, в тундре, все гораздо сложнее. В Мурманске удалось создать местное бюро губчека недавно, в начале апреля, после того как восстановили железную дорогу. Бывали случаи, когда пленные солдаты, чтобы не вести офицеров в Архангельск, просто их убивали. К сожалению, не могу сказать, что удалось полностью прекратить самосуды. Самая сложная ситуация – в деревнях. Теперь, когда начали возвращаться красные партизаны, и те, кто служил в Красной армии, они начали мстить своим односельчанам за службу или за помощь белой армии. Очень часто идет простое сведение старых счетов, но ему придают политическую окраску. Покончить с самосудами в деревнях силами одной губчека невозможно, но думаю, что теперь, когда восстанавливается Советская власть в деревне и ее органы, милиция, станет легче. – Товарищ в цивильном костюме кивнул и я решил, что можно продолжать дальше: – Параллельно началась работа по борьбе с контрреволюцией – создается агентурная сеть по выявлению тех, кто активно сотрудничал с интервентами или служил у белых. Уже есть определенные результаты. Если конкретно, в цифрах, то нами выявлено пять бывших сотрудников контрразведки белой армии и два английских агента российского происхождения, по милости которых ряд советских граждан были арестованы, а потом казнены.

– А почему такие скромные результаты? – с усмешкой поинтересовался один из членов коллегии, одетый во френч. – Всего лишь пять человек?

Глава 14. Заседание коллегии ВЧК (продолжение) ​

– Я не считаю, что это скромные результаты, – парировал я. – Весь штатный состав контрразведки белой армии, именуемый у них Осведомительное отделение, состоял из пятидесяти человек. Тридцать из них были арестованы сразу, после освобождения Архангельска. Еще десять, по нашим сведениями, либо убиты, либо бежали за границу. Значит, на свободе может оставаться не более пяти человек, если, они до сих пор живы.

– Тогда неплохо, беру свои слова обратно, – хмыкнул товарищ во френче, а я продолжил:

– Одна из самых больших проблем губернии – снабжение продовольствием. Соответственно, перед ЧК стоит задача борьбы со спекуляцией. Архангельск уже давно снабжается централизованно через государственную систему распределения и торговли, частных поставок в нем нет, потому борьба со спекуляцией часто превращается в борьбу со злоупотреблениями должностных полномочий, когда новые чиновники пытаются использовать сложную ситуацию в своих шкурных интересах. Недавно отдел по борьбе со спекуляцией выявил попытку использовать не по назначению продукты со складов в Бакарице.

– А в Бакарице еще что-то осталось? – удивленно спросил Кедров.

– Так точно, – улыбнулся я, вспоминая рассказ Артузова, как он обнаружил недостачу двенадцати вагонов с тюленьим жиром, вывезенных ушлыми совслужащими на станцию Сухона безо всяких документов и уже приготовленных к отправке в Петроград, спекулянтам.

– И что там могло остаться? – поинтересовался Артур, не менее удивленный, нежели его начальник.

– Самое смешное – вагон тюленьего жира. Он был загнан в тупик, двери сломаны – кто-то создавал впечатление, что уже ограблен. Я полагаю, что его хозяев арестовали и расстреляли, а вагон так и не трогали. В самом начале работы в освобожденном Архангельске, когда я еще не был начальником ЧК, мы обнаружили на кладбище кораблей судно, заполненное продовольствием, потому губисполком и решил проверить еще раз все свалки кораблей, вагонов и прочего. Тюлений жир хотел пустить в оборот начальник продовольственного отдела вместе с интендантами шестой армии.

– То-то мне на вас Кругликов жаловался, дескать – Аксенов приказал арестовать армейских интендантов, не поставив его в известность, – засмеялся Артузов.

Кругликов пожаловался? Ну, вообще-то, это свинство с его стороны.

– Товарищ Кругликов был поставлен в известность, – хмыкнул я. – Я ему даже интендантов передал, чтобы он с ними сам разобрался. Армия не в моем ведении, а в ведении особого отдела.

– Да ладно, он на самом-то деле и не жаловался, просто разговор зашел.

