Текст книги "Осколок (Проза и публицистика о Великой Отечественной войне)"

Автор книги: Евгений Коковин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 15 страниц)

Два часа до Нового года

До торжественного момента оставалось всего два часа, и потому на кухне у Марии Васильевны был настоящий аврал. В винегрете картошка еще не соединилась с капустой. Селедка до сих пор не окружила себя гарнирной свитой. Пирожки имели явную тенденцию подгореть, а какао все еще покоилось в коробке.

Иван Дмитриевич несколько раз заходил на «камбуз» и нетерпеливо посматривал на жену.

– Не волнуйся, – успокаивала Мария Васильевна мужа. – Ведь до Нового года еще два часа. Иди лучше расскажи гостям что-нибудь…

Несколько последних лет капитан Иван Дмитриевич Котлов новогодние ночи проводил или в море, или в далеких чужеземных портах. А на этот раз ему посчастливилось получить отпуск, и он оказался дома.

Среди гостей, приглашенных на новогоднюю встречу, был кинооператор Корольков. С Корольковым Иван Дмитриевич познакомился в Мурманске, на киносъемках в порту. Было это прошедшей весной.

Сегодня Корольков появился в квартире Котловых почему-то с огромным чемоданом. И его появление отвлекло Ивана Дмитриевича от «камбузных» треволнений.

– Куда это ты с чемоданом собрался? – спросил удивленный капитан.

– К тебе, встречать Новый год. Приготовь поскорее простыню, да побольше! Пока есть время до Нового года, покажу вам свою картинку. Ты ведь еще не видал, как я тебя изобразил.

Иван Дмитриевич догадался и бросился к бельевому шкафу. А тем временем Корольков вытащил из чемодана портативную киноустановку. Вскоре простыня, развешенная на стене, превратилась в киноэкран. Свет погасили, и аппарат чуть слышно застрекотал.

Женщины, которые помогали Марии Васильевне на кухне, сбежались в столовую.

Мелькнули кадры Баренцева моря, Кольского залива, скалистых берегов. Потом – капитанский мостик, а на мостике – в кителе и в форменной фуражке – Иван Дмитриевич Котлов.

Среди гостей послышались радостные и одобрительные восклицания:

– Ваня! Он, он!

– Иван Дмитриевич!

После портовой панорамы, погрузки и других кадров на экране вновь появился капитан Котлов. На этот раз он пожимал руку какому-то моряку, по всей видимости, иностранцу. И Иван Дмитриевич, и иностранец улыбались. Они рассматривали какой-то предмет, похожий на самопишущую ручку.

– Это Остин Питт, матрос с английского судна, – пояснил оператор Корольков. – Впрочем, Иван Дмитриевич вам все сам подробно расскажет.

– Могу и я кое-что рассказать, – вдруг услышали гости голос Марии Васильевны, которая с риском для новогоднего ужина покинула кухню и стояла сзади. – А теперь разрешите мне накрывать на стол.

Что же было дальше? Нет, вначале, что было раньше.

Последние дни Остин Питт вел себя странно. Это особенно замечал его приятель матрос Парсон. Как-то раз утром Парсон увидел в глазах Остина «сумасшедшинки». Он удивился и осторожно осведомился, не хватил ли Остин чего-нибудь горячительного с утра. Накануне Остин где-то пропадал.

Если Парсону было без малого тридцать лет, то Остину Питту было за сорок.

Парсон был женат. Остин Питт оставался холостяком. Когда-то в юности он полюбил девушку, полюбил, как любят истые моряки. Но однажды, вернувшись из рейса, он узнал, что девушка обманула его в лучших чувствах. Верный своим этим чувствам, он и решил свою судьбу.

Мамаша Остина со дня его рождения души не чаяла в сыне. Позднее ее любовь подогревалась учителем мальчика. Мистер Бенкс говорил, что если способный Остин не будет премьером, то телегу-то впереди лошади он никогда не поставит. Конечно, Остин не стал премьером, но и к лошадям, к телегам, коляскам, фаэтонам и прочим экипажам он остался равнодушным. Он стал моряком, простым матросом.

Однажды в Архангельском порту, вернувшись из интерклуба на судно, Остин на другой день вдруг попросил у старшего штурмана томик сочинений Чарльза Диккенса. Это тоже озадачило его приятеля Джона Парсона, потому что Остина никогда не привлекала литература.

