Текст книги "Пароль «Dum spiro…»"

Автор книги: Евгений Березняк

сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 16 страниц)

ГОЛОС КИЕВА

15 января нас застало в Явоже. Местные гурали встретили отряд как старых добрых знакомых.

К вечеру подморозило. Я вышел во двор. С востока глухо докатывался гул артиллерийского боя. И не заметил, как рядом вырос Евсей Близняков:

– Товарищ капитан, товарищ капитан! Ольга зовет. Говорит: важное сообщение.

Я – в хату. Ольга сияет: вести хорошие. Протянула наушники. Я сразу узнал чеканный, торжествующий голос Левитана. Освобождена Варшава. Наушники наполнились грохотом, праздничными залпами: Москва салютовала Варшаве, солдатам-освободителям.

В тот же вечер Ольге удалось поймать Киев. Передавали обращение Совета Народных Комиссаров Украины к президенту Крайовой Рады Народовой Болеславу Беруту. Оно мне показалось настолько важным для пропагандистской работы, для наших дальнейших контактов с местным населением, что я занес его в свой блокнот. Привожу это обращение по своей записи.

«Просим принять сердечное поздравление от украинского народа, который вместе с польским народом торжествует по поводу освобождения славной столицы Польши – Варшавы.

Мы счастливы, что наша Красная Армия вместе с Войском Польским почти полностью освободила польскую землю от немецко-фашистских захватчиков.

Приближается день, когда знамя свободы заалеет над всей польской землей… В борьбе и страданиях этой войны славянские народы ясно поняли, что, объединенные вместе, они всегда будут неодолимым препятствием для немецко-фашистских захватчиков, которые стремились поработить всех славян и уничтожить их.

Украинский народ в тяжелый период немецкой оккупации особенно хорошо понимает страдания братьев поляков, на протяжении пяти лет пребывавших под ярмом немецко-фашистских захватчиков.

Выражением нашего сочувствия благородному делу возрождения свободной, независимой, демократической Польши, залогом укрепления искренних, дружеских отношений между польским и украинским народами пусть станет наш скромный дар героическому населению Варшавы, а именно: 900 тысяч пудов зерна, 9 тысяч пудов подсолнечного масла, 6 тысяч пудов сахара, 300 пудов сухофруктов для детей.

Украинский народ с радостью несет польскому народу свой дар, который – пусть в малой мере – будет содействовать быстрейшему залечиванию ран, причиненных оккупантами, восстановлению Польши.

Пусть крепнет навсегда наша дружба!»

Я приказал собрать всю группу для политбеседы. Коротко передал сообщение Совинформбюро, поздравил разведчиков с освобождением Варшавы. Затем зачитал только что записанное обращение Совета Народных Комиссаров Украины.

…900 тысяч пудов хлеба, 6 тысяч пудов сахара… Кто из нас не знал, как нужен был каждый пуд зерна, каждый килограмм сахара разоренной войной Украине. Так поступить мог только настоящий друг.

Я видел, как светлели лица Евсея, Мити-Цыгана, Отченашева. Да и как не гордиться такой Родиной, армией, несущей другим народам не гнет, а свободу, хлеб – голодающим.

Я знал, впереди бои не только с гитлеровцами, но и с националистическими бандами – заклятыми врагами новой Польши, Советского Союза, Красной Армии. И еще раз напомнил бойцам: каждым своим шагом, каждым действием, своим повседневным отношением к местным жителям нам следует показать, что мы – солдаты армии мира, армии Ленина, что мы пришли в Польшу как освободители, братья.

На рассвете мы оставили Явоже.

ТРЕТИЙ…

«В селе Бесина в расположении отряда задержан гр. «Янков» родом из Равы-Русской. Во время допроса показал…»

Бесина. Большое село в Бескидах. По кряжистому склону, покрытому редкими деревьями, до самой долины спускаются, как стадо овец, белые домики гуралей. «Козлувска валька», которая могла так печально кончиться для группы «Голос», послужила нам суровым предупреждением.

В Бесине, куда мы, уставшие от трудного перехода, добрались в полночь, я разместил отряд в нескольких хатах на околице села, поближе к горному подлеску. Выставил заставу с приказом: всех подозрительных задерживать.

