Текст книги "Осколок (Проза и публицистика о Великой Отечественной войне)"

Автор книги: Евгений Коковин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 15 страниц)

По направлению к пароходу, зловеще ревя моторами, летел большой самолет. Белые кресты были отчетливо видны на его плоскостях.

– Второй заход, – сказал помощник капитана. – Определенно сбросит еще. По местам! Подготовить шлюпки! Потемкина, чего ты копаешься!

Аня силилась развязать узел каната. Полина подбежала к ней, чтобы помочь.

Пронзительный свист бомбы заставил ее броситься на палубу. Это был звук, ни на что не похожий, остро впивающийся в сознание, в сердце. Сейчас… сейчас…

Но взрыва не последовало. Бомба ушла в воду.

Полина вскочила. Самолет снова приближался и теперь летел совсем низко. Все кончено. На этот раз он, конечно, не промажет. Зачем он нападает на пароход? Ведь видно, что пассажирский. Женщины, дети… Хотя им все равно, ведь это немцы.

С оглушительным ревом пронеслась над головой черная махина, на мгновение совсем заслонив небо. На корме полыхнуло белое пламя. Вокруг зашипела, заклубилась вода.

– Зажигательные! Скорее к шлангам! – услышала она крик капитана.

Корма была в огне. Полина побежала туда. В дыму она столкнулась с Дарьей Дмитриевной.

– Передайте в машину, больше воды! – кричала Оля Шевченко.

Орудуя топором, Полина разбивала верхнюю палубу. Мелькали лица Маруси, Ани, Дарьи Дмитриевны, боцмана, других женщин и матросов. Невыносимо слезились глаза, пламя обжигало руки, лицо. Вдруг она услышала продолжительный, прерывчатый треск, звон стекла, стон. Самолет пролетел над правым бортом.

– Из пулемета бьет, ложись! – закричал помощник капитана.

Потом все стихло.

– Аня, что с тобой? – Полина наклонилась над лежащей девушкой, приподняла голову. Она ощутила на своей руке кровь, теплую и липкую. – Аня, ты ранена?

На большую реку спускались тихие голубоватые сумерки. Река струилась, безмолвная и величественная. Словно мать ребенка, она бережно и неторопливо несла пассажирский пароход, закопченный, обезображенный, еще дымящийся после пожара.

8

Не дочитав до конца, Полина оперлась на косяк окна и заплакала. Письмо упало на подоконник, и капли дождя смочили бумагу. Танюша прижалась к ней и, глядя испуганными глазенками на мать, тоже была готова расплакаться.

– Мама, что с папой?

– Все хорошо, Танюша. Папа жив, он только немного ранен. Вот видишь, он даже сам пишет. И велел тебя крепко поцеловать.

Полина почувствовала, что ей холодно, и закрыла окно. Потом она еще раз поцеловала дочь.

– Ты уедешь сегодня, мама? – спросила Танюша.

– Нет, я приду вечером, моя девочка, и буду с тобой.

Она вышла на улицу. Холодный ветер заставил поднять воротник дождевика. «Еще будут очень трудные дни, – подумала Полина. – Но она выдержит все испытания, как выдерживала до сих пор. А потом…» Она улыбнулась и ускорила шаги. Нужно еще было заглянуть в госпиталь к Ане, а потом спешить на «Чкалова», где проходили ремонтные работы.

Север. 1943.

Хижина дяди Андрея

Милый, чудесный человек дядя Андрей, старый охотник и рыболов, гроза лесных хищников, наш постоянный «консультант по делам охоты»!

Вечерами, когда за черным Кунд-озером солнце нанизывалось на острия длинноствольных елок, он выходил из своей избушки покоптить белый свет стойким дымом ярославской махорки. И в это время, проплыв восемнадцать километров на пароходе-колеснике и пройдя десять по узким лесным тропкам, мы являлись к нему.

По сравнению с дядей Андреем мы были горе-охотниками. Теперь я могу признаться: добрые три четверти нашей добычи – зайцы и белки, глухари, косачи и тетерки, которых мы привозили домой в рюкзаках, – были пойманы и убиты дядей Андреем.

Вечером мы слушали рассказы старого охотника, а утром вместе с ним бродили по лесу, осматривали силки, стреляли.

