Текст книги "Приключения на дне моря"

Автор книги: Евгений Велтистов

Цирк

Потом Костя сказал мальчишкам:

– Хотите посмотреть цирковое представление?

– А в Братске есть цирк? Хотим, конечно, хотим! – наперебой закричали Непейвода, Молекула и Пли.

– Цирка с мягкими креслами в Братске нет, – ответил Костя. – У нас свой, таежный цирк. Предупреждаю: придется ходить. Не устали?

– Нет, не устали!

– Тогда в путь.

Они спустились с Пурсея, перепрыгнули через ручей и зашагали по дороге, убегавшей в тайгу. Костя вел ребят по обочине, по пыльной траве, а мимо них со свистом, с каким-то лихим азартом, словно догоняя друг друга, неслись тяжелые самосвалы.

– Что вы хотите посмотреть в нашем цирке? – спросил Костя-художник.

– Самых смелых артистов, – сказал Непейвода.

– Единственных и неповторимых, – добавил Молекула.

– И дрессированных собачек, – пискнул Пли.

– Будут смелые, единственные и неповторимые, – пообещал Костя. – А собачек, дорогой Пли, не будет. Ты же знаешь: мы дрессируем медведей, а не собачек.

У ребят заблестели глаза. Они были готовы идти хоть сто километров, лишь бы увидеть необычайное зрелище. А Пли все оглядывался на самосвалы. Может быть, он ожидал, что какой-нибудь грузовик встанет перед ним на задние колеса?

– Наблюдайте за верхушками сосен, – предупредил Костя.

– А кто там?

– Канатоходцы. Скажу вам честно – редкое зрелище. Последний в мире канатоходец выступал сто лет назад. Эмиль Гравеле – так звали этого смельчака. Он перешел через Ниагарский водопад.

– Вот это здорово! – восхищенно сказал Непейвода. – Расскажите, как это было!

– Ну, прежде всего, публика не знала такого имени, – начал Костя. – Прыгун Гравеле на афишах значился Блонденом. Он выступал в цирках Европы и не имел особого успеха. Случай закинул его в Америку, и он решил удивить эту страну. Однажды в газетах появилось сообщение: циркач Блонден пройдет по канату над Ниагарой. Тысячи людей приехали посмотреть на смельчака. На берегу реки для них построили трибуны. Над водопадом натянут канат. И вот на нем появился человек. Он дошел до середины, станцевал на канате, поклонился зрителям. Так за один день Блонден стал всемирно известным человеком.

– А почему он был последним канатоходцем? – спросил серьезный Молекула. – Неужели через сто лет мы первыми увидим новых канатоходцев?

– Да, первыми, – сказал Костя. – После Блондена канатоходцы перешли в цирки и городские сады и их стали называть воздушными гимнастами. А в старые времена канатоходцы…

– Смотрите, вот они! – крикнул зоркий Непейвода.

Все остановились и посмотрели вверх. Над макушками сосен двигался человек. Он раскачивался, будто греб, и скользил вдоль вершин, закрывавших его ноги. Казалось, что человек плывет в воздухе.

Мальчишки бросились вперед и выскочили на широкую просеку. Они увидели высокие серебристые столбы, голубое небо, расчерченное линейками проводов, и людей, устроившихся на проводах, словно стая птиц.

Один из них сидел на проводе, будто в кресле, другой болтал в воздухе ногами, третий отдыхал на корточках, четвертый стоял, скрестив ноги.

Но куда интересней они ходили! Вот парнишка в красной рубашке взялся руками за два верхних провода и почти побежал по нижнему легкими, упругими скачками. Провод гудел, как струна.

– Ух ты! – вздохнул Пли. – И у них не кружится голова? – Он смерил взглядом высоту, представил себя на проводе и закрыл глаза.

– Не кружится! – откликнулся Костя. – Какие бы они были тогда верхолазы-монтажники? Каждый день по нескольку часов на проводе. Там и обедают, чтоб лишний раз не спускаться.

– Красота-а! – выдохнул Непейвода, не спуская глаз с таежных канатоходцев.

– Красота красотой, а вот голодные сегодня, – иронически заметил кто-то сзади.