Через час прибегает боец. Докладывает: какой-то человек добивается встречи с командиром. Вскоре задержанный в сопровождении Андрея (Жениха) уже стоял передо мной.

Продолговатое лицо, вдоль левой щеки глубокий шрам. Маленькие цепкие глаза так и прикипели ко мне. Молча рассматриваем друг друга. У Янкова (так назвал себя задержанный) – лагерные ботинки на деревянных колодках да старый пиджачок с чужого плеча. На вопросы отвечает охотно, с подробностями. Родом действительно из Равы-Русской. Украинец. В прошлом батрачил на панском фольварке, а после объединения западных земель с Советской Украиной стал обрабатывать свою землю. Под Харьковом попал в окружение, потом – плен, лагерь. Где только не побывал! Насмотрелся такого, что будет помнить до самой смерти. В Бесине уже скоро месяц. Тут его каждая собака знает.

Приглашаем солтыса. Это наш, проверенный человек. Подтверждает: так оно и есть, все чистейшая правда. В Бесину Янков пришел весь побитый, больной, обессиленный. Одна вдовушка его приютила. Как только оправился, стал помогать по хозяйству; за все хватается. Мужик деловой. Все допытывался, как ему попасть к партизанам.

Янков и себе:

– Возьмите в отряд, товарищ командир. У меня со швабами давние счеты.

Что делать? Павлов в одной из радиограмм предупреждал: новых бойцов принимать в исключительных случаях. А что, если Янков говорит правду? Может, он и есть то самое «исключение»? Вызвал Абдуллу.

– Вот тебе, шеф-повар, помощник. Вместо Курта Пеккеля. Временный. До первого боя.

Янков обрадовался, стал благодарить.

Не прошло и часа – смотрю: Семен Ростопшин. Только что из разведки. На лице – тревога.

– Товарищ капитан, что это за тип крутится возле кухни?

– Вроде, – говорю, – наш, из лагеря бежал. Хочет вступить в отряд.

– Что-то мне, товарищ капитан, это «пополнение» не по душе и – поверьте – не без основания. Разрешите, потолкую с ним в вашем присутствии.

Абдулла со своим нехитрым хозяйством расположился через улицу. Мело. Колючий снег обжигал лицо. Тревога Ростопшина передалась и мне. Янкова мы застали за работой. Чистил картошку. Ростопшин подошел к нему, минуту-другую присматривался, что-то припоминая, и неожиданно спросил.

– Ты, говорят, сбежал из лагеря?

– Было дело.

– А когда именно?

– В ноябре.

– Не с тобой ли мы встречались в августе в отряде Хитрого?

– Не знаю никакого Хитрого.

– А ты вспомни, вспомни Ясенице. Был там или нет?

– Дай мне, человече добрый, покой. Не бывал я ни в каких Ясеницах. Товарищ командир, чего он ко мне, как репей, пристает?

– «Товарищ командир… Товарищ командир…», – Семен побледнел, как это часто бывало с ним в минуты гнева. – Пес тебе, иуда, товарищ.

– Не знаю я никаких Ясениц, ей богу, я в лагере был. Что оно за напасть такая! В лагере эсэсовцы чуть не повесили. Комендант бил. И свои не доверяют.

– Что ты делал в отряде Хитрого? Не я один тебя там видел. Хочешь, иуда, свидетелей? Будут тебе свидетели.

– Мы, товарищ капитан, – повернулся ко мне Ростопшин, – как раз в Ясеницах стояли, когда этот тип к нам прибился. Весь в синяках. Тоже что-то про лагерь наплел. Поверили, а на третий день на рассвете исчез. Мы сразу по тревоге – и в горы: «Хитрого» не проведешь. И что вы думаете: к вечеру в Ясеницы каратели нагрянули. Рыскали по всем домам, искали партизан. Тридцать заложников схватили. И расстреляли гады. Твоя, иуда, работа?

– Я в лагере был. Бежал.

– Не крути. Берет волк, но и волка возьмут. У меня – командир свидетель – глаз острый.

