Текст книги "Тени минувшего"

Автор книги: Евгений Шумигорский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 14 страниц)

«Honorez moi de votre indifférence», подумал Охотников в это время и невольно покраснел, когда цесаревич спросил его о княгине Наталье Федоровне Голицыной, которой он интересовался, как подругой принцессы. Брат принца Иеверского, принц Макс, бывший на русской службе, не любил своей невестки, но дружил с цесаревичем. И они, по разным причинам, одинаково интересовались Луизой: цесаревич вследствие неудачной любви, принц Макс – как наследник бездетного брата. Но оба они и не подозревали о связи Охотникова с принцессой, пока один несчастный случай не навел их на след.

Летом 1806 года гвардейские полки, как обыкновенно, вышли из городских казарм и расположились по лагерным стоянкам. В то время еще не было Красносельского лагеря, и гвардия размещалась в окрестностях Петербурга, преимущественно в загородных резиденциях императорской фамилии. В Павловск, местопребывание императрицы-матери, Марии Феодоровны, назначалось обыкновенно по одному эскадрону от Кавалергардского и Конногвардейского полков, а вблизи его, в Царском Селе, всегда находился Лейб-Гусарский полк, офицеры которого, соперничавшие с конногвардейцами и кавалергардами, считали себя самыми привилегированными во всей гвардии, потому что только им, гусарам, в то время разрешено было носить усы. Кавалергардский эскадрон, не ладивший по известным уже нам причинам с Конной гвардией, вступил в дружеские отношения с лейб-гусарами, в среде которых находился родной брат командира кавалергардского эскадрона Евдокима Васильевича Давыдова, Денис, также прежде служивший в кавалергардах и уже славившийся как поэт и гуляка.

«Мы жили ладно, – вспоминал впоследствии об этом времени Денис Васильевич, – у нас было более дружбы, чем службы, более рассказов, чем дела, более золота на ташках, чем в ташках, более шампанского (разумеется, в долг), чем печали, всегда веселы и всегда навеселе». Колонны батюшек и матушек, дядюшек и тетушек, разъехавшихся по дачам, не лезли уже на приступ казарм, как в городе, и господа офицеры жили как хотели в Павловске, потому что императрица Мария Феодоровна устраняла всякий этикет в летней своей резиденции, благожелательно относилась к военным, и сам Константин Павлович, посещая Павловск, не смел, из уважения к матери, проявлять свою обычную придирчивость и любовь к взысканиям. Игрушечная крепость Павловска, Бип, предназначенная для помещения арестованных офицеров, была почти всегда свободна от постоя. В эскадроне Давыдова в Павловске находилась и «холостая душа» барона Левенвольде, но, уже заручившись обещанием цесаревича Константина о переводе в конную гвардию, он держал себя в стороне от товарищей и отводил свою душу в обществе конногвардейских офицеров-немцев. Эскадрон, в котором находился Охотников с другом своим, Прокудиным, размещен был у самого Петербурга, в Новой Деревне, почти у самого Каменноостровского дворца, где жил тогда государь с императрицей Елизаветой Алексеевной, но друзья ездили иногда в Павловск, чтобы навещать там товарищей-кавалергардов. Но и павловские товарищи наезжали в Новую Деревню от времени до времени, и при этом к ним присоединялся и Левенвольде, скупавший в Павловске и любивший бывать в Петербурге для каких-то подозрительных «докладов».

