Текст книги "Новое назначение (СИ)"

Автор книги: Евгений Шалашов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 12 страниц)

Глава 6. И снова Семенов

Я сидел и читал последнюю сводку от начальника СЛОНа о прошедших «фильтрацию». Из общего количества, составлявшего восемьсот человек, за месяц удалось проверить только двести. Отдельным списком шли те, кого можно сразу же выпускать – рядовые солдаты, простые горожане, работавшие в отделах правительства. И, что важно, все они проживали либо в самом городе, либо в губернии. Наложил резолюцию красным карандашом «Освободить с отправкой по месту жительства и постановкой на учет как неблагонадежных», расписался. Постановка на учет означала, что личная карточка переместится в ящик с соответствующей формулировкой, а личное дело станет пребывать в нашем архиве. Если человек ничем себя не запятнает, не проявит неуважение к Советской власти, не начнет бросаться с топором на председателя комбеда (тьфу ты, комбеды уже прикрыли), то папочка так и пролежит до лучших времен, до тех пор, пока историкам не откроют личные дела арестованных[4]4
  Так. Личные дела граждан, даже если прошло сто лет, открыты только для родственников.


[Закрыть], а нет – всегда можно извлечь, сдуть пыль и приплюсовать к новым прегрешениям старые.

Полистал второй список. С этими что? Здесь пока много неясностей, непоняток. Взяв синий карандаш, написал: «Оставить до окончательной проверки».

А вот в этой папке у меня списки офицеров. Товарищ Троцкий уже выгреб не только кадровых, но и тех, кто получил погоны во время войны после школ прапорщиков. Проведя для таких фильтрацию в ускоренном порядке, отправил в Москву семьдесят пять человек. С плеч долой! Мне их теперь охранять не требуется, и паек им Красная армия должна предоставлять. Не иначе отправят бедолаг ротными командирами на Польский фронт, где они все и сгинут. Но это, извините, уже не моя вина, а тех, кто затеял эту авантюру. Троцкий, вроде бы, возражал, но я не помню.

Но радоваться уменьшению количества задержанных рано. Что-то убыло, а что-то прибыло. Отправил партию Троцкому, а из Мурманска прибыл очередной этап заключенных. Расстарался мой заместитель, которому поручено руководить Кольским уездом. Что б ему пусто было! И где он их и берет-то, бывших белогвардейцев? Что, не могли господа офицеры в Финляндию рвануть? Забыли, как на лыжах ходят? Ушли бы, так и черт с ними, мне хлопот меньше. А теперь ими занимайся, место ищи, паек у губисполкома выбивай.

И тут зазвонил телефон.

– Владимир Иванович, на проводе начальник Архангельской тюрьмы, – сообщил усталый женский голос. – Будете разговаривать?

– Соединяйте, – коротко ответил я, недоумевая, что могло понадобится от меня начальнику тюрьмы.

– Товарищ Аксенов, это Власов, начальник тюрьмы. Вы должны меня помнить...

– Давайте покороче, – в нетерпении перебил я.

– Товарищ Аксенов, у меня Семенова хотят забрать, а вы велели, чтобы он оставался в тюрьме вплоть до вашего распоряжения.

Я не сразу и вспомнил, кто такой Семенов. Был бы Констандополус, или Салескериди, а хоть бы Неумой-Копыто, другое дело. Семеновых у меня в списке человек десять. Потом дошло.

– Кто хочет забрать? – поинтересовался я, но ответ и так очевиден.

– Особый отдел дивизии. Сказали – приказ начособого отдела.

Первая мысль – поднять по тревоге свой взвод, ехать в тюрьму и там положить всех особистов мордами в грязный снег. Но мысль как пришла, так и ушла. Если две структуры ВЧК устроят войну в отдельно взятом городе – ничего хорошего не будет, тем более что формально этот Семенов является красноармейцем и, стало быть, у особого отдела есть на него право «первой ночи». Другой вопрос – зачем уголовник вдруг понадобился товарищу Конасову? Впрочем, об этом потом.

– Товарищ Власов, у особистов есть какие-нибудь документы на Семенова? Письменный приказ Конасова, ордер или что-то еще?