Вопросы, которые задавал Остин, совсем сбили с толку и серьезно обеспокоили бедного Парсона. В самом деле, что мог, например, означать вопрос: «А как ты думаешь, Джон, может ли англичанин жениться на женщине другой страны?» Или: «Кто писал лучше – Диккенс или русский писатель Лев Толстой?»

Ни на один из таких вопросов Джон Парсон ответить не мог. Он качал головой и спрашивал:

– К чему тебе это нужно знать, Остин?

Но в вопросах Питт не нуждался. Он нуждался в ответах.

…Несколько дней назад Остин побывал в Архангельском интерклубе. Он искренне любил русских, потому что однажды именно русские парни спасли ему жизнь.

В зрительном зале сидели моряки – англичане, норвежцы, шведы, голландцы, немцы. Много поплававший Остин Питт почти безошибочно мог определять национальность – по разговору, по одежде, по манере держаться.

На сцене висел портрет старика с большой бородой и длинными волосами, с задумчивым взглядом красивых проницательных глаз. Это был портрет великого английского писателя Чарльза Диккенса, портрет, знакомый Остину еще со школьных лет.

Две женщины стояли на трибуне. Одна говорила по-русски, другая переводила речь подруги на английский язык. На нее-то, на переводчицу, и обратил все свое внимание Остин Питт. Одета она была скромно, но изящно. Впрочем, Остин никогда не запоминал нарядов женщин. Его поразило лицо переводчицы. Оно было знакомо Питту с давних времен, лицо Мэри, девушки, которую он когда-то полюбил. Те же глаза, смотрящие прямо и смело и всегда как будто чем-то восхищенные. Те же упрямые губы и тот же округлый подбородок. И почти тот же голос. Переводчица говорила по-английски очень чисто, четко, словно уроженка его родины.

– Мы, советские люди, любим произведения гениального английского писателя Чарльза Диккенса, преклоняемся перед его замечательным талантом и глубоко чтим его память.

Так говорила эта женщина.

И вдруг Остину стало не по себе. Русские читают и любят книги английского писателя, а он, Остин Питт, англичанин, помнил лишь, что в детстве читал только «Оливера Твиста». И больше ничего не знал.

Переборов смущение, Остин в перерыв подошел к переводчице и спросил:

– Скажите, вы когда-нибудь были в Англии?

– Нет, в Англии я никогда не была, – ответила переводчица, нисколько не удивившись его вопросу.

– Но по всему видно – вы любите англичан?

– Разные есть англичане, – сказала она. – Но мы уважаем английский народ.

Он задал еще вопрос, потом еще. Она отвечала ему охотно и спокойно. Он узнал, что она не переводчица, а преподавательница английского языка в институте. Он узнал, что ее зовут Мария, и еще более поразился: Мэри и Мария. Но о той девушке, о Мэри, он ничего ей не сказал. Да и сейчас он увидел, что она мало похожа на Мэри. Ему хотелось спросить Марию еще об одном, но на это Остин не решился. Конечно, это был вопрос, замужем ли Мария.

Они тепло и дружески распрощались, и Остин Питт возвращался на судно в приподнятом настроении.

Через три дня он снова появился в интерклубе. На этот раз в клубе было много и русских моряков. На пригласительном билете Остина было написано: «Вечер интернациональной дружбы моряков».

В зале демонстрировался кинофильм. Остин зашел туда. И вдруг он увидел на экране… себя. Он здоровался с капитаном советского парохода. И переводчица говорила:

– Так встретились старые знакомые – русский и английский моряки – капитан Иван Дмитриевич Котлов и матрос Остин Питт.

Когда в зале зажегся свет, к Остину подошла Мария. Остин, гордый и в то же время смущенный, обрадовался, вспыхнул. Мария подошла к нему первая.

– Здравствуйте, мистер Питт, – сказала она, подавая ему руку. – Оказывается, вы знакомы не только со мной, но и с моим мужем.

Остин с недоумением посмотрел на Марию.

– Вы знакомы с моим мужем, – повторила она, – с капитаном Иваном Дмитриевичем Котловым.

– Он ваш муж? – пробормотал ошеломленный Остин. – О, я ему очень многим обязан.

Что же было дальше? Нет, прежде, что было раньше.

Оператор кинохроники Корольков трудился в поте лица. Он имел задание показать жизнь, труд и быт советских моряков. Ему порекомендовали пароход, на котором капитаном был Иван Дмитриевич Котлов.

