Текст книги "Ноктюрн пустоты. Глоток Солнца(изд.1982)"

Автор книги: Евгений Велтистов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 25 (всего у книги 28 страниц)

17

Так я и не понял, какие делал расчеты для Гарги. Пачка листов, заполненных твердым почерком, была обычным математическим заданием. Я особенно не вдумывался в содержание: механически перестукивал на клавишах формулы, вертясь между тремя пультами, и все поглядывал на часы, думал, какие вопросы задать облаку. «Как зовут ваших жителей? Какой состав вашей атмосферы? Мы состоим из углеродных соединений, а вы?» – это были важные для науки, но сейчас глупейшие вопросы. Я мог, конечно, поинтересоваться, сколько глаз на спине у тамошних жителей, но из ответа не понял бы, почему облако явилось к нам и нападает на людей. Нет, надо было начинать с главного, с чужой истории, чтоб постепенно дойти до цели этого космического пирата. А потом… Я не знал, что будет потом, как доберусь до сердцевины облака, до его логических сетей, но предчувствовал очень трудный момент. Если только оно соизволит отвечать мне. Если Гарга не передумает. Если я сам выдержу…

Десятки разных «если».

В три молчаливый шофер принес обед. В половине четвертого вернулся за подносом. В половине пятого я кончил работу и перевел машины на самовыключение. Без трех минут на экране возник Гарга. Он приглашал меня на десятый этаж.

В студии я уселся за низкий стеклянный стол рядом с дядей. Пляшущие цифры электрических часов с каждой секундой приближали важный момент. Гарга щелкнул черной ручкой – включил эфир. Я почувствовал, как замерло у меня внутри и онемел мой язык. Будто миллионы звезд – там, за потолком студии, ждали сейчас моих слов.

И перед самым моим носом вдруг заскользили по экрану буквы. Я рассматривал их с изумлением, как невиданных букашек чужой планеты, и не мог сразу сообразить, что это значит. Только потом, когда буквы проплыли, смысл фразы стал понятен:

Прошу передать информацию о строении и функциях живой клетки.

– Включаю машину с подготовленной программой. – Это уже звучал человеческий голос, это говорил в микрофон Гарга. – Скорость передачи повышенная. Продолжительность – десять минут. Как поняли меня? Прием.

Экран мгновенно откликнулся:

Понятно включайте.

Щелчок, удар по кнопке. Гарга повернулся ко мне:

– Вопросы есть?

– Есть.

– Прошу, – он сделал приглашающий жест.

– Зачем вы передаете облаку эти сведения? Дядю разозлил мой вопрос. Он сухо рассмеялся.

– Ты, видимо, знаешь, что создатели этого объекта, – он показал вверх, – преуспели в своем развитии гораздо больше нас. Облако за несколько месяцев проделало такую работу, на которую нам потребовались столетия: оно исследовало человеческий организм и сейчас проверяет свои выводы. Но главное не в этом.

– А в чем?

– Знаешь теорию эффекта обратной связи?

– Кажется… нет.

– Естественно! Она родилась в прошлом веке и не имела никакого практического применения. Существование любой цивилизации ограничено во времени – это аксиома. Как бы мы ни цеплялись корнями, руками, ракетами, мазерами за Землю, Марс, звезды, пустоту, в конце концов неизбежно наступает катастрофа. В худшем случае полное уничтожение разумной жизни, в лучшем – вырождение, превращение в примитивных амеб. Утешители говорят, что умершая цивилизация тоже приносит пользу; она подобна умной книге, автор которой давно уже в могиле. Но что нам слова – человечество хочет жить. И один из способов продолжения этой жизни – информация от более развитой цивилизации. Если, конечно, такая цивилизация найдется.

Гарга написал на бумаге формулы, где Л ₁, Л ₂, Л ₃и т. д. обозначали время существования разных цивилизаций.