В одну из таких поездок барон Левенвольде гулял по берегу Большой Невки, против Каменноостровского дворца и, дойдя до Черной речки, у дома графа Головина, залюбовался окружавшим его пейзажем. Вид прекрасной реки, обрамленной густыми деревьями и кустарниками и отражавшей в себе косые лучи солнца, склонявшегося к западу, был действительно очарователен, но, кроме того, Левенвольде заметил впереди себя амазонку, ехавшую в сопровождении рейткнехта мимо дома Головина, и в амазонке этой он узнал принцессу Иеверскую. Барону захотелось обратить на себя внимание принцессы, на случай, если она удостоит его беседы, и выждав, когда она поравнялась с ним, отдал ей установленную честь. К глубокому его сожалению, ему ответили лишь приветливым кивком прелестной головы, и он не успел даже посмотреть в лицо принцессы, прикрытое густою прядью светлорусых волос, упрямо выбивавшихся из-под полей черной английской шляпы. Зато рейткнехт, следовавший за принцессой, поджарый рыжеватый немец, сняв шляпу, низко поклонился барону, улыбаясь во весь рот. Левенвольде с удивлением узнал в нем бывшего своего берейтора, учившего его верховой езде в рижском манеже. Пройдя немного вслед удалявшимся всадникам, барон увидел, что принцесса сошла у дачи графа Строганова, с женою которого она была очень дружна, оставив лошадь на попечение рейткнехта.

– Магнус, как ты попал к принцессе? – воскликнул барон по-немецки, забыв обычную свою сдержанность в обращении с людьми, стоявшими ниже его по общественному положению.

– Меня рекомендовал граф Пален ее шталмейстеру, господин барон. Теперь как сыр в масле катаюсь. Вся должность моя – сопровождать в дежурные дни ее светлость, и, кроме меня, есть еще три рейткнехта.

– Так, так, молодец ты, что и говорить. А в Царском и Павловске бываешь?

– Когда ее светлость изволит быть у старой императрицы, иной раз дня два там проживает, – самодовольно отвечал Магнус – всегда меня берут с собою, господин барон.

«От него, наверно, можно узнать что-либо полезное», подумал Левенвольде и сказал:

– Будешь в Павловске, заходи ко мне выпить ямайского. Я там стою с эскадроном.

– Благодарю вас, господин барон. Непременно буду. Всегда помню вашу милость, – кланялся обрадованный Магнус.

Сделав еще несколько шагов по набережной, Левенвольде встретил Уварова и Охотникова и любезно поздоровался с ними. Уваров придержал его руку и, указывая на противолежащий берег Каменного острова, сказал:

– Смотри, холостая душа, видишь принца? Вот по сосновой аллее идет… Вчера приезжал к нам с Константином вместе и с Аракчеевым, такой ласковый, командира благодарил за порядок, эскадронным руку подал, а Лунину, когда тот подъехал, сказал: «молодец». Все было бы хорошо, да Аракчеев вздумал похвалить лунинского жеребца, а Лунин ему и брякни: «Известно, ваше сиятельство, вся наша репутация от скотины зависит». Аракчеев даже позеленел, а наш благодушный принц пристально этак посмотрел на Лунина и улыбнулся. А Лунин, понимаешь, сидит себе на лошади и бровью не поведет.

– Очень уже Михайла Сергейч, мне кажется, много себе позволяйт, – заметил Левенвольде: – на нем шепотом отзовет. А я сейчас принцессу встречайт, у графини Строганов сошла.

– Мы с Охотниковым почти каждый день видим ее, когда она изволит прогуливаться верхом, – сказал Уваров – придешь ко мне сегодня на суп, мингер?

– Я уезжай сегодня в Павлофск, зафтра мой дежурный черед, – сказал Левенвольде.

– Не неволю, – возразил Уваров – слышал я, что переходишь в Конный. Ну, туда тебе и дорога!

Охотников не любил Левенвольде и не выносил его тупой, пошлой практичности и чисто остзейской важности, но хотел быть любезным с оставлявшим полк товарищем и выразил ему сожаление о его уходе.

– Пошалюйста, не шалейт, – воскликнул Левенвольде – там не есть и не будет никакая история, и я спокойно буду шить.

– И чины, и кресты будешь получать, – добавил Уваров – прощай, брат! Скатертью дорога! Кланяйся Давыдову.

Уваров и Охотников еще гуляли по набережной, когда мимо них у самого въезда на дворцовый мост проехала принцесса и милостиво поклонилась офицерам, вытянувшимся в струнку.