– Ничего нет, все на словах. Мол – им поручили изъять, они и прибыли.

– Скажешь товарищам из особого отдела, что отдашь им Семенова лишь по письменному приказу товарища Конасова. Дескать, этот сиделец у тебя на особом положении, его в тюрьму сам уполномоченный по Архангельской губернии определил, и под расстрел идти тебе не хочется. Будет бумажка – будет Семенов. Понял?

– Так точно, товарищ Аксенов, всё понял, – обрадовался Власов.

– Вот и молодец, что все понял. А я к тебе сейчас своих людей пришлю, с ордером, ты им Семенова и отдашь, чтобы у тебя с особым отделом мороки не было.

Я положил трубку на рычаг, хмыкнул, а потом начал выписывать ордер на изъятие из Архангельской тюрьмы гражданина Семенова. Правда, его имя и отчество я вспомнить не смог, но решил, что Власов мне иного Семенова не отдаст. Закончив, шлепнул печать и вызвал в кабинет Кирилла Пушкова – толкового парня, числившего простым оперативником, но бывшего у меня вроде «чиновника для особых поручений».

– Кирилл, возьми пару бойцов, машину и привези сюда Семенова из тюрьмы, – приказал я. – Начальник в курсе.

Отправив Пушкова исполнять приказ, прикинул, что, если особисты уже и пришли к Конасову, им понадобится какое-то время, чтобы поругаться, а потом составить какую-нибудь бумагу. Стало быть, парни успеют забрать уголовника. Так, а куда я этого Семенова дену? Стоп, а ведь у меня здесь есть небольшой карцер, я его заприметил с самого первого раза, но пока не выпало случая воспользоваться. Значит, подойдет.

На всякий случай пошел проверять. Карцер и в самом деле на месте, внешний запор наличествует, и даже есть деревянный топчан. Пожалуй, для Семенова слишком шикарно. Но комнатенку успели набить всякой дрянью – сломанной мебелью, старой одеждой. Откуда все только и берется? Пришлось озадачить подчиненных, чтобы срочно вынесли все барахло. У дежурного по ЧК теперь появится еще одна задача – присматривать за узником и, если понадобится, водить его в сортир. Кипяток у нас есть, с пайком тоже что-нибудь порешаю.

В ожидании Семенова решил позвонить в бригаду, позвать комиссара. Спешилов, как всегда, к телефону шел долго, но явился-таки.

– Здравия желаю, товарищ комиссар, – поприветствовал я друга.

– О, если из ВЧК звонят, значит им что-нибудь нужно, – насмешливо отозвался Виктор.

– Это точно, – не стал я спорить. Спросил: – Вить, ты на Конасова рапорт в политотдел подавал?

На том конце провода произошла заминка, потом вздох Виктора:

– Слушай, собирался, все некогда было. А потом решил – да ну его к черту. Конасов за своих подчиненных ответственность нести должен, но, вроде бы, особых дел натворить не успели, ты жив остался.

– Ясно.

– У тебя там что-то стряслось? – забеспокоился комиссар. – Помощь нужна? Если что – я могу рапорт прямо сейчас написать, хоть в дивизию, хоть в политотдел армии.

– Ну, сейчас уже вроде писать и смысла нет, поезд ушел, но ты держи руку на пульсе событий. Как знать, может мне помощь политотдела армии и понадобится.

Пободаться с особым отделом дивизии мне хватит и собственной власти, но союзники в этом деле не помешают. Есть, разумеется, еще и Кругликов, непосредственный начальник Конасова, в Москве есть Артузов, но это лишь в том случае, коли сам не справлюсь. К тому же, мне же и самому интересно теперь, что за рыба такая, товарищ Конасов?

Тут в дверь постучали и явился Пушков.

– Товарищ начальник губчека, арестованный Семенов по вашему приказанию доставлен, – доложил Кирилл.

– Заводи, а сам пока здесь побудь, – приказал я, а при появлении Семенова сделал радостное лицо: – Какие люди! Семенов, друг ты мой недострелянный, как же я рад тебя видеть. А ты рад? – Крепко взяв уголовника под локоток, подвел его к стулу, усадил. – Семенов, мне от тебя нужна правда и только правда. Станешь говорить или снова про честь воровскую начнешь свистеть?

