Текст книги "Ноктюрн пустоты. Глоток Солнца(изд.1982)"

Автор книги: Евгений Велтистов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 20 (всего у книги 28 страниц)

– Нет, не хочу туда, – сказала Соня.

Она даже топнула ногой. Но вдруг глаза ее вспыхнули, она бросилась к двери.

– Папа!

Итак, размышления мои были верные: разве мог я, смотря на танцующую дочь, видеть за своей спиной ее отца, этого маленького славного человека. Он действительно показался мне очень славным, сразу располагающим к себе то ли своей мягкой улыбкой, то ли смешными усиками. Но в следующее мгновение я опешил, услышав имя и фамилию: Иосиф Менге. Игорь помрачнел, подозрительно скосил глаза: кажется, он пытался представить безобидного отца Сони изобретателем коварного визуализатора, вошедшего во все учебники.

– Я вас знаю, – сказал Менге. – Вы прилетели с Бриговым. И вижу, – с улыбкой добавил он, – что вам кое-что в Тампеле не нравится.

– Ты угадал, папа. – Соня выразительно указала на лоб Игоря. – Берегитесь, мальчики, мой отец – опасный человек…

– Вы что, читаете чужие мысли? – мрачно сказал Игорь.

– Только свои. – Менге усмехнулся. – Пойдемте, я вам покажу нечто имеющее отношение к вашему путешествию.

Менге привел нас в совершенно пустую комнату с матовыми стенами и без окон. Одна стена чуть поблескивала, вероятно – экран. Мы принесли из гостиной кресла, сели. Хозяин, нажав кнопку на стене, взял из выскочившего ящичка небольшой белый обруч.

– Это новая модель, – сказал Менге, передавая нам обруч.

Обруч был тяжелый, гладкий, будто литой.

– Иллюзиатор? – спросил Игорь, взвешивая обруч.

– Можно называть и так. – Менге извиняюще улыбнулся, но тут же посерьезнел. – Сейчас, молодые люди, вы увидите, что было сегодня в городе. Так, как это видел я.

Я заметил, что руки его дрожат. Менге сцепил пальцы, медленно разжал их, потом надел обруч на голову. Он сидел с закрытыми глазами, неестественно прямой, маленький, застывший в ожидании.

Внезапно на экране появился сам Менге, только в другой позе. Он отдыхал на скамейке.

Этот экран был просто чудо. Когда он включился, я подумал, что стена провалилась, и я вижу реальный кусок города – зеленое полотно поля, зубья небоскребов, дорогу, прохожих и маленького человека на скамейке. Легкий шелест машин, крики мальчишек, зов матери, окликающей малыша, и еще слова: «Нет, это совсем неплохо»… Так, кажется, размышлял тогда Иосиф Менге, и мы его слышали сейчас.

Дальше я постараюсь передать точно, что было на экране. Менге вскочил, испуганно озираясь. Женщина схватила ребенка и, прижав его к себе, стала медленно падать. Она упала на колени, не выпуская из рук сына, и тот заревел во весь голос. Менге шагнул было к ней, остановился, приложил ладонь к груди и очень осторожно присел на скамейку. Мимо бежали какие-то люди с раскрытыми ртами, но звука уже не было…

Потом во весь экран возник человек в черном. Он стрелял из автомата. Стрелял в другого, кричащего человека. В старика. Совсем как в старинном кино.

– Хватит!

Менге сорвал с головы обруч.

– Хватит, – устало повторил он.

Обруч соскочил с коленей, покатился по полу. Никто его не поднял – мы сидели подавленные. Менге сжимал подлокотники, тяжело дышал.

Соня повернулась к отцу:

– Что это было? Менге кивнул на нас:

– Они знают.

– Мы не знаем, – сказал я, поднимая обруч, – Можно?

Оно казалось таинственным – это литое кольцо. Приятно было держать его. Очень хотелось сунуть в него голову.

– Попробуйте, – разрешил изобретатель.