Гости оглянулись и увидели человека в комбинезоне. Лицо у него было темным от загара, морщины будто топором вырублены, а глаза удивительно светлые, голубые, лукавые.

– Здравствуй, Иван Васильевич! – поздоровался Костя и спросил: – Что случилось?

– Оставили продукты под столбом. Ну, колбаса, хлеб в авоське были. Потом глядим – авоська пустая.

– Да ну! – Костя сделал большие глаза. – Неужели мишка?

Пли тревожно оглянулся.

– Медведей мы распугали, – улыбнулся монтажник. – Изюбр за нас пообедал.

– Я видел изюбра в зоопарке, – сказал облегченно Пли. – Там его кормить хлебом запрещается.

– А у нас они никого не спрашивают, – сказал монтажник. – Увидел, что заняты мы, осторожно подошел и прямо в газете все унес. А сумку оставил, хитрец!

– Жаль, мы ничего с собой не захватили, – посочувствовал Костя. – Зато я вам снимок принес.

Костя вынул из кармана черный пакетик и отдал Ивану Васильевичу фотографию. Что за странная картина была на ней! Снег, бревенчатая избушка, двое людей в шубах, мохнатых шапках, лица завязаны шарфами. А рядом – парни в майках. Холодно, изо рта пар валит, а они хохочут да и только.

– Нравится?! – спросил Иван Васильевич ребят. – Пятьдесят градусов ниже нуля было.

– Пятьдесят? – мальчишки не поверили. – А как же они – в майках?

Иван Васильевич рассмеялся:

– Теперь вижу, что гости. Сейчас объясню. Эти двое – французы, – он показал на укутанных людей, – приехали стройку смотреть. А хлопцы как раз выскочили из дома, умывались снегом. Французы как увидели – ахнули и сразу фотографироваться на память. Так и снялись: гости – в тулупах, а хозяева – в майках. Ну, пойду им снимок покажу.

Иван Васильевич подошел к опоре и полез вверх.

– Будьте здоровы! – крикнул он и помахал рукой. – Спасибо за снимок!

Уходя, Непейвода, Молекула и Пли долго еще оглядывались на канатоходцев. Иван Васильевич шел по проводу, держа в руке фотографию. Провод проминался под его грузным телом, монтажника раскачивало с каждым шагом. Но он упорно шел вперед. И вот вершины деревьев скрыли его от глаз зрителей.

– Вот это закалка! – удивлялся Непейвода. – Умываются снегом! В пятьдесят градусов мороза!

– И не только умываются снегом, – сказал Костя. – Еще рубят просеки, роют ямы, ставят столбы. И только потом работают на проводе. Их зовут лэповцы. От слова ЛЭП – линия электропередач.

– А как они по проводу бегают! На такой высоте! – восхищался Пли.

Один Молекула молчал. О чем он думал? Может быть, сравнивал, что труднее: перейти один раз Ниагарский водопад или каждый день ходить выше сосен?

Большие костры

Непейвода, Молекула и Пли были очень заняты. За день они успевали подежурить на вышке, окунуться в ледяную Ангару, покрасить под наблюдением моториста катер «Таймень», убраться на станции и сделать еще очень многое.

На спасательной станции, кроме них, с утра до вечера крутилась целая армия черномазых от загара мальчишек. Они тоже лазали, прыгали, махали флажками. Ладочкин был доволен этой суматохой и, разглаживая брови-паруса, отдавал распоряжения юным морякам.

По вечерам, нагнувшись над столом, мальчики орудовали ножницами и иглой, как заправские портные. Они кроили синие матросские воротники, перешивали кепки в бескозырки и выводили на лентах бронзовые буквы: «Братское море».

А причина этой морской лихорадки была простая: Ладочкин решил идти в поход на шлюпках вверх по Ангаре. Даже капитан Непейвода, который обычно предпочитал командовать, послушно исполнял обязанности юнги. Ведь лоцман громогласно заявил, что бездельников он, с собой не возьмет, будь это сам адмирал, внук Лаперуза или племянник Ладочкина.

Чистым ранним утром, когда восходящее солнце окрасило в розовый цвет сопки, воду и небо, выстроились во дворе станции юные моряки. Белые рубашки, темные брюки, ленточки на бескозырках. На поясе в чехлах – красные флажки.