– Я, начальничек, уже все сказал, – развалился уголовник на стуле.

– Товарищ Пушков, – сделал я официальное лицо, повернувшись к чекисту. – Вы подтверждаете, что подследственный пытался напасть на вашего начальника?

Кирилл, если и не понял, что сейчас будет, кивнул:

– Так точно, товарищ начальник губчека.

– Вот видишь, Семенов, мои товарищи подтвердят, что ты на меня напал, – с удовлетворением заметил я, но оружие доставать не стал. Если вытащишь, придется стрелять. Вздохнув, продолжил: – Товарищ Пушков, можете быть свободны.

Кирилл пожал плечами и вышел, а Семенов, явно слегка обеспокоенный, пробурчал:

– Я, начальник, все понимаю. Ты своим псам кивнешь – они что угодно подтвердят, а свистнешь, вообще меня на ремни порежут.

– Это точно, – кивнул я. Пристально посмотрев в глаза уголовнику, сказал: – Только ведь, Семенов, я такого делать не стану. Не в моих, знаешь ли, правилах из подследственных показания выбивать. И пистолетом у виска трясти не стану. Захочу тебя пристрелить – пристрелю, а пугать не стану.

– Ты, начальник, мне уже один раз расстрелом грозил, – усмехнулся уголовник. – А я жив пока.

– А я тебе не грозил, – пожал я плечами. – И жив ты лишь потому, что мне еще нужен. Тебя расстреляют, врать не стану. Другое дело, когда именно тебя расстреляют. Это может быть и завтра, и через месяц. Жить-то, небось, хочешь, а?

– Жить хочу, – усмехнулся Семенов. – И лишняя неделя жизни лишней не бывает. Знаешь, начальник, почему люди перед смертью себе могилу роют, а не трепыхаются? Почему сапоги снимают, рядышком ставят, а?

– Знаю, Семенов, я все знаю. Я даже знаю, что в камере, где ты сидишь, у нижних нар доска выломана, где ты «нычку» делал.

Про копание могилы и сапоги я понял давно. Еще когда сам сидел в тюрьме, а потом, когда везли на Мудьюг. Жить человеку хочется до конца, до самой последней секунды. Пока ты жив, на что-то надеешься, потому и кажется, что пока бросаешь землю, неспешно стягиваешь узкие сапоги, еще что-нибудь может измениться.

Про «нычку» я, разумеется, не знал, как и не знал камеру, где сидел уголовник. Но я сам сидел в той тюрьме, а нары там однотипные, и ломать доску удобнее именно в нижних. Но на уголовника это произвело впечатление.

И в этот момент снова зазвонил телефон. Девушка на коммутаторе что-то пробормотала, а потом произошло соединение.

–Аксенов, почему ты забрал бойца моей дивизии? – раздался в трубке гневно-рыкающий голос.

– Вежливые люди вначале должны представиться, а уже потом хамить, – рыкнул я в ответ. – Товарищ военный, не слышу вашей фамилии.

– Фамилия моя Филиппов, начдив восемнадцатой стрелковой дивизии, – рыкнула трубка.

– Товарищ начальник дивизии, а вы с кем сейчас разговариваете? – поинтересовался я более вежливым тоном. – Вы разговариваете не просто с начальником Архангельского губчека, а особоуполномоченным ВЧК по губернии. Если хотите, я сейчас отправлю телеграмму товарищу Дзержинскому, чтобы он подтвердил мои полномочия для вашего командарма. – Не давая Филиппову вставить хоть слово, сказал: – Сейчас я повешу трубку, вы немного остынете, потом перезвоните мне, и мы с вами снова поговорим.

Я бросил трубку, повернулся к Семенову и улыбнулся ему:

– Вот видишь, гражданин бывший командир взвода, какие силы задействованы ради какого-то уголовника. Не знаешь, отчего?

– Знаю, – угрюмо сказал Семенов. – Начальник мой бывший с кичи откинуться обещал, а нынче меня замочить решил.

Ишь ты, какие информированные бандиты пошли. Сидят в тюрьме, и все про всех знают.

– Неужели маляву кинули? – поинтересовался я.