– Товарищ Артузов, давайте о собственных делах позже, после коллегии, – призвал Ксенофонтов к порядку. – Аксенов, продолжайте.

И я продолжил:

– Самой трудоемкой задачей оказалась фильтрация военнопленных и задержанных. На сегодняшний день у нас насчитывается свыше трех тысяч человек, рассредоточенных в Архангельске, на Соловецких островах и в Холмогорах. Приняты разные степени решения в отношении свыше тысячи человек.

– Поясните, что значит – разные степени решения? – сразу же вцепился в мою фразу Ксенофонтов.

Я кивнул и принялся объяснять:

– Значит, на сегодняшний день, из прошедших через фильтрационные лагеря четыреста человек уже расстреляны – это, в основном, ярые враги Советской власти, а также мародеры, убийцы. Сто двадцать – бывшие офицеры не особо перепачканные кровью переданы в ведомство товарища Троцкого и продолжают службу в рядах РККА, а остальные пятьсот человек, в отношении которых проверка не выявила большой вины, отпущены по домам и поставлены на учет по месту жительства. Работа по фильтрации продолжается. По нашим данным, через армию белых прошло свыше двадцати пяти тысяч человек, на военных и оборонительных работах были занято еще столько же. Разумеется, часть из них погибла, но большая часть сейчас находится по домам, и наша задача выявить – кто именно служил в белой армии, чем в ней занимался, насколько велика вина перед Советской республикой.

– Как быстро вы закончите работу? – спросил Ксенофонтов.

– Думаю, что понадобится не меньше года, чтобы провести, так сказать, черновую проверку, но окончательная работа может занять два года, а в некоторых – особых случаях, и пять лет, и даже десять.

– Не слишком ли долго? – сурово спросил меня товарищ во френче, которого я так и не смог опознать.

– Долго, – кивнул я. – Самым оптимальным было бы прямо сейчас задержать всех, кто служил белым, поместить в лагеря особого назначения и отфильтровать. Но это возможно в крупных городах. Если мы в Архангельске сделаем такое, то некому будет работать ни в городе, ни на селе. Архангельская губерния полтора года прожила под властью белых, и каждый взрослый мужчина, а то и женщина, в той или иной степени связаны с интервентами или белогвардейцами.

– Ясно, – кивнул Ксенофонтов. Повернувшись к членам коллегии, спросил: – Товарищи, у кого-нибудь есть вопросы к товарищу Аксенову? Если нет, то мы его ненадолго отпустим, а сами примем решение о его работе на должности начальника губЧК и дальнейшей судьбе.

Что-то мне не понравилась фраза «о дальнейшей судьбе», и я притих, посматривая на членов коллегии.

– У меня есть много вопросов к Аксенову, – заговорил вдруг Бухарин. – Почему он лжет, уменьшая число расстрелянных? По моим сведениям, Аксенов расстрелял гораздо больше людей.

– Хорошо, – кивнул Ксенофонтов и повернулся ко мне: – Что можешь сказать, товарищ Аксенов?

– Встречный вопрос товарищу Бухарину, – начал я. – Во-первых, о какой цифре идет речь? Во-вторых, откуда он получил эти сведения? Еще уточню, что ни сам Аксенов, ни Архангельская ЧК не имеет права производить расстрелы. Все приговоры выносит ревтрибунал, и все задокументировано.

– Товарищ Аксенов, не разводите демагогию, а отвечайте на поставленный вопрос, – начал сердиться Бухарин.

– По-моему, демагогию разводите вы, товарищ Бухарин, – повысил я голос. – Я не могу ответить на вопрос, если он сформулирован недостаточно четко. Если вы обвиняете меня во лжи перед моими товарищами, то будьте добры доказать свои слова, а иначе они напоминают либо сплетню, либо провокацию.

– Товарищ Ксенофонтов! – вскочил со своего места Николай Иванович. – Почему ваши сотрудники позволяют себе разговаривать со мной в таком неуважительном тоне? Я член ЦК, член коллегии ВЧК.