Корольков ходил на пароходе в короткий рейс, снимал команду на вахтах и на отдыхе. Веселый и общительный, он стал в команде своим человеком, почти ее членом.

– Вам этой пленки на полнометражный фильм хватит, – сказал Королькову Иван Дмитриевич, плохо разбиравшийся в искусстве киносъемок. – А то, пожалуй, и на две серии…

– Не беспокойтесь, Иван Дмитриевич, – ответил оператор, – начнем монтировать, и на пятнадцать минут не хватит.

По возвращении из рейса в Мурманск капитан и оператор гуляли по городу. Беспокойный Корольков все еще «работал», он искал и придумывал, что бы еще такое прибавить к заснятым кадрам. И новые кадры сами «пришли в руки», да такие, о каких Корольков мог только мечтать.

К Ивану Дмитриевичу на улице вдруг подошел иностранный моряк, по виду – матрос.

– Вы не узнаете меня? – спросил иностранец по-английски.

– Не помню, – признался капитан.

Тогда иностранец вытащил из кармана самопишущую ручку и подал ее Ивану Дмитриевичу.

– Не узнаете? Меня зовут Остин Питт. Помните сорок третий год?

Иван Дмитриевич взял ручку и, видимо, узнав ее, вдруг радостно улыбнулся и крепко пожал англичанину руку.

– Ну как же не помнить! Это мой вам подарок.

Оказалось, что Остин Питт и Иван Дмитриевич Котлов знакомы со времен войны. И вот теперь они случайно встретились. Разве мог упустить такие кадры оператор Корольков?!

На другой день советский капитан и английский матрос снова встретились уже перед объективом киноаппарата Королькова.

Что же было дальше? Нет, прежде, что было раньше.

Немецкая подводная лодка потопила английский транспорт. Многие из команды транспорта погибли. Кое-кому удалось спастись. Одну шлюпку с шестью англичанами, долгое время скитавшуюся по бурному океану, нашел и поднял на борт советский пароход.

Особое упорство, мужество и выдержку при спасении английских моряков проявил третий штурман советского парохода Котлов. Ему же была поручена капитаном и вся дальнейшая забота о спасенных.

Среди спасенных был матрос Остин Питт. Он на всю жизнь запомнил дружеское отношение к нему советских моряков.

Когда англичане в порту покидали советское судно, взволнованный Остин Питт, прощаясь, сказал штурману Котлову:

– Вы будете капитаном. Я тоже хочу стать капитаном, но… Спасибо! Подарите мне, пожалуйста, что-нибудь на память о России, о вас и о ваших товарищах!

Иван Дмитриевич пошарил по карманам. Ему попалась самопишущая ручка. На металлическом держателе ручки было выгравировано: «Москва».

– Возьмите вот это, пожалуйста!

– Спасибо, – сказал англичанин. – Мы должны дружить, англичане и русские. Только мне нечего подарить вам на память. Разве вот только…

Он вынул из кармана металлическую сигаретную коробку, открыл ее и булавкой на крышке нацарапал: «Остин Питт, Ливерпуль».

Иван Дмитриевич открыл ящик письменного стола, достал из него металлическую сигаретную коробку и подал Королькову. Оператор открыл коробку, в которой еще осталось несколько сигарет, и прочитал на обратной стороне крышки: «Остин Питт, Ливерпуль».

– Да, – сказал Корольков. – Мария Васильевна права. Разные есть англичане. Но я уверен, что Остин Питт в Египет бы не поехал. Ему там нечего делать! Настоящий парень из народа.

– Товарищи, пожалуйста, к столу! – послышался голос хозяйки. – Вы рискуете опоздать!

Поспешили в столовую, где все уже было готово к торжественному моменту.

Звон рюмок слился с доносящимся из репродуктора звоном больших, далеких и близких часов. Стоя, все в короткий момент вспомнили многое пережитое: работу, любовь, дружбу – и поздравили друг друга:

– С Новым годом, товарищи!

Правда Севера. 1957. 1 января.

О друзьях-товарищах

У Владимира Маяковского было страстное желание, выраженное в известных его стихах:

 
Я хочу,
Чтоб к штыку
Приравняли перо…
 

Когда надвинулось грозовое время Великой Отечественной войны, тысячи советских писателей и журналистов надели военную форму и с воинами Советской Армии отправились на фронт. В труднейших условиях они издавали фронтовые, армейские, дивизионные газеты, писали статьи, очерки, фельетоны, стихи. Печатное слово их было разящим врага наравне с пулей стрелка, снарядом артиллериста, бомбой летчика. Слово их было взволнованным, вдохновляющим на подвиг во имя Родины, иногда гневным, иногда задушевным, порой шутливым, но всегда полным верой в победу.