Он лежал передо мной – блестящий математический анализ связи с инопланетными мирами. В формулах постоянно удлинялось время жизни цивилизаций в связи с увеличением межпланетных контактов.

– И в этом, между прочим, принимает участие твой дядя, – иронически заключил Гарга.

Он мог торжествовать победу: формулы были на его стороне.

– Можно задать вопросы облаку? – спросил я. И получил согласие.

Взял с полки лист бумаги, написал вопросы, молча передал Гарге. Он прочитал, хмыкнул, положил лист перед собой.

По экрану пронеслась рябь. Гарга включил микрофон:

– Непонятно. Повторите более медленно. Прием.

Информация принята передайте обследование подопытного, радировало облако.

– Включаю машинную запись, – произнес Гарга. – Продолжительность пятьдесят две секунды.

Дядя постоянно отсылал облако к машинам. Неужели мне придется служить облаку, этому всеядному роботу, готовя ему машинные расчеты, вместо того чтобы бороться с ним?

– Подопытный – это Килоу? – спросил я.

– Да.

И снова та же строка:

Информация принята.

– Ответьте на четыре вопроса, – торопливо сказал Гарга, взяв мой листок. – Первый: почему вы при переговорах не пользуетесь своим языковым кодом? Второй: изложите коротко эволюцию жизни на вашей планете, а также основные этапы развития разумных существ. Третий: основная цель вашей цивилизации? Четвертый: когда вы вернете пилота Сингаевского, захваченного на соревнованиях гравилетов? Прием!

Это был поистине королевский жест. Я с благодарностью смотрел на дядю, пока он читал, а потом впился в экран.

Первые буквы, казалось, ползли очень медленно. Но облако отвечало!

Отвечало мне!

Первое. Наш языковый код вам непонятен построен на неизвестных вам законах.

Пауза. Чистый голубой лед экрана. Скачут электрические цифры часов. Будет ли продолжение?..

Второе.

Эти буквы показались мне огромными. За нами лежали миллионы лет потусторонней истории.

Смесь энергии красной звезды кремния кислорода металла азота водорода и других элементов привела к синтезу органических соединений на нашей планете.

Я почему-то обрадовался: «Они, как и мы, дети своих звезд. Как трава, деревья, ручьи, озера, птицы, звери, люди!..»

В результате длительной эволюции на планете остались высокоразвитые существа приматы они единственные представители живого мира растений животных промежуточных форм нет приматы имели совершенные органы чувств развитие науки и техники привело к созданию высокоорганизованного общества приматов это первая великая эпоха старейшая цивилизация во Вселенной.

За считанные секунды пережил я трагедию миллиардов далеких лет.

Впрочем, время сейчас остановилось. Я окаменел.

Вторая великая эпоха связана с переходом от живого к неживому и свободным передвижением в космосе синтез живого и неживого образовал самое совершенное существо из известных во Вселенной непокорные уничтожены.

Нет, я был не камнем – куском льда. Ледяное дыхание исходило от экрана и заморозило меня.

Основные задачи нашей цивилизации участие в космических гонках овладение энергией и ресурсами в масштабах Галактики перестройка Вселенной.

Пилот с гравилетом будет возвращен после окончания экспериментов над продлением жизни.

Пауза. И новая цепочка букв.

Прошу приготовить информацию по головному мозгу человека сколько успеете второе информация о состоянии подопытного.

Сухой щелчок заставил меня очнуться: Гарга выключил микрофон. Он видел, что я подавлен, оглушен, только и спросил:

– Ну?

Я не ответил. Слова все были понятны – «гонки», «энергия Галактики», «перестройка Вселенной». Но какое отношение имели эти космические гонки ко мне, к Рыжу, к Каричке, ко всем людям?

Где-то в пустоте летели, ускоряясь вокруг звезд, девятьсот шаров; один из них свернул к Земле. Эта картина, торжественная и захватывающая, теперь казалась мне мрачной, пугающей.

