Текст книги "Новое назначение (СИ)"

Автор книги: Евгений Шалашов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 12 страниц)

Кто такой Бурдуков, я не помнил, а из командующих войсками Московского военного округа слышал лишь о Муралове. Но если бронепоезд пойдет не на фронт, а в распоряжение неизвестного мне Бурдукова, это другое дело. Ксенофонтов тем временем снова покашлял и произнес чуть виноватым тоном:

– Володь, я все понимаю. Не принято, чтобы начальник перед подчиненным оправдывался, но ты парень башковитый, все поймешь правильно. У меня так получилось – я с армейцами поговорил, а тут Феликс Эдмундович мне по прямому проводу позвонил, я ему ситуацию объяснил, а он на дыбы – мол, сколько можно наркомвоенмору у ВЧК технику отбирать? Он уже и так им почти все бронепоезда отдал. Остался лишь у него, да у Кедрова с Павловским, а те сейчас в Сибири, власть восстанавливают. В общем, смотри сам. Можешь этот поезд вернуть, но лучше до вечера продержись. Феликс сегодня с фронта вернется, пусть с Троцким сам разбирается.

Ксенофонтов повесил трубку, а я впал в некую прострацию. Мне отчего-то не понравилась неопределенность. Вроде, есть приказ, и бронепоезд, чисто формально, не мой, и даже не ВЧК, а военных. И что теперь делать начальнику губчека попавшему в очередную разборку даже не между двумя ведомствами – это-то ладно, к этому я и там привык, а между двумя самыми могущественными фигурами Советской России. Разумеется, если не считать товарища Ленина. Вот, против Ленина никто бы не посмел даже и пикнуть. И бронепоезд отдавать жалко, привык я к нему.

Хм... Ленина, говорите? А ведь есть идея. Немного раскинув мозгами, я опять взял телефонную трубку, позвонил в одно важное место, переговорил, а потом позвал Кузьменко.

– Никита, есть очень важное дело. Возьмешь извозчика, денег не жалей. Я позвонил, договорился, времени на выполнение тебе – полчаса, час от силы.

Объяснив парню суть приказа, вытащил из кармана деньги, пытался прикинуть – сколько понадобится на извозчика, но отдал все. Тут денег жалеть не стоит, если башка слететь может.

Посланец из штаба Московского военного округа, отрекомендовавшийся помощником начальника штаба Коноваловым, был молод, и строг.

– Так, товарищи чекисты. У вас есть полчаса, чтобы покинуть бронепоезд, и забрать свои вещи, – заявил посланник, явно упиваясь своей ролью.

– А с какой стати? – поинтересовался я.

– А с такой, товарищ Аксенов, что данный бронепоезд бортовой номер семьсот шестьдесят четыре является частью имущества народного комиссариата по военным и морским делам. Соответственно, посторонние лица должны покинуть бронепоезд. Вы станете оспаривать приказ?

Коновалов насмешливо посмотрел на меня. Мне уже доложили, что у мальчишки имеется солидное подкрепление, остающееся пока за чертой вокзала, но в случае необходимости, готовое прийти на помощь.

– Приказ, товарищ Коновалов, я оспаривать не могу, да и не стану, но объясните, почему я должен отдавать бронепоезд именно вам? Я принимал технику у начальника дивизии восемнадцатой армии, по правилам должен вернуть имущество тому, у кого взял. Вы не согласны?

– Нет, – твердо ответил Коновалов. – Приказ вы знаете, ваш непосредственный начальник вам звонил, вы обязаны подчиниться. В случае неповиновения мне придется применить силу, а если вы окажете сопротивление, это будет считаться мятежом.

– Непосредственный начальник мне не звонил, – покачал я головой. – Мне звонил товарищ Ксенофонтов, согласен. Но у меня есть начальник повыше. Или, вы побывали в приемной Совнаркома и заручились поддержкой товарища Ленина? У вас есть приказ Председателя Совнаркома? Если нет, я буду считать вашу деятельность вылазкой против Совета Народных комиссаров и лично против товарища Ленина. Вы уверены, что вас поддержат ваши бойцы, если я вас арестую за отказ подчиняться приказам товарища Ленина?

– При чем здесь товарищ Ленин? – растерялся Коновалов. – Вашим начальником является Председатель ВЧК, а его обязанности исполняет товарищ Ксенофонтов.

– Товарищ Коновалов, а почему вы, явившись сюда за бронепоездом, даже не потрудились предварительно узнать, у кого вы собираетесь его отбирать? Прошу вас, ознакомьтесь.