Кто не помнит блестящих памфлетов и едких фельетонов Ильи Эренбурга, чеканных статей Михаила Шолохова и Алексея Толстого, веселой и глубоко патриотической поэмы Александра Твардовского «Василий Теркин», лирических и призывных стихов Михаила Исаковского, Константина Симонова, Алексея Суркова!

Перо было полностью приравнено к штыку, к боевому оружию.

Но не только перо было на вооружении у литераторов. Деля с бойцами горечь отступлений, журналисты постоянно участвовали в боях с винтовкой и автоматом в руках, отстаивали каждый метр родной земли. Наступая, они вместе с нашими войсками вступали в занимаемые города и населенные пункты. Бывало и так, как поется в «Песне военных корреспондентов», что журналисты:

 
И на «эмке» драной, и с одним наганом
Первыми врывались в города…
 

Немало писателей и газетных работников отдали свои жизни за социалистическую Родину. В рукопашной схватке с гитлеровцами пал смертью храбрых Юрий Крымов – автор известной повести «Танкер „Дербент“». Вырываясь из вражеского кольца, в контратаке погиб от автоматной фашистской пули знаменитый советский детский писатель Аркадий Гайдар. Во фронтовой обстановке героически приняли смерть писатели и поэты Владимир Ставский, Евгений Петров, Иосиф Уткин, Иван Меньшиков, Джек Алтаузен и другие. Зверскую расправу учинили гитлеровцы с советским поэтом Мусой Джалилем.

Многие архангельские журналисты также с первых дней войны находились на фронте. Одни из них работали в военных газетах, другие командовали подразделениями, воевали рядовыми бойцами. Многие побывали в поверженном Берлине, после окончания войны вернулись в родной город, удостоенные высоких правительственных наград.

Но вернулись не все. И сегодня, в День советской печати, мы вспоминаем светлые имена наших друзей-журналистов, чтим память славных сынов России, отдавших жизнь за свой народ, за свою родную землю.

С архангельским журналистом Василием Ланским я проводил свое детство в Соломбале. С переходом в юность началось наше увлечение литературой.

При библиотеке соломбальского клуба «Спартак» мы организовали кружок – читали свои первые рассказы, очерки, стихи, обсуждали их и жестоко спорили, не давая никакой пощады друг другу. Активнейший член этого кружка, Василий Ланской в спорах был особенно задорен, но всегда строго принципиален. Если ему что-нибудь из написанного нами очень не нравилось, он прямо и откровенно говорил: «Дрянь, нельзя так писать и никому это не нужно!». Но зато так же страстно он радовался нашим удачам.

Сам Ланской писал очерки и небольшие критические статьи, а однажды в альманахе «Север» выступил с пародиями на произведения архангельских литераторов. Пародии получили самые высокие отзывы. Василий Ланской хорошо знал Север и его экономику. Он часто выезжал на лесозаготовки, на лесозаводы, на рыбные промыслы. Длительное время он провел в море на тральщике и после этого опубликовал серию интереснейших очерков в областной газете.

Ланской уехал на фронт рядовым бойцом и погиб в первые месяцы войны.

В редакции Василий Ланской дружил с литературным секретарем и очеркистом Николаем Солодовниковым. Первое время Солодовников казался мне несколько странным, оригинальничающим. Красивый, стройный, он ходил с высоко поднятой головой. Иногда надевал ненецкий совик и расхаживал в нем по городу. Иногда появлялся в редакции в авиационных унтах. Но первые впечатления обманули меня.

Когда я с Николаем Солодовниковым познакомился ближе, а потом и крепко подружился, то почувствовал, какой это душевный человек, чуткий товарищ и очень требовательный к своей работе, с большим литературным вкусом журналист.

Писал Солодовников скупо и медленно, но всегда отлично, со свежими литературными приемами и очень живо. У него была неодолимая, самозабвенная любовь к Арктике. Николай сам жил на зимовках, и среди его друзей были почти все известные полярники и полярные летчики: Мазурук, Черевичный, Водопьянов, Аккуратов, Папанин, Кренкель, Воронин, Бурке и многие другие. Некоторые книги с автографами, подаренные Солодовникову, хранятся в моей библиотеке.