18

Каблуки выбивают дробь. Кружатся расшитые серебром юбки. Взлетают алые косынки. Кто сказал – «рыбья кровь»? – приди сюда, взгляни: в Байкале рыбы живые. Есть на Земле зеленые деревья с красным соком под шершавой корой, есть в море рыбы с алыми плавниками. Скользят в прохладной мгле, выпрыгивают из волн к солнцу, смотрятся в хрустальный лед и завидуют одной лишь рыбачке. Золотому ее загару, белым волосам, бронзовым рукам, бросающим сеть, крепким подошвам высоких сапог. Эй, не зевайте – сеть близка, эй, очнитесь – рука крепка. Вверх – сапог, вниз – сапог, дробь сапог – тра-та-та-та…

Я сижу на омулевой бочке. Нисколько не смущаюсь, что на почетном месте, смотрю пляску, ем уху. Это мой дом. Я пришел сюда вместе с капом и его внуками из пахнущего смолой и свежестью дома, я пришел вместе с его великаном сыном прямо со льда, разминая затекшие ноги, прилетел, скользя над разводами, в воздушном мобиле с шумной гурьбой рыбаков, подкатил в огромном вездеходе, наполненном до краев омулем. Я вошел по каменным ступеням под высокий резной свод зала, сел на бочку, вытянул уставшие ноги. Я могу петь, плясать, есть уху, пить горячий чай. Могу смотреть на белоголовую внучку капа – рыбачку Лену, смотреть на нее и молчать. Рядом со мной иссеченные ветром лица товарищей, красные холмы острова, остроносые музейные лодки, лежащие на песке, и сам Байкал, светящийся под луной, – драгоценный камень в черной оправе сопок.

Но сейчас, сидя за праздничным столом, я был далеко от этих людей; был в пустом космосе, один среди миллионоглазых звезд, и еще дальше – на пустынной планете под холодным красным солнцем. Я стоял на горе, где не было ни куста, ни травы, ни крохотного ручья, ни зверя, ни птицы, ни даже маленького трудолюбивого муравья, – лишь хаос сверкавшего камня окружал меня. Искры, лучи, водопады ярких огней рождались каждое мгновение, заполняя все пространство. И в этом изменчивом мире рядом со мной возникла странная фигура примата. Я не мог рассмотреть его из-за яркого блеска, но ясно видел мастерски отшлифованную трехгранную призму, которую он принес с собой, и обрадованно сказал себе: вот он, новый Ньютон. Сейчас он соберет воедино всю радугу и откроет новый луч – наш солнечный свет. Но примата беспокоило другое. Он оттолкнулся от скалы и стремительно унесся вверх…

– Очень жарко за Байкалом? Вы ведь недавно приехали…

Внучка капа белоголовая Лена вызывала меня с далекой планеты приматов. Я сказал:

– Кажется, двадцать пять на станции.

– Вот безобразие! А мы мерзнем.

– А мне мороз нравится: легко дышится.

– Конечно. Вы ведь оттуда, из лаборатории Гарги. Я ничуть не обиделся, а она покраснела и торопливо сказала:

– Извините. Я никак не пойму, зачем для бессмертия нужен мороз. Лично мне он надоел за зиму.

– Холод, наверно, нужен облаку – оно привыкло к нему на своей планете, – сказал я. – А бессмертие – никому.

Лена рассмеялась:

– Точно, никому! Ты молодец, парень! «…Приматы любили холод своей красной звезды, стал думать я дальше, возвращаясь на далекую планету, – и под ее лучами смотрели свои космические драмы. На сценах их театров в битвах с безобразными чудовищами, с клейкой, смертельно обжигающей массой, с щупальцами бегущих деревьев побеждал сверкающий герой и его верный механический робот. Герой возвращался из космоса на родную планету, и ученые, усадив его на почетное место, спрашивали друг друга: «На сцене мы или на галерке бесконечного мира Вселенной?..»

– Любопытно, как можно заморозить весь Байкал? Ты не знаешь?