– Какую маляву? – удивился Семенов. – Я и слова-то такого не знаю. Но я же в этой тюрьме сидел раньше, вертухаи знакомые есть, шепнули. – Посмотрев на меня исподлобья, попросил: – Начальник, дал бы мне ман подырить. Уши опухли, спасу нет.

– Их бин, ман подырить? – переспросил я, гадая, на каком языке меня спросили и о чем, потом дошло, что раз «пухнут уши», то уголовнику хочется покурить. Это что, феня такая? Не знал. Сам я так и не начал курить, но коробка папирос в столе имелась. Памятуя ту девушку, из числа «радикальных коммунистов», запасся на всякий случай.

– А зайчика? – попросил уголовник, с наслаждением обнюхивая папироску.

Зайчика? А, так это он огоньку просит.

– У тебя из курительных принадлежностей только губы? – пошутил я старой, но для него еще не слыханной шуткой. – В двух словах – про Коносова что сможешь сказать?

– Да про него много что скажу. И про то, как красноармейцев по его приказу обирали, и про тех, кого расстреляли, и про деревни, которые по его приказу обирали, а народ на мороз выгоняли.

Я только кивнул. Посмотрев на уголовника, сказал:

– Если сейчас все про Конасова и остальных расскажешь, месяц жизни тебе еще гарантирую. Да, и папиросы можешь себе забрать. Спичек у меня нет, попросишь, дадут. А еще если про вертухаев вспомнишь, знакомцев твоих, по одному дню добавлю за каждого. Только без балды.

Выглянув в коридор, крикнул:

– Дежурный! – Дождавшись чекиста, приказал: – Задержанного в камеру. Вызовешь Пушкова, скажешь ему, что я приказал допросить. Да, спички ему дай, или зажигалку какую.

Когда дежурный уводил задержанного, опять зазвонил телефон.

– Владимир Иванович? А это Куприянов, помнишь такого?

Куприянова, комиссара дивизии, в отличие от начдива, я немного знал.

– Иван Федорович, рад вас приветствовать. Как там ваш командир? Небось, уже полки выдвигает, цепи строит? Я пока приказал круговую оборону занять, но, если он артиллерию выдвинет, нам хана. Придется всей чрезвычайной комиссией в партизаны уходить.

Комиссар дивизии на том конце провода хохотнул, а рядом с ним кто-то что-то пробурчал. Кажется, начдив тоже пытается слушать наш разговор.

– Да ладно, Владимир Иванович, подожди пока. Я знаю, у тебя опыт подполья большой, но может, и так сможем договориться. Начдив уже малость отошел. Сам понимаешь, любого взбесит, если арестовали подчиненного без твоего ведома. Расскажи лучше, чего ты с Конасовым поцапался?

– Так, товарищ дивизионный комиссар, ты бы тоже поцапался, если узнал, что тебя расстреливать собирались.

– В каком смысле, расстреливать? – не понял комиссар. – Ко мне сейчас Спешилов прибежал, кается, что не доложил вовремя – мол, комвзвода Семенов, что был особому отделу придан, приказ начальника не так понял, и решил тебя арестовать, вместо того чтобы доставить в особый отдел, как положено.

– Так я и сам только сегодня выяснил, что на самом-то деле Конасов отдал Семенову приказ меня арестовать, а потом пристрелить при попытке к бегству. И, кроме этого, много чего интересного вылезло, за что начальника особого отдела можно в трибунал отдавать.

– А как узнал?

– Н-ну, товарищ комиссар, – протянул я насмешливо. – Кое-какие вещи я рассказывать не могу. Назовем это так – выяснилось оперативным путем.

Куприянов дядька толковый, про «внутрикамерную» разработку знать должен, а то, что все вышло случайно, об этом знать ему не нужно. Самое главное, что начальник тюрьмы проявил бдительность и не забыл позвонить. Ну и я, тоже немного молодец, что не стал сразу расстреливать Семенова, а чуть-чуть попридержал, и вот, интересные вещи теперь всплывают. Даже жалко, что не сам допрашиваю уголовника, послушал бы, может еще бы на что-то «подраскрутил».

– И что делать, Владимир Иванович? Мы с начдивом Конасова арестовать не можем, не имеем права. А ты?