На одной из книг надпись: «Дорогому Николаю Ивановичу Солодовникову с благодарностью за шефство над нашей четверкой в Холмогорах перед отправкой на полюс. Э. Кренкель». На другой: «Коле Солодовникову – старому полярному моему другу, с крепким рукопожатием и искренним сердечным приветом дарю эту книгу. Р. Кармен». На третьей: «На добрую и долгую память Н. Солодовникову дарю эту книгу, возвращаясь с полюса, осуществив мечту пилота. М. Водопьянов».

На фронте Н. Солодовников был в строю, последнее время он командовал батальоном.

Я бережно храню письма моего друга и особенно то письмо, в котором он писал: «Хожу гордый – получил орден Красного Знамени». Это было последнее его письмо. Николай Иванович Солодовников погиб за три дня до взятия Берлина.

Молодого архангельского поэта Стефана Недзвецкого война застала в рядах Советской Армии. Он проходил срочную службу в одной из артиллерийских частей. До военной службы Недзвецкий учился в педагогическом институте и работал в газете водников.

Стефан Недзвецкий был душой литературной молодежи Архангельска. Он писал яркие и энергичные стихи, очень короткие новеллы и зарисовки. Три-четыре странички на машинке он считал пределом для своих рассказов. И до сих пор помнятся оригинальные по сюжету, направленные против человеконенавистничества новеллы Недзвецкого «Рука», «Подушечка», «Колодец».

За несколько месяцев до войны в альманахе «Север» были опубликованы стихи «Стальной дивизион», подписанные красноармейцем Ст. Недзвецким. В стихах есть очень простые, безыскусственные строки:

 
И если нужно будет,
То каждый из бойцов
Своей широкой грудью
Пожертвовать готов.
 

В борьбе против гитлеровских захватчиков пожертвовал своей жизнью во имя Родины Стефан Недзвецкий.

По рассказам товарищей, архангельский журналист Василий Шубин в последний день своей жизни на фронте огнем станкового пулемета прикрывал отход нашего подразделения.

С Шубиным мне пришлось работать в редакциях «Северного комсомольца» и военной окружной газеты. В то время, когда большинство из нас, журналистов, по военным билетам числились рядовыми и младшими командирами, Василий Шубин был командиром роты.

Однажды на стрельбище военно-учебного лагеря я видел, как, обучая бойцов, Шубин вел огонь по мишеням-перебежчикам. Стрелял он хладнокровно и метко, восхищая не только бойцов, но и опытных старших командиров.

Односельчанин знаменитого ледового капитана В. И. Воронина поморский сын Гриша Пашин тоже работал в редакции газеты «Северный комсомолец». Он окончил комсомольское отделение Коммунистического института журналистики, а затем в Архангельске – педагогический институт. Пашин отлично знал и любил литературу и был автором многих остроумных и злободневных фельетонов, которых всегда с нетерпением ожидала наша молодежь.

На фронт Григорий Пашин уехал командиром взвода. Его жизнь оборвалась в бою где-то под Синявиным.

Долгое время бессменным секретарем работал в редакции «Северного комсомольца» Вячеслав Волгин. Острослов и весельчак, Вячеслав между вычиткой статей и макетированием очередного номера успевал писать боевые фельетоны и веселые эпиграммы, которые печатались в газетах и в журнале «Звезда Севера». Волгин никогда не унывал, шуткой и добрым словом подбадривал товарищей и был страстно влюблен в свою газету.

О героической гибели сотрудника «Правды Севера» Александра Опарина в письме сообщил старшина роты, в которой Опарин служил. Невозможно забыть этого всегда оптимистически настроенного человека. Среди других работников газеты Саша Опарин выделялся своим ростом, весом и спокойствием. Его страстью была информация, репортаж. При всей своей кажущейся медлительности он никогда не опаздывал в очередной номер с самыми последними известиями о том, что произошло за день в Архангельске и в области.

Мы хорошо помним и других наших журналистов – несколько флегматичного в быту и беспокойного в газете Ивана Хабарова, академически деловитого, аккуратного Николая Котова, задумчивого Михаила Фролова, подвижного Михаила Короткова, многих наших товарищей по работе в архангельских газетах.

Теперь их нет среди нас. Но память о них безмерно дорога нам.

Архангельские журналисты в пути на фронт. 1941 год. Фото К. Коробицына.

Правда Севера. 1961. 5 мая.