– Хороша она, голубчик, вот что я тебе скажу, – произнес после некоторого молчания Уваров – а вот, поди ты, не в коня корм… Хороша Маша, да не наша, так-то, милейший! – закончил он энергично, возвысив голос и зачем-то хлопнув себя по колену.

Но уже солнце близилось к закату, темнел дворцовый парк и прибрежные рощи, с реки повеяло сыростью. Офицеры пошли к Уварову на «суп».

VI

Княгиня Наталья Федоровна Голицына жила также недалеко от Каменностровского дворца, на Черной речке, почти рядом с дачей графа Строганова. У нее была своя усадьба, с деревянным домом итальянской архитектуры и с огромным парком. В те «златые Александровы дни» острова и Черная речка усеяны были аристократическими дачами и дачками, построенными и устроенными с тех изящным, одухотворенным великолепием и вкусом, о котором в наше прозаическое время и не помышляют. Louis XV и Louis XVI в обстановке уже уступали место стилю Empire, строгие линии которого как бы выражали собою всю торжественность совершавшихся в то время в Европе великих событий. Обстановке отвечали самые моды, женские костюмы, переносившие современников в блестящие эпохи Эллады и Рима. Самая распущенность нравов, свобода отношений, личных и семейных, исходили, казалось, из строгой морали великих принципов революции: liberté, egalité, fraternité, хотя бы ими прикрывались самые низменные инстинкты. В высшем обществе, яснее отражавшем тогда веяния века, представители самих крайних и противоположных умственных и нравственных течений жили и действовали как бы по одному и тому кодексу во внешних, формальных отношениях. Женщины в особенности подчинялись этому кодексу, потому что, при известных условиях, он давал им право на некоторую независимость, даже в сфере семейных отношений. По рассказам современников, культ свободной любви в особенности процветал тогда в петербургском обществе, но женщины умели давать ему возвышенный характер, рисовать его романическими красками, густо покрывавшими обычный, пошлый фон «мещанских» отношений.

Отношения принцессы Луизы к Охотникову внушали княгине Наталье Федоровне глубокое сочувствие. Она хорошо знала, что сам принц начал изменять жене почти тотчас после свадьбы, что, не довольствуясь связью с Клеопатрой Болеславовной, он любил посещать, на глазах всех, семейства немецких и английских купцов, у которых были милые жены и дочери, и не всегда эти посещения оканчивались невинным образом. Сам принц рассказывал жене своей о некоторых своих похождениях, ясно показывая этим, что он не смотрит на нее как на женщину, которой он должен стесняться, и, очевидно, совершенно не подозревая, что такого рода откровенность для нее оскорбительна. Он приучил свою жену относиться к нему с презрением, и, потеряв к мужу уважение, принцесса Луиза не поколебалась бы гласно разойтись с ним даже путем развода, если бы высокое положение, которое она занимала, не обязывало ее к терпению и покорности. Принц готов был перенести все, кроме скандала. На мир смотрел он как на сцену, где он должен был играть роль обаятельного, благостного, мудрого вершителя судеб. Допустить элемент смешного в своем положении принц не мог ни в каком случае. Вообще любезный и снисходительный к людям и их слабостям, он преследовал своей местью всех, кого он заподозревал в самой невинной шутке или улыбке по отношению к его особе. Однажды, при объяснении с женой по поводу одного из его приключений, принц прямо объявил ей, что никогда и ни в чем ее не будет стеснять, но требует от нее только, чтобы она не забывала своего положения, что он не простит ей гласности. После этого объяснения принцесса окончательно замкнулась в своем холодном достоинстве и терпеливо несла свой крест до тех пор, пока не встретила… Охотникова. Она нашла в нем то, чего никогда не видела в своем муже: чистоту мыслей, искренность глубину чувства, беззаветную к себе преданность. Заметив недостатки его образования, она, при свиданиях с ним у Голицыной, часто читала ему любимых своих писателей и с радостью замечала, что эти чтения и ее объяснения устанавливали между ними общность мыслей и интересов. Немка по происхождению, принцесса, в беседах с Охотниковым, полюбила Россию и русских. Она с ужасом думала о том, что, в случае развода с принцем, ей пришлось бы оставить Россию…

