Текст книги "Пароль «Dum spiro…»"

Автор книги: Евгений Березняк

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 16 страниц)

СВАДЬБА

«Янек (Хитрый) – полковник польской Армии Крайовой [21]21
  Армия Крайова(АК) – вооруженная организация, созданная на территории Польши польским эмигрантским правительством для усиления своего влияния среди народа. Низовые звенья АК, вопреки указаниям из Лондона, нередко вели борьбу с немецко-фашистскими оккупантами в боевом содружестве с отрядами Армии Людовой.


[Закрыть], образование высшее, поляк, тридцать восемь лет. Имею личные встречи. Голос».

(Из радиограммы Центру).

Третьи сутки стоим в Козлувке. Расположение хутора очень удачное. До ближайших сел: Гарбутовице, Сулковице, Ясенице – расстояние вроде и небольшое – полтора-два километра, а добираться надо два-три часа.

Красота вокруг неописуемая. Осенним золотом горят лиственные леса. Синеют сосновые боры. Шумят горные ручьи. На юге белеют покрытые снегом вершины Карпат. В бинокль отчетливо виден Краков.

Я, Тадек и все радисты разместились в одном доме. Тадек взял на себя охрану хутора, послал разведку в ближайшие села.

К двенадцати часам дня прибыл связной из польского отряда поручника Побука. Он принес записку. В ней сообщалось, что в 17.00 в селе Ястшембя меня ожидает полковник польской Армии Крайовой. Я был крайне заинтересован в этой встрече. Полковник, по агентурном сведениям, легально проживал в Кракове. Имел своих людей в воинских частях, в комендатуре, на железной дороге.

Несмотря на усталость, решил пойти на встречу. Вызвались в спутники Мак и капитан Собинов. Мы надели польские плащи, шляпы, захватили автоматы, пистолеты, по паре гранат и вслед за проводником двинулись в путь.

Вот и Ястшембя. Мы остались в роще. Проводник-связной тут же исчез и вскоре возвратился к нам. За ним шли Побук и неизвестный мне мужчина, низкорослый, похожий на колобок.

– Господин подполковник, – обратился ко мне поручник Побук. – Имею честь представить вам полковника Янека.

Янек тут же стал приглашать нас на квартиру, чтобы, как он говорил, в домашней обстановке обсудить некоторые вопросы нашего сотрудничества в борьбе против швабов. Сказал, что квартира, избранная для встречи, во всех отношениях безопасна. Во-первых, она принадлежит солтысу – доверенному лицу оккупантов. Во-вторых, у хозяина дома свадьба: появление гостей – дело естественное. В-третьих, хозяин квартиры предупрежден, что своей головой отвечает за благополучный исход нашей встречи.

Переступили порог празднично убранного дома и сразу очутились в компании разодетых женщин и чрезмерно учтивых мужчин.

У нас были отличные легенды. Мы не боялись неожиданных вопросов. И все же, откровенно говоря, чувствовали себя вначале не в своей тарелке. Какой-то странной казалась эта обстановка после лесной жизни. Солтыс пригласил нас в отдельную комнату. Сюда никто из гостей не заглядывал. Здесь мы оставили свои автоматы, сняли плащи. Сели играть в преферанс. За игрой неторопливо обсудили все интересующие нас вопросы. Полковник дал мне два рекомендательных письма к своим людям, работающим на железнодорожной станции. Его сообщения о краковском гарнизоне подтверждали данные нашей разведки. Мы договорились о постоянной связи, о координации и согласованных действиях наших диверсионных групп.

Тепло попрощались с новыми знакомыми и отправились в обратный путь.

Была непроглядная темень. Проводник, чувствовалось по всему, плохо знал местность. Мы шли степной тропинкой в юго-восточном направлении. Проводник этот мне не нравился. Я видел его впервые, но что-то отталкивающее было в его угодливых движениях, ответах, репликах. Подошли к небольшому селению. Мы с капитаном Собиновым под каким-то предлогом отправили проводника. Зашли в первый попавшийся дом. Хозяин, не раздумывая долго, согласился проводить нас в лесничевку – к партизанам. К своим мы явились только к часу ночи.

Мы снова ждем груз из Центра. Три ночи подряд, с 10 по 12 октября, на поляне, возле Козлувки, дежурили бойцы, несколько раз зажигали костры. Но самолета не было. Пришлось изменить координаты. Ведь немцы могли сообразить, что здесь ожидается груз. Не исключалась и возможность проникновения гестаповских агентов в расположение наших отрядов.

13 октября к нам прибыл командир соседнего польского отряда Зенек. Сообщил, что к ним прибилась какая-то русская десантная группа.