Я выложил на стол мандат, где черным по белому написано, что «Товарищ Аксенов Владимир Иванович является Председателем Правительственной комиссии порасследованию злодеяний интервентов и белогвардейцев на Севере», а всем советским, партийным и государственным органам предписывалось оказывать комиссии всяческое содействие. Правда, автограф Ленина отсутствовал, но имелась подпись товарища Горбунова, а сам документ скреплен печатью Совнаркома.

– А вот телеграмма, из которой следует, что я вызван в Москву для отчета, – выложил я лист бумаги, куда приклеил бумажные ленточки. – Теперь скажите, товарищ Коновалов, кого сделают крайним товарищи Троцкий и Бурдуков? Думаете, они признаются, что лично отдавали приказ забрать бронепоезд у Председателя правительственной комиссии? Впрочем, я могу сейчас позвонить Бурдукову и уточнить. Мне звонить?

– Не нужно, – глухо отозвался Коновалов. – Извините, товарищ Аксенов, но я не знал, что вы еще и председатель правительственной комиссии.

– Тогда будем считать инцидент исчерпанным, – улыбнулся я, а где-то глубоко в душе скребли кошки. – Можете быть свободным. Ситуацию доложите товарищу Бурдукову, пусть он свяжется с Феликсом Эдмундовичем или с приемной Совнаркома.

Глава 17. Малый Совнарком ​

Малый Совнарком – очень непростая комиссия. С одной стороны, она вроде бы рассматривает незначительные проблемы, именуемые «вермишелью», недостойные, чтобы на них тратилось время на заседаниях Совета народных комиссаров, а с другой, Малый Совнарком готовил вопросы для заседаний СНК, по сути, решая – что важно для государства, а что нет, он же готовил проекты резолюций, касающихся бюджета и законодательства. Кому-нибудь может показаться, что в период «военного коммунизма» и «красного террора», бюджет и законодательство отходят на второй план, но это не так. А теперь подумайте сами, станут ли члены правительства, замотанные заседаниями в собственных комиссариатах, особо вдумываться в проект, дискутировать, если проще проголосовать за уже готовый? И товарищу Ленину гораздо легче управлять двумя-тремя членами Малого Совнаркома, нежели спорить со всеми народными комиссарами.

Как же смешно и просто в девятьсот двадцатом году пройти в Кремль. Достаточно махнуть мандатами перед глазами часовых и все. Никто не осмотрел ни нас, ни бумажные рулоны. Я бы в них пулемет пронес, если захотел.

Предварительное слушание отчета «Правительственной комиссии порасследованию злодеяний интервентов и белогвардейцев на Севере» назначено на восемнадцать часов, но я решил явиться на полчаса раньше, чем удивил секретаря Совнаркома товарища Горбунова – еще достаточно молодого, но уже успевшего потерять все волосы человека, сидевшего в приемной зала заседаний.

– Товарищ Аксенов, если не ошибаюсь? Владимир Иванович? – Горбунов полистал бумажки, лежавшие на столе.

– Так точно, – широко улыбнулся я, придерживая дверь, чтобы Кузьменко смог войти в приемную.

Кажется, Николай Петрович оторопел, увидев идущего следом за мной человека с охапкой плакатов.

– Товарища я уже видел, а это что? – удивленно спросил секретарь Совнаркома.

– Приложение к отчету – схемы, карта, есть диаграмма, – пояснил я. – Можно еще сказать – наглядные пособия.

– Вы занимались преподавательской деятельностью? – поинтересовался Горбунов. Потом, посмотрев на меня, с некоторым сомнением произнес: – Пожалуй, вы слишком молоды даже для приват-доцента.

– Когда-то собирался стать учителем, – пояснил я.

– А, тогда понятно, – кивнул Горбунов. – Когда я сам учился в Технологическом институте, наши преподаватели говорили, что информация усваивается лучше, если вы используете несколько органов чувств. Любопытно, но вы первый пришли на заседание с наглядными пособиями.

Вон как. Горбунов, оказывается, закончил Технологический. А я о нем ничего не знал, кроме того, что он снял со своего пиджака орден Красного Знамени и привинтил его к френчу товарища Ленина. Вернее, привинтит.

Когда подошло время моего отчета, я принял от Кузьменко мои пособия и вместе с Горбуновым вошел в зал заседаний.

– Товарищ Аксенов, из Архангельска, – представил меня Николай Петрович. – Он председатель Правительственной комиссии порасследованию злодеяний интервентов и белогвардейцев на Севере.