Пока у Уварова продолжался суповый вечер, Охотников был уже на даче Голицыной, ожидая условленного знака в павильоне парка, чтобы пройти незаметно в самый дом для встречи с принцессой. Как ни был счастлив молодой офицер, но постоянная необходимость скрываться, боязнь так или иначе выдать себя или принцессу, самый воровской характер их свиданий наложили на него печать угрюмости и беспокойства. Он отдал бы все в мире, чтобы назвать Луизу своей женой пред Богом и людьми, а между тем хорошо знал, что на всем земном шаре не было уголка, где не разыскал бы их всевластный принц со своим мщением. На днях еще принцесса, краснея и запинаясь, намекнула ему, что, кажется, она носит под сердцем залог их любви, а что он может сказать ей на это? И что скажет принц? Неужели она, бедная, сама не понимает всех ужасных последствий этого события?

На одном из балконных окон опустилась красная занавеска, и Охотников поспешил в дом. В будуаре княгини сидела уже принцесса, весело разговаривая с Натальей Федоровной и лаская рукой ее английского дога. Так же весело встретила она и Охотникова.

– Я была уверена, что вас встречу, – смеялась она – у Строгановой я нашла сиреневый шестилистник, когда загадала на это. Ну, целуйте мою руку и скажите, как вы себя чувствуете. Вы меня извините, я немного опоздала, но у нас был обед с прусским посланником, а это блюдо очень трудно переварить.

– А я ушел от супа, – сказал Охотников – между офицерами шли толки о вчерашнем посещении полка его высочеством и о новом дурачестве Лунина.

И Охотников, смеясь, передал принцессе острый ответ Лунина Аракчееву.

– Мне нравится ваш Лунин, – заметила принцесса – в его выходках есть что-то благородное, независимое. Но, право, я не думала, что граф Алексей Андреевич способен был сразу понять смысл слов Лунина, ха-ха-ха! Ах, как живо воображаю себе его лицо и оловянные глаза! И, что же, цесаревич слышал?

– Как не слышать, когда сказано было громко и отчетливо. Но цесаревич очень любит острые ответы, когда, конечно, они не к нему относятся. Он только отвернулся и стал смотреть на фронт, а принц улыбнулся.

– Но цесаревич все-таки этого Лунину не простит, – заметила княгиня Наталья Федоровна – и, благодаря Лунину, он еще более будет придираться к вашему полку. Он всех вас считает вольнодумцами.

– О, – возразил Охотников – с этим он, кажется, уже примирился. Но нас не любит не один цесаревич. Вот сегодня Левенвольде прямо сказал мне, что он рад своему переходу в Конную гвардию, потому что (тут Охотников передразнил барона) там не есть и не будет никакая история.

Дамы рассмеялись. Охотников вздохнул и прибавил:

– А я отчасти понимаю его. Нельзя человеку вообще жить в постоянной тревоге, ожидая каждый день, каждый час, что вот-вот разразится над головой удар грома. И когда боишься, – сказал Охотников, понижая голос, – даже не за себя, а за другого…

– Я вас не узнаю, Алексей Яковлевич, – сказала Наталья Федоровна – за кого это за другого?

Охотников смутился, но оправился.

– Я думал о друге своем, Прокудине, – живо сказал он – это добрый и совершенно безобидный человек, а между тем может пострадать так же, как Лунин и как всякий другой. Цесаревич, ведь, не разбирает, а Прокудин от товарищей не откажется.

Принцесса внимательно на него посмотрела.

– Нет, это вы не то говорите, – произнесла она медленно – ваш Прокудин менее, чем кто-либо, может пострадать при каких бы то ни было обстоятельствах. Это просто Божий человек, даже на офицера мало похож.

Когда Наталья Федоровна вышла из комнаты, принцесса поцеловала Охотникова и сказала:

– Ты, Алеша, сегодня какой-то странный, что с тобой? Может быть, тебе нездоровится?