И получилась комната с белым облачком сирени и кроватью. А в кровати сидит Каричка. А рядом стою я.

«Ты не летишь на Марс?» – говорит Каричка.

«Нет».

«Только не падай больше».

«Постараюсь».

«Я подарю тебе песню».

Я испуганно схватился за голову. Черт возьми, как естественно звучали голоса этих призраков!

Наверно, у меня был странный вид. Все засмеялись.

А Игорь – вот чудак! – вызвал лабораторию с Андреем Прозоровым и усадил себя за пульт счетной машины. И тоже чего-то испугался, сорвал кольцо.

– Соня, выйди, пожалуйста, – мягко попросил Менге, когда мы убедились в реальности нового визуализатора. Соня молча вышла и включила в гостиной музыку.

Менге мерил маленькими шажками комнату, усы его подрагивали.

– Не знаю, как определят это врачи-специалисты, но я могу сказать, что это такое. – Менге остановился, строго посмотрел на нас: – Страх.

Мы молчали, в дверь билась бурная музыка.

– Да, чувство страха, давно забытое людьми. Оно совсем неизвестно вашему поколению… И отчасти моему. Но оно осталось в словарях – тревожное состояние от испуга, от грозящего или воображаемого бедствия. Оно осталось и в нас, вы понимаете меня? В самой глубине. В наших клетках. В наследственной памяти. Вы это видели.

Менге задыхался от волнения, он почти кричал. Подбежал к стене, открыл новый ящик, вынул крохотную, как таблетка, коробочку.

– Возьмите. Запись на пленке. Мы поблагодарили за подарок.

– Только не говорите Соне. Ей, знаете, ни к чему. – Менге уже успокоился.

– Извините за иллюзиатор, – сказал Игорь. – Я не про этот, а который на улице. Тот мне в самом деле не нравится.

Изобретатель рассмеялся.

– Кому как. Наши приборы днем увеличивают пространство, а ночью создают разные картины.

– Я все равно этого не пойму, – упорствовал Игорь. – Есть точная физика четырех миров, у каждой свои законы, и пусть все будет так, как есть.

– Резонно, – согласился Менге. – Но иногда хочется все видеть, не сходя с места.

Мы распрощались. Соня просто сказала:

– Приходите к нам.

Менге улыбнулся своей доброй улыбкой:

– Если захотите побеседовать, милости просим.

В эту ночь я не спал. Игорь – вот железный человек – как лег, сразу провалился в глубокий сон. Не столько разыгравшееся воображение, сколько гнетущее беспокойство заставляло меня ворочаться с боку на бок. Я пробовал убедить себя, что выполнил свой долг – вручил подаренную пленку Акселю Бригову, который, бегло просмотрев ее, отправил с посыльным на ракетодром, к профессору Питикве. Я говорил себе: «Если Аксель не спит, пишет свои уравнения, то тебе надо отдохнуть, тебе завтра – какое завтра, уже сегодня! – работать». А второе «я» тут же возражало, причем не менее аргументированно: «Каричка спит, и Соня, и тысячи людей мирно спят, а где-то ходит облако, нанося подлые удары. Так как же ты можешь спать!»

Я лежал и вспоминал наши гонки, обманы Тампеля, бегущих на экране людей, речи на Совете, старался воссоздать ясную картину действий облака. И незаметно для себя стал думать о Менге и почему-то именно с ним затеял спор, в котором, конечно, преимущество было на стороне Менге, так как он задавал вопросы.

Я: Есть физика четырех миров: микро, макро, космо и мега. Мир частиц. Мир человеческих вещей. Мир изученных галактик. Мир метагалактик. И законы каждого из этих миров человек узнал лишь тогда, когда отказался от привычных своих представлений, применяя безотказный инструмент смелых идей. Так что, добрый Менге, не стоит украшать наш город галактиками – он для этого слишком мал. Как сказал мой друг Игорь Маркисян, пусть все будет так, как есть. Долой иллюзии!