Лоцман Ладочкин, в сверкающем кителе и в широких морских брюках с такой острой складкой, что они при ходьбе со свистом режут воздух, бодро командует с крыльца:

– Проверить готовность новых моряков!

Костя-художник, бравый сигнальщик тихоокеанского флота, стоящий первым в шеренге, срывается с места и скачет через несколько ступенек на вышку. Кто-то сует москвичам флажки. И начинается веселая пляска красных сигналов.

Знак вызова с вышки. Знак «понял» с земли. «Непейвода, Молекула, Пли, готовы вступить вы в моряцкое племя?» – передает Костя так быстро, что у моряков рябит в глазах. «Готовы!» – отвечают ребята. «Готовы к отплытию?» – «Да, готовы!»

И красные сигнальные флажки навсегда остались у счастливых моряков.

– Поднять флаги расцвечивания! – торжественно сказал Ладочкин.

И над вышкой взметнулись разноцветные флаги, те самые, которые подарили братчанам тихоокеанские моряки.

Через толпу зрителей пробивался запоздавший оркестр. Музыканты на ходу грянули марш, и моряки, подняв на плечо весла, зашагали по каменистому берегу. Им махали, им завидовали, им желали счастливого плавания.

И вот поплыла назад спасательная станция с развевающимися на вышке флагами. Реяли эти флаги совсем недавно над океаном. А теперь желали счастливого пути первым мореходам Братского моря.

«Таймень» легко резал набегавшие волны, вздрагивая от тайного желания помчаться изо всех сил. Вытянулись в кильватер за катером две шлюпки. Тяжеловатые, они двигались вперед толчками, поблескивая на солнце серебристыми веслами. Бежала нам навстречу вся Ангара, стремительная и, как воздух, чистая. Надвигался с левого борта вытянутый остров с вырубленным лесом и голым склоном, – там еще недавно стояла деревня. Свежий ветерок обмывал лица моряков.

Пушистые брови командира сошлись на переносице. Он отдавал с мостика десятки команд мотористу, команде, шлюпкам. Он гонял юных матросов по катеру.

– Что вы сейчас передали, матрос Пли? – спрашивал он грозно.

– Я передал: «Лодкам подойти ближе», – докладывал Пли, не зная, где кроется его очередная оплошность.

– Только сухопутный повар называет шлюпки лодками! – сказал лоцман. – Просемафорить заново!

– Ой! – закричал Непейвода, стоявший впередсмотрящим. – Справа по борту камень!

– Малый порог, – уточнил лоцман и дал соответствующие распоряжения мотористу.

Шлюпки приблизились. Катер взял их на буксир и повел в обход порога.

Я с любопытством наблюдал за Ладочкиным, и мне казалось, что он видит своими прищуренными глазами всю реку насквозь, до дна. Моряки кидали за борт лот и докладывали ту глубину, какую только что назвал стоявший на мостике лоцман. Нам казалось, что Ангара везде бежит одинаково резво, а Ладочкин направлял флотилию против самых слабых течений. Он знал все подводные камни и по всплескам определял резвящихся невидимых рыб. Матросы смотрели на Ладочкина во все глаза.

Командир наш не улыбнулся и тогда, когда впередсмотрящий сделал неожиданное открытие.

– Вижу костер! – прокричал Непейвода. – А через костер прыгают голые дикари!

«Таймень» и шлюпки направились к берегу, где пылал костер.

Увидев катер, «дикари» перестали прыгать через огонь и надели рубахи и штаны. Катер осторожно приближался к обрыву. Несколько рук поймали конец лохматого каната и обвязали его вокруг дерева. Шлюпки причалили метрах в двадцати, где берег был пониже.

Деревенские ребята только что выкупались и, прыгая, согревались после ледяной воды. Они приняли нас гостеприимно: принесли из кустов корзину с рыбой и предложили сварить уху.

Но Ладочкин отказался от чужого улова.

Вскоре обе шлюпки с лоцманом и Костей на руле легко заскользили к небольшому зеленому островку, где хорошо клевала рыба.