Мы договорились о встрече. К вечеру пришли десантники. Узнаем, что приземлились они в шестидесяти километрах западнее намеченного района. На второй день группа вынуждена была принять бой с фашистами. Один из разведчиков, Гриша, тяжело ранен.

Командир группы капитан Павлик согласился до получения приказа командования остаться с нами. В этом и мы были заинтересованы: нельзя злоупотреблять гостеприимством польских друзей, тем более, что гитлеровцы, охотясь за нашей рацией, могли в любой момент раскрыть расположение отряда. Мы думали о том, что пора отделяться. Но для самостоятельных действий не хватало людей, оружия. И вот прибыла группа Павлика.

НАС – ДВАДЦАТЬ ШЕСТЬ

В ночь на 19 октября мы ушли от Тадека.

В трех-четырех километрах от Козлувки ждем груз из Центра. Для самостоятельных действий нужны оружие, боеприпасы. Мы разместились в двух домиках, расположенных на склоне горы, у самой опушки леса. Хозяева, видно, запуганы немцами. На все наши вопросы, увещевания отвечают одним и тем же заученным голосом: «Ниц нима, ниц нима. Вшисько герман забрав».

Пришлось наложить на всех «домашний арест». Без моего разрешения никто не мог выйти за пределы хутора. Все «приблудшие» задерживались и тщательно проверялись нами.

20 октября на рассвете меня разбудил часовой. Доложил, что приближается группа вооруженных людей. Мы приготовились к неожиданной встрече. Плотный туман долго не позволял рассмотреть неизвестных. Сначала мы услышали хриплое дыхание, кашель, похожий на лай, и только на расстоянии шести-семи метров увидели на старых пилотках звездочки, красные ленты. К нам прибыли вооруженные польскими винтовками, трофейными автоматами, «вальтерами» бойцы и офицеры Красной Армии, военнопленные, бежавшие из немецких лагерей смерти.

Тяжело было смотреть на почерневшие лица. Многие – ранены, истощены, многих бил озноб. Ночью группе дважды приходилось преодолевать горные ручьи.

Я приказал накормить людей, разместить по землянкам на отдых. Пригласил к себе старшего группы – Евсея Близнякова.

Белорус. Родом из Могилевской области. Накануне войны работал в Куйбышеве, потом призвали на действительную службу. Воевал. Командовал пулеметным взводом. В июне 1942 года, контуженный, попал в плен. В концлагере заставили работать на военном автозаводе. В мае 1943 года бежал в польский партизанский отряд. Организовал из бывших военнопленных диверсионную группу. Район боевых действий польского отряда – Липник, Бескиды. Узнал об отряде капитана Михайлова. Решил присоединиться.

Все было похоже на правду. Я составил запросы на Близнякова и двух летчиков: они утверждали, что выбросились из горящих самолетов, пробираются к своим. Послал радиограмму:

«27.10. Павлову. Создана боевая разведгруппа. 22 человека. Русские, большинство военнопленных, два летчика, приземлившиеся во время катастрофы в начале октября. Кроме агентурной разведки, начинаем добычу «языков».

Голос».

Ночью Ольга принесла расшифрованный ответ Центра:

«Боевую группу для разведданных использовать можно и нужно, но учтите, что добывать данные о противнике главным образом вы должны агентурным путем. Будьте осторожны. Подробно доложите о летчиках.

Павлов».

Мы послали в Центр данные о летчиках. Вскоре Павлов сообщил: все показания Близнякова и летчиков подтверждаются.

В последующие дни я познакомился с остальными бойцами группы Близнякова.

…«Голос» стал интернациональным: русские, украинцы, белорусы, поляки, башкир.

Собрав бойцов, я зачитал приказ об их зачислении в боевую разведдиверсионную группу.

С первых дней Ольга, Груша, ребята из группы Павлика подружились с новичками. Митя-Цыган и Евсей Близняков были отличными подрывниками, мастерами диверсий. Абдулла-Саша вскоре покорил всех своими кулинарными способностями и стал шефом кухни.

Так мы превратились в своеобразный гибрид – боевую единицу агентурно-разведывательного и диверсионного характера.

Нас было четверо, стало двадцать шесть. Двадцать шесть очень разных по характеру, но связанных одной целью, одной задачей: бить врага. За муки, перенесенные в лагерях смерти, за сожженные города и села, за миллионы замученных советских людей.

Самолета с грузом все еще не было.

27 октября Евсей, Митя-Цыган, Абдулла-Саша, Белый ушли на задание: раздобыть продовольствие, а заодно потревожить фашистов в селе Пцим.