Я ответил Лене, что не знаю.

– Ну ветер, ну облака, ну течения – это мы умеем, – говорила Лена. – Я ведь синоптик. А как заморозить – ума не приложу.

Ах, вот что – синоптик. Вот почему ты сердишься, даже слезы на глазах блеснули, когда сказала: «Вот безобразие». Я согласен с тобой: это облако-разбойник. Ну да ничего, оно получит по заслугам, и мы разморозим море за одну секунду!

– В свое время узнаем, – сказал я, – как это делается.

– Слушай! – Лена дышала мне в ухо. – Слушай, я тебе откроюсь: я не люблю твоего дядю. Иногда просто ненавижу.

– Он этого не заслуживает, – признался я.

– Ты знаешь, у нас ничего не работает – ни телефон, ни радио, ни видеофоны. Сидим как в осаде из-за этого облака. Какая-то дикость.

…«На сцене мы или на галерке?..» Приматы цитировали своих поэтов, чтобы потом уничтожить их. Однажды, когда наступила ночь, они объявили новую эру слияния живого и неживого. Армия роботов была готова уничтожить поэтов и философов, ученых и актеров, школьников и их учителей, чтоб создать единый тип логически мыслящего примата. Поэты бежали и были убиты все, кроме группы подопытных. А новый примат так возгордился своей властью и разумом, что поклялся достичь дна Вселенной…»

– А ты видел первого бессмертного? – спросила Лена.

– Нет, он спал. По-моему, он какой-то чудак.

– По-моему, тоже. А Гарга? Он ведь большой ученый?

– Наверно, – сказал я.

– И все-таки Килоу бессмертный. Что это такое – бессмертный?

– Не знаю, – сознался я. – Мне кажется, это какая-то ерунда.

«…Они считали себя бессмертными, и их цель была ясна, как формула: завоевание новых миров. В списке среди тысяч обычных звезд в одном из участков неба значилась под своим номером и желтоватая звезда – наше Солнце. Приматы послали сюда новейшую модель космического разведчика – облако…»

А Лена опять плясала, и улыбалась, и махала мне рукой, и я подумал, что все уже напелись и наплясались вдоволь, даже кап неуклюже приседал в мохнатых унтах и, не выпуская трубки из зубов, вскрикивал «эхма!», а я все сижу на месте с отсутствующим видом. И когда пляска кончилась, я взял у одного парня гитару и спел «Прощальную гравилетчиков». Рыбаки внимательно слушали эту грустную песню. Мне пришлось петь еще раз, а они подпевали: «А если, а если, а если придется в туманность лететь…»

А потом начались старинные, протяжные песни. Голос мой тихонько вплетался в общий хор, и хотя слова я знал не все, но мелодию чувствовал – я как бы вспоминал что-то знакомое и забытое.

Лена спросила про мою песню:

– Сам придумал?

– Нет, не сам. Это Каричка.

– Она твой друг?

– Да. И еще ее брат Рыж.

– Рыж? Смешное имя. А кто он?

– Он доктор техники.

– А… Я думала, он как мой брат Мишутка.

– Да, он такой же. Просто я его зову доктором.

И в эту минуту мне захотелось стать маленьким! Таким, как Рыж.

Я вспомнил, о чем мечтал больше всего в детстве. Летать, раскинув руки, быть невидимкой, ехать на тигре по городу, никогда не умереть, иметь всесильного робота-друга, похожего на меня, улететь с папой и мамой на Марс, быть большим. Быть большим… Вот я уже большой и снова хочу стать маленьким.

Но мне нельзя быть маленьким: над моей головой висит ледяной шар.

– Когда ты пришел, многие думали, что ты сухарь. Ну, как и другие в этой лаборатории – они будто марсиане: смотрят на тебя и ничего не понимают. А я, как увидела тебя, сразу сказала: нет, он настоящий парень.

– Спасибо, – отвечаю я Лене.