Иногда мы не заставали охотника дома. Но хижина дяди Андрея все так же гостеприимно встречала нас. По старым карельским обычаям, избушка не имела замков и засовов. Черемуховый кол подпирал дверь. Однако мы знали, что можем спокойно располагаться в избушке на отдых. Смолистая растопка и береста были заботливо приготовлены дядей Андреем для костра. Всегда можно было найти в хижине кусок вяленого мяса, сушеную рыбу, мешочек с крупой.

Последний раз мы были у дяди Андрея в самую короткую ночь в году. Впрочем, ночи не было совсем. Не успели потемнеть за озером на закате сосны, как восток снова загорелся зарей.

Охота в это время года запрещена. С вечера мы забросили в озеро жерлицы и до восхода проговорили с дядей Андреем об охоте, о повадках зверя, о былых временах кремневок и бердан и о всякой всячине.

Когда роса накрыла озеро и стало прохладно, мы перебрались в избушку. У потухающего костра остался Боско – густошерстая спокойная и умная лайка. Уткнув морду между лапами, Боско чутко спал, часто поводя острыми стоячими ушами.

– Охота – хитрое дело, – рассказывал дядя Андрей. – Ну вот возьмем капкан. Пропах он железом, и ржавчиной, и керосином, и маслом. К такому капкану ни одна лесная тварь не подойдет. Капкан никакого запаха не должен напускать в лесу. Хвоей его почаще протирать нужно. Я даже голой рукой капкана не касаюсь, рукавицы особые у меня вон лежат. А люди думают – секрет какой-то дядя Андрей знает. На дядю Андрея, говорят, зверь сам бежит…

Из окна избушки было видно озеро. Оно лежало длинное, причудливое в своих очертаниях, обнесенное частоколом мачтовых сосен и елей. Казалось, озеро дышало.

– Спать теперь некогда, – сказал дядя Андрей. – Нужно снасть посмотреть.

Озеро запылало, подожженное зарей. У самого берега плеснулась рыбешка.

– И как же хорошо наша жизнь устроена! – говорил дядя Андрей, натягивая свои высокие болотные сапоги. – Никуда я из своих мест не уезжаю, а вещи всякие и харч у меня в избушке со всего государства собраны. Ружье ижевцы смастерили, топор, по клейму видно, в Москве отковали, нож вот этот матрос из Мурманска подарил, сумка ленинградской работы… Махорочку ярославскую курю, чай – таджикский, вот тут написано. Порой вот сидишь так и думаешь: словно у тебя во всем Советском Союзе дружки живут и не забывают, шлют все. Вот так и послал бы в подарок тому таджику, что этот чай вырастил, самую лучшую лисью шкуру.

В тот день мы поздно вернулись от дяди Андрея и пожалели, что в его хижине не было радио. Фашистские войска напали на нашу землю.

Кунд-озеро, где стояла хижина дяди Андрея, лежало в тридцати километрах от советско-финляндской границы. Нам больше не удалось побывать у дяди Андрея. О нем рассказали колхозники, ушедшие из деревни Кундозерской, занятой гитлеровцами и белофиннами.

Дядя Андрей позднее других узнал о войне. Не голосом диктора и не газетным сообщением вошла война в его охотничью избушку, а воем снарядов, тревожным гулом самолетов и автоматными очередями.

Три дня в его избушке лежал раненый пограничник, укрываясь от фашистов.

Когда ночью дядя Андрей проводил пограничника никому не ведомыми тропами за линию фронта и вернулся домой, он застал в своей хижине незваных гостей – немецких офицеров.

Они окружили дядю Андрея и что-то требовали от переводчика-финна.

– Охотник я здешний и ничего не знаю! – отвечал дядя Андрей на вопросы переводчика.

Он смотрел, как три немца пили его водку и ели его копченую жирную рыбу. Двое других уже спали.

Внезапно послышался легкий шум. Немцы уставились на дверь. Дядя Андрей знал: это Боско царапает косяк и просится в избушку. Дверь чуть приоткрылась, и немцы увидели красивую собачью морду. Один из них выхватил пистолет и, не целясь, выстрелил.

– Айн!

– Не надо! – закричал дядя Андрей.

