Текст книги "Тени минувшего"

Автор книги: Евгений Шумигорский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 14 (всего у книги 14 страниц)

Виновником сближения своего с Салтыковым Екатерина считала именно «милого своего мужа». «Когда я приехала в Россию, – говорит она, – и затем в первые годы брачной жизни сердце мое было бы открыто великому князю; стоило ему лишь пожелать хоть немного сносно обращаться со мною[36]36
  Ту же самую мысль, много лет спустя, Екатерина повторяет в письме к г-же Бьелке: «поистине я очень любила бы своего мужа, если бы представлялась тому возможность и если б он был так добр, что желал бы этого» (s’il avait eu lа bonté de le vouloir). Сб. И.Р.О., VII, 10.


[Закрыть]; вполне естественно, что, когда я увидела, что из всех возможных предметов его внимания я была тем, которому его императорское высочество оказывал его меньше всего именно потому, что я была его женой, я не нашла этого положения ни приятным, ни по вкусу, и оно мне надоедало и, может быть, огорчало меня. Это последнее чувство, чувство горя, я подавляла в себе гораздо сильнее, чем все остальные; природная гордость моей души и ее закал делали для меня невыносимой мысль, что я могу быть несчастна… Я нравилась, следовательно, половина искушения была уже налицо, и в подобном случае от сущности человеческой природы зависит, чтобы не было недостатка и в другой половине, ибо искушать и быть искушаемым очень близко одно к другому, и, несмотря на самые лучшие правила морали, запечатленные в голове, когда в них вмешивается чувствительность, как только она проявится, оказываешься уже бесконечно дальше, чем думаешь, и я еще до сих пор не знаю, как можно помешать этому случиться»[37]37
  Там же, 446. – «Правду сказать, я никогда не считала себя чрезвычайно красивой, но я нравилась, и полагаю, что в этом и была моя сила» (315).


[Закрыть].

В действительности Салтыков едва ли отвечал портрету, нарисованному Екатериной, и впоследствии она сама разочаровалась в нем, но, без сомнения, он был заметен в обществе, окружавшем Екатерину: «по части мужчин императрица в то время с особенною заботливостью старалась заполнить наш двор всем, что она могла откопать наиболее бестолкового, и когда она случайно ошибалась в своем выборе, тотчас же изгонялся тот кривой, который казался королем среди этих слепых»[38]38
  Там же (р. 1771 г.), 189. М. de Saltykof est un homme vain et un petit-maître rasse, c’est-à-dire un homme ignorant, sans gout et sans mérite», доносил о нем французский посланник маркиз Лопиталь. Waliszewski: Le roman d’une Impératrice, 86.


[Закрыть]. Но Салтыков по отцу и матери, оказавшим Елизавете огромные услуги при ее восшествии на престол, пользовался вниманием императрицы, имел при большом дворе влиятельные связи и обладал недюжинной способностью к интриге. Сблизившись с Екатериной, он, несомненно, сделался ее главным руководителем и советником в сфере, где прежде она, вследствие полного своего одиночества, играла лишь пассивную роль, тем более, что он умел вкрасться в доверие Чоглоковых и в полной мере пользовался дружбой великого князя. Салтыков знал характер супружеских отношений великокняжеской четы и должен был заботиться о том, чтобы скрыть свою связь с великой княгиней; положение осложнялось тем, что Чоглоков сам стал ухаживать за великой княгиней, и один из камердинеров великого князя, Брессан, передал Салтыкову слова великого князя: «Сергей Салтыков и моя жена обманывают Чоглокова; уверяют его, в чем хотят, а потом смеются над ним». Как бы то ни было, но снова возник вопрос о неплодии великой княгини. Так как Екатерина очень любила кататься верхом в особом костюме, по-мужски, то летом 1762 г. императрица заметила Чоглоковой, что манера Екатерины ездить верхом мешает ей иметь детей, и что ее костюм совершенно неприличен. Лишь теперь Чоглокова оказалась в возможности сообщить императрице, что «для того, чтобы иметь детей, тут вины нет, и что хотя их императорские высочества живут в браке с 1745 г., а между тем причины не было». Тогда ее императорское величество стала бранить Чоглокову и сказала, что она взыщет с нее за то, что она не старается усовестить на этот счет заинтересованные стороны; вообще она проявила сильный гнев и сказала, что муж ее – колпак, который позволяет водить себя за нос соплякам».