У Янкова задрожали ноги, упал на колени.

– Рассказывай!

Всхлипывая и моля о пощаде, Янков рассказал, как вступил в УПА – Украинскую повстанческую армию, в 1942 году по приказу своего командира был зачислен в дивизию СС «Галиция». Оттуда попал в Скавину – шпионскую школу. «Практику» провокатора проходил в лагере для военнопленных. Поживет с неделю в бараке, а потом со списком – к коменданту. Страшный это был список. Не одному патриоту стоил жизни. Потом – Ясенице. И снова лагерь. «Обрабатывал» его перед тем, как отправить в очередной барак, сам комендант. Разрисовал так, что и родная мать не узнала бы. В Бесину Янков прибыл с особым заданием – проникнуть в отряд советских партизан, а еще лучше – разведчиков. Втереться в доверие. А после окончания войны где-то на Востоке ждать новых приказов.

Расстреляли Янкова в тот же день. С фашистами шел – могилу нашел. Знакомая банальная история. Не зря говорили наши бойцы: что фашист, что националист – одним миром мазаны. На словах – борцы «за ридну неньку Украину», а на деле – предатели, фашистские холуи, убийцы и палачи своего народа.

Семену Ростопшину я перед всем строем объявил благодарность.

Янков – это уже третий на его счету. У Семена отличная зрительная память и особое чутье на вражескую агентуру. В лагерях для военнопленных насмотрелся на провокаторов. Одного по приказу подпольного комитета задушил.

– Потом, – признавался мне, – весь день не прикасался к еде. Знаю, что мразь, а противно…

ПОСЛЕДНИЕ ДНИ

Из объяснительной записки РО фронта:

«В начале января 1945 года я получил приказ Центра поручить Правдивому немедленно разведать гарнизон города Сосновец. С этой целью послал Правдивого и Грозу в город Сосновец.

…Наступление нашей армии застало их в Сосновце. Связь с ними я потерял. Как сообщил мне впоследствии Гроза, Правдивый вернулся из Сосновца в Кшешовице и сказал Грозе, что он поедет за женой и вместе с ней явится в нашу часть. Гроза сообщил ему пароль для явки. Вместе с Грозой до последнего времени был Молния. С ним Гроза расстался в Кшешовице. Молния, как предполагает Гроза, теперь находится в нашей контрразведке, скорее всего в 59-й армии.

Голос».

Причудливы судьбы человеческие на войне. Забегая вперед, скажу, что Комахов-Молния нигде не объявился. Все наши запросы ни к чему не привели. Не исключено (Гроза, возможно, ошибся), что Молния, как и Курт Пеккель, убит шальной пулей. Впрочем, с ним могли расправиться местные партизаны, и не подозревающие о его связях с нами.

А Отман – Правдивый? К Павлову в штаб 1-го Украинского фронта он не явился. Следы его надолго потерялись и отыскались несколько лет спустя… в одном из наших исправительных лагерей. Оказалось, что в Белоруссии подразделение, в котором служил Отман, участвовало в операциях против советских разведгрупп. Наряду с другими абверовцами, служащими полевой жандармерии, комендатур он в Минске предстал перед судом и был осужден как военный преступник.

На запрос соответствующих органов я сразу подтвердил его показания об активном сотрудничестве с группой «Голос». Советское правосудие, тщательно все взвесив, а также учтя неизвестные нам раньше факты биографии Отмана, нашло возможным освободить его досрочно из заключения. И все же в этой истории (следы Правдивого потерялись на этот раз, казалось, навсегда) для меня осталось немало белых пятен.

Какими были настоящие мотивы его сотрудничества с нами? Трезвый анализ обстоятельств? Осознанное понимание близкого конца? Желание во что бы то ни стало, любой ценой выжить? Только это? Тогда почему не вышел, как условились, на Павлова? Ведь это было в его интересах. Ответ пришел совсем неожиданно уже после первого издания этой книги.

Как-то довелось мне по служебным делам побывать в одной из наших республик. Перед отъездом я выступил по местному телевидению. По просьбе телезрителей рассказал и о деятельности группы «Голос» в районе Кракова.