– Товарищ Аксенов, объявляю вам замечание за неуважение, проявленное к товарищу Бухарину, – сказал Ксенофонтов, а потом повернулся к Бухарину. – Николай Иванович, по сути, Аксенов прав. Если вы обвиняете его в чем-то, то должны оперировать конкретными данными.

– Хорошо, будут вам и конкретные данные, – нервно сказал Бухарин, вытаскивая из полотняного портфеля несколько газет на иностранном языке и демонстративно бросая их на стол. – Если бы присутствующие могли читать на немецком или на английском языке, то могли бы и сами прочитать то, что пишут в иностранных газетах о методах и действиях Аксенова.

– А вот это уже называется хамством, товарищ Бухарин, – не удержался я. – Кичиться собственной грамотностью неприлично для члена ЦК.

– Аксенов, я объявляю вам выговор! – резко сказал Ксенофонтов.

– Иван Ксенофонтович, а за что выговор Аксенову? – вмешался Кедров. – Я думаю, что Владимир Иванович прав. Товарищ Бухарин, прикрываясь своим членством в ЦК, ведет себя как настоящий хам. Николай Иванович, половина присутствующих владеют иностранными языками, которые вы назвали, а некоторые знают и другие языки.

– Согласен, – не стал спорить Ксенофонтов. – Выговор я отменяю, но замечание остается. Николай Иванович, снизойдите до тех, кто не обучался в гимназиях, переведите.

Похоже, Бухарин и сам понял, что где-то перегнул палку, а ссориться с коллегией ВЧК ни один нормальный человек не захочет. Расправив одну из газет, «любимец партии», как его назвал как-то Ленин (или, еще назовет?), сказал:

– Вот, пожалуйста, прогрессивная берлинская газета «Народный обозреватель» пишет со ссылкой на свидетелей, что по приказу начальника Архангельской тайной полиции Аксенова ежедневно расстреливается по семьдесят человек. Скажете, что это ложь? Повторяю – названы конкретные люди, наблюдавшие расстрелы.

– Разрешите вопрос, товарищ Бухарин? – вежливо спросил я.

– Извольте, – хмыкнул Бухарин, уже чувствовавший себя победителем.

– Какого числа вышел номер этой газеты?

Пока Николай Иванович искал выходные данные, я мысленно перевел название газеты «Народный обозреватель» на более привычное для слуха. По-немецки название звучит «Фёлькишер бео́бахтер». М-да, интересные газеты читают в Коммунистическом интернационале.

– Номер от двадцать второго апреля.

– Если газета дает ссылку на свидетеля, у меня вопрос – каким образом свидетель моих расстрелов смог попасть в Берлин?

– То есть, как мог попасть в Берлин? – не понял вопроса Бухарин. – Он мог попасть туда по железной дороге, по морю.

– Меня назначили начальником чрезвычайной комиссии в конце февраля, а если точнее – двадцать восьмого числа. Навигация еще не открыта, да и пароходов в Европу у нас нет, нет железнодорожного сообщения. Если свидетель шел через Финляндию, то даже тогда бы не смог бы попасть в Берлин за два месяца. Пешком через границу, потом пребывание в финском лагере для переселенцев. Нет, не сходится. Далее. Если, как пишет газета, по моему приказу в Архангельске расстреливают по семьдесят человек в сутки, то получается за весь срок пребывания у власти, а это два с половиной месяца, я расстрелял более пяти тысяч человек. Многовато, не находите?

– Хорошо, а что вы на это скажете? – не сдавался Бухарин, извлекая очередную газету. – «Дейли телеграф». Очень влиятельная английская газета, формирующая общественное мнение. Вот, здесь пишут, что в подвалах ЧК Архангельска по приказу Аксенова ежедневно расстреливают десятки невинных граждан, а трупы вывозят по ночам на грузовиках. А лично Аксенов расстрелял целую группу молодых людей. Вот, конкретные фамилии – Филимонов Егор, Кондрашов Иван, Кирейчук Станислав. Приводятся данные, что им не исполнилось и шестнадцати лет. Значит, вы убийца детей, товарищ Аксенов!