Я задумался. А вот хрен его знает, имею я право арестовать начальника особого отдела дивизии, или нет? Как начальник губернского чека – точно нет. А как уполномоченный ВЧК по Архангельской губернии? Хм. Нет, не знаю, но скорее всего, что тоже нет. А почему я должен его именно арестовывать? Снять с должности имею право, но об этом нужно сообщить непосредственному начальнику Конасова, товарищу Кругликову.

– Чего молчишь, Владимир Иванович? – настаивал комиссар.

– Думаю, – признался я. Помедлив еще немного, сказал: – Есть два варианта. Первый – мы задерживаем Конасова, отправляем его под охраной в Вологду, пусть его судьбу решает Кругликов.

– А второй?

– А второй предпочтительнее и для вас, и для меня, и для особого отдела армии.

– Говори, Владимир Иванович, не томи, – настаивал комиссар дивизии.

– Запереть его в комнате, и оставить револьвер с одним патроном. И записку какую-нибудь оставить – мол, виноват перед партией, прошу никого не винить.

Глава 7. Привет от комсомола!

Сегодня закончил работу пораньше – не в двадцать три часа, как оно было последнее время, а в двадцать один. А все потому, что нынче (как говорят в этих местах – «нонеча») состоялось лишь одно совещание, да и то, связанное с одной, не самой важной, проблемой, вставшей перед губкомом – следует ли принимать в ряды РКП (б) людей, чье прошлое недостаточно чистое? Тех, кого задерживало ВЧК или кто подвергался «фильтрации»? Спорили не очень долго, потому что с самого начала предложили высказаться мне, а я высказал свое мнение, что в каждом конкретном случае нужно разбираться индивидуально, и вопрос о приеме в ряды РКП (б) – это тоже индивидуальный процесс, тем более что с прошлого года существует кандидатский срок, в течение которого можно оценить будущего коммуниста, а коли понадобится, так и затребовать на него дополнительные данные. А уж попасть в ВЧК или пройти «фильтрацию» может любой и каждый, тем более что среди задержанных добрую треть составляет молодежь, насквозь несознательная, отправленная на фронт под угрозой репрессий. Потому, лупить людей кувалдой по головам не стоит, а напротив, нужно дать им время и возможность осознать свою неправоту, а членство в партии поможет им стать достойными строителями светлого будущего. И вообще, в белом и с крылышками у нас никого нет.

Радуясь, что смогу урвать лишний час-другой сна, оставил последние указания дежурному, а сам спустился вниз. По должности мне теперь положена машина – целый «Роллс-Ройс» с утепленной кабиной и обогревом. Кажется, раньше он возил самого Чайковского, а до этого принадлежал Архангельскому губернатору. Мне же достался по странной случайности – все автомобили к моменту моего назначения уже разобрали, и «перераспределять» авто в свою пользу показалось не слишком удобным. А этот красавец после какой-то аварии пребывал в гараже, и никто из руководства губернии на него не претендовал. Зато среди моих «подопечных» оказался неплохой автомеханик, которого я приспособил к делу. Парень отрихтовал вмятину, отрегулировал двигатель, и теперь у меня к зависти всех прочих номенклатурных персон самый лучший автомобиль во всем Архангельске. Председатель губисполкома Михаил Артемович уже «подкатывался» ко мне – мол, не хочу ли поменять свой «Роллс-Ройс» на две машины поплоше? Дескать, негоже руководителю советской власти иметь машину хуже, нежели начальнику ЧК, на что я лишь фыркнул – дескать, а где ты раньше был, пока авто простаивало? Тем более что «Роллс-Ройс» использовался не только как мое личное, но и как служебное авто – на нем ездили арестовывать особо важных злоумышленников, выезжали по необходимости в окрестности. Были бы бензоколонки, можно далеко ездить, а с канистрами неудобно.

Но сегодня, впервые за много дней, я решился пройтись пешком. Мне и идти тут всего-ничего, но хотя бы голова отдохнет от затхлости кабинета и лютого махорочного дыма, исходившего из кабинетов моих подчиненных. Я бы их вообще выгонял курить на улицу, но, увы, эпоха еще не та. Курили везде и всюду, а на совещаниях я старался найти местечко у окна, чтобы имелось хотя бы чуть-чуть свежего воздуха. Но сразу скажу – помогало слабо.