Менге: Насчет размеров города – резонно, хотя идея с галактиками мне нравится. Но к какому миру принадлежит ваше облако, если оно само без приглашения появляется в Тампеле и других городах таким оригинальным способом?

Я: Вопрос не из легких. Мне кажется, оно из предпоследнего или последнего мира. Скорее – из метагалактики, раз оно умеет делать то, чего не умеем мы.

Менге: Значит, это более мощный, чем наш, разум или его создание?

Я: Возможно.

Менге: Зачем же оно ведет себя столь низко по отношению к нам?

Я: Может быть, это случайное совпадение. Слепое проявление определенной энергии.

Менге: Нет, я знаю, что такое страх, – очень подлая штука…

Я соскочил с кровати так стремительно, что чуть не опрокинул цветы. Схватил бумагу и карандаш, стал набрасывать уравнение. И тут же запутался.

«Спокойно, – сказал я себе. – Все по порядку».

Вот где пригодился бы прибор Менге, а еще лучше – лента наших гонок: я вспоминал, как вел себя мой гравилет, столкнувшись с облаком. Сначала рывок вперед, несмотря на выключенный приемник гравитонов. Что это – сильное притяжение или просто сломался тормоз? Итак, два варианта первого положения. Второе: мощный толчок, от которого рассыпалась машина. Может быть, облако владело секретом отталкивания – антигравитации?

Мысль была чересчур простая и ясная, лежащая, как говорят, на поверхности, но я за нее схватился.

Я рассчитывал гравитационную энергию облака, и в моих формулах и уравнениях повторялась история завоевания людьми гравитации.

Я помню первые неуклюжие гравилеты – это мое детство, счастливо совпавшее с новым открытием человечества. Никто из взрослых тогда не верил, что они полетят, что они уже летают; я, как и все дети, верил. Тогда я не знал сказку про Ньютоново яблоко и легенд о первых космонавтах – победителях тяготения. Я ничего не смыслил в математике и не мог понять, какая это смелость – вот так вот запросто взять в руки слабейшую из слабых сил во Вселенной, закрутить ее над Землей и бросить туда стаю яркокрылых гравилетов…

Просмотрев свои расчеты, я убедился, что в науке слишком легкие и ясные идеи – самые обманчивые: моя гипотеза об облаке ни к черту не годилась. Выходило так: если б мое облако излучало только гравитоны и потом антигравитоны, его масса должна быть столь велика, что Земля давно бы уже оторвалась от Солнца и стала бы вращаться вокруг маленького серебристого шара.

Все же я забежал на минуту к Акселю, чтоб сказать о своем поспешном выводе. Возле профессора на столе и на полу валялось много исписанных листков. Видно, и у него ничего не получалось.

– Любая гипотеза может казаться несокрушимой и прекрасной, но если ей противоречит хоть один факт, гипотеза гибнет, – устало произнес Бригов. – Я могу доказать на бумаге, что облако не существует. Но оно есть – и все тут.

– Вы лучше докажите, что оно существует. Аксель улыбнулся.

– С твоей помощью. Мало фактов пока.

– Куда же больше? – разошелся я. – Разогнало целый город.

– «Разогнало»! – передразнил меня Аксель. – Это совсем нетрудно. Это можешь и ты.

– Я?

– В Тампеле еще со средних веков живут одни трусы.

Увидев мой открытый рот, Аксель махнул рукой:

– Иди спать! Я пошутил…

8

Когда рано утром мы, спешно покидая Тампель, уселись в ракету, я включил радио. Передавали обращение Совета ученых. Оно было кратким. Сообщалось о прибытии из космического пространства объекта неизвестной пока физической природы. Перечислялись признаки биологического воздействия облака на людей. Далее следовали призывы к спокойствию, выдержке, нормальному ритму жизни, а также разъяснения о необходимой медицинской помощи. Выражалась уверенность, что ученые в самое ближайшее время найдут эффективный способ защиты. Были названы десятки специальных комиссий во главе с мировыми величинами (мелькнула и фамилия Бригова). Спокойствие и уверенность в каждом слове обращения.