Вечером возвращаюсь в гостиницу. И тут меня ждет записка. Всего несколько слов.

«Тов. Березняк! Прошу позвонить по телефону 35-41-24. О.».

Набираю номер.

На другом конце мужской голос переспрашивает:

– Капитан Михайлов! Получили мою записку? Я – Отман!

Отман?! Наш Отман?! Не может быть! Какими ветрами его сюда занесло?

– Курт Генрихович?!

– Собственной персоной. Не заглянете ли к Правдивому в гости? Моя жена и я – будем очень рады.

– Вряд ли успею. Сегодня улетаю.

– Сколько у вас свободного времени? Час? Через двадцать минут буду в вашем номере. Нам обязательно надо встретиться. Одним словом, гора с горой не сходится, а человек с человеком…

Он стоял на пороге невысокий, плотный. Глаза спокойные, ничем не выдают внутреннего волнения: стреляный воробей.

– Здравствуйте, товарищ «Голос». Здравствуйте, Евгений Степанович. Вижу, вижу… Вы удивлены? Я, однако, не турист, не «гость» с той стороны, как вы, возможно, думаете, а советский гражданин. Давно живу в этом городе. Пенсионер. Ничего не поделаешь – годы. О встрече с вами давно мечтал. Нам есть о чем поговорить. Не так ли?

Короткий у нас тогда получился разговор. Я спешил на аэродром. Отман, однако, обещал на все мои вопросы ответить письмом.

«Правдивый» и на этот раз остался верен себе.

Не письмо, а письма – вот они лежат передо мной: рассказ – исповедь.

…«Уважаемый товарищ Березняк!

Много времени прошло после нашей встречи, а я все собираюсь с мыслями. Ведь столько лет миновало!

Как мы разминулись с Павловым?

Не помню, когда именно советские части освободили Кшешовице. Однако линию фронта я перешел значительно позже.

У немцев по отношению ко мне не было никаких подозрений (даже после побега Ольги). Я мог, таким образом, и впредь работать на советское командование. Надо было только договориться о связи. «Гроза» еще раньше дал мне пароль: «От «Голоса» к Украинцу» – «Павлов принимает». Я ждал удобного момента и не напрасно. Органы СД запросили абвергруппу: не найдется ли агент, хорошо владеющий польским, чешским или русским языком.

Перед ним ставилась задача: проскользнуть в тыл Красной Армии, пробраться в город и уточнить, где и когда именно состоится суд рад обергруппенфюрером СС. Почему СД интересовалось именно этим обергруппенфюрером – я так и не узнал. Но что бы там ни было, это задание целиком соответствовало моим планам.

За успешное выполнение операции мне обещали Железный крест, звание зондерфюрера «Ц» и отпуск. Меня это вполне устраивало. Перейти линию фронта, встретиться с Павловым, наладить связь и возвратиться в свое подразделение с Железным крестом. Нечего было и мечтать о лучшем. Однако, когда я перешел линию фронта, появился в штабе советской части, оказалось, что это уже не 1-й Украинский фронт, а 4-й…

О существовании полковника Павлова никому здесь не было известно. Полковник из «смерша» [22]22
  Советская войсковая контрразведка «Смерть шпионам».


[Закрыть](фамилию не помню) посоветовал мне добраться первым попавшимся эшелоном до Бреста: «Комендант станции поможет найти разведотдел штаба 1-го Украинского фронта».

В Бресте явился к коменданту станции. Тот не стал морочить себе голову. И кончилась моя одиссея арестом, судом в Минске. Что было дальше – Вам известно.

Теперь об Ольге. Она была арестована органами СД и передана абвергруппе для проведения допроса и радиоигры. Как обычно в таких случаях, ее не оставили в тюрьме, а передали абверу. Так Ольга оказалась в Кшешовицах в моем подразделении. Ежедневно, помнится, ее возили в Краков в отдел пеленгации. Несколько дней я присматривался к ней. Вижу: держится твердо, этой девушке можно довериться.