Охотников крепко поцеловал принцессу и отвечал ей, сжимая ее руку:

– Louison, ангел мой, я здоров и счастлив всей душой, но меня мучит мысль о твоем положении. Если бы мог я всей кровью своей заплатить тебе за твою любовь и оградить тебя от каких-либо неприятностей в будущем, Боже мой, с какой радостью я сделал бы это! А, между тем, я ничего не могу сделать. Научи меня, Louison, жизнь моя, что я должен сделать!

И Охотников припал к ее коленям.

– Ты обещал мне, Алеша, повиноваться и верить мне всегда. Я знаю себя и принца и обещаю тебе, что все устроится. Верь мне, милый друг мой, что принц захочет поступить в этом случае со всем благородством души, на которое он способен… О, я хорошо, слишком хорошо его понимаю! И я сумею заставить его поступить так. Предоставь это дело мне, милый, об одном только прошу тебя – сохранять тайну, не выдавать ее никак и никому. И за тебя я буду спокойна: принц знает, что если он пальцем до тебя дотронется, то ничто в мире не удержит меня пред всеми выступить в твою защиту. О, я сумею постоять за тебя, за себя и за нашего ребенка!

Принцесса провела рукой по склоненной голове Охотникова и вдруг заплакала.

– Неужели ты не веришь мне, неужели я не могу тебя успокоить! Я слаба пред тобой, но с людьми я горда и тверда, как мрамор. Для меня ничто все почести, которыми меня окружают, и твое спокойствие, твое здоровье для меня, понимаешь ли, Алеша, все, все.

Охотников поднял голову и, целуя руки принцессы, весело сказал ей:

– Вот, когда я с тобой, мой ангел, слышу твои речи, я всей душой и верю тебе, и успокаиваюсь за будущее. О, если бы я всегда, вечно был с тобою, всегда, вечно тебя слушал! В твоем присутствии мне ничто не страшно, ты уйдешь, мое солнышко ясное, и жизнь мне кажется темнее ночи. Когда я умру, положи со мною в гроб свой портрет: со мною будет мое солнышко.

– Ах, Алеша, – улыбаясь говорила принцесса – к чему такие речи?.. Так ты веришь мне?

– Верю, верю.

– Я начинаю думать, – коварно заметила принцесса – что ты меня так любишь и так волнуешься потому, что мы не живем вместе, как живут муж и жена. Иначе я бы надоела тебе, ты рад бы был уйти из дому и поухаживать за другими…

– Жизнь бы отдал за несколько месяцев счастья, – пылко вскричал Охотников – ах, Louison, ведь я вечно с тобою, мысль о тебе ни на одну минуту не оставляет меня…

Осторожный стук в дверь возвестил влюбленной паре о приходе Натальи Федоровны.

– Дорогая принцесса, – сказала она: – курьер из дворца привез вам письмо императрицы-матери. Не будет ли ответа?

– Да, – сказала принцесса, пробегая письмо глазами, – государыня приглашает меня к себе в Павловск погостить. Конечно, отказа быть не может.

И принцесса, набросав несколько строк, вручила свой ответ княгине и затем стала прощаться с хозяйкой и Охотниковым.

– Мой Магнус, вероятно, заснул, ожидая меня, – сказала она.

Охотников поцеловал у нее обе руки, и принцесса удалилась в сопровождении княгини, кинув ему на прощанье:

– Так смотрите же: верьте!

Молодой офицер остался в комнате один: на сердце у него было легко, радостно. Он с улыбкой закрыл глаза, стараясь представить себе образ своей милой, чудной Louison.

«Господи, – подумал он – за что Ты послал мне такое счастье, такого ангела?»