Пока моряки рыбачили, неразлучная троица хозяйничала на катере. Капитан взобрался на мостик и голосом дяди стал отдавать друзьям команды, а те показывали в ответ язык и кривлялись. Потом ребята заглянули к мотористу и посмотрели, как он возится с двигателем. Наконец, забрались в рубку, в которую их не пускал командир катера.

Рубка была самым любопытным местом на маленьком судне. Мальчики обнаружили здесь хронометр, морской компас, потрепанные атласы и увесистую книгу, переплетенную в кожу. Острый нюх на необыкновенное подтолкнул капитанскую руку взяться за черный переплет.

И перед мореходами легли на стол все до одной тайны Ангары, потому что книга эта была лоция. Как пришедшая из древности рукопись, была она написана от руки аккуратными буквами. Чертежи, рисунки, карты стояли почти на каждой странице, начертанные тушью и карандашом на твердой бумаге и на желтом пергаменте.

Ветры и течения, подводные западни и опасные перекаты, разбившиеся на порогах корабли и рыбы диковинных размеров повествовали о видимом и невидимом, о понятном и страшном в жизни реки. Она не рождалась, как великая Волга или великая Лена, из крохотного ручейка, а выбегала широкой, стремительной лентой из загадочного Байкала. Она вбирала в себя буйную силу трехсот горных рек и холод байкальских глубин и неудержимо рвалась через сопки, перескакивая через каменные препятствия. Она сочетала в себе силу с хитростью, красоту – с коварством. Зимой, когда страшный мороз заковывал ее в тяжелый панцирь, Ангара использовала чужое оружие: копила лед на дне и силой воды взрывала тесную ледяную крышу, затопляя все на своем пути.

Сотни бед могут встретиться плывущим по Ангаре. И все предостережения, советы и правила были собраны в лоцию. Видно, человек, писавший ее, сотни раз сам попадал в беду и, как бы ему тяжело ни приходилось, открывал свою заветную книгу и все подробно описывал и зарисовывал.

Ребята осторожно перелистывали книгу. За этим занятием я и застал их в рубке. Взял лоцию и сам забыл обо всем на свете, рассматривая рисунки, угадывая за сухими сообщениями волнующие события прошлого.

Пли хлопнул себя по лбу и воскликнул:

– Так вот откуда Фома Фомич знает про Ангару! Дайте мне лоцию, и я сам поведу катер.

Непейвода не нашелся, что ответить в защиту дяди.

В этот момент в рубку вбежал Ладочкин. Он хотел, наверное, позвать нас и удивить попавшейся на спиннинг огромной рыбиной, но, увидев в наших руках старую лоцию, нахмурился, молча отобрал книгу и поставил на полку.

Опустив голову в знак вины, мы поплелись на берег.

После обеда экспедиция быстро собралась и отчалила. Командир стоял на своем месте, но он не шевелил мохнатыми бровями и никому ничего не приказывал. Моряки даже попритихли.

– Так держать! – внезапно очнулся командир.

И послушный его воле «Таймень» снова устремился к правому берегу. Никаких примечательностей мы на нем не обнаружили. Тайгу тут недавно свели, и на берегу лежали беспорядочные кучи сучьев.

Ладочкин распорядился высадиться всем матросам на неуютный берег. В рупор он объявил с катера, что одна из целен похода – поджигать хлам, который остался после вырубки тайги на дне моря. Командиром на берегу назначался Костя.

Костя принял с катера ящики. Он разделил свою быстроногую команду на маленькие отряды и роздал костровым смоляные факелы.

«Таймень» шел на малых оборотах вдоль берега, и за его кормой оставался дымный след. Сначала появлялся робкий серо-голубой туман, но чем дальше удалялся от костра катер, том темнее становились клубы дыма, пока они но смыкались в черную степу. На дне Братского моря пылали большие костры.

Ладочкин подошел ко мне и с доброй улыбкой протянул руку примирения.