Боско спокойно смотрел на немца.

– Цвай! – произнес немец и вторично нажал на спусковой крючок.

Собака завизжала. Дверь захлопнулась, но немец подскочил и распахнул ее. Он выстрелил в третий раз.

– Драй!

Раненый пес рванулся в сторону, подпрыгнул и, свалившись, замер в траве.

Дядя Андрей посмотрел на свою двустволку и с силой повернул голову в сторону.

В чугунном камельке лихорадочно подергивалось тусклое пламя. Финн-переводчик ухватился за полку и повис на ней. Доски треснули – хорошее, сухое топливо!

– Зачем порушил? – Дядя Андрей вскочил и схватил финна за руку.

– Сиди, – сказал финн, – теперь я здесь хозяин. Карельская земля – наша земля!

Сухие доски ярко запылали в камельке. Пламя гудело, прорываясь через колена трубы.

Кто же здесь хозяин? Кто жил в этих местах двадцать пять лет? Кто построил эту избу? Кто мастерил эти скамейки и полочки, красил наличники, разбивал грядку под окошком? Кто охотился в этих лесах и рыбачил на Кунд-озере?

«Посмотрим еще, кто здесь хозяин!» – подумал охотник.

Всякому тяжело переносить обиду, но особенно тяжело она переживается старыми людьми. Обида еще больше старит их, сутулит, делает молчаливыми.

Дядя Андрей очнулся утром. Финн и немцы спали. Оконное стекло, казалось, плавилось в лучах солнца. Дядя Андрей осторожно поднялся, снял двустволку и тихо вышел из избушки. Вокруг никого не было. Знакомый клест свистел и щелкал в густой, позолоченной солнцем листве.

Для кого теперь будет щелкать и посвистывать эта косоклювая хлопотливая птица? Чей сон будут охранять от ветров стены старой охотничьей избушки? Хозяин должен уйти. Для него всюду найдется крыша.

Настанут другие, как и прежде, счастливые дни. Построит дядя Андрей новую избу у Кунд-озера, и друзья со всей страны помогут ему поднять хозяйство. А захватчикам – ни кола ни двора. В карельских лесах и в избах место только друзьям.

Хозяин снял с шеста несколько колец бересты и швырнул их к стене избушки. Ногой подтолкнул охапку сучьев. Подумал, подошел к двери и подпер ее колом. Все это он делал не торопясь, спокойно, словно обычное свое ежедневное дело. Спокойно чиркнул спичкой. Издали можно было подумать, что охотник собирается готовить себе завтрак: так неторопливы были его движения.

Береста вспыхнула бледным длинным пламенем, почернела и свернулась в тугой ком. Молочный дым пополз по земле.

Дядя Андрей ставнем прикрыл костер, разведенный под стеной хижины, оглянулся и быстрым шагом пошел прочь. Через мгновение он уже скрылся в лесных зарослях.

Утро в северном лесу полно запахов моха и травы, напитанных росой, брусничника и прелой земли, хвои можжевельника и листвы ольхи. Дым горящего сухого дерева, легкий и бесцветный, дополнял утренний запах леса. Пламя охватило избушку. Тихо горели стены, с треском занимались пламенем просушенные солнцем доски у окон и крыши, шипел и дымил в пазах желтый застарелый мох.

Так перестала существовать хижина дяди Андрея – гостеприимная охотничья избушка. В своих стенах она задушила фашистов.

Исчез старый охотник дядя Андрей. А в карельских лесах появился новый отряд партизан. И как рассказывали кунд-озеровские крестьяне, отрядом этим командовал старый человек, меткий стрелок.

Север. 1943.

Ученик Тигробоя

В одной из рот Н-ского полка бережно хранится железная доска. В центре доски – три отверстия, три пробоины от бронебойных пуль.

Об этой доске я вспомнил недавно, в Москве. Жил я в гостинице. Однажды, когда я вернулся к себе в комнату и еще не успел снять пальто, в дверь постучали.

В комнату вошел офицер с погонами подполковника. Он молча приложил руку к фуражке. Глаза его смеялись, и было видно, что он меня знает. Но я его вспомнить не мог.

– Проходите, пожалуйста, – сказал я.