VII

Императрица Мария Феодоровна, веселая и радушная хозяйка Павловска, любила принимать у себя на лоне природы гостей вне всяких правил этикета, которого она была строгой блюстительницей при большом дворе, в Петербурге, в зимнее время. В Павловске строгая вдовствующая императрица превращалась в добродушную, хлебосольную помещицу, открывавшую свои двери для посетителей всех рангов. Антресоли дворца и часть флигелей, заключавшие в себе комнаты для гостей, всегда были переполнены, и в те дни, когда императрица Мария звала к себе царственного сына и невестку, в комнатах этих жили по двое и по трое, да и все чины ее двора должны были поступаться частью своих квартир. Огромный Павловский парк, прорезываемый рекой Славянкой, наполнялся массой народа, нарочно приезжавшего из Петербурга, несмотря на тридцативерстное расстояние, и проникавшего к самым окнам нижних дворцовых покоев, где чаще всего проводила время императрица со своими гостями. Императрица Мария нередко сама выходила к любопытным и наделяла их ласковым словом и улыбкой. Хотя ей было уже сорок семь лет, но она поражала всех моложавым своим видом и необыкновенной для ее возраста грацией фигуры (злые языки уверяли, что она носила лосины). Особым вниманием императрицы пользовалась детвора, приходившая сюда за конфетами и пряниками; многие из детей находили при этом свое счастье, потому что императрица Мария, узнав о несчастном положении их родителей или о их сиротстве, тотчас же приказывала своему секретарю записать их имена и потом устраивала их судьбу. Верхом ее внимания к собеседникам было обращение: «батушка» и «матушка», и речь ее всегда носила характер доброжелательности и наставительности, хотя говорила она по-русски не совсем правильно, с легким немецким акцентом. В Павловске она одинаково внимательна была и к первым государственным сановникам, и к писателям и художникам, которые постоянно бывали ее гостями. В многом она старалась подражать знаменитой своей свекрови, императрице Екатерине, но в ее словах и действиях проглядывал в то же время сентиментализм, столь свойственный тогда немкам, и действительно доброе сердце. Короче, императрица Мария Феодоровна на летнем положении заставляла петербургскую публику, забывать о зимней вдовствующей императрице, мало доступной и погруженной в мелочи этикета и самые ничтожные подробности дел ее учреждений.

Принцесса Луиза всегда была желанной гостьей для императрицы. Она ее не любила, но питала к ней какое-то особенное чувство уважения, не была равнодушна к ее мнениям и чувствам; более того, долгое время не видя принцессы, она испытывала какое-то странное чувство пустоты, и тогда императрица рада была малейшему знаку ее внимания. Но в отношениях принца к Луизе, о которых говорил весь Петербург, Мария Феодоровна всецело становилась на сторону мужа, утверждая, вопреки собственному горькому опыту, что в супружеском разладе виновной стороной в конце концов является жена.

– Elle а certainement beaucoup d’esprit, – сказала она однажды своему доверенному секретарю, Григорию Ивановичу Вилламову – mais elle а le défaut d’être très journalière et froide comme la glace. Она могла бы быть счастлива с своим мужем, который исполняет все ее желания, потому что у него любящее сердце, но сама она обладает холодной натурой.

Вилламов, которого императрица считала поклонником принцессы, поспешил выступить ее защитником, прибавив, что его мнение есть мнение всего общества. Рискуя навлечь на себя неудовольствие императрицы, любившей принца, он указал на его легкомысленное поведение и на открытую связь с Клеопатрой Болеславовной.

Императрица заволновалась.

– Это все – внешние обстоятельства, – возразила она. – И в этом виновата сама принцесса. Она могла бы легко уничтожить эту связь и возвратить к себе мужа, если бы дала себе труд об этом позаботиться. Mais elle s’emportait contre lui. Я сама видела: когда он приближался к ней, чтобы приласкать ее, она его отталкивала. Принц ничего от нее не скрывает и говорит ей все, а она молчит.

– Oh, mon Dieu, – продолжал возражать императрице неуступчивый секретарь не любивший быть царедворцем, – je conçois bien que les caresses d’un homme doivent lui répugner lorsqu’elle pense que peut-être cinq minutes plus tôt il en a fait de plus tendres à une autre.

– Oil, cela ne lui fait rien, – заключила Мария Феодоровна этот неприятный для нее разговор.