Лучше бы я был, как они. Я не сидел бы тогда с Леной, но, наверное, мог освободить пилота Сингаевского.

Не заметил, как опять задумался.

– Скажи, – спросила Лена, – почему никто не договорился с облаком, а Гарга договорился?

– В этом весь секрет… – сказал я растерянно.

19

С того дня я называл дядю абстрактным символом. Впрочем, не совсем уж абстрактным. Когда-то очень давно я думал, что математика – чистая сухотка. Потом открыл, что в уравнениях скрывается острейшая борьба идей. Теперь вижу, что формула – это человеческий характер: все зависит от того, чья рука пишет формулу. Никогда не забуду, как дядя, размышляя о продлении цивилизации, указал место облака в этой формуле. Какой-то бес так и подмывал меня спросить: «А где здесь вы?» Я колебался, представив, что Аксель испепелил бы меня взглядом за такой дерзкий вопрос. Но все же спросил. Гарга ткнул пальцем в лист: «Вот».

Итак, Гарга оказался «продолжателем» цивилизации, созидательно вписавшим себя в формулу. Когда я поинтересовался, почему он не хочет пригласить на остров представителей Совета, он сказал:

– У меня мало времени на споры. Пока облако над островом, надо закончить опыты. Спорить будем потом, когда результаты окажутся на моем столе. И ты увидишь, Март, сколько полетит таблиц, законов, прогнозов, поражавших прежде воображение. Полетит из-за одного листка бумаги.

– А ваше обращение к людям планеты?

– Дань традиции. Человек привык узнавать, что его ожидает, из утренних газет. «Ну, что там еще? Что придумали эти ученые? Бессмертие? Старая сказка». Но он уже предупрежден, он задумался. Он начинает потихоньку рассуждать: «А если это так, то какая для меня тут польза? Какой вред?» И через некоторое время он уже включает телевизор и смотрит новинку – биомашину.

– Вы странно рассуждаете о людях. В наши дни никто не ищет выгоду только для себя.

– Конечно, конечно. Но в каждом человеке пробуждаются подобные мысли, когда речь идет о жизни и смерти. Иллюзия веры в личное бессмертие была разрушена наукой, теперь по воле той же науки она перестанет быть иллюзией.

– Ваши опыты уникальны, они совершат переворот в обществе, но, наверно, было бы лучше проводить их коллективно.

– Старость приучила меня к откровенности, Март. Тебе скажу. Я прожил трудную жизнь и всю потратил на эту работу. И закончу сам. Иначе не успеешь оглянуться, как ты уже составная часть творческой молекулы: Иванов – Поргель – Боргель и Гарга. И Пор-гель говорит, что выводы преждевременны, Боргель указывает на маленькую фактическую неточность, а глухой и безнадежно старый Иванов не может понять, в чем суть проблемы…

Дядя говорил убедительно, но я – совсем не глухой и не безнадежно старый – тоже не понимал сути проблемы, как и мифический Иванов. Хорошо: предположим, опыты дяди увенчаются успехом и человечество получит бессмертие, или как оно там называется. Но облако – для чего оно собирало такую подробную информацию? Разве только чистое любопытство, приоритет открытия новых миров, участие в космических гонках, как оно говорило, пригнало его к нашей планете? Ведь оно уже пыталось подорвать в людях веру в свои силы, в технику. Нет, что-то непонятное, страшное и противоестественное было в союзе гонца приматов и человека, обещавшего бессмертие.

…Я работал с машинами быстро, без ошибок. Пачку листов (среди них были выдранные листы из книг, нужное подчеркнуто красным карандашом) привез тот же шофер вместе с завтраком. «Пусть, пусть это проклятое облако питается информацией о моем мозге, пусть! – четко выстукивали мои клавиши. – А я лучше посижу голодным. Голодный лучше соображает». Одновременно просматривал вчерашнюю ленту информации о первом бессмертном Килоу. Я злился на себя за то, что плохо разбирался в биологии. «Неуч, невежда с клеймом презрения звезд, – говорил я себе, – напряги свой слабый разум, сообрази, что к чему. В этих реакциях сейчас главный ключ. Недаром облако находится здесь. Может быть, оно готовится к атаке… Ну?!»