Мне почему-то захотелось как следует дать в морду «любимцу партии». Может, подойти, да и съездить? Подумаешь, объявит мне Ксенофонтов строгий выговор, переживу. Как у нас говорят – «Выговор не триппер, носить можно!». Из партии выгонят? Да наплевать!

Кажется, я уже сделал шаг к Николаю Ивановичу, а тот, увидев мою перекошенную физиономию, принялся резко оглядываться, а потом полез в карман. Ты что, милый, за «дамским» пистолетом тянешься? Да я тебя и без него урою!

Не знаю, как я удержал сам себя в руках, но сумел. Но высказался достаточно резко:

– Товарищ Бухарин, не владея информацией, принимает вражескую клевету за достоверную информацию и поливает грязью чекистов. Вопрос – это он делает по собственной глупости или намеренно?

На сей раз Ксенофонтов не стал делать мне замечание. Напротив, он как-то странно посмотрел на Бухарина и сказал:

– Николай Иванович, я знаю это дело. Люди, фамилии которых вы назвали, совершили нападение на Аксенова, едва его не убив. Аксенов же никого не расстреливал, а убил одного из нападавших. Или он не должен был этого делать? Даже для простого человека это считалось бы самозащитой. Вы думаете, что совершать покушение на руководителя такого уровня – это нормально?

– Не передергивайте мои слова, – закричал Бухарин. – Я не говорил, что это нормально, я вам излагал содержание демократических газет, где пишут про вашего Аксенова.

Пока Ксенофонтов и Бухарин препирались, я немного успокоился и решил высказаться.

– Товарищи, приношу свои извинения и вам, и товарищу Бухарину. Думаю, его просто ввели в заблуждение, а он не сумел различить дезинформацию. Могу еще заметить, что все упомянутые лица, а также остальные члены этой тайной организации, планировавшие отделить Архангельскую губернию от России, расстрелянные по приговору революционного трибунала, были в возрасте от восемнадцати лет. Теперь о подвалах. Даю информацию товарищу Бухарину – в здании, которое занимает Архангельская чека, нет подвала. Это времянка, служившая мобилизационным пунктом царской и белых армий, установленная на сваях. Зазор между почвой и полом составляет не более полуметра, и там очень сложно кого-то расстреливать.

– Хорошо, вы меня убедили, – хмыкнул Бухарин, вальяжно откинувшись на спинку стула.

– А товарищ Бухарин не желает извиниться перед начальником губчека Аксеновым? – поинтересовался самый молодой член коллегии ВЧК Артузов.

Николай Иванович в удивлении вытаращил глаза, но наткнувшись на взгляды окружающих, пожал плечами и снисходительно произнес:

– Это... как там тебя? Аксенов? Приношу свои извинения. Или мне на коленях перед вами поползать?

– А я не принимаю извинений, высказанных подобным тоном, – холодно ответил я. – Более того – как член РКП (б), и не рядовой, а член Архангельского губернского комитета коммунистической партии, я сегодня же отправлю телеграмму в свой комитет, где сообщу о хамском отношении члена ЦК по отношению к одному из руководителей партии в губернии. Думаю, на ближайшем же собрании Архангельский губком поставит вопрос перед ЦК о комчванстве товарища Бухарина.

Похоже, упоминание о том, что я не только высокопоставленный чекист, но и один из руководителей партии, пусть и на губернском уровне, Бухарина проняло.

– Ну хорошо, хорошо, товарищ Аксенов, приношу свои извинения. Простите, поверил буржуазной пропаганде, потом повел себя как спесивый индюк, – торопливо сказал «любимец партии».

– Спасибо, товарищ Бухарин, – кивнул я. – Мне достаточно.

Ладно, хрен с ним с Бухариным. Из-за какого-то козла разводить склоки? Не в моих правилах.

– Тебе достаточно, Аксенов, а мне нет, – резко заявил Ксенофонтов. – Как только вернется с фронта Феликс Эдмундович, мы сразу же поставим вопрос о целесообразности пребывании товарища Бухарина в коллегии ВЧК. Если член высшей инстанции начинает верить не документам и не словам товарищей, а непонятным газетам, то грош ему цена.