Я между тем окинул взглядом зал заседаний СНК – не очень большой, а если здесь соберутся все комиссары, покажется тесным. Столы составлены буквой «Т», где в президиуме сидит сам товарищ Ленин, но он устроился не во главе стола, как я помнил по картинам и фотографиям, а как-то боком, на углу. Еще три человека мне незнакомы, но это, скорее всего, наркомы или их замы. Любопытная деталь – нет ни одного гладко бритого комиссара. У троих, включая Владимира Ильича, бороды и усы, а у четвертого – густые усы. И у пятого, у меня, тоже усы с бородкой.

– Товарищ Аксенов, в вашем распоряжении ровно двадцать минут, – сообщил Горбунов и уселся за ближайшим столом, видимо, намереваясь вести стенограмму.

– Здравствуйте, – поприветствовал я наркомов и начал отчет: – Наша комиссия создана из числа специалистов, ответственных работников, и мы исходили из того, что сначала требуется оценить общую сумму человеческих потерь Архангельской губернии, потому что люди – главное богатство. Отдельно хотелось бы остановиться на преступлениях интервентов и белогвардейцев – создание концлагерей, использование химического оружия, расстрелы военнопленных и мирных жителей. Но мы также полагаем, что требуется оценить потери, которые произойдут позже.

– Поясните, товарищ Аксенов, – нахмурился какой-то нарком с густой бородой и в очках.

– Поясняю, – кротко сообщил я. – Предположим, если губерния потеряла за время Мировой войны двенадцать тысяч человек, то в будущем эти потери составляют уже тридцать шесть тысяч. То есть, нужно учитывать не только погибших, но и тех, кто не смог родиться, потому что его потенциальный отец погиб на фронте. Мобилизовали мужчин от двадцати до сорока лет – то есть, ту категорию, которую имеют «детородными».

Увидев, как члены Малого Совнаркома начали удивленно переглядываться, я поспешил сказать:

– Но думаю, оценка потенциальных потерь России в нашу задачу не входила.

Председатель Совнаркома, что-то записывавший в блокнотик и, как мне казалось, не обращавший на меня никакого внимания, неожиданно вскинул голову и спросил:

– Товарищ Аксенов, а вы знакомы с работами профессора Менделеева?

Оказывается, товарищ Ленин не картавил, как это принято считать, и что утрированно подчеркивалось актерами, особенно доморощенными пародистами с их вечными «агхиважно, «вегной догогой идете товагищи», а скорее, грассировал. Но, как это бывает, через несколько минут ты уже перестаешь обращать внимание на дефект дикции.

– В общих чертах, – признался я. – По подсчетам Дмитрия Ивановича, ежегодный прирост населения России составляет около двух миллионов человек, а число рождающихся превышает число умирающих – точно не помню, кажется, если каждую минуту умирает один человек, то рождается четыре. Если верить Менделееву, через сто лет – вернее, через сто семь, он писал о две тысячи двадцать седьмом годе, в России будет проживать свыше миллиарда человек.

– Вы пытались анализировать данные по Архангельской губернии?

– Увы, Владимир Ильич, – развел я руками. – Я, пока даже количество погибших за год не могу подсчитать – никто учетов не вел. Но если очень грубо – по данным отдела ЗАГС в апреле в Архангельске родилось четыре ребенка, а умерло...

Я сделал небольшую паузу, словно собираясь с мыслями, и сказал:

– Точного числа я не знаю, но если учесть, что Архангельская губчека, которую я возглавляю, в апреле этого года отправила в ревтрибунал сто пятнадцать человек, а расстреляно из этого количества девяносто, то цифры явно не в пользу рождаемости.

– А знаете, товарищ Аксенов, ваша идея несет очень важный смысл! Мы сможем оперировать не только прошлым, но и футурологическими аспектами, скажем так. И ведь можно гипотетически оценить и экономический ущерб. Очень интересно. Пожалуйста, продолжайте.

– Но, Владимир Ильич, пока мои статистические данные очень сырые. Здесь требуются наблюдения, исследования демографов и так далее. С вашего разрешения, я изложу лишь общие данные.

– Излагайте, – кивнул Ленин, опять словно бы погружаясь в какие-то свои дела, но я уже понял, что он успевает слушать и заниматься какими-то собственными делами.