– Вы не думайте, что я сержусь, – сказал он. – Никаких секретов тут нет. Лоцию составил я. Но мне не хотелось демонстрировать нашим юнгам сей бесполезный труд. Да, да, бесполезный, ибо все, что я знал и пережил, окажется на дне моря. Многое мог бы я вспомнить, что удивило бы и поразило юные головы. Но зачем им знать в тонкостях течение у порога Пьяный бык, если его вскоре не будет? Вот поплывут мои морячки по Братскому морю, и составим мы тогда вместе новую лоцию. Настоящую, морскую, типографским способом размноженную. Потому что будет бороздить эти воды не один «Таймень», а множество кораблей. И всем им надо будет и от штормов укрываться, и пристани да маяки знать. Так что прошу вас, дорогой мой, не выдавать автора умирающей лоции.

Я обещал Ладочкину ни слова не говорить про старую лоцию тем, кто ее видел.

Костровые дошли до высокой горы и, погрузившись на шлюпки, стали огибать ее по воде. Вечер мчался с верховьев реки. Пора было заботиться о привале.

За горой – спокойная бухточка. Лоцман увел в нее флотилию.

Встали брезентовые палатки. Ребята натаскали огромную кучу сучьев, оставшихся после лесной битвы. И вскоре разбушевался до небес такой сильный костер, какого я никогда не видывал. Ведь хворосту для него нечего было жалеть!

Костя принес с катера маленький батарейный радиоприемник, включил его. Зажглась красная шкала, тихо прозвучала какая-то музыка. Потом спокойный знакомый голос сказал:

– Говорит Москва! Передаем последние известия.

Москва… Москва сообщала нам самые последние известия. В Ленинграде атомный ледокол готовился к плаванию. Пионеры собирали металлолом для сибирской железной дороги Абакан – Тайшет. На Выставке достижений народного хозяйства открывалась круговая кинопанорама, где зрителей со всех сторон окружали экраны. В ставропольских степях электропастух стерег колхозные стада. А в это время полярники переживали в Антарктиде суровую зиму и ждали первых весенних дней, чтобы отправиться на снегоходах «Пингвин» к Южному геомагнитному полюсу. И вокруг всей нашей большой земли носился смелый космический разведчик – искусственный спутник. Мир был большой и удивительно интересный.

– А что, если сейчас… – начал Пли.

И вдруг диктор сказал:

– Строители Братской ГЭС продолжают расчистку дна будущего моря.

– Это про нас! – завопили мальчишки и бросились к приемнику.

Но диктор уже перешел к международным событиям.

Все равно нам было очень радостно. Мы прыгали, хлопали друг друга по плечу, улыбались и подмигивали.

– О нас слышал по радио весь мир, – говорил Пли. – Все мальчишки знают теперь, чем мы тут занимаемся!

– Хорошее дело – дружба, – как бы про себя проговорил Костя. – Вся наша страна помогает нам строить. Заводы шлют разные машины, поезда и самолеты приносят письма, радио следит за нашими успехами. И скоро, очень скоро электрические провода свяжут Братск с далекими и близкими краями страны. Пойдет ангарский ток на заводы и фабрики и, кто знает, может быть, однажды попадет в те лампочки, что горят в кремлевских звездах. Только мы в это время будем уже строить что-нибудь другое…

Когда мы через несколько дней плыли назад, катер со шлюпками шел вдоль другого берега и костровые зажигали по пути новые огни.

В ногу с солнцем

Телефонный звонок из Москвы напомнил нам, что пора домой. Мальчишки было опустили грустно носы, но сразу же пришли в восторг, когда я сообщил, что мы полетим на самолете.

– Правда, что на «ТУ-104»? – спрашивали они по очереди то у Ладочкина, то у Кости по дороге на аэродром.

– Полетите, полетите, – убеждали те. – Сейчас появится наш «трамвайчик», и через час с лишним вы в Иркутске. А там садитесь на «ТУ» и к обеду будете дома, расскажете о своих приключениях.

Из-за леса бесшумно появился маленький пассажирский «ЛИ» и, не делая круга, сел на мокрое от росы поле.

Ладочкин пощекотал нам лоб и щеки своими бровями. Костя сиял и встряхивал суворовским хохолком.

Мы обещали непременно приехать опять. Только вряд ли мы приземлимся на этом поле у Ангары: временный аэродром будет затоплен.

Самолет вознесся в бесцветное предрассветное небо. До свиданья, Братск! До свиданья, Ангара!