Все это сообщено было Чоглоковыми в одни сутки доверенным лицам[39]39
  «Записки», 332.


[Закрыть]. Эти слова императрицы заставили Салтыкова и друга его, камергера Льва Нарышкина, на время уехать из Москвы, а между тем Чоглокова, чрез Брессана, познакомила Петра Феодоровича с вдовой известного художника – портретиста Грот, внушив ей заранее, чего от нее хотят. В то же время приняты были меры для лечения великого князя. «Салтыков, – говорит Екатерина, – побуждал Чоглокова предпринять то, на что он уже составил свой план, заставив ли великого князя прибегнуть к медицинской помощи или как иначе». Чоглокова, которая вовсе не считала чувства своего мужа (к Екатерине) столь чистыми, покровительствовала чувствам Салтыкова, чтобы сделать пакость своему мужу, и старалась для той же цели, чтобы причинить ему досаду. Наконец, крайняя невинность великого князя сделала то, что ему должны были приискать женщину. Выбор пал на вдову одного живописца, Грот[40]40
  Там же (ред. 1768 г.), 496.


[Закрыть]. «Я хорошо замечала, что Чоглокова была очень занята, но я не знала чем, когда, наконец, Сергей Салтыков вернулся из своего добровольного изгнания и сообщил мне приблизительно, в чем дело. Наконец, благодаря своим трудам, Чоглокова достигла цели, и когда она уверена была в успехе, то предупредила императрицу, что все шло согласно ее желаниям[41]41
  Там же (ред. 1790–1791 г.), 334.


[Закрыть]. По сведениям, шедшим от самого Салтыкова, эти рассказы Екатерины подтверждаются по существу, но обставляются большими подробностями: «Toute la Cour était à un grand bal. L’Impératrice, passant près m-me de Narischkin, belle-soeur de Soltikow, qui alors était grosse et qui causait avec M. de Soltikow, dit à cette dame qu’elle devrait communiquer un peu de sa vertu à la grande-duchesse. Elle lui répondit que la chose ne serait pas si difficile et que si elle voulait lui donner aussi bien qu’à M. de Soltikow la permission d’y travailler, elle osait l’assnrer qu’on pourrait réussir. L’Impératrice demanda des éclaircissements; madame de Narischkin l’instruisit de l’état du Grand-Duc et des moyens dont on pourrait у remédier, elle ajouta que M. de Soltikow avait toute sa confiance, et qu’il pouvait l'y déterminer. Non seulement l’Impératrice у consentit, mais elle fit connaître que ce serait lui rendre un grand service.

M. de Soltikow aussitôt chercha les moyens de déterminer le Grand-Duc à faire tout ce qui était nécessaire pour se donner des héritiers. Il lui fit sentir toutes les raisons politiques qui devaient l'y engager. Il lui donna aussi une idée de plaisir tout nouveau, et parvint à le rendre incertain sur ce qu’il avait à faire. Le jour même, il arrangea un souper des personnes que le Grand-Due voyait avec le plus de plaisir, et, dans un moment de gaieté, tous se réunirent pour obtenir de ce Prince qu’il consentit à ce qu’on lui demandait. En même temps entra M. Boerhave avec un chirurgien et, dans la minute, l’opération fut faite et reussit tres bien[42]42
  Эти факты подтверждают Кастера («Histoire de Catherine II, impératrice de Russie») и Лаво. Последний с буквальной точностью повторяет факты донесения Шампо, хотя оно не могло быть ему известно, но прибавляет при этом, что императрица лично говорила с Салтыковым (Laveaux: «Histoire de Pierre III, empereur de Russie», III, 63–68).