Но я понимал лишь отдельные формулы, метался, словно слепой, не видя всех изменений в организме подопытного Килоу, именуемого бессмертным.

Гарга возник на экране и спросил, успею ли я к десяти с работой и хочу ли участвовать сегодня в переговорах.

– Конечно. Обязательно успею.

Он остался доволен ответом. Спросил, кивнув на тарелки:

– Что, нет аппетита?

– Да.

– Сейчас пробудится. Послезавтра сеанс таинственных появлений, как ты говоришь. Можешь побеседовать с друзьями. Или понаблюдать за своей подругой – как она сочиняет о тебе стихи.

– Спасибо, охотно воспользуюсь. Понаблюдать за своей подругой… Он, пожалуй, прав, этот прикидывающийся великодушным джинном сухой арифмометр. Я не могу говорить сейчас с Акселем Бриговым. Что я ему скажу про облако и приматов? «Они цитировали своих поэтов, чтобы потом уничтожить их?» Эту красивую фразу придумал я сам, а на самом деле все, возможно, было проще и страшнее. Пока что я ничего не узнал, кроме чужой истории. Не нашел нужного кода, не подобрал ключ.

Я уже вижу, как вхожу к Каричке и молча наблюдаю за ней. Как плохо я понимаю Каричку, хотя носил ее на руках через песчаные дюны. Я знаю ее глаза, волосы, руки и не знаю, что она скажет через секунду. Она, например, боится звезд: «Когда я думаю о них, и о пустоте, и о бесконечности, у меня кружится голова», – да, она боится звезд, а сама поет: «Волшебная тарелочка Галактики… Тау Кита – сестра золотая моя… А если придется в туманность лететь…» И все студенты поют ее песни, и на космических станциях, и в лунных поселках, и на Марсе поют и не знают, что их сочинила студентка, которая боится пустоты.

«Я на Байкале, моя колдунья, вот и все, – скажу я ей. – Если ты протянешь мне в знак приветствия свой крепкий кулак, я сразу поверю, что ты по-прежнему ловишь рукой шмеля, и кормишь в зоосаде конфетой медведя, и разговариваешь с любой собакой на улице. А звезд не бойся – они дадут нам яркий свет, а облако, когда мы его поймаем, будет работать вместо электростанции».

…Я закончил работу, когда часы пробили девять, и отправился бродить по лаборатории. Я ничем особенно не интересуюсь, говорила моя радушная, немного глупая физиономия, просто зашел пожелать хорошего морозного утра и поболтать о разных пустяках, если есть соответствующее настроение.

И, представьте, сразу же встретил отзывчивого человека, толстяка, довольного всем на свете.

Профессор Килоу сидел в плетеном кресле перед биомашиной и что-то вычислял. Он сообщил мне, что прекрасно сегодня выспался, прогулялся по морозцу и теперь вот рассматривает ленту биомашины, которая соревновалась с ним, первым долгоживущим человеком. Биомашина – это мудрое изобретение Феликса Марковича Гарги, необыкновенно сообразительное, с синтетически-химической памятью, получила необходимые реакции, и теперь профессор Килоу проверял их на себе.

Жаль, что не было под рукой фотоаппарата, чтоб запечатлеть эту историческую сцену. Я решил взять интервью у первого бессмертного.

– Как хорошо, должно быть, чувствовать себя бессмертным, – сказал я, с трудом скрывая улыбку.

Профессор не заметил иронии.

– Вы и не представляете! – просиял он. – Я никогда не жаловался на здоровье, но теперь чувствую себя просто превосходно.

– Значит, облучение облаком проходит безболезненно?

– Совершенно незаметно.