Я доложил шефу, что берусь завербовать Ольгу. Это развязывало мне руки. Наши долгие «допросы»-беседы наедине не вызывали ни у кого подозрений. Мы даже питались с Ольгой за одним столом. От подчиненных я постоянно требовал, чтобы к русской радистке они относились вежливо, иначе, говорил я им, вы можете провалить нам всю операцию.

К Ольге, как назло, привязался один наш радист-фанатик. Он и меня упрекал: «Что вы носитесь с этой девкой? Нечего в пса бросать колбасой, когда есть палка». Во время дежурства он сам выводил Ольгу на прогулку, не спускал с нее глаз.

У Ольги одно было на уме: бежать. И она всячески затягивала прогулки. Как-то радист, сопровождая ее, рявкнул: «Цурюк!» – Ольга не расслышала или сделала вид, что не слышит. Взбешенный наци подбежал к ней, ударил так сильно, что она возвратилась вся в крови. Я доложил шефу: «В таких условиях работать нельзя», – и «опекуну» попало на орехи.

Решение связаться с партизанами созревало во мне давно. О моих планах знал и Комахов. Решили действовать вместе. Я сказал Ольге, что устрою ей побег, если она поможет мне установить контакт с партизанами или советским командованием.

Ольга не сразу согласилась. И это было разумно с ее стороны: а что, если провокация? Но ведь рисковал и я, хоть и подготовил заранее, на случай провала Ольги, легенду для своего шефа: дескать, все делается для того, чтобы выйти на советского резидента и всю группу.

План побега наметился такой. Вечером вызвал Ольгу на очередной допрос. Она попросилась по естественным надобностям. Во дворе деревянный туалет как раз прилепился к ограде, задняя стенка его выходила на шоссе. Я заранее все подготовил, вытащил гвозди: две доски едва держались. Часовым в этот день поставил стыдливого студента-новобранца. Знал, что он не станет заглядывать, если там женщина.

Когда стемнело, я вывел Ольгу во двор, предупредил часового, чтобы тот внимательно следил, а сам спокойно возвратился в свой кабинет.

Раздвинуть доски, выбраться, перебежать шоссе – на все это требовались считанные минуты. Тревогу я поднял минут через двадцать, когда Ольга была уже далеко.

Теперь остается, пожалуй, главный вопрос: почему я так поступил? Я, думаю, Вас и теперь интересуют настоящие мотивы моих действий. Почему я согласился работать на советскую разведку? Вы и Ваши друзья до сих пор знали одну версию: я Вам – информацию; бы мне – жизнь. А на самом деле причины были и глубже и серьезней.

Родом я из прибалтийских немцев. Родился в Риге 25 мая 1901 года. Мать моя, хотя и была немкой по национальности, выросла в Москве в семье русских военных. Ее отец – мой дед – был генералом русской армии и героем Севастополя.

В Москве прошла юность матери. Она любила Тютчева, Надсона, Пушкина, даже ездила в Ясную Поляну, чтобы увидеть Толстого. В таком духе она воспитывала и нас. Переехав после замужества в Ригу, мать дала сестре и мне совершенно русское воспитание, привила нам глубокое чувство любви к русскому народу, России. Мы, например, говорили с сестрой только по-русски и долгое время даже не чувствовали себя немцами. Когда началась первая мировая война, наша семья во время наступления кайзеровской армии эвакуировалась из Риги в Москву.

Вас интересует, чем я занимался в Германии, в частности, в годы третьего рейха. Там я, однако, жил очень короткое время: после революции мы возвратились в Ригу. Работал помощником нотариуса. В гитлеровскую Германию попал как репатриированный в 1940 году. Меня мобилизовали, направили в абвергруппу 315 на должность переводчика.

Есть такая немецкая пословица: «Кто хочет долго ездить верхом, должен запастись овсом». Я же запасался терпением, так как твердо решил при малейшей возможности бежать, связаться с партизанами. Во-первых, потому что Россия – моя первая Родина, я не мог в ней видеть врага. Во-вторых, в Гомеле и в других городах, селах Белоруссии я был свидетелем таких зверств, такого издевательства, над невинными людьми, что сердце обливалось кровью.