Она ценила в глубине сердца неуступчивость Вилламова, хотя и называла его «спорщиком».

Но в тот же день она писала принцессе, прося ее «навестить свою старую приятельницу в Павловске и вместе посмотреть на полную луну, озаряющую тихие, зеленые берега Славянки»: императрица рассчитывала, если возможно, при случае, вновь сблизить супругов. Для той же цели был приглашен и принц-супруг.

Когда чрез несколько дней принц и принцесса приехали вместе в Павловск, то встречены были с восторгом и хозяйкой, и всеми ее гостями. Принц, сияющий классическою красотой, очаровал всех милостивым своим обхождением: «любезность, – говорил он своим друзьям, – есть самая дешевая, но, вместе с тем, и самая ценная монета». Его супруга, холодная и спокойная, производила впечатление Психеи своею скромностью и необычайною прелестью. Опытные царедворцы заметили, однако, в ней какую-то новую черту в ее осанке и взгляде: в них выражались твердость и уверенность.

Императрица обняла и поцеловала своих августейших родственников и, смеясь, заметила принцессе:

– Право, вы оба такие милые и юные, будто новобрачные.

– Ваше величество, вы слишком милостивы, – отвечала принцесса, улыбаясь. – Вам известно, что я уже прожила половину срока для серебряной свадьбы, а скоро и совсем буду старухой.

– Нет, chère Louise, уверяю вас, вы неузнаваемы: так вы помолодели, посвежели… Да, я всегда была того мнения, что ваше счастие и ваше здоровье зависит всецело от вас, потому что принц исполняет все ваши желания.

– А мое единственное желание, – возразила принцесса почувствовав укол, – и заключается в том, чтобы не иметь никаких желаний. Принцу это хорошо известно.

«Comme toujours, froide comme la glace», подумала Мария Феодоровна и сказала:

– А мы питаем искреннее желание видеть вас у себя почаще, хотя вы и предпочитаете уединение. Вас нужно приглашать…

– Ваше величество, я с детства была нелюдимкой. В последнее время, когда мы жили в Петергофе, верите ли мне, я целые дни просиживала на морском берегу на камне у Монплезира. Меня нужно было чуть не силою тащить оттуда домой.

– А ваш муж?

– Мы целыми днями иногда не видимся: он так занят войсками и другими своими государственными обязанностями, что едва имеет возможность отдохнуть, – отвечала принцесса равнодушно. – А как хорошо у вашего величества в Павловске! – перешла она к слабому пунктику императрицы. – Всегда отдыхаешь душой в этом маленьком раю.

– Ваш старый павильон в парке всегда в порядке и всегда готов принять свою хозяйку, – любезно отвечала польщенная императрица. – Приезжайте почаще, искренно говорю, я всегда буду рада вас видеть.

– Мой старый павильон? Вы меня поместите туда?

– О, нет, для вас приготовлены парадные комнаты.

– А мы с принцем располагали завтра быть в Царском.

– Как друг, я прошу, а как императрица и тетка – приказываю вам об этом и не думать. Принц – другое дело: у него свои обязанности.

– Вы так добры, ваше величество! Если принц позволит, я с восторгом останусь здесь хотя на целый день, чтобы доказать вам, как я люблю вашу чудную деревушку.

Императрица была восхищена таким добрым настроением этой «глыбы льда» и тотчас распорядилась подать линейки, чтобы ехать целым обществом на ферму пить чай и молоко.

– И вы с нами? – сказала она принцу.

Принц поморщился: «вечно одна и та пастораль!» подумал он, но скрыл свое неудовольствие и с любезной улыбкой сказал:

– Всегда в вашем распоряжении, chère tante.

– Охотница до пикников и детских забав! – сказал он Луизе сквозь зубы, когда все общество очутилось на ферме и занялось истреблением чая и молочных продуктов. – И посмотрите: подчиняясь ей, и важные государственные люди ведут себя, как школьники. Держу пари, что засим нам предложено будет играть в лошадки, кататься на лодке под управлением начальника Павловской флотилии Клокачева и смотреть на луну!

