Текст книги "Осколок (Проза и публицистика о Великой Отечественной войне)"

Автор книги: Евгений Коковин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 15 страниц)

Рукавичка

На общей кухне стояли пять столиков самых разных размеров. На них постоянно гудели и шипели примусы и керосинки. Хозяйки готовили завтраки, обеды, ужины для своих семей, иногда мирно судачили, но частенько и схватывались в словесной перепалке. Неистовое гудение примусов тогда захлестывалось, словно приумолкало, хотя горелки и полыхали.

Двух из тех хозяек теперь уже нет, остальные живут в разных концах города в новых квартирах.

Авдотья Семеновна навестила свою бывшую соседку по старой квартире. Ульяна Егоровна несказанно обрадовалась гостье. Конечно, чаек, разговоры, воспоминания…

Горести у женщин хотя и давние, а душу не перестают точить. У Авдотьи Семеновны с фронта не вернулся сын. В конце войны, перед самой победой, получила похоронку на мужа Ульяна Егоровна.

– Гляди-ко, какую мне, Егоровна, памятку прислали, – и Авдотья Семеновна вытащила из сумки изрядно поношенную и залатанную рукавицу.

– Да кто прислал-то? На что она тебе? – удивилась Ульяна Егоровна.

– А ты вспомни-ка…

И вспомнили.

…Когда в квартире не стало взрослых мужчин, три домохозяйки поступили работать – две на механический завод, третья – на лесную биржу. Почти совсем прекратились кухонные ссоры. Чтобы не грустить, не маяться в одиночку, сходились вместе, вязали и шили рукавицы для фронта, для советских воинов. Первое время войны город считался тыловым. Фронт, правда, и позднее не проходил через него. Но некоторое время спустя в небе стали появляться вначале одиночные «рамы», потом гитлеровцы стали бомбить город массированно. Свободные от работы женщины и старики дежурили на улицах. В часы налетов за городом ухали зенитки, неведомо когда и откуда подвезенные для защиты населения и предприятий.

Вспомнилось, как самая старшая из соседок по квартире, было ей уже за семьдесят, просилась в госпиталь сиделкой или уборщицей. И когда ей очень вежливо, со словами благодарности, отказали, она обиделась, мол, не доктором и не сестрой милосердия прошусь, а помыть там что или у больного посидеть…

– А вот вспомни-ка, – задумчиво произнесла Авдотья Семеновна, – рукавицы мы шили?

– Ну, шили.

– А я в каждую рукавицу записочку засовывала, – так, мол, и так, воюй, милый, и домой возвращайся с победой. Дак вот, эта рукавица-то – моя.

– Ну?

– Вот и сама не думала, не гадала. Верно ты, Егоровна, говоришь, много годов-то прошло. А только приходит ко мне почтальонша и подает не то посылочку, не то письмо толстое. Говорит: «Вам бандероль. Распишитесь». Что такое – никак сообразить не могу. Смотрю, все верно: и по адресу, и по фамилии – мне. Расписалась в книге, а открывать боюсь. Потом думаю: да ведь не бомба же там. Распечатала, значит, а в бандероле этой – рукавица. Сразу узнала – мной вязана. А в рукавице еще шоколадина громадная. И бумаги лист – письмо. Ha-ко, почитай.

Письмо было написано четким красивым почерком, видимо, под диктовку другим человеком. Подпись в конце была неуверенная, словно хромающая: Федор Голубцов.

«Многоуважаемая Авдотья Семеновна! После многих, многих лет разыскал я Вас наконец. Большущее Вам спасибо за рукавички. И помогли они мне в стужу, и просто радостно было их получить на фронте, почувствовать, что где-то заботятся о нас люди. В рукавице в записке я вычитал только Ваше имя и отчество, да город, где Вы живете. Решился разыскать Вас. Написал в адресный стол, потом через редакцию Вашей газеты – пионерам. И ответ все-таки с Вашим адресом получил. Хорошие люди живут в Вашем городе! Одну рукавицу оставляю у себя на память, а вторую посылаю как доказательство, что Ваша доброта крепко помогла нам, солдатам, в те тяжкие дни и годы…»

Сидели две пожилые женщины, читали письмо, вспоминали и плакали…

Правда Севера. 1975. 1 октября.

И тихо, тихо все кругом

Мне хочется рассказать об одной женщине, о ее нелегкой судьбе, а может быть, и о судьбах многих ей подобных.

Сейчас Елизавета Васильевна в годах. Да и тогда настоящая ее молодость уже заканчивалась.