Я взял первый плакат, пристроил его на ручку книжного шкафа и, вооружившись указкой, принялся излагать, время от времени тыкая указкой в цифры, выведенные ярко-красной либо черной тушью:

– Итак, общие сведения по Архангельской губернии. Семьсот пятьдесят четыре тысячи квадратных верст, а это равно по площади Франции и Британским островам вместе взятым, накануне девятьсот семнадцатого года там проживало почти полмиллиона человек. Вот эта цифра, выделена красным. За период с августа тысяча девятьсот восемнадцатого, и по февраль тысяча девятьсот двадцатого – это мы взяли интервенцию, и власть Северного правительства, губерния понесла потери в восемьдесят четыре тысячи человек. – Ткнув в черную цифру, продолжил: – Это только по селам и деревням. По Архангельску, Шенкурску и другим городам потери составили двадцать одну тысячу человек. Таким образом, губерния потеряла сто пять тысяч человек. Естественная убыль – смерть от старости, примерно десять тысяч человек – мы брали средние показатели за предыдущие годы. Стало быть, потери от интервенции и войны составили девяносто пять тысяч человек. Цифры неточные, но можно говорить, что губерния потеряла пятую часть населения. Впоследствии – при условии, что перед нами поставят такую задачу, можно будет точно сказать причины убыли населения – голод, болезни или насильственная смерть – то есть, гибель на фронте или расстрелы.

Закончив с первой частью доклада, сделал паузу, ожидая вопросов.

– Что вы можете сказать про потери губернии непосредственно от рук английских и прочих интервентов? – поинтересовался нарком с усами.

– Потери на фронте установить невозможно. Но если говорить именно о расстрелах, то цифра сравнительно небольшая – человек сто, может двести. Но все дело в том, что интервенты предпочитали передавать свои жертвы представителям Северного правительства, а не расстреливать самим.

– Как всегда. Колонизаторы оставляют всю грязную работу аборигенам, – вмешался в разговор Горбунов, но смешался под строгим взглядом Ленина.

– Продолжайте, – кивнул Предсовнаркома.

Я снял плакат с «демографическими» данными, и повесил новый – нарисованная от руки карта Архангельской губернии, где отмечены тюрьмы, концлагеря и места массовых расстрелов, и только потом продолжил:

– На территории Архангельской губернии Северное правительство создало целую пенитенциарную систему. Кроме Архангельска, имевшего собственную тюрьму еще с дореволюционных времен, создается еще двенадцать – восемь в уездных городах, и две дополнительные в Архангельске – в Бакарице и Мхах, а также в Печенге. Собственно, это лишь тюрьмы, где задержанные находились в ожидании приговора, либо под следствием.

Кроме тюрем создаются так называемые концентрационные лагеря, которые я назвал бы «лагерями уничтожения». Инициатива создания таких лагерей принадлежит интервентам – англичанам и французам.

Самый первый лагерь на острове Мудьюг создается в августе восемнадцатого года. Сюда перевозят большевиков, руководителей советских и партийных органов и командиров Красной армии. Первая партия составляла сто тридцать четыре человека, они же обустраивали концлагерь – вырубали лес, рыли полуземлянки, строили бараки. Ограждения и колючая проволока в три метра. Карцер – яма в земле. Сколько заключенных прошло через лагерь сказать сложно, цифры уточняются. Если говорить о потерях от рук надзирателей, голода и болезней, то они составляют около тысячи человек. Хочу сказать, что концлагерь находился в «ведении» французской администрации, и именно французы производили первые расстрелы. Вот, здесь можно увидеть раскопанные могилы и останки жертв.

Я передал наркомам фотографии, специально припасенные для такого случая. Похоже, это произвело впечатление.

– Товарищ Аксенов, почему вы не можете назвать более точные цифры? – поинтересовался товарищ с густыми усами, похожий на пролетарского писателя Горького.

А ведь я, кажется, узнал товарища. Портрет видел один раз, но все-таки вспомнить можно. Это же Дмитрий Иванович Курский, нарком юстиции и первый генеральный прокурор Страны Советов.

– Потому что пока я могу оперировать лишь данными, полученными после вскрытия могил, – парировал я. – На острове обнаружены восемьдесят могильных холмов, под каждым из них братские могилы с останками от пяти до двадцати человек. В среднем получается тысяча. Но нужно учесть, что некоторые захоронения проводили в Двинской губе Белого моря, и количество жертв мы сумеем узнать только с помощью свидетелей.

Второй лагерь уничтожения создали осенью девятнадцатого года. Формально, он открылся уже после эвакуации интервентов, но инициатива принадлежала англичанам. Это бухта Иоканьга, находящаяся за Полярным кругом. Только осенью туда перевезли свыше тысячи человек. Условия содержания там были еще хуже, нежели на Мудьюге. По нашим данным, живых узников осталось триста человек. Летом на Иоканьгу отправится специальная миссия, она станет вскрывать могилы.