– Неужели мы будем к обеду в Москве? – удивлялся Пли. – Ведь пять тысяч километров!

Я напомнил Пли, как нас вызывала Москва. Девушка-телефонистка, которая родилась и выросла в глухом таежном селе Братске, где три года назад было всего несколько телефонов, приглашала теперь братчан говорить с Одессой, Харьковом, Мурманском и с любым городом, каким только они захотят. Едва мы вошли в почтовое отделение, как она сказала: «Даю Москву». И мама Непейводы слышала голос сына так хорошо, словно он говорил из столичного телефона-автомата. Вот вам и пять тысяч километров!

«ЛИ» курсировал действительно, как трамвай в городе. Только взлетели, посмотрели в окно, и вот – посадка.

Едва мы приземлились в Иркутске, как летчики стали собираться в обратный путь. Желающие попасть в Братск толпились у аэропорта.

А нас понесет дальше стрелокрылый гигант. «Трамвайчик» выглядел рядом с «ТУ», как трехколесный велосипед перед самосвалом.

Взошло солнце, и нас пригласили подняться по широкой лестнице. Мальчишки заходили в самолет медленно и торжественно. Они уселись на краешки кожаных кресел, считали и пересчитывали про себя семьдесят мест и заглядывали в круглые иллюминаторы с таким видом, словно это были необыкновенные аквариумы.

– А ведь есть самолет еще побольше – «ТУ-114», – напомнил я ребятам. – Он забирает столько пассажиров, сколько вмещает половина дальневосточного экспресса, и может лететь без посадки от Москвы до Нью-Йорка.

Но никакие речи не могли вывести моих мальчишек из восторженного сна с открытыми глазами. Мало ли какие где самолеты летают! А они своими ушами слышат, как гудят за стенкой двигатели. И могут увидеть в окошко, как вырываются из сопла пламя и искры, – это сгорает налитый в крыльях керосин. И еще они могут узнать по похожему на часы прибору, что не какой-нибудь описанный в газете самолет, а воздушный корабль, который их везет, взлетел на восемь тысяч метров от земли.

Я оглядел путешественников. На груди у Непейводы – морской бинокль. Он помог капитану открыть новое море и увидеть сражение с Ангарой. Молекула держит геологический молоток, которым он все-таки отбил от скалы кусочки диабаза для школьного музея. В уголке стоит духовое ружье в чехле. Нет, не скажет больше Пли, что по сибирским поселкам разгуливают дикие медведи. Да и Молекула, придумавший когда-то фантастическую песенку про Сибирь, теперь смеется над своим сочинением. Но это не значит, что он бросил писать стихи…

В нашу сторону взглянул один пассажир, другой отложил газету, третий обернулся и заулыбался. Это моя троица привлекла их внимание. Мальчишки пели новый свой гимн:

 
Нам Братск сиял огнями,
Клянемся, что не врем, —
Мы видели здесь сами
Сраженье с Падуном!
 
 
Мы жгли костры на Ангаре,
Пожар в тайге гасили
И как-то раз в одной избе
Поймали птицу Сирин.
 
 
Нам все ребята во дворе
Завидуют, конечно,
И собирают рюкзаки,
Маршруты чертят спешно.
 

Пассажиры захлопали. Молекула и Пли просияли, а Непейвода воскликнул:

– Если бы не школа, не уехал бы я из Братска! Обязательно достроил бы море!

– Ничего, капитан, – ответил я ему, – еще будет у тебя свой новый город и свое новое море. Все впереди. Видишь, какая Сибирь? Мы летим на быстроходном самолете час, летим два, а она все не кончается.

И так же, как Сибирь, не кончалось за окном утро. Мы летели к Москве, и солнце шагало к Москве. Солнце освещало нам дорогу и подбодряло: «А ну, не отставайте!» Самолет мчался рядом с солнцем и дарил пассажирам самое большое в их жизни утро. Все были веселы и вместе с мальчишками распевали их песенку:

 
Мы капитаны дружные,
С землей сибирской дружны мы.
Поверьте нам, поверьте нам,
Мы всю тайгу прошли!
Нигде не унывали мы,
Нигде не пропадали мы —
Молекула, Непейвода и Пли!