Город отстоял от фронта далеко. И если бы не война, которая особенно жестко сжимала сердца жен и матерей фронтовиков, можно бы сказать пушкинской строкой: «И тихо, тихо все кругом…»

Это было как будто очень, очень давно, и в то же время совсем недавно.

В те времена Елизавета Васильевна жила в общей коммунальной квартире. Столики соседок-домохозяек на кухне чуть ли не громоздились один на другой. На столиках фурчали примусы и подымливали керосинки.

Муж Елизаветы Васильевны и единственный сын были на фронте. Совсем редкие и короткие весточки получала она от них. И каждый такой редкий треугольничек приносил ей величайшую радость.

Домашних дел у нее было немного, и она, когда позвали, поступила работать на завод, где раньше работал ее муж. И тут, правда мельком и с чужих слов, услышала: «Рабочую продовольственную карточку захотела». Было до слез обидно и больно. Хотела уволиться, но ее тут же, на заводе, пристыдили. Людей нет, некому работать, а она…

И она осталась.

Заводской специальности у Елизаветы Васильевны не было. Ее поставили помогать на выдаче инструмента. Начальник цеха, который хорошо знал ее мужа, отличного слесаря-лекальщика, сказал:

– Присмотритесь, подучим, если понравится, специальность будете иметь.

И она быстро привыкла, даже полюбила цех, уходила с работы поздно вечером. Не хотелось домой, где невыносимо тихо.

В обеденный перерыв, в дневную смену, когда Елизавета Васильевна выходила из цеха, если в небе горело солнце, оно не замечалось, его словно и не было. На улице словно не было деревьев и кустов – зелени, а она всегда любила зелень. Заросли кустарника на берегу смотрелись в речку и, отражаясь, любовались собой. Но она не слышала ветерка в кустах, не видела волшебного, чуть заметного колыхания голубоватой воды.

Было тихо, как будто наступила глухота.

Но Елизавета Васильевна знала, по-женски особенно больно воспринимая: на берегах Волги грохочет, взрывается, пылает. Шло грандиознейшее из сражений всех времен – Сталинградская битва. И она чутьем матери, по каким-то мелочам и намекам из последнего письмеца поняла: сын ее там.

В цехе среди подруг-работниц она заикнулась о фронте: сходить в военкомат, попроситься. Кто-то усмехнулся, кто-то нахмурился. Она поняла. Задуманное намерение напрасно.

А то, что ее тревожило, мучило, убивало, вскоре случилось. Пришла не «похоронка» – коротенькое письмо от товарища сына по роте. Сын погиб под Сталинградом. Подробностей не было. Была лишь в конце письма приписка: «Мы за него отомстим!».

Она не верила, хотя знала, что это уже произошло, знала, что не один он – многие и многие, что и она не одна: многие получали «похоронки» или такие же письма о сыновьях и мужьях. Или были совсем в неведении. Но, не смиряясь со случившимся, она хотела узнать о сыне все-все.

Но что делать, что?.. Кричать, стучать в стены и в чужие двери? А там такое же горе…

До утра Елизавета Васильевна сидела на краю кровати. От поздних рыданий, может быть, стало легче. Она ждала, когда можно пойти на завод. Будильник у нее остановился, и она прислушивалась к бою стенных часов у соседей – ожидала эти приглушенные дощаткой и обоями удары, знала о них и каждый раз, когда раздавался бой, вздрагивала. Тревожили не звуки, не шум, пугала тишина.

Утром она отнесла пайку хлеба соседской семье – там было трое ребятишек. Она и раньше делилась с соседями.

В цехе Елизавета Васильевна крепилась, работала молча, чтобы не выдать себя. Руки почти не чувствовали инструмента – холода гаечных ключей, резцов, ножовочных полотен.

Но начальник цеха заметил. На его вопрос она ответила тихо, но прямо, без слез, только отвернулась.

– Идите, Елизавета Васильевна, домой. Успокойтесь, отдохните… – что он еще мог сказать или сделать в то время?

– Нет, нет, только не домой. Из цеха я не уйду. Здесь мне лучше… только никому не говорите.

Поздно вечером начальник цеха и один из мастеров проводили ее до дому, зашли на квартиру. Елизавета Васильевна и стеснялась, и была рада. Одиночество в комнате угнетало.

Потом, в другие вечера, к ней приходили подруги по работе. Немногословно переговариваясь, они вместе с Елизаветой Васильевной нашли занятие – шили и вязали для фронта рукавицы. Все жили одними мыслями – и общими, и своими. Кто-то из них перенес такое же горе, как и Елизавета Васильевна, другие ждали писем с фронта.