[Закрыть]. M. de Soltikow reçut de l'Impératrice, à cette occasion, un très beau diamant.

Cet événement que M. de Soltikow croyait devoir assurer ses plaisirs et sa faveur, attira sur M. de Soltikow un orage qui le mit en danger d’être perdu. Sa maison avait beaucoup d’ennemis. Il s’en était fait beaucoup personnellement par ses airs de hauteur et par le peu de ménagement avec lequel il en usait envers ceux qu’il haïssait. On parla beaucoup de la liaison qui paraissait étre entre lui et la Grande-Duchesse; on saisit ce moment pour tâcher de le perdre près de l’Impératrice et du Grand-Duc même. On donna à l’Impératrice des soupçons sur les assiduités qu’il rendait à la Grande-Duchesse; on lui insinua quo cette opération a laquelle on avait dit avoir recours pour assurer des héritiers à l’Empire, n’était qu’une ruse employée pour colorer un accident dont on voulait faire croire le Grand-Duc l’auteur. Ces méchancetés firent une grande impression sur l’Impératrice. On crut qu’alors elle se souvint de ce que M. de Soltikow n’avait pas remarqué l’intérêt qu’elle avait bien voulu prendre à lui. Ses ennemis firent plus: ils s’adressèrent même au Grand-Duc. M. de Soltikow fut averti de ce qui se passait, il alla trouver le Grand-Duc qui le reçut avec assez de froideur. Ce Prince était seul. M. de Soltikow entra sur-le-champ en matière, et lui dit ce qu’il venait d’apprendre, qu’il n’en était point surpris, que ses bontés pour lui, la faveur dont il l’avait honoré, étaient des raisons plus que suffisantes pour lui faire un grand nombre d’ennemis; mais qu’il n’osait croire que Son Altesse Impériale n’eût point de son attachement pour lui, des idées plus justes et plus dignes de tous deux; qu’il pouvait être persuadé que le Grand-Duc perdrait avec lui le serviteur le plus dévoué. Les sentiments du Grand-Due se réchauffèrent; il embrassa M. Soltikow, lui dit qu’il avait été surpris un moment par des gens qui cherchaient à lui nuire, qu’il s’en repentait et le lui ferait voir, s’il le fallait, et qu’il lui était plus cher que jamais[43]43
  Донесение Шампо (у Бильбасова: «История Екатерины Второй» I. 539–540.


[Закрыть].

Тем не менее Салтыков сделался осторожнее и стал редко показываться при дворе. «По правде сказать, – пишет Екатерина, – я была этим огорчена, однако он приводил мне такие основательные и действительные причины, что, как только я его видела и говорила с ним, мое раздумье исчезало». Врагов и интриг против него и великой княгини оказывалось очень много, а друзей налицо не было. Приходилось искать поддержки у… Бестужева. К нему отправился Салтыков, по поручению великой княгини, и Бестужев, сам искавший сближения с великой княгиней по мере того, как падал его кредит у императрицы, обещал ей полное содействие. «Я сделаю, – сказал он, – Владиславову кроткой, как овечка, и она будет делать из нее, что угодно; она увидит, что я не такой бука, как изображали меня в ее глазах». Бестужев сделал еще более, он сделал овечкой самоё Чоглокову. «Чоглокова, вечно занятая своими излюбленными заботами о престолонаследии, – рассказывает Екатерина, – однажды отвела меня в сторону и сказала: «Послушайте, я должна поговорить с вами очень серьезно». Я, понятно вся обратилась в слух. Она начала с обычной своей манерой длинным разглагольствованием о привязанности своей к мужу, о своем благоразумии, о том, что нужно и чего не нужно для взаимной любви и для облегчения или отягощения уз супруга или супруги, а затем свернула на заявление, что бывают иногда положения высшего порядка, которые вынуждают делать исключения из правила. Я дала ей высказать все, что она хотела, не прерывая, вовсе не ведая, куда она клонит, несколько изумленная, и не зная, была ли это ловушка, которую она мне ставит, или она говорит мне искренно. Пока я внутренне так размышляла, она мне сказала: «Вы увидите, как я люблю свое отечество и насколько я искренна; я ни сомневаюсь, чтобы вы кому-нибудь не отдали предпочтения: предоставляю вам выбрать между Сергеем Салтыковым и Львом Нарышкиным; если не ошибаюсь, то избранник ваш последний». На это я воскликнула: «Нет, нет, отнюдь нет». Тогда она мне сказала: «Ну, если это не он, так другой, наверно». На это я не возразила ни слова, и она продолжала: «Вы увидите, что помехой вам буду не я». Я притворилась наивной настолько, что она меня много раз бранила за это как в городе, так и в деревне, куда мы отправились после Пасхи»[44]44
  «Записки», 337–338.