Что-то горячее ткнулось мне в щеку – это Кадыркин шептал на ухо:

– Слушай, Март, у физиков полная неудача. Всю ночь работал с ними. Поймали только усиленный поток нейтрино.

Я с удивлением вспомнил, что давно не видел Пашу. У него были красные от усталости глаза, и почему-то впервые я заметил, какой у него длинный остренький нос.

– Ты хитрый лис, – сказал я ему. – До сих пор я думал, что главный твой инструмент – ухо, если не считать гениального серого вещества. А теперь вижу, что длинный нос.

Пашка не обиделся. Он даже показал мне и Игорю свои расчеты.

С этого дня – с 18 мая – наша жизнь превратилась в бесконечную гонку. И если три полных событиями дня и три ночи с начала этого рассказа казались мне бесконечно длинными, вместительными, будто годы, то полтора месяца сумасшедшей погони за облаком были сжаты памятью в одни кошмарные, напряженно-нервные сутки. Наша маленькая группа носилась из города в город, используя весь современный транспорт. Иные города – Лондон, Одессу, Бразилию – я рассматривал только сверху, из гравиплана или вертолета, на коротком пути с ракетодрома, поражаясь фантастическому движению машин на улицах; величественные, как горы, панорамы стартующих ввысь зданий я вижу до сих пор. Хорошо помню хрустально-белый город, поднявшийся из океана, по имени Маяк, к которому нас нес бесшумный экспресс по узкой эстакаде среди ленивых волн. В некоторых городах я видел всего одну-две улицы, по которым нас провозили, а иные просто проспал от усталости – работать приходилось в полную силу.

Мы назывались «оперативная группа» и следовали за серебристым шаром буквально по пятам. На первый взгляд казалось, что беспорядочное движение облака бессмысленно: оно появлялось неожиданно над большими городами и столь же стремительно исчезало. Однако уже вскоре можно было угадать тактику таинственного гостя: своими скачками оно постепенно покрывало большую площадь, собирая, видимо, нужную информацию и время от времени нанося удары излучением. Мы научились опережать облако, готовя ему деловую встречу: разного рода установки видимого-невидимого (от малых приборов до огромных подземных телескопов) прощупывали сверкающий призрак за те считанные часы, которые он находился над городом. Наш Аксель работал, пренебрегая сном и отдыхом: сам возился с аппаратами, спорил с местными физиками, проводил совещания и летучки, докладывал Совету и еще успевал исписать тонны бумаги. Утром мы раскладывали листки в пачки, удивляясь, как успел он создать за ночь такую груду, и считали, считали – круглые сутки только считали. Это была наша работа, мы даже не обижались на рык Акселя, попадая под его горячую руку. Страшно было другое: мы уже начинали сомневаться в том, что когда-нибудь от теории перейдем к действиям… Рядом с нами работали биологи и медики; им, вероятно, приходилось труднее: они имели дело не с приборами и цифрами, а с живыми людьми.

По утрам я набрасывался на светогазету, бегло просматривая страницу за страницей. Я не признавался, что ищу следы немого противника, но это было так. Хотя после обращения ученых слово «облако» нигде, кроме как в сводках погоды, не встречалось, дух его витал между строк. Популярные статьи по физике, космогонии, философии кончались многоточиями или вопросами, словно призывая читателя продолжить рассуждение. Врачи и биологи разбирали тончайшее устройство человеческого организма, давали всевозможные советы. Бионики моделировали на машинах жизненные процессы, отыскивая, как я догадывался, тот посылаемый облаком импульс, что ударял по нервам тысяч людей. Историки и социологи, оперируя эпохами, рисовали оптимистическую картину развития общества, намекая, очевидно, на то, что никакой пришелец из космоса не сможет изменить ход истории.