А тут случилось такое. Летом 1943 года органы СД задержали вблизи Гомеля группу советских парашютистов-разведчиков. Среди них была молодая девушка Лена. Она поверила мне и согласилась «сотрудничать» с нами (считалось, что Лена завербована мною).

Вскоре я ушел в отпуск. Добился отпуска и для Лены. Сама она была родом из Могилевской области. Мне казалось, что в родных местах ей будет легче связаться с партизанами.

По моей просьбе она должна была сообщить партизанскому командованию, что я, офицер вермахта, готов в любом месте встретиться, чтобы договориться о работе на партизан.

Лена хорошо знала, как велико мое желание помочь советскому народу. Доверие между нами было полное. Скажу больше, я полюбил эту девушку, и она ответила мне взаимностью.

Но с отпуска Лена возвратилась ни с чем. Ей так и не удалось вступить в контакт с партизанами. Из Гомеля наше подразделение перевели в Мозырь, затем – в Брест».

Из другого письма:

«Я уже писал Вам о своей первой попытке связаться с советскими партизанами. Лена говорила мне, что в последнюю минуту у нее сдали нервы. «Погибнуть с клеймом предательницы от рук своих, – сказала она, – это выше моих сил». Партизаны, дескать, узнав о ее связях с абвером, немецкой контрразведкой, все приняли бы за провокацию. А суд партизанский короткий.

Она была, поверьте мне, храброй девушкой. И в этом я смог убедиться очень скоро. Несчастье ходит в шерстяных чулках, подойдет – и не заметишь. В Бресте нас арестовали органы СД. Лена оказалась в камере для политических, я – в военной тюрьме.

Мне было предъявлено обвинение в «аморальном поведении» (связь с неарийкой, кровосмешение). Нас допрашивали в одном помещении, но в соседних кабинетах. Что такое допрос в СД, Вы хорошо знаете. Я слышал сдержанные крики, стоны дорогого мне человека. Но что я мог сделать?

Лена, как я узнал позже, держалась стойко, планы наши не выдала. Только благодаря ей я остался в живых. Лену отправили в город Эссен, в рабочий лагерь. Меня с месяц продержали в тюрьме, затем повезли в штаб 20-й армии, разжаловали в унтеры, и я оказался в штабе «Валли» под Варшавой.

Тут я встретился со своим добрым знакомым, можно сказать приятелем, майором Шмальшлегером. Он взял меня в свою команду, предоставил отпуск к родным в Познань. Из Познани я сразу поехал в Эссен, где в последний раз встретился с Леной. Передал ей белье, продуктовую посылку. Добился разрешения перекинуться несколькими словами, и на этом наше грустное свидание закончилось.

Когда я возвратился из отпуска в штаб «Валли», меня уже ожидало назначение в Краков. Вот Вам вся моя история.

После этого я еще больше возненавидел Гитлера и все, что было с ним связано. Возможно, это тоже содействовало моему решению сделать еще одну попытку через Ольгу-Комар.

Потом в лагере мне говорили, что я сделал это для спасения жизни, но жизни моей ничего не угрожало, кроме того, конечно, что угрожало каждому на войне, – быть убитым. Я никого не убивал, не пытал и никаких зверств не творил, так что даже если бы я попал в плен к советским частям, мне, кроме нескольких лет тюрьмы, ничто не грозило (как оно в действительности и оказалось).

Я работал на Вашу группу из желания помочь русским людям в их правом деле. Я пишу Вам все это потому что Вы по-настоящему мой бывший командир и должны знать все.

Привет Алексею («Грозе»). Он мне с мая ничего не пишет. Что он – болеет или просто так?»

«Дорогой Евгений Степанович! Вас интересуют приемы моей разведывательной работы на «Голос».

Приведу еще одну немецкую пословицу: «У кого холодная плита, тот охотно греет руки на чужой кухне».

Я держал своде плиту холодной, а руки грел на плите шефа, неизменно придерживаясь правила: прежде чем приступить к выполнению очередного задания Грозы – соответственно подготовить начальника. Я учел, что мой шеф – человек крайне неосведомленный (в абвер он попал уже после покушения на Гитлера и эту должность занял по протекции), поэтому самостоятельно анализировать мои действия он, как следует, не мог.