[Закрыть]. Впоследствии, говоря об этом в письме к Потемкину, озаглавленном «Чистосердечная исповедь», Екатерина, видимо, желая оправдать свое поведение, всю вину сближения своего с Салтыковым возлагала исключительно на Чоглокову. «Марья Чоглокова, – писала Екатерина, – видя, что чрез девять лет обстоятельства остались те же, каковы были до свадьбы, и быв от покойной государыни часто бранена, что не старается их переменить, не нашла иного к тому способа, как обеим сторонам сделать предложение, чтобы выбрали по своей воле из тех, кои она на мысли имела: с одной стороны выбрали вдову Грот, которая ныне за артиллерии генерал-поручиком Миллером, а с другой Сергея Салтыкова и сего более по видимой его склонности и по уговору мамы, которая в том поставляла, великую нужду и надобность». Отрывок этот важен для историка не столько по содержанию, очевидно, не вполне согласному с истиной, сколько по неверной хронологии, которую устанавливает здесь Екатерина, считая девять лет от бракосочетания до выбора Грот и дважды повторяя эту ошибку в своих Записках при изложении супружеских отношений к ней великого князя. Между тем из самых «Записок» ее видно, что выбор Грот и Салтыкова произошел в 1762 г., т.е. девять лет спустя после приезда Екатерины в Россию. Этим временем, стало быть, определяется и начало действительной супружеской жизни великокняжеской четы. Петр Феодорович уже не мог называть себя, обращаясь к Екатерине, как он делал это на другой год после свадьбы: «Votre très infortuné mari que vous ne daignez jamais appeler de ce nom»[45]45
  Приложение к Герценовскому переводу «Записок» Екатерины (Лондон 1869), 269.


[Закрыть].

В конце 1762 г. Екатерина почувствовала легкие признаки беременности, но они исчезли, с сильной резью в животе, на последней станции пред Москвой, куда в это время переехал весь двор.

В Москве в мае 1763 г. Екатерина вновь почувствовала себя беременной, но в конце июня у нее произошел выкидыш. По этому случаю она должна была оставаться в своей комнате: от скуки она часто плакала. В это время великий князь сидел обыкновенно у себя в комнате с камердинером своим Карновичем, дураком и пьяницею, который забавлял его и доставал ему игрушки и крепкие напитки. Иногда собирались на попойки к великому князю и другие камердинеры. Случалось, что на этих попойках некоторые камердинеры, напившись до потери сознания, не слушались великого князя, хотя он прибегал к палочным ударам и даже обнажал шпагу; тогда он приходил к Екатерине жаловаться на своих людей, которые, к удивлению Петра Феодоровича, тотчас становились покорны и послушны, как только Екатерина напоминала им о их обязанностях. Войдя однажды по одному из таких случаев в комнату своего супруга, она с удивлением заметила повешенную посредине ее крысу. По объяснению Петра Феодоровича, крыса эта совершила уголовное преступление и по военным законам подверглась жесточайшему наказанию: она забралась на бастионы картонной крепости, стоявшей у него на столе, и съела двух поставленных на стражу часовых из крахмала; ее повесили, с соблюдением всех правил казни, с тем, чтобы она висела в течение трех суток на глазах публики для внушения примера. Едва ли такие развлечения могли быть приятны Екатерине. Но в то же время и Салтыков, видимо, охладел к великой княгине еще в конце 1762 г. «Мне показалось, – говорит Екатерина, – что Сергей Салтыков стал меньше за мной ухаживать, что он становился невнимательным, подчас фатоватым, надменным и рассеянным. Меня это сердило, я говорила ему об этом; он приводил плохие доводы и уверял, что я не понимаю всей ловкости его поведения. Он был прав, потому что я находила его поведение довольно странным». Так же вел он себя в течение 1763 г. и в Москве, где еще реже посещал двор, чем очень огорчал Екатерину[46]46
  «Записки» 335–336.