Может быть, кто-то, просматривая эти статьи за чашкой чая, и философствовал о бесконечности познания, рисуя банальный образ растущего древа наук и ощущая себя частью, клеточкой этого древа. Я же искал в статьях какие-то редкие слова, которые откроют тайну облака. И, конечно, не находил их. Вместо стройной теории на газетных полосах мелькали происшествия. Столкновение двух гравипланов, спланировавших после аварии на землю. Трехминутное нарушение радиосвязи с лунной ракетой. Счастливая развязка в чикагском цирке: гимнастку Андерсон, сорвавшуюся с трапеции, ловит хоботом слон.

Что это – цепочка случайностей или вмешательство неожиданной силы? Мне почему-то казалось, что во всем виноват злой рок, имя которого газеты старательно не упоминали.

А может, я просто фантазировал, доверившись возбужденному воображению, может, искал то, чего на самом деле не существует? Вот первые страницы газет: в них мир живет, как всегда, – уверенно, радостно, устремленно. Новый завод-автомат. Непробиваемые метеоритами дома для лунных станций. Подвиг в Антарктиде: подледный рудник работает; движение льдов остановлено взрывами. Семнадцатый квадрат Сахары готовится к искусственному наводнению. Тройка отважных – Фрум, Протасов, Асахи – сообщает: ракетный поезд «Алмаз» продвинулся за сутки на сто метров к центру Земли, температура в рабочем отсеке двадцать шесть по Цельсию, экипаж ведет работу по программе. Заявление Президента Центра исследований Солнечной системы М. Ф. Тропа: готовится экспедиция на Солнце. Сверхжаропрочный корабль, защитное силовое поле, система охлаждения, экранирование опасного излучения и еще сотни средств защиты для тех, кто ворвется в огненную сверхкорону.

Я трижды перечитал последнюю заметку. Читал, удивляясь своему спокойствию. Что ж, наверное, бывает и так: много лет ты мечтаешь о чем-то, как вдруг встречаешь человека, который обыкновенно, как простой сверток, несет под мышкой твою мечту. Так получилось и с моим Солнцем. Не горячий кружок на небе, не раскаленный шар, повисший в пустоте, не ядерный реактор, отапливающий Землю, – я всегда представлял Солнце кипящим морем огня, морем без берегов, куда только ни смотри, всепожирающим пламенем космоса, красоту которого можно лишь смутно представить, но не передашь никакими словами. И эти счастливчики, которые ворвутся в сверхкорону, увидят его таким: безбрежно необъятным, кипящим в механической ярости, сжигающим глаза, и время, и земные сны! Если они будут так смелы и решатся заглянуть в лицо Солнцу, они увидят и опушенные ресницами загадочно темные глаза, которые люди называют пятнами, и пляшущие фонтаны извержений, которые пока величают протуберанцами. Они увидят и то, что никогда не увидим мы, и вернутся совсем другими, чем были прежде. Не знаю, какие у них будут лица и как они будут говорить, но они назовут все по-своему, и мы будем повторять их слова. Это уж точно.

…Все же предчувствие не обманывало меня: незаметно для глаза мир изменял привычные пропорции. В обиходе появилось новое слово – «страх». Сколько я себя помню, меня ничто не пугало. Грусти, беспричинной тоски, серых денечков было сколько угодно. Не знаю, может, человеческая память и стремится незаметно сместить грани, осветив все прошлое только розовым лучом: за всю свою жизнь не могу припомнить ничего, что хоть на миг устрашило бы меня.

Как-то я гулял под старыми каштанами, и солнечная мозаика света и теней скользила под моими ногами. Яркая весна, полная запаха травы, листьев и нагретого камня, неслышно ступала за мной. Я шел и представлял, как я въезжаю на слоне, или пантере, или просто на волке в этот город, как испуганно шарахаются пешеходы и мобили, не зная, что зверь совсем ручной. Я так увлекся, что совсем не удивился бегущим навстречу людям. Я даже посторонился, уступая им дорогу, но что-то поразило меня. Испуганные лица. То, что я уже видел на экране Менге. Я замер. Совсем забыл о себе, просто превратился в приемную антенну. Мне казалось, что сейчас увижу что-то невидимое, что излучает облако, услышу, ощущу, пойму… Я ждал…

Резкий звон стекла бросил меня в поток бегущих. Машина на полном ходу врезалась в витрину. Осколки блестели на тротуаре, на гладкой крыше мобиля. Водитель был невредим. Он стоял в кольце любопытных, разводил руками и глупо улыбался.