Подполковник протянул мне руку и сказал:

– Да, времени много прошло. Не помните? А старую книжку о Тигробое помните?

Он улыбнулся. И эта улыбка и особенно напоминание о книге заставили меня все вспомнить.

Зато я не могу сейчас точно сказать, что мы делали в ту первую минуту, когда я узнал в подполковнике бывшего рядового запасного полка Николая Мальгина. Кажется, мы обнимались, помогали друг другу раздеваться, удивлялись и радовались встрече.

Над тремя рядами орденских планок на груди Николая Владимировича поблескивала золотая звездочка Героя.

В то время, почти двадцать пять лет назад, я служил в окружной военной газете. Мне часто приходилось бывать в полку, куда рядовым бойцом пришел молоденький Николай Мальгин.

Был он застенчив и молчалив.

Вечерами доставал из своего мешка старую-престарую книжку с распадавшимися страницами и начинал ее читать.

Однажды я взял у Мальгина эту книгу. Титульного листа не было, я не мог узнать ни автора, ни названия книги. Тогда я наудачу раскрыл страницу и прочитал:

«Отважный Тигробой прицелился и выстрелил. Хищный зверь высоко подпрыгнул и замертво упал на землю».

Сразу же вспомнилось детство. Майн Рид, Густав Эмар, Фенимор Купер…

– Интересная? – спросил я.

– Очень, – ответил Николай. – Я эту книгу, наверное, десятый раз читаю. Про охотника. Смелый был и стрелял метко. Вот таким бы стать! Я ведь тоже охотник. Только в наших местах тигры не водятся. Даже медведи теперь редкость. Одни зайцы, ну и птица разная…

Николая Мальгина зачислили в противотанковую роту, и он стал учиться военному искусству. Саперной лопатой он рыл траншеи, окопы и ячейки, возводил брустверы, по-пластунски ползал по земле, укрываясь за холмиками, буграми и кустиками. Навстречу бойцам двигался учебный макет танка.

Николай выбирал уязвимое место «танка» и прицеливался. Учился он прилежно, но скучал и не скрывал этого. Он ждал отправки на фронт. В эти дни на фронте наши войска начали решительное наступление против немцев.

В роте теперь хорошо знали Мальгина. Он лучше всех стрелял из противотанкового ружья и забивал в мишень пули, словно гвозди, – точно и уверенно.

Накануне отправки на фронт Мальгин стрелял, как всегда, спокойно и уверенно. Железная доска была укреплена на макете танка. «Танк» полз на бойца. Три выстрела. Три бронебойных пули. Три пробоины в центре железной доски, той доски, о которой и упоминал в начале рассказа и которая до сих пор хранится в роте Н-ского полка.

Вечером после стрельб я увидал Николая Мальгина. Он читал какую-то книжку.

– Опять про Тигробоя? – спросил я, хотя видел, что Мальгин читал не старую потрепанную книжку, а новенькую брошюру.

– Точно, про тигробоя, а вернее – про тигробоев, улыбнувшись, ответил Николай. – Читаю, как наши бронебойщики «тигров» фашистских уничтожают. «Тигры» – это танки у них такие. А наши их бьют, как настоящие тигробои. Вот таким бы стать!

– А про Густава Эмара забыл? – спросил я весело.

Николай махнул рукой:

– Далеко тому Тигробою до наших!

Николай вскоре уехал на фронт в составе маршевой роты. Я провожал уезжающих бойцов:

– Ну, Николай, ждем весточку для газеты!

Длительное время мы ничего не слышали о Николае Мальгине. И вот пришло письмо с фронта от заместителя командира полка.

«…В вашей части служил отличный воин-бронебойщик Николай Владимирович Мальгин, – писал майор. – Когда фашисты атаковали наш полк, переправившийся на правый берег Днепра, Мальгин проявил изумительное мужество. До двадцати фашистских танков рванулись на наши позиции. Гитлеровцы хотели раздавить, сбросить советских воинов назад, в Днепр. Николай Мальгин, находясь впереди подразделения, тремя выстрелами подбил три немецких танка. Четвертый „тигр“ смял его позицию. Но когда машина проскочила дальше, пуля чудом спасшегося бронебойщика остановила ее. И все это благодаря умению и стойкости отважного воина Николая Мальгина. Еще два выстрела успел сделать герой. И еще два танка остались на поле боя. Контратака была отбита.