[Закрыть]. Между тем великий князь настолько сблизился с своей супругой, что говорил Чоглокову: «Вы воображаете, что Салтыков друг ваш, и что он ухаживает за великой княгиней для вас; вы и не подозреваете, что он ваш соперник и ухаживает за ней для самого себя, а она смеется над вами обоими (et au fond elle se moque de tous les deux)». «В этом случае, – замечает Бильбасов, – великий князь являлся вполне компетентным судьею»[47]47
  Бильбасов: «История Екатерины Второй», I, 294.


[Закрыть].

В таком положении была супружеская жизнь Екатерины в конце 1763 г. за девять месяцев до рождения сына ее, великого князя Павла Петровича. В апреле 1764 г., вместо умершего Чоглокова, гофмаршалом двора великого князя назначен был граф Александр Иванович Шувалов. «Этот Александр Шувалов, – говорит Екатерина, – не сам по себе, а по должности, которую он занимал, был грозою всего двора, города и всей империи: он был начальником государственного инквизиционного суда, который звали Тайной канцелярией. Его занятия, как говорили, вызвали у него род судорожного движения, которое делалось на всей правой стороне лица, от глаз до подбородка, каждый раз, когда он был взволнован радостью, гневом, страхом или боязнью. Удивительно, как выбрали этого человека со столь отвратительной гримасой, чтобы держать его постоянно лицом к лицу с молодой беременной женщиной; если бы у меня родился ребенок с таким несчастным типом, я думаю, императрица была бы этим очень разгневана; между тем это могло бы случиться, так как я видела Шувалова постоянно, всегда неохотно и большею частью с чувством небольшого отвращения, причиняемого его личными свойствами, его родными и его должностью, которая, понятно, не могла увеличить удовольствия от его общества»[48]48
  «Записки» 356.


[Закрыть]. На место Чоглоковой, также уволенной от должности обер-гофмейстерины, императрица предполагала назначить графиню Румянцову, но Екатерина, крайне не любившая Румянцовой, стала горько плакать при этом известии и просила Шувалова доложить императрице, что если к ней приставят Румянцову, то она сочтет это за большое несчастье для себя, что эта женщина прежде повредила ее матери, что она очернила ее во мнении императрицы, и что теперь она сделает то же самое и ей, что ее боялись, как чумы, когда она была у нас, и что много будет несчастных от этого распоряжения. Боясь повредить великой княгине при ее положении, императрица отказалась от своего намерения. Вслед за тем, в начале мая, Екатерину повезли в Петербург, обставляя путешествие всеми предосторожностями, чтобы не повредить здоровью ее и ее будущего ребенка. Ехали чуть не шагом, проведя в дороге 29 дней. В Петербурге для Екатерины приготовлены были комнаты в Летнем дворце в апартаментах самой императрицы, где она должна была поселиться и осенью, после летнего пребывания в Ораниенбауме. В 2 часа ночи 20 сентября Екатерина почувствовала, наконец, приближение родов, и к ней тотчас явилась императрица, которая и присутствовала при появлении на свет, около полудня 20 сентября, внука своего, тотчас же нареченного Павлом. Императрица Елисавета в появлении этой новой отрасли Петра Великого видела исполнение давних заветных своих надежд и обеспечение будущности России.