В 23.00 Ольга включила Москву, послушали последние известия. Я проверил посты. Здесь, в лесу, в Горной долине, было тихо.

Туман висел плотной, непроглядной стеной. Горы, селения гуралей слились с темнотой, растворились в ней. Но в полночь туман начал редеть и вскоре совсем рассеялся. Передо мной открылась сказочная панорама. Вдали в лунном сиянии сверкала серебристыми зубцами длинная цепь хребтов. Напряженно вслушиваюсь в ночь – ни звука.

Прилетит или не прилетит?

Молчит безоблачное небо. Молчат зеленые звезды.

Удивительная ночь. Удивительная тишина. Совсем мирная.

Я знал, как она обманчива, готовая взорваться автоматной очередью, гранатой, коротким вскриком. Но в ту ночь чувство близкой, непосредственной опасности как-то отодвинулось. Спать не хотелось. И все же как-то незаметно задремал. Отчетливо увидел перед собою мать. Она умерла, когда мне было четырнадцать лет. Родное лицо то приближалось ко мне, то уплывало, чем-то встревоженное.

«Трудно тебе, сынку», – услышал я грудной певучий голос и проснулся от протяжного гула. Совсем низко над нами кружил самолет. По звуку определил: «Дуглас». С охапкой сена выскочил из землянки. Поднялись хлопцы. Зажгли факелы. Со всех сторон тащили сено, солому, дрова. В одно мгновение вспыхнули три больших костра. А в горах снова густой, плотный туман. Удивительно, что самолет прилетел в такую погоду без предупреждения.

«Дуглас» сделал четыре-шесть кругов. Мы так и не увидели самолет. Ни единого парашюта никто не засек в воздухе. Сделав последний, по-видимому прощальный круг, самолет ушел на восток. Мы потушили костры.

Разделил бойцов на четыре группы. Каждая получила свой квадрат для поиска. Первым примчался Гриша. Отрапортовал:

– Товарищ капитан, мешок с грузом найден, цел и находится в ста – ста пятидесяти метрах от лагеря.

Ожили, повеселели наши девчата. Помогли втащить в дом первый мешок. Через полчаса все мешки были найдены. В них оказалось то, в чем мы и наши польские друзья больше всего нуждались. Новая рация, радиопитание, автоматы, пистолеты, патроны, тол и продукты: сахар, сало, консервы, шоколад, печенье и т. д.

А к рассвету вернулись хлопцы Близнякова. Задание выполнили. Не обошлось, однако, без ЧП. С обрыва свалилась повозка. Ранило Митю-Цыгана. Его основательно помяло. Он не мог держаться на ногах, стонал. Требовалось срочное вмешательство врача.

– Товарищ капитан, – заторопился Близняков, словно боялся, что я откажу ему в этой просьбе. – Разрешите, сбегаю к нашим соседям-полякам. Одна нога здесь, другая там. Есть у меня там знакомый доктор – Ян Новак.

ЯН НОВАК

«Справка

Настоящим подтверждаю, что гр. Новак Ян (кличка – Хентный) работал доктором в польском партизанском отряде Гардого.

Вылечил двух тяжело раненных бойцов моей группы и оказывал медицинскую помощь всем нуждающимся бойцам.

В связи с освобождением территории, где действовал партизанский отряд, доктор Новак со своей женой отправлен на место своего жительства в город Домброва-Гурнича.

Комендант боевой группы капитан Михайлов.

Подпись капитана Михайлова свидетельствует начальник РО штаба 38-й армии полковник Чернов».

Он пришел к нам из отряда Гардого, как только узнал от Евсея о ранении Митьки. Партизанскому доктору было под тридцать, но он оставался Янеком, вечным студентом. В отряде Гардого его так и называли: пан студент-доктор.

Война застала нашего Яна на третьем курсе медицинского факультета Варшавского университета. С приходом гитлеровцев Новаку пришлось возвратиться на родину – в шахтерский городок Домброва-Гурнича без диплома, так и не оправдав надежды матери. Сама неграмотная, она и во сне и наяву видела сына дипломированным, настоящим доктором.

Но шла война. Увеличилось число больных, убавилось медиков. И местный врач назначил Новака своим помощником по хирургии. Людям пришелся ко двору «пан студент-доктор»: рука легкая, язык, как бритва, брал за визиты самую малость. С лета 1943 года Ян стал пропадать на два-три дня. Появлялся в родительском доме (отец работал электромехаником) так же внезапно, как и исчезал. Мать потихоньку плакала, отец ни о чем не расспрашивал, но, видно, догадывался.