– Есть еще стеклянные витрины, – пробовал кто-то пошутить.

Я поплелся к своим и стал разбираться в себе. Но ничего, кроме усталости, не обнаружил. Игорь тоже ничего определенного сказать не мог. Паша Кадыркин пожал плечами.

Мы сидели в разных углах комнаты и молчали, пока не разгорелся спор. Не помню уже, с чего он начался, но, конечно, говорили мы про облако. Я и Паша предсказывали мрачное будущее. Игорь же взвился на дыбы и, схватив острейший меч логики, защищал человечество. Как и всякий борец за справедливость, он обязан был одержать победу, но эта победа еще пряталась в том сказочном яйце, которое утка уронила в море, из которого выплывет мудрая щука…

– Какая там физика четырех миров! Какие еще диапазоны разума! Какие универсальные законы! Ничего мы не знаем. Все мираж, – так зудели мы с Пашкой, развалившись на широченной тахте.

Игорь бегал по комнате, нервничал.

– Нам брошен вызов. Мы должны его принять!

– Приняли, а что толку?

– А то, что вы смотрите на облако из своего окошка! Не хотите мыслить космическими масштабами. Эх, люди…

– Ну и мысли на здоровье.

– Все вы обыватели, – не выдержал Игорь.

– Вот как?

– Да! Приспособились. Под защитой зонтиков, гравилетов, роботов, ракет, скафандров…

– Носков, чулок, носовых платков, циклотронов, термояда, доклада, – продолжил я.

– Мещан ничто не спасет, – мрачно сказал Игорь.

– Ну, знаешь, это через край!

– А ты как думал! Развалились и философствуете. Кто вы такие? Обломовы! А работа стоит.

Вскочили – и по своим углам.

По своим машинам.

Злые – как носороги.

А вечером совершенно неожиданно мы все втроем набросились на Акселя.

Говорили про трудности, про облако, про свое нытье. Аксель слушал нас спокойно, поглядывая исподлобья медвежьими глазками.

– Мы ничего не боимся. Дайте нам только кислородный баллон и забросьте хоть на Сатурн, – горячо говорил я.

– Лучше быть на Сатурне, – поддержал меня Игорь, – чем эта бесполезная гонка. Надоела суета. Хоть к черту на рога, только, Аксель Михайлович, точно скажите – куда?

– Вот вы говорите: боритесь с собственными недостатками, – заявил Паша. – А ведь это раздражает. Лучше бороться с общим врагом, чем с самим собой. А у нас есть противник.

Схватка длилась ровно одну минуту. Минута потребовалась Акселю, чтобы высмеять наше нытье, вернуть в исходное «рабочее состояние».

– Соль, сыр, суп, чернила – все не то! – ответил он нам словами Чарлза Гудийра, настойчивого американца, который в поисках резины добавлял в каучук все, что попадалось под руку. – Мы с вами еще не изобрели резину, – продолжал Бригов, – и потому можно нас высмеивать. В своей работе мы получили достаточно отрицательных результатов, не создав теории облака. – Он кратко перечислил бесплодные расчеты полей облака. – Я не стану приводить исторические примеры, как поражения выносили смертный приговор самым стройным теориям и служили основой для новых взлетов науки, а скажу просто: если бы я точно знал физику облака, я написал бы на бумажке формулы и тут же распустил вас по домам. Пока что приглашаю желающих на переговоры с облаком. Если оно ответит, переговоры состоятся завтра в восемь утра.