Вчера мы проводили Николая Мальгина в Москву. Он поехал получать высокую награду – медаль „Золотая Звезда“ и орден Ленина…»

Через несколько дней я получил письмо. Оно было из Москвы, от Мальгина. Он просил передать привет редакции и в конце письма, между прочим, написал:

«Помните старую книжку о Тигробое? Она заронила во мне мечту о смелости, о меткой стрельбе. Но научился я этому у наших бронебойщиков, у советских тигробоев».

Мы разговаривали с Николаем Владимировичем до полуночи.

– А где теперь та книжка, старая, о Тигробое? – спросил я. – Потерялась?

– Потерялась, – подтвердил подполковник и усмехнулся: – Может быть, солдаты раскурили.

Я посмотрел на Николая Владимировича, на его звезду и подумал: вот о каких тигробоях надо теперь писать книги!

Патриот Родины. 1944. 1 мая.

Горсть земли

Утром в березовой роще засвистел и защелкал невидимый бесстрашный клест. Переливчатый свист необычайной чистоты заставил Яна вздрогнуть.

Ян инстинктивно сжал кулак вместе с горстью влажной от росы, пахучей земли.

Он лежал в тесной, неудобной ячейке, лежал молча, полный ожидания и напряжения. Впереди, в нескольких сотнях шагов, проходила граница, а за ней – ненавистная фашистская Германия.

Бойцы ожидали сигнала к атаке. Ожидал Ян, крестьянин и партизан, теперь красноармеец.

Он разжал кулак и взглянул на горсточку земли. Против его воли глаза застлала голубая влага. Человека в двадцать семь лет трудно заставить плакать. То были слезы большой ненависти и большого счастья.

Переливчатый свист клеста и горсточка земли в сжатом кулаке – как и три с лишним года назад. Но тогда Яну было двадцать четыре года и его волосы не убеляла седина…

…Подминая плетни и посевы, ползли тогда крестоватые зловещие танки. И может быть, это было первое, что вызвало ненависть и обиду в сердце молодого крестьянина.

У деревни шел бой, и Ян полсуток не мог попасть к своей семье. Фашисты ворвались в деревню и подожгли ее. Свою злобу они выместили на жителях деревни, перед которой им пришлось задержаться на двенадцать часов.

У родного пылающего дома Ян нашел убитого старого отца. Может быть, Яну посчастливилось: среди многих трупов он не нашел своей жены и своей дочери. Может быть, он мог надеяться увидеть их живыми.

В тщетных поисках Ян ходил вокруг деревни, по полям и лесам, пока его ночью не задержали немецкие солдаты. Ему сказали: «Шпион!» – и закрыли в сарае.

К утру над выгоревшей деревней стояла тишина. Дверь открыл унтер-офицер. Он вытолкнул Яна из сарая и указал в направлении речки. Ян догадался: ведут на расстрел.

За что?

Вели двое – унтер и солдат. Солнце чуть-чуть приподнялось над полями. Оно еще не успело высушить на травах росу. Унтер бы самодоволен и насмешлив, солдат – молчалив и равнодушен. И между ними, опустив голову, шел смертник Ян.

Унтеру было скучно, он искал развлечения. Некуда торопиться, белорус всегда успеет получить свои несколько граммов свинца. Пусть он перед смертью выразит последнее желание. Международное право! Унтер захихикал.

Они стояли на песчаном берегу речки – два палача и осужденный без суда.

Последнее желание! Чтоб вы сгинули, проклятые мучители! Нет, этого желания они не выполнят.

– Я хочу проститься с моей землей! – сказал Ян.

Унтер совсем развеселился. Чего же с землей прощаться, все равно в ней придется лежать. Или белорус мечтает о небе? Он кивнул головой в знак согласия.

Ян взял в руку горсть песчаной сырой земли. Он смотрел на нее долго-долго, потом приложился к ней губами. Над головой, на высокой сосне, засвистел невидимый клест…

Это длилось секунду-две. Потом – резкий взмах, и горсть песку ослепила глаза унтера. Не успел солдат опомниться, как винтовка под сильным ударом вылетела у него из рук. Ян выхватил у ослепшего унтера пистолет и двумя выстрелами решил судьбу.