Однажды, когда Янек снова было собрался в лес, отец молча сунул в саквояж сына кусок сала: им там нужнее.

Так Ян лечил наездами раненых партизан из отряда Гардого, а в ноябре сорок третьего совсем перекочевал к партизанам. В отряде встретился с Ингой – Ингиборой. Будущая пани Новакова, работая сестрой в госпитале, стала подпольщицей, связной. Я видел ее в бою и могу засвидетельствовать: Инга была метким стрелком. И нашего Янека она тоже сразила, как говорится, с первого выстрела.

Любовь – не пожар: вспыхнет – не погасишь.

Ян бледнел, краснел, как только появлялась Инга. Все его попытки объясниться были напрасны. Инга всячески избегала встреч с «паном студентом-доктором», боясь его острых шуток, и не замечала, как парень при ней терялся.

Объяснение – о нем долго рассказывали в отряде – все же состоялось, хоть и стоило Яну трех суток ареста в командирской землянке. Ян устроил Ингиборе засаду по всем правилам партизанского искусства. Двумя выстрелами вверх заставил девушку присесть и выслушать горячее признание совсем не в духе насмешливого пана студента. Что поделаешь: так велело сердце. Рассказывали, что в отряд уважаемый доктор возвратился с пылающей щекой. Однако попробуй разгадать женское сердце! И в октябре 1944 года, когда состоялось наше знакомство, Ингибора еще не была пани Новаковой только по вине ксендза.

Сам Янек не верил ни в бога, ни в черта, ни, тем более, в благословение святого пастора, но Инга стояла на своем, требовала, чтобы все было «как у людей». Янек – любишь смородину, люби и оскомину – уже было согласился. Да тут заартачился ксендз из соседнего села. Он оказался настоящим крючкотвором-бюрократом, ксендз Дуда из села Двужец, что возле Вольброма. Требовал какие-то свидетельства, справки, а как их раздобыть в столь суровое время?

Янек на наших глазах таял, как свеча. И тогда инициативу в свои руки взял пан комендант поручник Гардый. Он выделил невесте и жениху кортеж – тридцать хлопаков с автоматами. Пригласил и меня в свидетели. Ночью мы приехали в Двужец. Деликатно разбудили Дуду, и поручник Гардый провел с ним «политбеседу».

Потом мы с оплывающими свечами в руках вступили в гулкое здание старинного костела. Неровное пламя билось в наших пальцах, фантастические тени прыгали на горящем пурпуре мантии, на вырезанной из дерева фигуре святого Петра, на печальных, удивленных лицах апостолов, на партизанских автоматах.

В этом пламени, а возможно в суровом блеске стали, сгорел бюрократизм Дуды. Венчание прошло без приключений, в темпе. Ксендз расщедрился. На прощание притащил из своего тайничка бутыль преотличного церковного вина. И мы распили его «за вольну людову Польску», за молодых.

Дуда в церковном вине знал толк и, надо полагать, прикладывался к нему не только по праздникам. Мясистый, с желтыми прожилками нос преподобного отца становился то сизым, то малиновым прямо у нас на глазах.

Охмелев, Дуда произнес примерно такую речь, сплошь состоящую из проклятий и благословений:

– О, пан бог, о, его единственный, наияснейший сын Езус! Да будет проклята та ночь, когда был зачат во чреве материнском этот ублюдок Адольф! Да будет проклята война, заставляющая новобрачных, подобно диким вепрям, скитаться по лесам и горам.

И да будет благословение божье, – тут Дуда снова осенил крестом новобрачных. – Да хранит вас свентска матка боска, лилия небес, мать страждущих и влюбленных. Амен!..

Мы расстались с Яном и Ингиборой 24 января 1945 года в деревне Тшебуня, а встретились почти двадцать лет спустя в Кракове. Наш Янек мало изменился. И в 1964 году я его увидел таким же веселым, жизнерадостным, каким он был в суровые военные годы. Острил, сыпал новыми шутливыми стишками собственного сочинения, а между тем уже тогда был болен, но скрывал это, Я узнал обо всем позже из письма Ингиборы.

«Янек был снова в санатории Техотинце в ноябре. Доволен. Ему лучше. Но представляете: Ян, наш Ян, прикован к креслу. Делаю все, что могу, лишь бы избавить Яна от плохого настроения, что мне частично удается.

Вот пишу вам такое грустное письмо, а жизнь такая короткая – тут ничего не поделаешь. Этот месяц у нас проходит под девизом польско-советской дружбы, и многие от вас приезжают в Польшу для встречи с друзьями.

Может быть, и наш капитан Михайлов снова заглянет к нам? Для Янека лучшее лекарство – встреча с боевыми друзьями.