Как все получалось на деле? Если помните, первым моим заданием по линии «Голос» была: уточнить личный состав офицеров и солдат гарнизона.

Во время неофициальной встречи я привел шефу цифры и факты, весьма убедительно свидетельствующие, насколько за последнее время возросло количество партизанских налетов на гарнизоны вермахта. Тут же предложил для успешной борьбы с таким «неприятным явлением» создать в отдельных подразделениях агентурные группы для наблюдения за подозрительными элементами среди населения. Я знал его слабость: чужую идею выдавать за свою – но за лаврами не гнался.

Шеф подписал приказ, и я мог спокойно инспектировать части гарнизона, требуя соответствующие списки и ценную информацию о личном составе.

В районе Кракова – Вы знаете это на личном опыте – была безупречно налажена служба пеленгации. Как предупредить советских радистов? Мы с Грозой долго ломали над этим голову. Говорят, не одалживай денег тому, перед кем снимаешь шляпу, а подавай ему умные советы. Я и подбросил начальнику идею, что, дескать, с помощью пеленгации мы обнаруживаем лишь радиста и его арестом предупреждаем всю группу и резидента. Надо разделить функции: пеленгаторы засекают радиста, а клубочек распутывает абвер.

По санкции шефа я совершенно официально связался с одним пеленгатором. Как только ему удавалось засечь объект, он тут же передавал координаты мне.

Таким образом удалось через Грозу предупредить провал нескольких групп. Они вовремя исчезали или меняли дислокацию.

Еще пример. Считаю одним из самых ответственных заданий – разведывание дислокации состава армейских корпусов, дивизий, полков, входивших в 17-ю армию.

Гроза передал: сроки минимальные, надо спешить.

Тут помог простой случай. Узнаю: из лагеря для военнопленных исчезло несколько английских офицеров. Я доложил об этом по инстанции и сказал, что собираюсь пустить по их следу лучших агентов и займусь этим делом сам, если будут указания.

Я знал: генеральная карта 17-й армии находится в подвальном помещении штаба под охраной офицеров. В воскресенье утром (по субботам штабные офицеры напивались до положения риз) я с новенькими документами – абверовским удостоверением (красная карточка с поперечной желтой полосой) – явился в подвальное помещение, о котором уже шла речь. Застал там не офицера, а фельдфебеля (к счастью, «под мухой»). Показал ему удостоверение, намекнув, что разыскиваю чрезвычайно опасных преступников, врагов рейха, проникших в расположение 17-й армии.

На мое требование, он выписал, сверяя с картой названия, все армейские корпуса, дивизии, полки, даже батальоны 17-й армии, которые дислоцировались под Краковом, указал, какие они занимают участки фронта и расположение их штабов. Фельдфебель старательно трудился, а я, закурив, просматривал какие-то служебные бумаги, которые тут же добыл из своего внушительного портфеля.

Когда фельдфебель вручил заполненный его рукою лист, я подошел к большой карте, еще раз все внимательно сверил, коротко, как это было принято между старшими и младшими чинами, буркнул «гут» и вышел.

Фельдфебель даже не спросил, из какой части я прибыл, и вряд ли запомнил мою фамилию. Однако, что бы ни случилось, у меня были готовые ответы на возможные при такой ситуации вопросы.

Вечером мы встретились с Грозой, и данные о 17-й армии своевременно попали в руки советского командования.

Все, что здесь написано, особенно о мотивах моей работы на «Голос» – правда и только правда, тщательно проверенная в свое время соответствующими органами. Почему же Вы узнаете с таким опозданием? Почему не было этой исповеди в сорок четвертом году?

Надеюсь, как разведчик разведчика, Вы меня поймете…

Я чувствовал, что моя история только запутает дело, будет воспринята как легенда и вызовет еще большее недоверие. А версия: «информация – жизнь» логична (кто тогда верил в победу фюрера?) и не требовала особой проверки.