– Владимир Иванович, завтра как всегда? – для порядка поинтересовался Антон, мой водитель и автомеханик.

– Ну да, без четверти семь, – кивнул я.

Начинать рабочий день в семь утра – очень даже неплохо, а приходить раньше смысла нет. Вот еще бы заканчивать часов в семь-восемь вечера, чтобы нашлось время почитать книги, это было бы здорово. Но у меня сейчас едва находилось время, чтобы просмотреть «Правду», да бегло полистать «Известия Архангельского Совета».

– Может, все-таки на машине, Владимир Иванович? – спросил мой водитель, переминаясь с ноги на ногу.

Я только махнул рукой, решив, что пока иду домой, приведу в порядок мысли и слегка отойду от рутинных дел. Эх, плюнуть бы на текучку, на административные и организационные дела, да и заняться чем-нибудь интересным. Мне до сих пор не давало покоя «наследство» английского поляка или польского англичанина Зуева. Его кабинет в архангельской библиотеке до сих пор опечатан по моему приказу, а почтовые карточки лежат в моем кабинете.

Жандармский специалист, некогда бывший ротмистром, со странной фамилией Книгочеев, привлеченный к работе, лишь пожимает плечами – сам он не шифровальщик и с картинками как средством передачи информации ни разу не сталкивался. Его делом была перлюстрация почты подозрительных лиц, включая и нашего библиотекаря.

С ротмистром Книгочеевым у меня вообще произошла любопытная история. Оказывается, он является активным читателем Архангельской городской общедоступной библиотеки и когда экс-титулярный советник Макаров привел экс-жандарма ко мне, тот внимательно посмотрел на меня, и спросил:

– А вы, гражданин начальник ВЧК, в библиотеке не работали? Лицо мне ваше знакомо, но оно раньше выглядело чуточку моложе – бороды не было.

Я сам не жалуюсь на зрительную память, но Книгочеева отчего-то не помнил. Впрочем, из своего закутка, именуемого «переплетной мастерской», сложно что-либо усмотреть. К тому же желающих заполучить книгу оказывалось больше, чем я мог бы запомнить. Скрывать свою службу в библиотеке смысла не было, и я кивнул.

– Скажите, товарищ начальник...

– Можно просто – Владимир Иванович, – разрешил я.

– Да, Владимир Иванович, если вы работали в библиотеке, значит, ВЧК интересовал господин Зуев? – полюбопытствовал Книголюбов.

– В том числе и он, – ответил я, слегка покривив душой. Опять-таки, та самая случайность, что является неопознанной закономерностью.

– Знаете, а я начинаю уважать Чрезвычайную комиссию, хотя в июне восемнадцатого меня чуть не расстреляли, – покачал головой бывший ротмистр.

– Знаете, даже странно, – хмыкнул я, едва не прибавив – у вас еще все впереди, но не стал пугать человека. Сказал только: – Обычно сотрудников вашего уровня арестовывали раньше.

– У нас даже начальника Управления генерала Мочалова арестовали лишь в конце июня, – сообщил Книгочеев.

– А разве последним начальником жандармского управления был не полковник Фагоринский? – удивился я, вспомнив, что полковник сейчас пребывает в Крыму.

– Нет, Егор Матвеевич ушел, или как я недавно узнал – «его ушли», в мае пятнадцатого года, а на смену ему пришел генерал-майор Мочалов. Фагоринского вынудили уволится, потому что он начал проявлять интерес к библиотекарю. Но Егор Матвеевич передал свои материалы преемнику, а генерал, хотя и в меньшей степени, но тоже занимался Зуевым.

– Интересно, а куда могли подеваться материалы Мочалова? – не то спросил, не то подумал вслух я.

– Насколько я помню, товарищ Лукьянов – начальник Архангельского ЧК, при аресте генерала изъял из его квартиры все рукописи и бумаги. Скорее всего, там имелись и материалы по Зуеву. По крайней мере, копии писем, что мы снимали с писем директора библиотеки, я передавал генералу. Официально нам вообще запретили трогать Платона Ильича, но неофициально, знаете ли, мы по нему работали.