В посылки, кроме рукавиц, они складывали все, что находилось дома: белье, теплые рубашки, свитера. Пригодится, все равно кому-нибудь пригодится! И адрес на посылках писали краткий: «Фронт. Нашим защитникам». На почте им никогда не отказывали в приеме таких посылок.

Проходили горькие дни, недели, месяцы… И уже годы продолжалась война. Но вот наступили большие дни радостей и на фронте, и в тылу. Советская Армия стремительно погнала врага на запад. Один за другим освобождались родные города, освобождалась родная земля.

И наконец – граница, и наконец – наши войска на чужой и на освобожденной земле, за которую еще ожесточенно цеплялись обреченные гитлеровцы.

Девятое мая – Победа.

Это была всенародная, величайшая радость радостей. Но она, Елизавета Васильевна, ждала еще одну радость – возвращение мужа. Он уже не молодой, после победы его в армии долго не задержат.

…В яркий день внезапный бросок угольно-жгучего мрака оглушает человека.

Мир отпраздновал победу. После четырехлетних страданий звучало ликование в душах людей, а ей пришло позднее горестное известие: в Будапеште погиб муж.

Кто мог вынести такой удар, вторичный жесточайший удар судьбы?! Кто?..

Как и три года назад, сидела она на кровати, застывшая, безмолвная, одинокая.

Было все так же. И тихо, тихо все кругом.

Потом так же уходили годы. И жила и живет с болью в сердце, но с достоинством сильная русская женщина Елизавета Васильевна.

Правда Севера. 1976. 8 мая.

ФРОНТОВЫЕ КОРРЕСПОНДЕНЦИИ

Фальшивых дел мастер
Фельетон

Чем-чем, а подлогами, подменами и разного рода фальшивками фашистского фюрера не удивишь. Геббельс из всех сил старается, язык на сторону, а фюрер или усмехается, или злится. «Старо», – говорит, – или еще хуже: «Нечистая, – говорит, – работа».

И вот уже около месяца Геббельс в немилости ходит. А ведь, казалось, какой мастер был! Мюнхенскую школу шулеров прошел, у мошенников с мировыми именами учился, сам на этом имя заработал и звание фальшивых дел заслуженного мастера получил. Практика огромная. Начинал с колоды крапленых карт. Теперь исторические факты подтасовывает и карту мира крапит. О документах говорить не приходится. На имя самого дьявола паспорт заготовить может.

И тем не менее фюрер им недоволен. Провалов стало уже очень много. Не только за границей – в Германии перестали верить. Тогда Геббельс приуныл, но решил не сдаваться.

– Удивлю Вас, мой фюрер, не будь я Геббельс!

Так и сказал. И ушел думать. Думал ни много ни мало пять дней. Ничего не придумал и решил подавать в отставку.

А у фюрера болезнь приключилась – старая болезнь вернулась, мягко говоря, психическое недомогание, мания подделки и подмены. Показалось фюреру, что Геббельс уже что-то придумал и начинает удивлять.

Все началось с прихода Геринга.

– Напрасно в Россию сунулись, – сказал Геринг. – На свою голову. Не унести ног будет, пожалуй. Не повернуть ли назад?..

Фюрер глаза вытаращил. Кто это говорит? Геринг, его ближайший сподвижник по захвату чужой земли и чужого добра!

– Нет, это не Геринг, – сказал себе Гитлер, – подмена. Не иначе, Геббельс действовать начал, подменил Геринга. Он мастер на подделки и подмены. Придумал, сукин сын.

Доложили фюреру, что танковые части Гудериана разбиты и откатились. Не поверил фюрер. Одно твердит:

– Подмена, подделка. Гудериан – не тот, танки – не те, Красная Армия, что Гудериана разбила, – не та. Все подделано, все подменено. Знаю, он мастер на эти штуки, этот Геббельс!

Однажды, в момент просветления мысли, Гитлер все же сказал по радио:

– Мы ошиблись в вопросе о том, какую силу представляет наш противник.

Но тут же фюрер испугался своих слов.

– Сукин сын, этот Геббельс, он уже, кажется, и меня сумел подменить, – в бешенстве кричит фюрер. – Я – не Гитлер, и Гитлер – не я, и я – не я. Подать сюда Геббельса!

Привели Геббельса. Тот стоит, трясется, как осиновый лист, не подозревает, что у фюрера временно «не все дома».