– А я не навязывался в вашу коллегию! – вскочил со своего места Бухарин. – Я сам сегодня же отправлю в ЦК заявление о своей отставке. У меня и без вас дел очень много, в ЦК об этом хорошо известно.

Николай Иванович схватил свой портфель, и побежал к двери. Попытался открыть, дергал на себя, но не получалось.

– Товарищ Бухарин, дверь открывается наружу, – подсказал Артузов, стараясь не расхохотаться.

Когда за Николаем Ивановичем закрылась дверь, среди членов коллегии пронесся легкий смешок.

– Володя, садись, что ли, – вздохнул Ксенофонтов.

Ого, теперь уже не Аксенов, а по имени. Расту, однако. Я решил воспользоваться предложением и уселся.

– Что это у нас с Николаем Ивановичем произошло? – озабоченно спросил товарищ во френче. – Он же и на коллегиях почти не бывал, а если бывал, то сидел себе, помалкивал. Может, товарищ Аксенов его чем-то обидел?

А я и сам сидел и ломал голову – чем же мог обидеть Бухарина? А главное, когда это я успел? Может, расстреляли кого-нибудь из его близких?

Правда, есть одна зацепочка, но мне она казалась нелепой. У него что, виды на Наталью? Может, упомянув о скоротечном романе с кем-то из товарищей, она и имела в виду Николая Ивановича? Странно. Читал, что Бухарин считался приличным человеком, интеллигентом. И по бабам – ходок, или нет, не упомню. У Евтушенко есть стихотворение об уцелевшей вдове Бухарина – Анне Михайловне Лариной.

А еще стало любопытно – как «демократические» газеты заполучили столько подробностей? Берлин, ладно, присочинили. А англичане как узнали имена и фамилии? Что-то неладно с ведомством товарища Чичерина, утекает информация.

– Ладно, товарищи, – прервал намечавшийся разговор Ксенофонтов. – Из-за Николая Ивановича потратили лишние полчаса, а время дорого. И вообще, у некоторых товарищей вопросы к Аксенову – мол, либеральничает, мало расстреливает. Но вижу, если на него на Западе собак спустили, то он все делает правильно. Какие будут предложения по работе Архангельской губчека?

– Думаю, следует признать работу губчека удовлетворительной, а товарищу Аксенову объявить благодарность и вручить денежную премию в размере оклада, – предложил товарищ в пиджаке и галстуке.

– Согласен, – кивнул Иван Ксенофонтович. – Только с поправкой – в размере годового оклада. Если месячный – то его на два дня хватит, не больше, а годового – хотя бы на неделю, а то и две. Кто за данное предложение, поднимите руки.

Вся коллегия подняла руки, а я подумал – товарищ Бухарин, тот еще засранец, но он сегодня оказал мне услугу. Спасибо.

Артузов предложил подвести, но я отказался. Хотелось пройтись, чтобы из головы выветрился образ товарища Бухарина и отдохнула ладонь, уставшая сжиматься в кулак. Пройдя метров сто понял, что иду не в сторону Каланчевской площади, а к Большому театру, а точнее – к гостинице «Метрополь». Нет, мне не туда. Еще рано, Наталья на службе. К тому же, ее могли отправить куда-нибудь, она могла переехать на другую квартиру, выйти замуж. Наталья Андреевна ждать меня не обещала, и я не просил. Прошло полгода с момента нашего расставания, у нее собственная жизнь, а мне завтра возвращаться в Архангельск. Так что, не стоит тревожить женщину, а лучше повернуть обратно.

Паровоз на месте, броневагоны никто не спер. Трезвый дежурный бойко доложил:

– Товарищ Аксенов, во время вашего отсутствия происшествий не случилось. Звонил из Малого Совнаркома, какой-то Горбунов, сказал, что заседание переносят на девятнадцатое число, на то же время.

Вот те раз! Но это было еще не все.

– Еще вам звонили, просили перезвонить немедленно. Телефон записан.

– Технический сектор Коминтерна, – услышал я родной голос.

– Наташа... Наталья Андреевна?

– Володька? Где ты? Все там же, на Ярославском вокзале?

– Хочу тебя видеть!

– И я... Жди. Уже бегу.