– А зачем дожидаться лета? – задал вопрос бородатый нарком в очках. Я уже открыл рот, но за меня отвечал сам Ленин:

– Товарищ Крестинский, в Заполярье вечная мерзлота. Копать землю целесообразней, если она немного оттает. Так, товарищ Аксенов?

– Так точно, – немедленно согласился я, и уловив кивок, продолжил: – Но самая страшная тюрьма, на мой взгляд, была организована в Печенге, неподалеку от Печенгской губы Баренцева моря, – ткнул я указкой в карту. – Вместо камер использованы пещерные гроты, где узники могли лишь сидеть. Кроме того, если в прочих местах заключенному полагалось полфунта хлеба в день, то здесь на день давали три галеты и кружку воды. Предварительно можно говорить о четырехстах погибших от голода и от холода.

– Вы лично посещали концентрационные лагеря? – поинтересовался нарком Крестинский. Кстати, он нарком чего? Не то труда, не то финансов. Не помню.

– Лично – только Мудьюг. Правда, это было в прошлом году.

– Вот как? – удивился комиссар. – И как вы там оказались?

– Товарищ Аксенов попал на Мудьюг в качестве узника, – пояснил Ленин своим коллегам. Потом, обведя присутствующих взглядом, сказал: – Одна из причин, почему именно Аксенов был назначен на такой ответственный пост, то, что он знает ситуацию изнутри, поскольку побывал и в застенках английской контрразведки, и в тюрьме, и в концлагере. Правда, когда я подписывал постановление, то не думал, что вы так молоды. Сколько вам лет, товарищ Аксенов?

– Двадцать два, Владимир Ильич, – ответил я, округлив возраст.

– Однако, – хмыкнул Ленин, а следом за ним и наркомы.

– Товарищ Аксенов, по регламенту у вас осталось пять минут, – напомнил Горбунов.

Я решил, что мне придется ускориться, но Владимир Ильич сказал:

– Мне кажется, что можно дать товарищу Аксенову дополнительное время. Сколько вам нужно?

– Десять минут, не больше, – ответил я, а когда присутствующие закивали, продолжил: – Далее нами сделана попытка подсчитать ущерб, нанесенный экономической сфере – промышленности, транспорту, сельскому хозяйству. Во-первых, это касается флота. Во время интервенции англичане под разными предлогами угоняли наши суда к себе. По нашим данным, всего угнано семнадцать кораблей – лучшие суда флота, ледоколы, но список может быть увеличен. Далее ...

Я опять сделал паузу и развернул очередной плакат:

– Кроме судов, угон которых можно хоть как-то объяснить, налицо и откровенный грабеж. Американцы и англичане вывезли с Архангельских складов свыше трехсот тысяч пудов льна, кудели и пакли. Только леса вывезено на один миллион фунтов стерлингов, а марганца на пятьдесят тысяч фунтов (в канцелярии Северного правительства нами обнаружено интересное письмо: управляющий Отдела иностранных дел правительства Чайковского жаловался, что после ограбления края интервентами не осталось никаких источников получения валюты, за исключением леса). Думаю, что в отчете можно увидеть более точные цифры. Предварительно, сумма материального ущерба нами оценивается в полмиллиарда рублей золотом. Но, боюсь, это заниженная сумма, потому что еще не учтен ущерб для сельского хозяйства. Например, по некоторым уездам губернии поголовье скота: коров, лошадей, уменьшилось в два-три раза. Пока неизвестен ущерб от вывоза марганцевой руды из Мурманска, меди. Нужно окончательно уточнить стоимость как угнанных судов, так и потопленных по вине интервентов. Думаю, общая сумма ущерба может составить миллиард рублей золотом.

– Когда комиссия сможет представить окончательный отчет? – спросил Ленин.

– Думаю, Владимир Ильич, не раньше осени. Мы уже отправили по всем волостям подробные анкеты, озадачили, скажем так, все местные органы власти, но данные соберут только к концу лета. А их еще нужно обработать.

Я закончил, хотя мог бы еще много что сказать. Например – о применении интервентами химического оружия, о том, как англичане, потопив наш корабль, хладнокровно добили моряков, пытавшихся спастись.

– Спасибо, товарищ Аксенов, – поблагодарил меня Ленин. Повернувшись к членам комиссии, заметил: – Товарищи, вам не кажется, что сегодня мы заслушали лучший отчет за все время существования Совнаркома?