– Не сдержал, – говорит, – я своего слова. Ничего не придумал. Не Геббельс я отныне…

И тут произошло необычайное. Гитлер успокоился вдруг и пробормотал в восторге:

– Вот это я понимаю. Даже самого себя подменил, сам признался. Это вам не эрзац хлеба и нефти сотворить. Настоящий спец по подлогам и подделкам. Ладно, приступай к своей работе.

И Геббельс приступил снова подделывать, подменять и фальшивить.

Патриот Родины. 1941. Октябрь.

В бою побеждает храбрый
Танкисты-фронтовики рассказывают о своем опыте

Тридцать восемь атак, тридцать восемь ударов по немецко-фашистским бандам нанес этот экипаж в боевом содружестве с другими советскими танкистами. И теперь вечерами, после дня напряженной боевой учебы, молодые, еще не испытавшие боевой жизни танкисты упрашивают трех товарищей рассказать о боях.

Теперь их трое. Четвертый погиб в бою. Иногда в клубе, иногда в общежитии собираются бойцы и командиры послушать волнующие рассказы фронтовиков.

Обычно начинает рассказывать командир танка старший сержант Кученков. Но у слушателей-водителей после рассказа возникает много вопросов «по специальности». Тогда рассказ дополняет механик-водитель старший сержант Богдашкин. Что касается ведения огня, то тут много полезного может посоветовать башенный стрелок Дардыкин, самый молодой в экипаже.

…В деревне С. укрепились фашисты. Начало смеркаться, когда был получен приказ выбить врага. В числе других машин танк Кученкова вышел на выполнение приказа.

Сообщения разведки оказались абсолютно точными: перед деревней немцы вкруговую установили противотанковые пушки и много огневых точек.

Когда танк Кученкова выскочил на бугор, шальной осколок снаряда угодил ему в переднюю часть. Однако советская машина выдержала и продолжала мчаться вперед. Меткими выстрелами с хода экипаж танка сбил две противотанковых пушки. Несколько огневых фашистских точек было раздавлено гусеницами тяжелой машины.

Навстречу, под прикрытием легких танков, вышла немецкая пехота. Но деревня была уже близко, и советские машины стремительно неслись на нее.

У самой деревни танки были остановлены. Фашисты вели с окраины яростный огонь прямой наводкой. У машины Кученкова снарядом перебило два трака. И тут же в бою танкисты принялись за ремонт. Радист Волков вел пулеметный огонь, а трое его товарищей спешили снова ввести в строй омертвленную машину.

Вскоре экипаж машины Кученкова вместе с другими танками ворвался в деревню…

Это один из тридцати восьми эпизодов, из тридцати восьми атак, в которых участвовал экипаж. Иногда танки по два раза атаковывали врага, возвращались, пополняли боеприпасы и горючее и вновь уходили в бой. Ничто не могло сломить наступательного порыва отважных советских танкистов.

Беседуя, товарищи рассказывают о том, как танки должны взаимодействовать с пехотой, прикрывать ее наступление, уничтожать минометные и пулеметные гнезда.

– Особенно зорко нужно наблюдать танкистам за полем боя, – говорит командир машины. – Кусты, впадины, овраги, – все это может таить для нас неприятные сюрпризы.

Когда танки останавливаются для стрельбы, нужно избегать скученности их. Скученность затрудняет наблюдение, мешает ведению огня и увеличивает поражаемость. При движении по укрытой местности не следует выскакивать на открытые места, чтобы неожиданно не попасть под огонь противника.

Много полезных советов дают молодым танкистам фронтовики Кученков, Богдашкин и Дардыкин. Их засыпают вопросами.

– Как восстановить машину на поле боя?

Такие случаи встречались в практике у экипажа Кученкова дважды. Об одном уже было рассказано. Во второй раз сбило качающий рычаг. Не прекращая огня, танкисты вывели одно колесо, натянули гусеницы. Машина шла неровно, но все же ее удалось вывести из боя.

Также, отвечая на вопросы, Богдашкин рассказал, как они вытаскивали танк из болота, ни на минуту не прекращая огонь по фашистам, пытавшимся приблизиться к месту аварии.

Когда танк стрелял с места, механик-водитель корректировал огонь, который вел командир.

Четырнадцать бесед провел экипаж машины старшего сержанта Кученкова. Кроме того, повседневно на занятиях и в свободное время фронтовики в кругу товарищей делятся опытом.

Патриот Родины. 1942. 18 марта.

О пулеметчике

Мечта осуществилась. Уже упругие рессоры покачивают тебя в вагоне воинского эшелона. Колеса на стыках отсчитывают каждый рельс. «На запад, на фронт!» – словно говорят колеса. Им вторят и буферы, и шатуны паровоза, и пар, шумно врывающийся в воздух.