Фамилию Лукьянова я уже слышал. А бумаги, вероятней всего, чекисты отвезли на улицу Лютеранскую дом семь, где тогда размещалась ЧК. После захвата города интервентами и белыми, в здании Архчека располагались и штаб, и еще какие-то организации. Искать теперь бумаги, изъятые у Мочалова, бесполезно. Но может попробовать? Надо только уточнить, кто сейчас занимает здание. Уж не штаб ли бригады, где служит мой друг комиссар? Ладно, отправлю туда кого-нибудь из ребят, пусть пошарят по чуланам, по чердакам. Шансы, что удастся что-то найти, близки к нулю, но что я теряю?

Когда я вошел в должность, то пытался отыскать хотя бы какие-то следы своих предшественников, стоявших у истоков Архангельской ЧК. Но, увы. Кто погиб, защищая город, а кто был позже расстрелян или замучен в концлагере. Одно могу сказать – парни и девчата (в составе Архчека аж три девушки!) труса не праздновали, и дрались до конца. А ведь ребята раскрыли злосчастный заговор за неделю до переворота и, вполне бы могло так случиться, что никакого вторжения и не случилось. Просто, из-за недостатка опыта они чуть-чуть поспешили, арестовав второстепенных лиц, позволив скрыться настоящим главарям вроде Чаплина.

Но я все равно их всех отыщу, пусть даже мертвых. Все-таки, есть надежда, что хотя бы кто-нибудь остался в живых. Мало ли, как могла сложиться судьба.

– Увы, Владимир Иванович, по Зуеву я вам ничего не могу сказать и ничем не смогу помочь, – развел руками отставной ротмистр.

– А что с генералом Мочаловым? – поинтересовался я. – Его Архчека не расстреляло?

– Он теперь не то во Франции, не то еще где-то. Арестовать-то его арестовали, но даже допросить толком не успели. В августе началось вторжение, стало не до него. А потом генерал взял семью, сел на ближайший корабль. Мы ему говорили, что нелепо уезжать из страны, если большевики вот-вот падут, но генерал сказал, что большевики никуда не денутся, а падем мы.

– Значит, по карточкам ничего, – подытожил я.

– Пока ничего, но может, впоследствии что-то и выясним, – утешил меня бывший ротмистр. – Почтовая карточка может быть и проверкой связи – дескать, информация получена. В этом случае открытки можно смело хранить, не находя в них никакого потаенного смысла. А еще возможен вариант, что иллюстрация служит неким приказом – обратить внимание, выяснить, и так далее. Агент мог заранее иметь некую книгу с условными картинками или с их описанием. Получил открытку, смотрит рисунок, а там уже готовая схема действий, или определенный приказ. В общем, тьма вариантов. Но, коль вариантов тьма, то мы исходим из принципа Оккама.

– Выбираем самый простой и считаем, что открытка, это всего лишь сигнал агенту, что его информация получена, – кивнул я, давая понять экс-ротмистру, что мы тоже почитывали не только классиков марксизма-ленинизма, но знакомы и с трудами более древних философов. Правда, только в цитатах.

Я шел и мечтал, как стряхну с плеч все эти начальственные заморочки и возьмусь-таки за интересное дело. И с Зуевым бы хотелось поставить точку, пусть он теперь и за пределами Советской России, и с его агентурой. Надо бы кого-нибудь из ребят, кто потолковее, специально отрядить по этому направлению. Пусть библиотеку изучают, квартиру Платона Ильича (мне не до нее), отрабатывают все архангельские связи библиотекаря. Что-нибудь да найдут. Только, кого? Может, Кирилла?

Впрочем, размышления и воспоминания не помешали мне заметить, что между домами скользнули две какие-то странные тени, пытавшиеся избежать освещенных мест. Впрочем, в апреле двадцатого года в десятом часу вечера освещенных мест в нашем городе маловато.

Разумеется, можно предположить, что в меня влюбились две отчаянные архангельские гимназистки, провожавшие до дома объект их воздыханий, но, если следовать многомудрому Уильяму из Оккамы, меня снова собираются убивать.