– У каждого свои слабости, – возразила принцесса: – и свое воспитание. Вы бы предпочли игру в солдатики.

Принц покраснел.

– Вы очень злы, – живо ответил он, – но на этой игре основана оборона государства. И Петр Великий этой игрой создал нынешнюю могущественную Россию.

– А Екатерина Великая, – возразила принцесса, – избирала для этой игры других мастеров, и никогда Россия, даже теперь, не была так могущественна, как при ней.

– Вас не переспоришь, Луиза. Но я скажу вам одно: беда, когда во главе армии стоит женщина. Женские слабости, это – источник всякого зла для государства и могут повлечь за собой его гибель. Для армии в особенности нужна твердая мужская рука.

– Я не буду спорить с вами, принц, – сказала Луиза: – тем более, что, принадлежа к женской половине рода человеческого, также имею свои слабости, и теперь… теперь скоро сама буду вынуждена прибегнуть к вашей снисходительности и дружбе…

– Вы… ко мне? – вскричал принц. – О, вы сама всегда были ко мне снисходительны и потому смело рассчитывайте на меня: я буду «ваш верный раб», как писали еще Екатерине наши сановники.

– Быть может, вы не так будете сговорчивы, когда узнаете, в чем дело.

– Я узнаю дело, когда вы мне скажете о нем, – сказал принц, отходя по лесной дорожке к озеру и увлекая с собой принцессу. – Но, Луиза, даю вам слово, что если вы нуждаетесь в моей поддержке, то вы ее получите, чего бы мне это ни стоило. Я знаю, что мы всегда будем друзьями.

– На днях я подвергну вашу дружбу серьезному испытанию, – проговорила тихим голосом принцесса, обдавая супруга недоверчивым взглядом.

– Испытайте, испытайте, – весело сказал принц и поцеловал у жены руку.

Общество, собравшееся у фермы, издали наблюдало всю эту сцену, поразившую всех удивлением. Императрица отыскала взглядом Вилламова и выразительно на него посмотрела. «Общение с природой всегда производит смягчающее впечатление на самого холодного человека и будит в нем лучшие чувства», вспомнились ей слова одного немецкого натурфилософа, которые она заучила наизусть еще в детстве, записав их под диктовку своей гувернантки. Она была в восторге, что ее тайные планы о сближении супругов начинают осуществляться и что начало этому положено ею самою в любимом Павловском парке…

Луиза была, с своей стороны, поражена нежною, как ей показалось, предупредительностью своего супруга: ни одной тучки, ни одной презрительной нотки в его словах в ответ на ее унизительную просьбу! Он сам идет навстречу ей, нужно только решиться на испытание! Принцесса была готова признать, что, быть может, она мало еще знала своего супруга. И она скажет ему все завтра, завтра: она не останется в Павловске кататься на лодке с Клокачевым!

VIII

В тот вечер, когда принц и принцесса Иеверские гостили у императрицы Марии Феодоровны в Павловске и поражали там присутствовавших нежностью своих отношений, в Царском Селе, невдалеке от казарм Лейб-Гусарского полка, сидел, запершись у себя на квартире, эскадронный его командир, только что произведенный в ротмистры, граф Антон Болеславович Мичельский, родной брат известной всему Петербургу любовницы принца, Клеопатры Болеславовны Юшковой. С ним сидели офицеры: кавалергард Евдоким Васильевич Давыдов и брат его, лейб-гусар, Денис Васильевич. В комнате царствовала тишина. Мичельский нервно и быстро писал какую-то бумагу, а Евдоким Васильевич как-то безнадежно разводил своими толстыми, короткими руками. Наконец он прервал молчание и обратился ласково к Мичельскому:

– Ты можешь, наконец, сказать мне, Антоша, отчего ты вздумал уходить в отставку? Ведь дело это, брат, важное. Потом его не поправишь. Цесаревич, брат, лют с такими: все относит к неудовольствиям на него. «Семь раз примерь, один – отрежь», говорит пословица.