Так началась борьба.

Он скрывался в лесах, три года партизанил. Когда партизанский отряд соединился с Красной Армией, Ян стал красноармейцем.

И вот части Красной Армии подошли к границе Восточной Пруссии.

Ян лежал в тесной ячейке и ждал сигнала к атаке. Стояла необычная, напряженная тишина. Переливчатый свист клеста заставил его вздрогнуть. В инстинктивно сжатом кулаке скрипнула земля.

Земля! В затуманенном влажном взоре Яна она засверкала бесчисленными кристаллами. Свободная снова, родная, советская…

Земля! Ощутимая весомость золотых колосьев и пряные запахи сочных трав. Сколько дней, недель, месяцев тосковали по тебе твои хозяева! Блестки металла в сыпучем изломе – чугуна, меди, золота. Дым кочегарок, струи нефти и искристость антрацита. Земля, земля…

Вокруг уже бушевала канонада. Орудийные залпы сотрясали землю. Над головой ныли снаряды.

Взвилась ракета. Ян вскочил, нажал на спусковой крючок и, увлекаемый неудержимым порывом, побежал вперед.

Патриот Родины. 1944. 10 ноября.

Подвиг

Есть много чудесных легенд у народа. Но нет легенды и сказки величественнее и изумительнее, чем подвиги советских людей, вставших на защиту своей матери – Родины.

Эту историю рассказал нам капитан Каплин. Капитан Каплин, старший сержант Зубов, сержант Греш, красноармеец Марусяк служат в одном из подразделений нашего округа. Все они хорошо знали сержанта-коммуниста Курицына. Они никогда не забудут имени героя. Что же сделал сержант?

Наши войска наступали, не давая врагу закрепиться на промежуточных рубежах. Артиллеристы неотступно сопровождали пехоту.

Но вот противник, оправившись, стал переходить в контратаки.

Наступление задержалось.

Орудийные расчеты оборудовали огневые позиции. По болотам протянулся телефонный провод. Батареи получили приказ на артиллерийскую подготовку. Мешкать было нельзя.

Противник накопил крупные силы и готовил решительную контратаку.

Наши связисты успели натянуть телефонную линию от огневых позиций к командиру батареи и дальше к передовому наблюдательному пункту. Командир батареи взял трубку, чтобы передать данные на батарею, но связи не было.

– На линии повреждение!

В ответственный момент, когда нужно вести интенсивный огонь, связь отказала. Между тем, подготовляя атаку, заговорили немецкие орудия и минометы. Нужно немедленно исправить повреждение. Нужно соединить концы провода, дать контакт, оживить линию.

Пехотинцы лежали, прижатые к земле вражеским огнем. Они не могли подняться и ожидали помощи артиллеристов. А артиллеристы ждали команд.

Исправлять телефонную линию направился командир отделения связи сержант Курицын. Он выскочил из окопа и пополз. Командир батареи что-то кричал ему, но сержант, должно быть, не слышал его слов. Он торопливо полз, пригибая к земле голову, и вскоре скрылся в дымовой пелене.

Об остальном можно лишь догадываться.

Сержант полз вперед. Вокруг него бушевал вихрь разрывов. Глаза слезились от дыма. Иногда он ощупывал провод и припадал лицом к взрыхленному торфянику, когда мина рвалась рядом.

Совсем близко огненной очередью залился вражеский пулемет. Второй очередью сержант был тяжело ранен. Превозмогая боль, он продолжал ползти вперед.

Порыв найден. Теперь надо найти второй конец. Сержант пополз вправо, держа провод в зубах и руками разрывая землю у воронки. Вот и второй конец. Но в тот момент, когда связист схватил найденный конец провода, минный осколок ударил его в плечо. Сержант натянул проволоку, но соединить концы уже не было сил. Руки ослабли, и пальцы не повиновались. Напрягая последние силы, герой подтянул провод ко рту и, стиснув зубы, соединил оба конца…

Связь заработала.

После боя сержанта Курицына нашли лежащим у неглубокой воронки. Жизнь покинула его. В крепко стиснутых зубах он держал соединенные концы телефонного провода.

Патриот Родины. 1944. 28 декабря.