– Даже не верится, что вы никогда не умрете!

– Нет, друг мой, этого и мне не избежать. – Килоу печально развел руками и вновь засиял. – Просто я проживу дольше, чем другие.

– Человечество уверено, что опыт кончится благополучно, и хочет брать пример с вас.

– Да, это начало нового будущего. Если оно, – он торжественно посмотрел вверх, – сумеет затормозить в организме определенные химические реакции и подтолкнет другие, люди почувствуют себя могущественными. Вы меня понимаете?

– Понимаю: вы останетесь всегда молодым. Я был очень рад побеседовать с вами, профессор.

– И я чрезвычайно рад познакомиться с вами, мой друг…

После подобных бесед чувствуешь себя немного поглупевшим. Я ушел с легким головокружением. В коридоре встретил хмурого химика Нага.

– Заговорил до смерти? – прямо спросил Наг. Я рассмеялся.

– Даже во рту сладко. Он что, по натуре такой оптимист или после опытов?

– По натуре он дурак, – отрезал химик. – И это состояние катастрофически прогрессирует.

Наг повернулся, зашагал дальше, не видя, что я благодарю его взглядом за истину.

Гарга ходил по студии, дожидаясь меня. В детстве он казался мне огромным и страшным, а теперь я выше его ростом, и нос его висит, как у колдуна, одни глаза не постарели – время лишь отточило их крючковатый взгляд.

– Будешь задавать вопросы?

Мне показалось, что он чрезвычайно доволен своим великодушием. Как же! Ученые всей планеты мечтают установить контакт с таинственным облаком, а он предоставляет эту честь обыкновенному программисту.

– Да, – сказал я, – буду задавать вопросы. И если разрешите – сам. Хочу просто побеседовать, а вопросы приходят в процессе…

Гарга что-то проворчал под нос.

Первая часть переговоров проходила, как и вчера. Теперь я спокойно ждал, пока машина передаст информацию облаку.

– Приглашаю к микрофону моего сотрудника Снегова, – сказал Гарга. – Вы согласны ответить на несколько вопросов? Снегов готовил для вас новую информацию. Прием.

Даю согласие на десять минут, – начертало на экране облако.

Я очень волновался и решил спрашивать без всякой системы – лишь бы не терять времени.

– Вы передвигаетесь в космическом пространстве с околосветовой скоростью?

Да.

– Используете для полетов энергию двойных звезд?

Да.

– Какая цель полета девятисот шаров?

Сведений нет.

Ответ удивил меня, и я переспросил:

– Из космоса недавно поступили изображения. Девятьсот шаров облетают белого карлика, и самый последний шар изменяет траекторию. Это вы?

Сведений нет.

Я не знал, как расценить такое упорное отрицание.

– Вы изучаете человеческое общество?

Да.

– Почему не вступили в переговоры с Советом ученых?

Таковы условия опыта.

– Почему же обмениваетесь информацией с нами?

Опыт проводится здесь.

Нет, я не психолог! Совсем не космический психолог. Не понимаю даже простые фразы…

– Можно ли продлить жизнь человека?

Опыты решат эту проблему.

– Сколько лет живут приматы?

В десять раз дольше чем люди.

– Как происходит у вас обучение?

Непрерывно по каналу радиоволн и другим каналам.

– У вас есть поэты?

В области открытия новых законов природы – да.

– А в области чувств?

Эта область в ведении автоматов.

– Как же вы воспитываете любовь, ненависть, дружбу?

Прошу уточнить.

– Уточнить? – Я впервые удивился и задумался. – Пожалуйста, уточняю: любовь. – Я стал читать Шекспира, Пушкина, Блока, Лорку, все самые возвышенные строки, которые помнил.

Понятно появление какого-то объекта перед субъектом.

– Не совсем так, – сказал я, забыв, с кем имею дело. – Вас не волнуют эти стихи?

Нет, прошу для уточнения привести формулу любви.