Жить я действительно хотел. Однако руководствовался не шкурными интересами, а, повторяю, сознательным стремлением помочь советскому народу в его справедливой борьбе с гитлеровскими оккупантами, с фашизмом – заклятым врагом и русского, и украинского, и немецкого народов.

Я счастлив, что после тяжких испытаний (их выпало на мою долю немало) первая моя Родина не отвернулась от меня, дала возможность честно работать и служить ей, обеспечила мою старость».

…С глубоким удовлетворением вписываю эти строки в повесть о деятельности группы «Голос» не только потому, что рассказ строго документален. Но и потому, что исповедь Отмана, каждое слово из приведенных выше писем – в этом у меня теперь нет никакого сомнения – искренняя правда.

Разными путями приходили к идее активной борьбы с фашизмом лучшие сыновья немецкого народа. Сложным, долгим был путь полного прозрения бывшего абверовца Курта Отмана от тихой оппозиции, молчаливого осуждения гитлеризма до смелых действий не завербованного, как мы долгое время считали агента, а сознательного антифашиста.

Я повторяю то, что сказал Правдивому на прощанье после нашей, такой неожиданной, встречи в городе Н.

– Здравствуй, товарищ Курт Отман!

Гроза встретился с советскими войсками в районе Санки. Его доставили в армейское отделение разведки. Обменялись паролями: «Голос» направляет меня к Павлову, Павлов принимает». Под вечер 19 января Алексей Шаповалов уже был в разведотделе штаба фронта.

Приступил к своим обязанностям секретарь Краковского городского комитета партии Юзеф Зайонц. Как-то на второй или третий день освобождения в дверях его кабинета внезапно выросла знакомая фигура в новенькой шинели с лейтенантскими погонами. Черные цыганские кудри. Улыбка до ушей.

– Алексей!

– Михал!

Смотрели друг на друга как люди, сбросившие с себя огромную тяжесть и ответственность.

А в это время наша группа, смешавшись с отступающими частями вермахта, все еще двигалась на запад, продолжая выполнять свою задачу.

«21.1.1945 г. Павлову.

Наблюдением разведчиков моей группы 20.1 проследовало через Сулковице направление Вадовиц грузовых автомашин с живой силой 520, легковых 238, мотоциклов 113, танков 4, подвод 847, орудий 18. Разведчик группы застрелил немецкого солдата из числа ехавших в этом направлении Карла Гутта с 1085-го полка 545-й гренадерской дивизии.

Голос».

«21.1. Павлову.

Наблюдением с утра началось большое движение автотранспорта подвод, пехоты Мысленице по шоссе через Стружа, Тшебуня, Бенькувка, Будзув. Движение через Сулковице, Гарбутовице продолжается.

Голос».

«21.1. Житель села Гарбутовице Юзеф Каспак взял в плен радиста 59-го немецкого корпуса и привел его к нам».

А было это так. Мы двигались по дороге, запруженной разбитой и просто брошенной немецкой техникой. Брошенной, пожалуй, было больше.

Орудия, броневики, перевернутые полуобгоревшие штабные машины. Но попадались и целехонькие бронетранспортеры и танки. То ли вышло горючее (где его добудешь в такой спешке), то ли замерзла вода, а отогревать ее некогда.

В Гарбутовице у деревенского студня – колодца – остановились на привал. Гитлеровцев в селе уже не было. Я – долой куртку, гимнастерку. Стою, по пояс обтираюсь снегом. Вдруг – хохот, свист. Смотрю: дедок, седой, как лунь, ведет с поднятыми руками долговязого верзилу ефрейтора. За ним мальчишки тянут мотоцикл. Дед – ко мне:

– Прошу пана капитана принять шваба, – стал передо мной по стойке «смирно» дедок. – А мне оставьте автомат и мотоцикл. В хозяйстве пригодится.

Из рассказа деда Каспака я узнал, что утром через село проходила колонна отступающих немцев. Ефрейтор, как выяснилось позже, – радист 59-го корпуса, драпал на мотоцикле. Заскочил во двор. Попросил напиться. Автомат повесил на руль мотоцикла. Дед когда-то служил в армии, быстренько сориентировался. На ходу оценил обстановку. Вынес из сеней глиняный кувшин.