Как бы невзначай я сунул руку в карман и снял браунинг с предохранителя. До места, где я продолжал квартировать, оставалось всего ничего, но путь проходит по открытому пространству, а впереди еще один дом. И там, по логике, должен быть кто-то еще. Скорее всего, меня собираются взять в классические «клещи». Это простое совпадение или меня давно караулят?

Хм... А чего они от меня ждут? Так, начнут стрелять сзади, если не попадут сразу, я побегу «змейкой», а тот, что в засаде, поймает меня на прицел? Ох, ребята, да вы малость перемудрили.

А ведь вы сейчас нервничаете, желаете поскорее покончить с этим грязным и мокрым делом, мечтаете пристрелить этого чекиста.

Не дожидаясь, пока начнутся выстрелы, метнулся вправо и вместо того чтобы изображать императора Александра II, бегающего под пулями, развернулся и присел на одно колено.

Есть! Преследователи выскочили и принялись стрелять, только не по мне, а по тому месту, где, по их мнению, я должен быть.

– А-а! – раздался крик боли.

Я же говорил, перемудрили. Кто же устраивается в засаде на линии огня? Теперь вот, подстрелили своего. Впрочем, думы думами, а рука уже сама вскинула браунинг, а указательный палец выжал спусковой крючок. Один раз. Второй.

Я и раньше стрелял неплохо, а теперь, когда от этого искусства зависела моя жизнь, а не только запись в аттестационном формуляре, пришлось учиться набирать не только искомые тридцать пять, нужные для подтверждения квалификации и классности, а сорок пять из пятидесяти. Потому попал оба раза туда, куда целился. И пуля калибра 6.35 бьет с короткой дистанции хоть и не так убойно, как 7.62, но тоже достаточно болезненно. Вишь, катаются по земле, кричат от боли. Не иначе, кость мои пули задели. Так, а где третий?

Как же я вовремя! Третий, слегка оправившись от ранения, вскидывает оружие, но руки дрожат, и пуля, предназначавшаяся мне, уходит куда-то в небо, а мой выстрел вбивает парню кусок свинца прямо в лоб вместе с лобной костью. Жаль, разумеется, но два «языка» у меня есть.

На выстрелы, громко топая подкованными сапогами, уже бежали патрульные.

– А ну кто тут стрелял? Бросай оружие!

– Я начальник Архангельского губчека Аксенов, – веско сказал я, помахав удостоверением перед солдатами.

В этой части города патрулировали красноармейцы из бригады Терентьева, где и служил комиссаром Виктор Спешилов, и почти все бойцы знали меня если не в лицо, то хотя бы по фамилии. Я же вместе с ними освобождал Яренск от белых, а такое не забывают.

– Товарищ Аксенов, что случилось? – спросил один из бойцов, похоже, бывший старшим патруля.

Присмотревшись, я узнал красноармейца. Сейчас ...

– Товарищ Ануфриев? – уточнил я.

– Точно, не забыли, – расплылся солдат в улыбке. – Мы ж с вами вместе в штыковую ходили.

– Было дело, – кивнул я едва ли не с удовлетворением. Потом развел руками: – Но там хоть беляки бились лицом к лицу, а тут чуть рядом с собственным домом не ухайдакали.

Про собственный дом, положим, я приврал, но так звучало убедительнее.

– Вы-то не ранены? – заботливо поинтересовался боец. Кивнув на притихших раненых, спросил, щелкнув по штыку: – С этими-то что делать? Может, приколем их, да и все дела? Чё с ними возиться-то?

– Эх, дорогой товарищ, – вздохнул я. – И хочется, да нельзя. Мне их теперь допрашивать. Ты лучше распорядись, чтобы твои ребята в ЧК сбегали, пусть сюда машину пришлют и доктора.

Ануфриев отправил одного солдата в расположение ЧК, а сам остался со мной. Пока ждали машину, я осматривал злоумышленников. Все трое – молодые парни, лет по шестнадцать-семнадцать, мне совершенно незнакомые. Оружие – наганы. Допрашивать их сейчас бесполезно, двое в шоковом состоянии, плюс потеря крови. Ну, третьего уже не допросить.

– Товарищи, гляньте-ка карманы, – попросил я солдат. Отчего-то самому рыться в карманах не хотелось.