Бойцы едут на фронт. На железнодорожных станциях незнакомые девушки им машут платками. Поезд проходит по необъятным просторам страны, переживающей грозовую, военную весну.

И ты тоже едешь на фронт, Алексей Малышев. Мы будем помнить тебя, дорогой боец-пулеметчик, пока не увидим снова, возвратившегося с фронта с победой. Это будут счастливейшие дни для тебя, для всех нас, для нашей родины. И при встрече ты о многом расскажешь своим товарищам, тоже возвратившимся с фронта, и своей матери, всегда думающей о тебе, и своей девушке, которая терпеливо ожидает тебя. Мы знаем о твоем благородном стремлении на фронт.

…Когда происходило распределение бойцов по подразделениям, молоденький чернобровый красноармеец два часа ходил за лейтенантом Зуевым, упрашивая «взять в пулеметчики».

– Пулемет весит… – начинал говорить лейтенант, меряя взглядом маленького красноармейца.

– Знаю, шестьдесят шесть килограммов, – быстро подхватывал обрадованный красноармеец. – Это без охлаждающей жидкости…

– То-то и оно, без охлаждающей жидкости. А сколько ты сам весишь? Кто же за тебя, дорогой, пулемет будет перетаскивать? Нет, нет. Не подходишь.

Однако настойчивый красноармеец добился своего. Он был зачислен в пулеметный взвод, которым командовал лейтенант Шемет.

Когда взвод получил приказ об отправке на фронт, лейтенант Шемет сказал:

– Вам, товарищ Малышев, придется остаться. Рост маловат, да и вообще, молодой…

Красноармеец обиделся. Нет, он возмутился. Он даже чуть не заплакал от отчаяния, протестовал, хотел жаловаться. Но оказалось, что лейтенант Шемет… пошутил. Не было причины оставлять Малышева – лучшего бойца-пулеметчика.

С первых же дней учебы он начал удивлять командира и товарищей своей энергией, жадностью к занятиям, терпением и настойчивостью в учебе. Материальную часть станкового пулемета он изучил буквально в несколько дней. Нередко, когда уже время подходило к «отбою», Малышев появлялся перед помощником командира взвода и просил объяснять. Он также не давал покоя своему командиру отделения Митрофанову, «надоедал» командиру взвода, часами возился у пулемета после занятий, собрав вокруг себя бойцов.

А как ждал Малышев первую стрельбу! Он уже ясно представлял себе, как по команде выйдет на огневой рубеж, ляжет у пулемета и хладнокровно возьмется за рукоятки затыльника. Он уже много раз репетировал этот долгожданный момент.

И вот, словно привстав на четвереньках, ожидает его маленький, тяжелый «максим». «Главное – выдержка, – думает Малышев, изготовляясь, – и тогда все будет в порядке». В двухстах метрах стоит грудная мишень. Пулемет заряжен пятью патронами. Время – одна минута – засечено и проходит. Если из пяти всадить четыре патрона – будет «отлично». Это самое малое, что должен сделать Алексей Малышев. Он поднимает предохранитель и нажимает на спусковой рычаг.

Пулемет вздрогнул, на секунду залившись пятипатронной очередью. Все пять пуль впились в центр мишени, одна возле другой.

Все отделение выполнило упражнение. Но лучше остальных стрелял маленький боец-пулеметчик Алексей Малышев.

Пулеметный взвод выходил на тактические занятия, занимал оборону, поддерживал наступление стрелков, совершал переходы. И всюду Малышев восхищал лейтенанта Шемета неутомимостью и исполнительностью. Никто лучше него не умел выбрать огневую позицию, замаскироваться, быстро выдвинуть и подготовить к стрельбе пулемет.

– Он, должно быть, для того и родился, чтоб стать пулеметчиком, – говорил Шемет, выписывая в записной книжке против фамилии Малышева цифру «пять». – Впрочем, он удивительно настойчив, этот «малыш» Малышев. В этом все дело…

…Но вот и закончилась учеба. Поезд мчит тебя к фронту, Алексей Малышев. Предстоят настоящие бои. Приказ товарища Сталина выполнен – ты в совершенстве овладел своим оружием – станковым пулеметом. Ты хочешь стать командиром Красной Армии. Окончится война, и ты снова будешь учиться.

Ты уверен в победе, как уверен в этом весь советский народ. В 1942 году гитлеризму придет конец.

Так бей же ненавистных фашистов, отличный боец-пулеметчик! А пока – счастливый путь!

Патриот Родины. 1942. 3 июня.