И вдруг я обрадовался. Я не верил глазам, перечитывая последние буквы ускользающей с экрана строки. Облако не понимало, что такое человеческие чувства.

«Оно не понимает! – чуть не закричал я вслух. – Вы-то хоть понимаете, Гарга, что оно этого не понимает?!»

– Вот формула любви, – спокойно сказал я и назвал формулу фотосинтеза. – Теперь о дружбе. – И я прочитал басню, как медведь, сгоняя муху со спящего, грохнул друга камнем по голове. – Понятно? – переспросил я: открытие надо было проверить.

Приведите формулу.

Эту строку я принял с сильно бьющимся сердцем, как признание в любви самой красивой девушки Вселенной. Я наугад сказал одну из формул гравитационного поля.

– Теперь – ненависть!

Это было уже хулиганство, но я не мог сдержаться. Я торжествовал. И увенчал свою победу какой-то бредовой, придуманной с ходу формулой.

– А вам известна формула страха? – не удержался я.

Мы руководствуемся правилами безопасности.

Разумный ответ отрезвил меня. Я поблагодарил, передал микрофон Гарге. Он деловито закончил переговоры.

Все пело во мне от этого открытия. Каждая клетка кричала: оно слепо, это всемогущее облако с мощной памятью и совершенными органами чувств. Я стою перед тобой – слабый человек, сложенный из двадцати аминокислот. Говорю с тобой на языке, в котором чуть больше тридцати букв. Но ты попробуй разберись во мне, в моих чувствах и мыслях, вернее, не в моих – в чувствах Шекспира, Пушкина, Ньютона, Эйнштейна, Толстого, Лапе, Бригова. Попробуй понять, как мы сами признали свою слабость и естественность в этом мире, когда согласились с Дарвином, когда уточнили свое место в космосе, когда сказали себе, что наш мозг отнюдь не совершенство природы. Попробуй опиши наши достоинства и пороки, способности и беспомощность формулами! Ты слепо, облако. Мы, люди, не побоимся встретиться с твоими всемогущими приматами.

Я чувствовал себя сильным. Хотел рассказать об открытии Каричке.

А дядя по-своему воспринял ответы облака.

– Чему ты удивляешься? Вероятно, приматам просто неизвестны эмоции.

– Но это ужасно – ничего не чувствовать, быть просто машиной! Впрочем, у нас в институте есть Сим – очень человечная машина.

Я стал рассказывать, как Сим сочиняет смешные стихи, как предупредительно распахивает дверь и даже, по-моему, симпатизирует Каричке. Как вдруг внезапная догадка оборвала воспоминание о Симе. Я вскочил.

– Скажите, – начал я осторожно, – эти опыты с продлением жизни отразятся на поведении людей?

– Несомненно. Повысятся рациональные начала.

– Но тогда никто, ни один нормальный человек не согласится на облучение облаком!

– Ты ошибаешься, – твердо сказал Гарга. – Когда люди убедятся, что каждому из них – каждому! – будут подарены четыреста – пятьсот лет, по этому вот льду пойдут толпы. Что значит потеря каких-то тончайших, почти неуловимых оттенков чувств перед такой грандиозной перспективой! Эксперимент охватит весь мир.

Я слушал его и видел вместо знакомой фигуры большую, шагающую на длинных ногах букву «Л» – символ бессмертия. Она, эта буква, росла с чудовищной быстротой. Она переросла Землю. Тянулась к звездам. Проткнула Галактику. Буква из формулы. Пятьсот лет, подаренные каждому. Разве это может быть?

«Бред», – сказали бы мои товарищи. Но они были далеко, по ту сторону прозрачного купола, отгородившего остров от всего мира. Я вдруг почувствовал себя очень одиноким. Гарга действительно ничем не рисковал, разрешив мне говорить с облаком. Что мог сделать какой-то программист, запертый на острове, как в клетке? Он мог только убедиться в могуществе приматов.