Только глядя на детей, видим, сколько прошло лет. Это, как говорит Янек, наши живые метрики. Наш Андрей на третьем курсе. Средний, Адам, по-прежнему не очень хочет учиться. Рвется в военную школу. А Ева, к счастью, учится хорошо. Все больше успевает по русскому языку. Можете нам смело писать по-русски, так как дети уже самостоятельно переведут, без чужой помощи. Пишите нам. Каждое Ваше письмо представляет для нас большую радость».

И к этому письму Янек приложился собственноручно, дописав новую фрашку (шуточное стихотворение), посвященную прародильнице Еве и всем ее дочерям, а значит и пани Новаковой:

 
«Люди в тебе ошибались века:
Не из ребра ты, из языка!»
 

Такой он – наш Янек. Зная его характер, я верил, что он мужественно преодолеет все свои беды и мы с ним еще поднимем не один келишек украинской горилки с перцем и польской вудки выборовой.

И словно в воду глядел, когда писались эти строки. Вскоре, по приглашению Тадека – бывшего партизанского командира, я снова побывал в Польше. Рассказ об этой поездке, о встрече с друзьями тех далеких боевых лет – впереди. Тут – только о Новаках.

Переступил порог их дома с тревожным чувством: сейчас увижу разбитого тяжелой болезнью друга. И вдруг, пожалуй, самый приятный сюрприз за всю поездку: Янек снова на ногах!

Пять недель лежал Ян парализованный, ослепший. И все эти недели Инга, верная Инга, ни днем ни ночью не отходила от его постели. Каждый день купала, каждые полчаса переворачивала отяжелевшее тело.

В Казимеже Вельком все, от мала до велика, знали, любили доктора Новака, но никто уже не верил в его воскрешение.

Никто, кроме Инги.

Когда Ян начал поправляться, пришла старушка, одна из многих его благодарных пациентов. Увидела – заплакала.

– Чего ты плачешь, бабця?

– Третий раз прихожу на твои похороны, сынок. Видать, жить тебе долго, долго. Да хранит тебя святая дева над девами, мать страждущих.

Живет, ходит… Работает главным санитарным врачом.

И мы пили с ним настоянную на бескидских травах вудку выборову и подняли келишек горилки за Ингу, за верность, за любовь, перед которой бессильна даже смерть.

– А помнишь, друже, как мы вылечили Ингу от одной опасной болезни?

– Еще бы не помнить!

Янек подмигивает: дескать, теперь уже можно поднять завесу над таинственным приключением.

Было так. Одну девушку – разведчицу из отряда Тадека – ранило в ногу. Ян опасался гангрены, навещал свою больную через день, пока в Инге не проснулась старая, как мир, спутница любви – ревность.

– Что-то очень часто у тебя перевязки. Поеду и я с тобой.

Ревность, как ржавчина, губит сердце. Долго ломал себе голову Янек, пока не надумал одно средство.

– Хорошо, – сказал он, – командир разрешает. У Гардого тоже есть дело к Тадеку. Едем втроем.

Поехали рысью. У ручья (все рассчитал Янек) Ингина лошадь, маслаковатая, с короткой шеей, почуяв влагу, вырвалась вперед, резко наклонилась, припала нетерпеливыми губами, к воде. От неожиданного сильного рывка Инга вылетела из седла и – в чем была – шлепнулась в речку.

Ян и Гардый, стараясь себя не выдать, помогли ей подняться, подвели лошадь. Но ничего не подозревавшая Инга не стала их даже слушать:

– Езжайте сами. Я – обратно.

Ян смеется:

– С тех пор все симптомы болезни как рукой сняло. Хоть бери патент на испытанное, проверенное средство от ревности.

Пани Новакова – мать Андрея, Адама и Евы, – бабушка без пяти минут – ничуть не сердится на своего муженька и, кажется, давно уже разгадала его проделки.

– Я-а-нек, – говорит она таким голосом, что я даже немножко завидую своему другу.

– Да, было времячко. Под Новый год свалила меня ангина. Температура – 40. Сам врач – сам и исцеляйся. На второй день только открыл глаза – смотрю: твои хлопаки. А на нарах ром, мед, конфеты. Принесли от Саши-повара даже жареную картошку. С тех пор жареная картошка – самое любимое мое блюдо. И еще. Один русоволосый, этакий леший с зелеными глазами, пел для меня «Катюшу», «Рябину», «Полюшко-поле». Удивительный голос…

– Это – Отченашев. Погиб в последние дни войны…

Помолчали.

Хорошо у Янека. Да пора нам обратно в горы – в год 1944-й.